Яков спал у себя наверху, в кабинете, когда к нему вошел Николай и сел в кресло перед столом. Яков проснулся и поднял голову.

— Ну, что? — спросил он. Николай отмахнулся рукою. В его жесте было столько отчаяния, что Яков встрепенулся и сел на диван.

— Что с тобой? Ты видел ее, говорил с нею?

— Со мной черт сшутил, — грубо ответил Николай, — ее подменили. Это не она. Ни прежней горячности, ни энергии, ничего! Тупое упорство и раскаяние в чем-то!..

— Но она тебе-то сказала?

— Казнь, казнь, казнь! Я казнюсь, ты казнись! Видишь ли, мы, оказывается, оба думали об его смерти, и он, чтобы наказать нас, помер! Ха-ха-ха! Может ли здоровому человеку с голову прийти такая чушь! — он хлопнул рукою по столу и встал. — Да, брат, все кончено! — сказал он обреченно. — Я просил у нее на год отсрочки, но что в этом. Будет то же самое!..

Он присел подле Якова и заговорил снова:

— Я ли не любил ее, Яша! В последнее время жил ею, дышал ею буквально! Я не мог представить себе счастья без нее! Да и теперь тоже. Что я? Птица с обломанными крыльями! И за что? Больно мне, Яша, больно! — он припал к плечу брата и горько, беспомощно заплакал.

Яков обнял его и утешал, как мать ребенка. Он гладил его волосы, целовал горячий лоб и уговаривал его ласковым голосом.

Николай очнулся и вытер мокрое от слез лицо.

— Нет, Яша, полно! — сказал он, подымая голову. — Тут все кончено. Теперь у меня к тебе одна просьба: дай мне денег, и я завтра уеду в Петербург.

— Но ведь ты хотел со мною. Я соберусь в неделю! — ответил Яков.

Николай качнул головой.

— Нет, мне час прожить здесь тяжко! Я задыхаюсь, я не могу больше. Отпусти меня!

— Разве я держу тебя, Николай! — с грустью ответил Яков. — Уезжай, а я уже следом за тобою… что же! — он встал в свою очередь и задумчиво стал ходить по комнате. — Правда, нерадостно для тебя прошли эти месяцы. Что же, там развлечешься, сядешь за работу; приеду я, и заживем мы с тобою! — Он постарался сказать последнюю фразу шутливо и ласково взглянул на брата. — Когда же завтра?

— С вечерним поездом, — ответил Николай, — днем схожу в редакцию, потом к Силину и уеду. Раньше не управиться.

— А к Лапе?

Николай словно вспомнил.

— Ах, к Лапе. К нему надо тогда сегодня. Сходим сегодня!

Яков кивнул головою. Николай сошел вниз разобраться в бумагах. Яков остался один, и горькая усмешка искривила его губы.

Ах, брат, брат, сколько себе и другим он причиняет страданий, как бурно страдает, и как скоро проходят мимо него все бури!.. А для него, Якова, одно расставание с насиженным местом — целая мука. Словно делит пополам он свою душу.

— Идем, брат! — позвал его Николай снизу. Яков сошел.

Нет, Николай страдал, и даже больше, чем он это высказал! Иначе не было бы его лицо так печально и глаза не смотрели бы так безучастно. Яков взял его под руку и дружески пожал его локоть.

— Вы?! — воскликнула Колкунова, увидев из окна двух братьев. — Неужели с пальмовой ветвью. О, как благодарить вас! Катя, Катя!

Она выбежала в переднюю, с исступлением жала руку Николая и звала дочь.

— Да, да, — резко ответил Николай, — пусть идет, ваша дочь, и он простит ее. А вас он действительно терпеть не может!

— Простит? — вскрикнула вошедшая в это время Екатерина Егоровна и томно поднесла платок к глазам.

— Катя, Катиш! — воскликнула полковница и бросилась к дочери. — Не волнуйся!

Яков дернул Николая за рукав, и они скользнули в комнату Лапы.

— Фу, — сказал Яков, — как вы можете жить у такой сумасшедшей старухи?

— Я не вижу ее, — ответил Лапа, — а увидев, не церемонюсь с ней. Мы сжились. Ну, принесли?

Николай кивнул и вынул бумажку.

— Только, я думаю, это мог бы написать всякий!

— Ну, нет! — ответил Лапа, читая бумажку. — Здесь важен почерк и слог вашей повести. Ведь он выучил ее наизусть!

— Неужели?

Лапа кивнул головою.

— Откуда вы знаете? — заинтересовался Яков.

— У меня Феня на это. Она познакомилась с женской прислугой у Деруновых, ходит туда и все про него знает. Знаете, что она у него нашла?

— Ну?

— Гирю в два фунта; она вся ржавая, и на ней несколько волос!

— Где же она?

Лапа махнул рукою.

— Там, где и была! Пусть полежит до времени.

Яков в волнении отер с лица пот.

— Неужели он сделал это из ненависти?

— Нет, из ненависти он хотел подвести Николая Петровича, убил же из личной мести. Я уверен, он поразит всех своим спокойствием на суде.

Яков и Николай поднялись.

— Куда же вы? А чаю?

— Нет, — ответил Николай, — мы уже дома. Я завтра еду в четыре часа. Приходите проводить.

— Вы, завтра? — Лапа пытливо посмотрел на него и потом, сочувственно вздохнув, крепко пожал Николаю руку. — Ну, желаю вам большего счастья, чем в нашем городе! — сказал он.

Братья вышли и всю дорогу говорили о странном Лапе.

На другой день Николай зашел к Полозову.

— Милушка, как я рад, что вы свободны! — воскликнул редактор «Листка», пожимая ему руку. — Статеечку принесли?

— Нет, еду в Петербург, Матвей Михайлович, и зашел с вами проститься и за расчетом, — ответил Николай.

Лицо Полозова сразу изменилось и все скрылось под волосами.

— А, гм… — пробормотал он смущенно. — Расчет… Да, да!.. Вот что, милушка, — встрепенулся он, — в книге-то вы не записаны; надо подсчет строкам сделать! Я уже завтра, завтра утречком, а?..

Николай нахмурился.

— Я сегодня еду! — сказал он резко, но тотчас беспечно махнул рукою. — Тогда завтра к вам брат рассыльного пришлет! До свидания!

— Ну, и отлично! — оживился редактор. — Вот и ладно! А я к завтраму все приготовлю, а вы бы, милушка, мне из столицы корреспонденции, а? Вас здесь очень полюбили! Очень! — он схватил руку Николая и горячо потряс ее.

— Хорошо, — ответил Николай, — непременно!

Он вышел из редакции не в духе и направился к Силину. Иван растворил ему дверь; увидев Николая, он изменился в лице, но тотчас оправился.

— А за те слова, что вы намедни сказали, вас, Николай Петрович, отлично притянуть можно! — сказал он злобно и быстро выскользнул из передней.

Николай направился в гостиную. На диване, в одном белье, лежал Силин, задрав ноги на его подлокотник. Подле него на стуле стояли бутылка пива и стакан. При входе Николая он быстро сбросил ноги и радостно его приветствовал.

— Друг! — закричал он. — Не хочешь ли пива?

— Я к тебе на минуту, — ответил Николай, — сегодня я еду.

— Куда? — Силин сел на диван.

— В Петербург! И пришел просить тебя: скажи сестре твоей, что я освобождаю ее от ответа через год!

Силин встал.

— Что у вас там случилось, — недоумевал он, — ты в Питер, сестра за границу. Велела и паспорт ей добыть!

Николай махнул рукой.

— А я думал, вы поженитесь, — добродушно сказал Силин.

Николай пожал ему руку.

— И я думал то же, Степан, да не вышло, не по душам! — И, желая переменить тему, сказал: — А знаешь, мне Полозов за статьи ни копейки не дал. До завтра отложил, а я сегодня еду! Отдаст?

— А много?

— Я же ничего у него до сих пор не брал. Рублей сто-полтораста!

— Фью! — Силин махнул рукою. — Ищи ветра в поле. Ах ты, простота! С него рвать надо, да еще забрать вперед постараться. А ты — ни копейки!

— Ну, пусть разживается.

— Ни за что! — воскликнул Силин, бросаясь к столу. — Пиши мне доверенность. Я, брат, с него сдеру!

— А мне вышлешь? — усмехнулся Николай, подойдя к столу.

Силин нахмурился.

— Понятно! Шутник тоже!

Николай написал доверенность. Силин сразу расчувствовался и стал целовать его.

— Это покуда так, — говорил он, — я еще приду тебя на вокзал проводить, и знаешь что?

Николай покачал головою.

— Я сам в Питер думаю. Что служба? Служба дрянь!

— А Катя Морозова?

Силин вздохнул.

— Она, брат, на днях замуж выходит за окружного акцизника!

— Что же ты в Петербурге делать будешь?

Силин оживился.

— Репортерствовать! Я, братец, здесь руку набил, слог есть, а насчет смелости!.. Я на Везувий влезу, если пошлют, к Виктории в будуар войду, не то что там с головой побеседовать! А ты, — он взял Николая за руку, — порекомендуй меня. Все же товарищ!..

Николай уезжал. Лапа и Силин, помимо Якова, провожали его. Он был грустен.

— Проклятый для меня город! Сколько в нем я принял горя, и не перескажешь всего!

— Там счастье найдете! — утешал его Лапа.

Поезд тронулся. Николай стоял на площадке последнего вагона, чтобы дольше видеть вокзал и город, и приветливо кивал Якову, улыбаясь ему сквозь слезы.

"Прощай, родина! Много утечет воды прежде, чем я опять вздумаю взглянуть на твои дома и улицы". Сердце Николая сжималось тоскою. Здесь он родился, здесь он учился, здесь он впервые ощутил восторги вдохновения и первой любви. Как тосковало его сердце по родине и как хотел он снова увидеть те места, по которым ходил пылким мечтательным юношей, и что же? Как встретила его родина? Муки ревности и потом — отверженной любви, пятно подозрения и тюрьма! Вот ласковый привет родного города. Люди?.. Только Яков, брат, — его друг, а эти все Силины, Деруновы, Можаевы, что в них?..

Николай задумался о своей жизни. Каким пустоцветом показалась она ему в прошлом. Даже Богом данный талант он тратил, не приумножая и живя только сегодняшним днем, ни себе, ни людям не принося пользы. "Ленивый раб!" — прошептал он с горькой улыбкой, но тут же выпрямился и поднял глаза к светлому небу. Будущее в его власти! Пережитые испытания разве не дали ему жестокого урока? Он помнит его и поведет так свою жизнь, что окружающие благословят его имя. Он не зарыл еще в землю малость, посланную ему, но приумножит ее.

Поезд покинул черту города и пригорода и мчался степью.

"Прощай, родина! Мир широк, велик. И ты, любовь, не оправдавдавшая моих надежд, тоже…"

Николай смахнул с лица слезы, и самоуверенная улыбка озарила его лицо.

— Ваш билет! — сказал кондуктор, выходя на площадку.

Николай вынул билет и подал его.

Р-раз! Кондуктор нажал ножницами и наложил штемпель. Николай улыбнулся своей мысли.

Этот билет — сердце; поезд — жизнь; кондуктор — судьба. Сколько еще неизгладимых пометок сделает она на сердце в течение всего пути!