Тяжело жить с нечистой совестью, но жить еще при этом под постоянной угрозою обличения — ужасно. В порыве любви и надежды на близкое окончание своих мук Елизавета Борисовна с легкостью отнеслась к необходимости платить за молчание, но через две недели уже пришла в ужас от своего положения. Сто рублей каждую неделю, и нет уверенности, что в следующую не потребуют от нее двести, а там триста, сколько захотят эти жадные люди! Откуда доставать эти деньги? И она, совершенно потерявшись, охваченная бессилием в борьбе с этим тайным врагом, вдруг прекратила с ним всякое сношение. Как птица, притаившаяся в кусте от глаз хищника, она замирала от страха в предчувствии беды при каждом шорохе в саду, при каждом появлении Ефрема с почты. Беспрерывный страх напряг ее нервы до галлюцинации, и вот теперь ожидание разрешилось ударом! Она готовилась к нему, и все-таки он обрушился на нее неожиданно. Этот негодяй пришел сам, виделся с Весениным; может быть, говорил с ним! И какое требованье выкупить все! Очевидно, это угроза, но он может потребовать от нее сколько угодно денег. Откуда достать их?
Елизавета Борисовна нервно, лихорадочно осмотрела все ящики своего туалета, вынула все содержимое из портмоне и с отчаянием смотрела на выложенные деньги: сорок пять рублей и копейки! Разве он помирится на этом?.. Вещи? Она достала шкатулку и пересмотрела друг за другом парюры, кольца, браслеты. Сердце ее сжалось тоскою. Расстаться с ними, отдав их в грязные руки шантажиста?.. И опять бессилие охватило ее, она опустила на колени руки и безучастно устремила перед собою взор. Будь что будет! Пусть он придет в ярость! Пусть сделает огласку; теряет он!.. Но следом за этим ужас охватил ее. О, чего бы она не дала, чтобы не утратить уважения этого благородного человека. Он поймет измену, простит бегство, но подлость, мелкую подлость заурядного мошенника! Краска стыда залила ее лицо. Она торопливо стала перебирать вещи и без разбора откладывала их в сторону одну за другой…
Вера испугалась, встретившись с нею утром. Она любила мачеху как человека, с которым она сжилась за многие годы.
— Мама, что с вами? На вас лица нет! Идите, голубушка, лягте! — сказала она участливо, целуясь с нею.
Елизавета Борисовна слабо улыбнулась.
— Нет, Вера, я просто дурно спала. Было очень душно сегодня!
— Это потому, что ваши окна выходят в цветник. Цветы душат вас, — с волнением сказала Вера.
Елизавета Борисовна согласно кивнула головою.
Анна Ивановна безмолвно сидела за столом и все время долгим испытующим взглядом глядела на нее, но в ее взоре было столько участия и ласки, что в измученной душе Елизаветы Борисовны на миг мелькнула мысль: "Вот кто бы мог быть моим другом. Она тоже страдает", и она с благодарностью взглянула на Анну Ивановну, та тихо улыбнулась ей в ответ и нагнулась к крошечной Лизе.
— Привет вам, а мне стакан чаю или кофе! — шутливо сказал Весенин, быстро входя в столовую.
— Вы? Так рано? — воскликнула Вера.
Елизавета Борисовна тревожно взглянула на него и побледнела.
— Я еще не за вами, — ответил Весенин, — мне надо зайти в контору, потом побывать еще дома, и тогда я уже к вашим услугам.
— Вы собираетесь куда-нибудь? — спросила Елизавета Борисовна.
— Да. Вера Сергеевна скучает, и я предложил ей проехать со мною в наше новое имение, там снимают сено теперь. К обеду мы будем дома.
— Ты пустишь? — с тревогой спросила Вера. Елизавета Борисовна улыбнулась.
— Уезжай! Тебе правда скучно, а мы здесь с Анной Ивановной…
Вера благодарно кивнула мачехе и радостно засмеялась. Анна Ивановна сняла Лизу со стула и взяла ее за ручку.
— Мы пойдем в сад, — сказала она, — как няня управится, пошлите ее, Вера Сергеевна!
Весенин наскоро допил кофе и поднялся тоже.
— А я в контору!
Он вышел, нарочно обошел дом и со стороны двора вошел в сад.
Лиза возилась в песке, Анна Ивановна медленно брела по аллее и не заметила Весенина.
— Анна Ивановна! — позвал он ее. — Я к вам с поручением и просьбою.
Анна Ивановна остановилась и с испугом прижала к груди руку, краска залила ее лицо, она порывисто дышала.
— Что вы так взволновались, — ласково сказал Весенин, — присядьте. Это в двух словах.
Анна Ивановна послушно опустилась на скамью.
— Ко мне приехал Николай Петрович, — начал Весенин.
Она вздрогнула всем телом, и лицо ее стало бледнее мрамора.
— Он… бежал?.. — с усилием прошептала она.
— Что вы?! Он невинен, и его отпустили на свободу.
Анна Ивановна со вздохом перекрестилась, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.
— Он приехал, чтобы повидаться с вами, и не решился этого сделать, не предупредив вас.
— Это невозможно! — с болью ответила она.
Весенин нахмурился.
— Это необходимо, Анна Ивановна! — убежденно произнес он. — Живые сношения не прерываются так… — он подбирал слово, — жестоко!
Анна Ивановна тихо покачала головою.
— Что я скажу ему? Зачем? — прошептала она.
Весенин взял ее холодную руку.
— Все, что передумали, пережили за это время, вы должны сказать ему! Он любит вас (она закрыла глаза), и ради этого чувства к нему надо отнестись с уважением. Да и вы сами? Разве вы не хотите увидеть его, разве вы не виноваты перед ним в том, что сомневались в нем?
— Я несла этот позор с ним вместе, — ответила она чуть слышно.
— Позора нет теперь! Вы свободны оба!
— Нет, нет, нет! — с ужасом воскликнула она. — Не говорите так. Между нами — стена, пропасть!
— Пусть! — ответил Весенин. — Это все вы должны объяснить ему. Увидите его — и скажите ему. Это необходимо.
Она закрыла лицо руками и тяжело дышала. Потом отняла руки. Лицо ее стало спокойно, она встала. Встал и Весенин.
— Хорошо, — сказала она, — пусть он придет сюда. В двенадцать часов, Лиза спать будет.
Она наклонила голову и повернулась.
— Сюда, в сад? — спросил вслед Весенин. Она кивнула головою.
— Вы это откуда? — крикнула с балкона Вера, увидев Весенина, идущего по аллее.
— Из конторы. Ну готовьтесь. Я домой и за вами. Самое большее три четверти часа.
— Не опоздайте! — погрозила Вера, и Весенину опять стало весело.
Он гнал свою лошадь в карьер и через двадцать минут уже соскочил с седла у ворот своего домика. Долинин выбежал ему навстречу.
— Ну, что? Она согласна? Позволила?
Весенин кивнул ему головою. Долинин в порыве восторга обнял его.
— Как благодарить мне вас? Что она говорила с вами?
Весенин не хотел смущать его радости.
— Со мной ничего; говорить с вами будет, — ответил он шутливо, — а теперь вот что: вы верхом ездите?
Долинин кивнул.
— Ну, и отлично! Елизар даст вам лошадь и укажет дорогу. Это раз; два — вы отсюда выедете ровно через час, тогда в усадьбе никого не будет. Вера Сергеевна уедет со мною, Елизавета Борисовна уйдет купаться, вы будете одни.
Долинин благодарно пожал руку.
— Затем, — продолжал Весенин, — приехав в усадьбу, вы прямо идите в сад и ищите там Анну Ивановну. Ну, все! — окончил он. — Елизар, давай двуколку!
Елизар вывел красивого Мальчика, запряженного в легкую двуколку. Весенин взял вожжи.
— Ну, желаю вам успеха, — сказал он, пожимая руку Долинину, — и до свидания за обедом!
Он вскочил в двуколку.
— Смотрите, через час, — крикнул он Долинину и выехал на дорогу.
. .
Это был день свиданий. Долинин вошел в сад и нервным шагом шел по тенистой аллее с замирающим сердцем, ожидая каждую минуту увидеть ее. Что он будет говорить с нею, он не знал, но сердце его, истосковавшееся по ней, жаждало вылиться в мольбах, в упреках, в страстном порыве ласки или гнева. Аллея становилась все гуще и уже. Столетние ивы склоняли над нею свои корявые, золотые ветви, которые, сплетаясь, образовывали душистый свод; впереди Долинин увидел серый деревянный павильон с прогнившею крышей, с разбитыми стеклами в черных рамах. «Здесь», — подумал он и остановился в волнении. В тот же миг на пороге павильона он увидел Анну Ивановну и радостно бросился к ней…
А в этот же час по лужайке, среди густой заросли леса, недалеко от дороги и от купальни, медленно ходила Елизавета Борисовна рядом с незнакомцем, оказавшимся почтенным Косяковым.
В изящном летнем платье французского ситца, в соломенной шляпе с большими пригнутыми к лицу полями, с полотенцем и сумкою в руках, Елизавета Борисовна представляла странный контраст с Косяковым, в его белой фуражке, потрепанных брюках со вздутыми коленками и рыжих сапогах. Только сообщничество могло позволить этому господину так развязно идти подле прекрасной Елизаветы Борисовны и так фамильярно говорить с нею.
— Если бы я был один, — говорил, прижимая руку к сердцу, Косяков, — за один взгляд ваш я согласился бы…
Но гневный, презрительный жест сразу прервал его излияния, и он поспешил закончить:
— Но я только доверенное лицо и не смею…
— Поймите же, глупый вы человек, — с раздражением и отчаянием ответила Елизавета Борисовна, — что мне неоткуда достать семь тысяч. Мне и эти деньги доставать было трудно! У меня нет своих, все мужа…
— Но если муж стар и влюблен…
— Молчите! — резко крикнула она и тяжело перевела дух: "Господи, сколько унижения!" — Вот что, — сказала она, сдерживаясь, — скажите вашим: я не могу так! Я заплачу все деньги, но не сразу. Вы должны все засчитывать, и в год… меньше, я отдам их. А теперь вот! — она достала кошелек, высыпала из него все деньги и протянула их Косякову.
Тот внимательно пересчитал их и сделал презрительную гримасу:
— Сорок пять рублей! Это насмешка! — сказал он, пряча деньги в карман.
— У меня нет больше. Я дам вам еще вот это. Он стоит двести рублей, за него всегда дадут сто. Возьмите его! — она сняла с руки браслет и протянула его.
Косяков жадно схватил драгоценное украшение и стал его рассматривать.
Елизавета Борисовна с отвращением взглянула на него и горячо сказала:
— Я не спорю, мне огласка тяжела, но проиграете вы, вы одни. Ах, да вы и сами это знаете!
— Сладка месть, madame! — ответил Косяков и, кладя браслет в карман, сказал: — Хорошо, я уговорю компанию, и она согласится отстрочить. Я уговорю (он прикоснулся к своей груди), и она согласится на ваши условия. Мы все сосчитаем, но, — и он поднял корявый палец, — больше уже не допустим просрочки! Ни одного дня!
Елизавета Борисовна воспряла. Глаза ее блеснули благодарностью.
— О, ни одного часа! — сказала она с убеждением. — Только не сто рублей в неделю. Это так много!
Косяков поправил на носу пенсне.
— Я буду просить вас в следующую субботу прийти в наш городской сад. Днем, как и ранее. Имею честь кланяться, madame! — он галантно поклонился, высоко поднял фуражку и, склонив под нею свою голову, пошел по лесной тропинке.
Елизавета Борисовна вышла на дорогу и с облегчением вздохнула. Неделя свободы! После тяжелого, напряженного состояния и краткий отдых кажется счастием.
Она медленно шла по дороге, мечтая о свидании с Аноховым в Петербурге, когда мимо нее, как вихрь, промчался всадник.
— Долинин! — крикнула она с изумлением, но он уже скрылся в облаке пыли. Он, верно, и не заметил Можаевой, как и не услыхал ее возгласа. Отчаяние и гнев наполняли его грудь, и весь мир казался ему черной ямой…
Как она была прекрасна, когда появилась на пороге беседки! Бледная, похудевшая, крошечная, она в беседке среди вековых лип показалась ему воздушным эльфом, но каким холодом повеяло от нее, когда она движением руки удержала его первый порыв. Он сразу растерялся и остановился перед нею, тяжело переводя дыхание. Она заговорила первая.
— Вы хотели меня видеть, Николай, — сказала она тихо и покойно, — я согласилась увидеться с вами. Лучше объясниться… Как я рада, что вы на свободе и невинны! — она протянула ему руку и ввела его в беседку.
— И это все? — произнес он растерянно. Она грустно посмотрела на него.
— Все, — сказала она тихо. — Николай, поймите, между нами ничего не может быть более; труп между нами! Его труп.
— Он умер, и мы свободны, — сказал Николай; он чувствовал себя словно в тумане, почва ускользала из-под ног, и он не находил ни слов, ни тона.
— О нет! — ответила она. — Он заковал нас. Да! Это казнь, посланная Богом за мои греховные мысли, за ваши гневные угрозы. Я роптала. Боже! (Она закрыла лицо руками.) Быть может, в отчаянье я желала ему смерти. И вот казнь! Он умер, он убит! Люди подумали на нас, потому что мысль — половина дела, и в мыслях вы… мы убивали его. Вы рады. Я читала вашу статью и поняла вас. Нет тайного для высшего правосудия (лицо ее вспыхнуло, глаза сверкнули и голос окреп). Правосудие осудило и покарало нас. Я поняла это!
Николай встрепенулся.
— Ложь! — воскликнул он. — Я не то писал! Я писал про него. Я писал, что смерть его есть акт высшего правосудия, потому что он был дурной человек!..
— Тсс! — остановила его Анна Ивановна. — Он умер!
Николай упрямо тряхнул головою.
— Дурной! — повторил он. — И он настолько поработил твою душу, что ты и сейчас не можешь освободиться от его гнета. Аня! — вдруг страстно заговорил он. — Вспомни прошлое, вспомни любовь нашу! Она не прерывалась. Все время ты думала обо мне, я — о тебе. Ты сама мне сказала. В последний раз ты обняла меня, теперь мы свободны; впереди счастье, жизнь, полная жизнь, а не жалкое прозябание! Без тебя мне смерть. За что же ты осудила меня, себя, наше счастье и нашу любовь? Аня!..
Он с мольбою протянул ей руки, но она нервно, порывисто отодвинулась, и глаза ее наполнились слезами.
— Нет, нет, нет! Николай, не мучай меня. Между нами все кончено! — воскликнула она с тоскою. — Труп, труп между нами! Что я сказала бы Лизе, когда она вырастет? — Она закрыла лицо руками, и слезы закапали у нее между пальцев.
Николай опустился на колени и жадно стал целовать ее похолодевшие мокрые руки.
— Все простится, все омоется любовью. Я грешен гневными мыслями, ты же чиста как снег. За что казнишь и себя, и меня? Обними меня, скажи, когда свадьба? — бормотал Николай.
Она резко встала и, вынув платок, быстро вытерла глаза.
— Никогда, — сухо ответила она. — Никогда, Николай. Встаньте! Простимся. Лиза, верно, уже проснулась.
Николай поднялся. Глаза его наполнились гневом.
— Ты зла и бесчувственна! — глухо произнес он.
Она покорно улыбнулась. Он снова упал и обнял ее ноги.
— Прости меня! Я схожу с ума!
— Вся жизнь наша была бы мукой, — сказала она тихо, — простимся!
— Не навсегда? — он умолял. — На время? На полгода, на год!
Она снисходительно улыбнулась.
— И через год я скажу то же!
— Но я тебя снова увижу?
Она нагнулась и поцеловала его в лоб.
— Я любила и люблю тебя, — сказала она тихо и выскользнула из беседки.
Николай рванулся за нею, но она уже скрылась. Он упал на скамью и глухо зарыдал…
Ему казалось, что жизнь его кончилась, и мрачной могилой являлся для него теперь весь мир. Для чего жить, мыслить, работать? Для чего биться его сердцу? О чем мечтать, во что верить, что любить? Тьма, тьма и тьма — и впереди никакого света.
Отчаяние и злоба охватили его душу. Он вскочил, пробежал через сад на двор, нашел лошадь и бешено помчался по дороге. "Смерть, смерть", — шептал он, нещадно погоняя коня, и уже чувствовал у своего виска холодный ствол револьвера.