"Убийца Дерунова найден и арестован". На другой день это известие было напечатано в местных газетах, но городские кумушки, опережавшие любого репортера, называли уже убийцу по имени.

— Слышали? — спрашивал один служащий в канцелярии другого.

— Слышал, — отвечал другой, и тогда спросивший тотчас отворачивался с недовольной миною, поджидая другого, менее сведущего.

— Слышали? — спрашивал он этого другого.

— Ничего, а что случилось?

Лицо вопрошавшего озарялось самодовольством, и он с видом человека, извещенного лично председателем суда, сообщал:

— Наш-то тихоня, Захаров, арестован! Оказывается, он Дерунова-то убил!

— Не может быть?!

Изловивший слушателя приходил в восторг. Он начинал оживленно рассказывать, возвышал голос, изменял его, махал руками и чуть не в лицах изображал сцены убийства, ареста, допроса и проч. Вокруг него собиралась кучка любопытных, и даже сторож, отойдя от вешалки, слушал вполуха.

Авдотья Павловна Колкунова, дымя папиросою, полулежала в позе отдыхающей у ручья нимфы и говорила своей дочери:

— Я всегда чувствовала, что он разбойник. Недаром мы ненавидели друг друга. Но не плачь, все к лучшему! Его отошлют на каторгу, и ты свободна… Мы уедем в Петербург и там…

— Но скандал, мамаша, — всхлипывая, отвечала Екатерина Егоровна, — меня звали к следователю и такое спрашивали… а потом то же будет и на суде.

Обольстительная полковница загасила папиросу и снисходительно улыбнулась.

— Дурочка ты моя! — сказала она. — Да ведь тебе теперь известность-то какая! Чего бы не дала любая из нас, чтобы из-за нее другого зарезали!

Екатерина Егоровна выдавила улыбку.

— Самоубийство и то возвышает женщину в глазах мужчин, а тут — на тебе! Понятно, — продолжала мамаша, — здешнее общество вознегодует, пожалуй, отвернется от нас, закроет двери, но только из зависти! А нам наплевать. Да пожелай ты теперь — ты всех мужей отобьешь, глупая! А она плачет.

Полковница поднялась, вальяжно села на диван и сказала:

— Налей мне кофе!

Дочь, видимо, успокоилась, и беспечная улыбка появилась на ее губах.

— Смотри, не сегодня-завтра к нам на вечерний чай столько напросится народу! — полковница плавно повела костлявой рукой по воздуху. — И все тебе сочувствовать будут!

При этом предположении дочка полковницы не удержалась и уже весело смеялась от удовольствия.

Волосатый Полозов в своей тесной конурке, называемой редакцией, стоял перед беспечно сидевшим перед ним Силиным и ласково говорил ему:

— Голубчик, вы сделали передо мной свинство; обещались, а сами и в «Газету» описание убийства отдали…

— За двойню! — перебил его Силин.

— Ну, хорошо, мы квиты! — торопливо заговорил Полозов. — Только теперь, милушка, не обманите! Одному мне. Я уж по шесть копеек дам, только на совесть!

— Идет! — согласился Силин. — Я, признаться, вас уважаю больше, чем его. Он любит сплетни сводить, а я таких не люблю, но уговор! — Силин поднял руку, а Полозов беспокойно стал трепать свою густую бороду.

— Принимать все, не вычеркивать ни строки и за все шесть копеек. Кроме того, сегодня двадцать пять рублей вперед. Я к Можаевым еду, — окончил он торопливо.

— Что же, — уныло ответил Полозов, — я согласен. Вот вам! — он полез в боковой карман пиджака, вынул засаленный бумажник, долго рылся в нем, слюня короткие пальцы, и подал Силину пачку затрепанных ассигнаций. — И что вы мне дадите?

— Каждый день сообщения по мере продвижения следствия. Потом интервью с его женою, — Силин загнул палец, — интервью с Иваном…

— Это кто же?

— Лакей покойного. Он все его шашни знал!

— Гм, — произнес редактор.

Силин продолжал:

— Интервью с Лушкой. Горничная Захаровых. Наконец, с защитником и прокурором! И отчеты из зала суда.

Редактором овладело оптимистическое настроение. Он закивал головою.

— Что же, валяйте! Жарьте, черт возьми! — произнес он, одушевляясь. — Мы задушим «Газету». Фельетон Долинина произвел вчера фурор. Триста нумеров продали лишних. Вы читали?

Силин махнул рукою.

— Он мне на просмотр давал. Перечти, говорит, и черкни, если что я лишнего махнул.

— Бойкий, бойкий фельетон, — похвалил Полозов, — особенно это место! — он схватил газету, поводил по ней носом и, указывая на строки пальцем, густым басом прочел: — "И верьте, нет мелкой гадости, нет преступной мысли, едва мелькнувшей в голове вашей, — я не говорю уже о преступлении, — которые не понесли бы за собою казни. Ничто не простится! Преступления против плоти казнятся немощью, против духа есть большая казнь, и, верьте, она настигнет: настигнет среди сна, среди игры и веселия, в момент упоения любовью. За все расплата, и путями таинственными, часто ножом убийцы замахивается незримая рука Вечной Правды". А, сильно? Ведь это намек на Дерунова, на его жизнь! — Полозов аккуратно свернул и положил газету на стол.

— Тут и я припустил малость, — сказал Силин, вставая, — насчет ножа-то — это мое. Ну, до свидания, послезавтра я здесь, а завтра перешлю вам с нарочным!

Он ушел, а Полозов некоторое время задумчиво смотрел ему вслед и, наконец, со вздохом произнес:

— Каналья, слов нет, а нужный человек. И боек же!

Он покачал головою и уселся править корректуру.

Весть об аресте Захарова добралась и до Можаевки.

Было четыре часа. Все, кроме Весенина, уехавшего в город, сидели на широком балконе, выходившем в сад, и пили послеобеденный кофе. Лиза играла в саду: нянька качала ее в гамаке, и она весело смеялась при каждом взмахе.

Анна Ивановна, оправившаяся от первых впечатлений, задумчиво смотрела в сад. Вера то беспокойно взглядывала на нее, то ласково смотрела на отца, стараясь поддержать беседу, которую вел он один, отдохнувший среди природы от городских дрязг и увлеченный своими затеями, бодрый и веселый.

Какой контраст с ним, стариком, представляла Елизавета Борисовна. Она была совершенно безучастна и к окружающей природе, которая в этот час была великолепна в своем ослепительном сиянье, и к разговору, и к людям. Постоянная тревога наложила на ее лицо отпечаток, и оно побледнело, в то время как глаза вспыхивали лихорадочным блеском. Но едва она приходила в себя и замечала тревожный взгляд мужа, как тотчас начинала возбужденно говорить и смеяться.

Можаев рассказывал о столкновении с рабочими. — Никогда прежде этого не было, — говорил он, — пока не появился петербургский фрукт. Лодырь, слоняется, ничего не делая, и всех сбивает. Кроме того, оказался вором. Его поймали, как он с мельницы муку крал. Федор Матвеевич прогнал его, а теперь еще хуже. Сегодня время горячее, коси, не то поздно будет, а он — нате! — всех мужиков сбил, что дешево работают. Я на луг. Галдят, и он впереди всех.

— Ну, и что же? Ты им прибавил?

— Если бы я прибавил, я бы на себя руки наложил. Они решили бы, что я струсил. И ты знаешь меня, разве я мужика жму? Я этого Ознобова пригрозил прибить, а их пугнул. Стали работать, но вяло. А этого франта пришлось в холодную взять. Хлопот с ним!..

— Он опасен? — тревожно спросила Вера.

— Беспокоен, а как убрать его мирным порядком, и не придумаю. Придется станового приглашать и его выселить. Тем более он дальний.

— Откуда же он?

— Лужский мещанин из Петербургской губернии! А, Степан Иванович! — весело воскликнул Можаев, поднимаясь с кресла. — Милости просим! Обедали? Какие новости?

Силин стоял на пороге балкона во всем великолепии своей персоны. Просторный чесучовый пиджак, широчайшие брюки, белый жилет и цветное белье с небрежно повязанным галстуком, концы которого виднелись из-под его густой бороды.

Он поклонился всем и потом, войдя на балкон, стал обходить всех по очереди. Сестру он нежно поцеловал в лоб; Елизавете Борисовне почтительно поцеловал руку; Вере пожал кончики пальцев и сказал:

— Хорошеете, барышня!

— Терпеть не могу этого слова! — ответила она.

— Ха-ха-ха! Вот и рассердил! — засмеялся Силин и, обмахиваясь шляпой, сел на свободный стул. — Вы простите, что я без зова. Так, знаете, соскучился; сестренку проведать захотел.

— Что вы, батенька, да мы всегда рады свежему человеку! — замахал руками Можаев.

Елизавета Борисовна вышла из своей меланхолии.

— Скука у нас тут! Мужчины за работой, мы все женщины и ничего, кроме усадьбы, не видим. Мы все рады вам. Говорите, что нового?

— Нового? — Силин обвел всех взглядом и, заранее предвкушая эффект, сказал: — Убийца Семена Елизаровича найден. То есть, вернее, сам открылся.

Анна Ивановна с замирающим сердцем обратила к брату свое побледневшее лицо. Вера порывисто обернулась к Силину. Лица всех выразили жгучий интерес.

— Кто же? — за всех спросила Елизавета Борисовна.

— Александр Никитич Захаров! Знаете его? Бухгалтер, — ответил Силин.

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди Анны Ивановны, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.

— За что? — еле слышно спросила она брата, но Можаев заглушил ее вопрос.

Он взволнованно поднялся с кресла и громко воскликнул:

— Захаров?! Да это нелепость! Я никогда не поверю этому.

Силин снисходительно улыбнулся.

— Могу вас уверить, Сергей Степанович! Он уже посажен, а я и корреспонденцию в Петербург послал.

— Что же из этого? — горячился Можаев. — Осудят его, я и тогда не поверю! Это человек из народа, с цельной и целомудренной душой, для которой не утрачены понятия добра и зла.

— Но, папа, — остановила его Вера, — ты не знаешь мотивов.

— Действительно, — сказала раздраженно Елизавета Борисовна мужу, — ты не даешь даже договорить Степану Ивановичу.

— Ну, ну, умолкаю и все равно не верю, — ответил Можаев и стал взволнованно ходить по балкону. — Какие же мотивы?

Но Силин так выразительно указал глазами на сестру и на Веру, что Можаев умолк тотчас и стал вполголоса напевать, хотя известие об аресте Захарова, видимо, волновало его. Его честная натура не могла легко смириться со своими разочарованиями.

Разговор как-то сразу пресекся. Вера, подметив выразительный взгляд Силина, не решилась настаивать на вопросе, хотя и сгорала от желания узнать таинственную причину. Анна Ивановна опять погрузилась в свои думы, но лицо ее уже было спокойно и глаза ясно смотрели в даль, которая уже не пугала ее страшными призраками. Елизавета Борисовна заговорила с Силиным о городских новостях и сплетнях.

— Никаких новостей, — отвечал Силин, — все только и заняты что убийством. Разбирательство назначается на сентябрь. Обвинять поручено Краюхину, и он преисполнился важности. Забавнее всего madame Колкунова.

— Это кто?

— Теща Захарова. Она…

Анне Ивановне тяжело было это слушать. Она встала.

— Вера, пойдемте к Лизе, — сказала она, и обе они ушли с балкона. В эту минуту на пороге показался старик конторщик с длинной седой бородой, в круглых очках, с серебряной оправой.

— Сергей Степанович! — почтительно окликнул он Можаева.

— Что еще?

— Пожалуйте на минуту в контору.

— Вы извините, — сказал Можаев Силину и вышел. Силин с Елизаветой Борисовной остались одни.

— Так что же эта Колк… — тотчас заговорила Елизавета Борисовна.

— Колкунова! — подсказал Силин и оживленно стал передавать сплетни и анекдоты про полковницу, а потом и мотивы убийства.

— Фи! — презрительно сказала Елизавета Борисовна. — Неужели он был так развратен?

— О! — Силин махнул рукою. — Если бы вы были мужчиною, я бы порассказал вам…

— Бедная Анна Ивановна! — вздохнула Можаева.

— Да, она натерпелась, — ответил Силин, и лицо его приняло грустное выражение.

— Ну, а еще новости?

— Еще? Да никаких! — опять оживился Силин. — Вот разве Анохов еще…

— Анохов? С ним что?

Будь Силин ненаблюдательнее, он увидел бы, как побледнела Елизавета Борисовна при имени Анохова, и услышал бы тревогу в ее вопросе, но Силин ничего не заметил и продолжал:

— В Петербург собирается, переводится на другое место.

— А! — Елизавета Борисовна улыбнулась, и лицо ее разом просветлело, так что перемену эту заметил даже Силин.

— Вы словно за него обрадовались! — сказал он с удивлением.

— О да! — улыбаясь, ответила она. — Я всегда говорила, что с его способностями ему место не здесь.

Силин нахмурился:

— Скажите, с его связями…

Ему не нравилось, когда при нем хвалили другого. В это время на балкон, как ураган, ворвался Можаев.

— Друг мой, что с тобою? — спросила Елизавета Борисовна.

— То, что я чуть не избил этого негодяя Ознобова! Его, оказывается, выпустили, и он пришел в контору за каким-то расчетом, который давно с ним покончен. Буянил там; я пришел, и он вдруг мне в глаза говорит: будьте-с, говорит, покойны, теперь мужика в кулаке не удержишь, у него и у самого кулак есть! И это при мужиках, что за расчетом пришли. Он прямо бунт готовит!..

— Пошли за становым!

— За становым — это уже скандал. Да нет, я один с ним справлюсь. Фу! — он опустился в кресло. — Вот, Степан Иванович, положение! Потраву простишь, порубку простишь, на другой день у тебя норовят в саду дерево выкрасть и в огород лошадей нагнать. Накажешь — стон пойдет!.. Работу не сделают, деньги требуют, а что помогал им в голодовку, лечил их, в долг лошадей им купил, семена дал — все не в счет. На то ты и барин!.. И что это Федор Матвеевич не едет!

— Ведь он обещался к вечеру!

Можаев не узнал голоса своей жены: столько в нем было гибкости и нежности. Он с удовлетворением взглянул на нее и любовно ей улыбнулся.

— Без него я как без рук, да и головы! А где Верочка?

— С Анной Ивановной! Знаешь, за что Захаров Дерунова убил?

— Ну?

Елизавета Борисовна пересказала. Можаев нахмурился.

— Ну, за это он мог. Он слишком непосредствен, а такие не знают полумер! Идемте в сад, Степан Иванович! Вы не видали еще моих оранжерей.

— С наслаждением! — с готовностью откликнулся Силин.

— Ну, а я насчет чая и закуски! — весело сказала Елизавета Борисовна и пошла в комнаты.

Свобода, свобода, свобода! Казалось, все пело в ее душе. Он уедет, и много-много к осени она полетит за ним, а там уже новая жизнь, новое счастье. Уже не краденое, а открытое, на зависть всем!

Проходя через зал, она взглянула в зеркало и не узнала своего лица: так оно было молодо и свежо.

Можаев показывал сад и оранжереи Силину. Он вдруг расположился к нему, видя, как благотворно подействовал его приезд на жену.

В одной из аллей сада, невдалеке от лужка, где играла Лиза, Анна Ивановна ходила с Верою. Вера обняла ее за талию и говорила ей:

— Я догадалась сразу, еще тогда, что вас так убивает, а теперь, когда вы вдруг повеселели, я все поняла. Ну, видите теперь, это не он!

Анна Ивановна покраснела.

— И никогда не мог он этого сделать! — горячо продолжала Вера. — Уже одно то, что он писатель, говорит о его порядочности. Я не знаю, обвиняй все его, я бы не поверила. Это все равно что говорили бы про Федора Матвеевича!

Анна Ивановна пристально взглянула на нее и, увидав, как Вера внезапно вспыхнула, улыбнулась и обняла ее.

— Милая вы моя, — ласково сказала она, — если вы угадали мое тайное горе, то только отчасти. Я не могу его вам поведать, но оно велико, моя дорогая. Слава Богу, вы никогда не будете его знать.

Вера с тревогою посмотрела на нее, потом обняла ее и порывисто сказала:

— Вы все забудьте, и через полгода он женится на вас, а мы будем радоваться.

Лицо Анны Ивановны вспыхнуло в свою очередь, но она тотчас подняла свою руку, словно защищаясь.

— Нет, этого никогда не будет, — ответила она, — это могло быть!..

— Фу, какая вы похоронная! — капризно сказала Вера.

— Чай пить! — раздался с балкона звонкий голос Елизаветы Борисовны.

Солнце закатывалось, и облака, покрывавшие запад, казались лужами крови, бросая от себя красноватый отблеск.

В воздухе было душно, сгущалась вечерняя мгла, и как-то особенно приятно было сидеть на балконе и пить чай в эту пору. Анна Ивановна напоила Лизу и полусонную отнесла в кроватку.

Когда она вернулась и села подле Веры, Силин рассказывал о фельетоне Долинина. Он не помнил его точно. "Но там, — говорил Силин, — подпущено что-то мистическое и так близко касается этого убийства, что всех заинтересовало, а редактор прямо в восторге".

Вера пожала под столом руку Анны Ивановны.

— Он талантливый, — сказала Елизавета Борисовна. — Несомненно! Это видно даже по его открытому лицу, по голосу, манерам, — отозвался Можаев, — я читал сборник его рассказов и увлекся ими. Мне он очень понравился.

Вера опять стиснула руку Анны Ивановны.

— Он был моим товарищем, — сказал Силин таким тоном, словно от этого зависела талантливость Долинина, — мы с ним дружим и теперь, а тогда… помнишь, Анюта? — спросил он сестру. Та смутилась, застигнутая врасплох, и обрадовалась, когда внезапное появление Весенина отвлекло от нее внимание.

— Чай да сахар! — приветствовал он.

— А вот и вы! Вас-то нам и не хватало! — отозвалась Елизавета Борисовна. Вера задорно сказала:

— Федор Матвеевич сейчас уйдет в контору. Он очень занят.

— Сегодня я уж отработался! — ответил Весенин.

— И я, батюшка! — признался Можаев. — Ваш Ознобов задал звону нам всем. Того гляди, бунт будет!

— Ну, уж и бунт! — улыбнулся Весенин. — Елизавета Борисовна, дайте мне тарелочку простокваши, а я вам за это письмецо дам!

— От кого?

— От кого же, как не от вашей любезной madame Лоране. Пусть, говорит, ответят: сами на примерку приедут или мне к ним?

— Где письмо?

— Вот-с! Получите!

С едва сдерживаемым волнением Елизавета Борисовна схватила письмо и опустила его в карман.

— Ну, что нового? — предложил Силин обычный вопрос.

— Нового? Есть! — серьезно ответил Весенин. — Николая Петровича Долинина арестовали по подозрению в убийстве.

— Не может быть! — вскочил со стула Силин.

— Помогите! — вскрикнула Вера. — С Анной Ивановной дурно…