— Эрвин, глянь, чего я нашел.

Из-за спины донесся хруст обертки, треск и довольный возглас, сказавший Эрвину ясно — ДаКоста опять нашел чего пожрать. Немудрено, для человека сидящего бок о бок с провиантским ящиком.

«Вот только его содержимое надо бы и поберечь. С такой охраной он недолго продержится», — угрюмо подумал Эрвин, разворачиваясь в кресле стрелка. В лицо полетела, сверкнув на солнце серебряной рыбкой, обертка. ДаКоста усмехнулся, оскалив в небо желтые зубы. Эрвин поймал на лету. Плитка шоколада, черная, размякшая на здешней жаре. Сладкая.

— Ваша, кстати, с Семицветья, — уточнил ДаКоста, разглаживая на колене желтый, хрустящий листок упаковки, — pin-up серия, Айриш 17, фабрика Строгова. Семицветье. Ир, это, часом, не ты? — беззлобно оскалился он, тряхнув в воздухе яркой картинкой.

— Нет, — сурово рявкнул Эрвин с высоты стрелкового кресла. Прежде, чем успел разглядеть на рисунке веселые, смеющиеся глаза, юбку вразлет и заплетенные в косу черные волосы.

— Ой, а отец еще говорил — они провалились в продаже, — осторожно шепнула ему Ирина. Чуть погодя, в обед. Веселая картинка была безжалостно изъята из липких от черного шоколада рук и вручена на хранение Ирине Строговой.

— Наверно, он и загнал всю партию на флот. Подальше от глаз. Кто же знал, что так повернется.

— Глупая шутка была.

«И опасная, — подумал про себя Эрвин, карабкаясь обратно, за пулемет, — знал бы папа Строгов, куда его дочку судьба занесет».

— Да ладно, глупая, классно же вышло, — перебив мысль, брякнул ДаКоста. Эрвин выругался втихаря — слух у маленького матроса оказался как на грех лучше обычного. А тот украдкой сунул Лиианне вторую половину, обернулся, глянул, прищурившись, в клубы пыли у бехи за кормой и присвистнул:

— А вон и наш приятель. Ускорился, как будто согласен со мной. Эй, тут нам самим мало…

Эрвин оглянулся. Машину качнуло. За кормой бехи трусил Сотрясатель — неспешной, упрямой рысью. Трусил, уставив на них красноглазую тупую морду. До ушей долетел короткий, жалобный треск — ветви деревьев ломались твари о шею, не задевая мощной головы — бурой на фоне неба. И так целый день, от самого великого тракта.

Миа добавила газ. Беха качнулась опять, подпрыгнула на коряге.

— Вот привязался, — угрюмо буркнул ДаКоста, вытирая пятно от чая на брюках.

Сотрясатель взревел. Что творилось в этой гигантской треугольной башке — было решительно непонятно, но: раз поймав беху взглядом гигант ее уже не отпускал. Вначале пытался догнать. Зрелище было еще то: зверь летел галопом, задрав в небо хвост, большими лягушачьими прыжками. Казалось — царапая небо головой. Перетрусили все, но БТР в руках побледневшей Мии уверенно держал дистанцию. Полчаса гонки, потом сотрясатель выдохся, перешел на шаг и отстал. Беха тоже сбавила ход — исчерканная канавами, ямами и тростниковыми ловушками равнина была явно неподходящим местом для рекордов.

Особенно с таким судьей. Так и шли весь день, Беха впереди, сотрясатель где-то в километре сзади — к лесу, стоящему зеленой стеной на горизонте.

«Скорее бы», — угрюмо думал Эрвин, в сотый раз прикидывая расстояние на сетке прицела. Еще немного, а под деревьями можно попробовать сыграть со зверюгой в прятки. Свернуть, уйти в сторону, спрятаться в густой листве. Знать бы еще, как у него с нюхом.

Беху мотнуло слегка, острый нос дернулся вниз — машина перевалила гребень холма и пошла вниз, спускаясь в неглубокую котловину. Вниз, потом вверх и вот рядом уже шелестящий под ветром лес. Рукой подать.

— Миа, тормозни слегка, — окрикнул Эрвин вдруг, навинчивая на ствол тяжелый ребристый цилиндр. Лиианна дернулась, лязгнули рычаги, глухо взвизгнули резиной покрышки. Миа вдавила тормоз. Сотрясатель взревел, задрав к небу треугольную, лягушачью морду. В этом реве потонул, скрылся короткий хлопок холостого заряда. Дымный след рванул в небо по крутой дуге, на миг завис — и ударил, вспух белесым облаком на морде зверя. Прямо у широких ноздрей. Без толку — сотрясатель не сбился с шага и даже не чихнул, лишь мотнул тяжелой башкой из стороны в сторону.

— Покой? — окликнул ДаКоста Эрвина.

— Он самый, жаль что у нас он один. Зато нюха у твари теперь точно нет. Миа, ходу, — откликнулся Эрвин, разворачивая обратно стволы. В морду твари прилетел «П-39» или «Покой» — убойной едкости газ, используемый при разгоне мятежей на флоте. Эрвин такого разок хватил — и провалялся неделю. А сотрясатель даже не чихнул, гад.

Беха под ним встряхнулась, перевалила гряду. На лицо Эрвину упала тень зеленых, низких ветвей. Затрещал тростник под колесами — сухо, резкой барабанной дробью.

Одна тростниковая глухая стена, за ней другая — Миа чуть сбавила ход, вела БТР осторожно. Машину подбрасывало всякий раз — упругие стебли пригибались под ними, пружинили, силясь поднять БТР за брюхо. Сотрясатель позади замер, замотал головой — должно быть потерял их из виду в траве. Потом рыкнул и затрусил опять, задирая в воздух мощные лапы. Не к ним, чуть левее…

— Куда это он? — осторожно спросил Эрвин, не зная, что думать. Миа решила, что это вопрос и развернула машину. Тоже налево, вдоль зеленой стены. Меж двух рядов тростника, плотных, густых как изгородь. Шелестели колкие листы над головой. Один нагнулся под ветром, дернулся, зацепив Эрвину шляпу. Край тут же обвис — тонкий порыжевший лист был остер как наваха. Эрвин машинально поежился, вбирая голову в плечи. Миа убрала газ, рык движка стал тонок и еле слышен. И тут откуда-то слева из-за травяной стены долетел надсадный машинный рев, лязг и чужой, звонкий голос.

— Растяну и двину, негодяи… — и еще пару слов. Говорили раскатисто, длинно. На земном. С тем же успехом могли и на туземном. Эрвин все равно не понял ни черта.

— Плохой перевод, — отозвалась с места Ирина в тон незнакомцу. Машинально, и только потом опомнилась, крикнула Эрвину:

— Тормози.

Беха свернула, с хрустом проломив тростник, выехала на поляну и замерла. Эрвин оглянулся. И увидел. Слева, в кустах. Тростниковая ловушка поймала чужую машину.

Это был старенький трехосный грузовик с латинским крестом на открытой кабине. Стебли спружинили под днищем, поймали, подняв в воздух обе задние оси. Могучие колеса крутились в воздухе — беспомощно, не касаясь земли. А передние вращались, разбрызгивая мягкий песок — но тоже без толку, лишь глубже зарывая машину. Бампер уже до половины в земле. Туземка на крыше посмотрела на них — равнодушно, взгляд больших серых глаз едва скользнул по раскрашенному БТР-у. Зато водитель махнул им рукой. Эрвин невольно сморгнул — таких людей здесь он раньше не видел. Высокий, тонкий. Кожа — не земная, плотная, почти черная на палящем солнце и не туземная — прозрачная, переливающаяся, играющая огнем в солнечном свете. Перламутрово-белая, цвета алебастра или свежего молока. Чуть мерцающая серебром под солнечными лучами. Светлые волосы, правильные тонкие черты лица — тоже странные для этих джунглей. Лишь рубашка и шляпа на голове — обычное, потертое в дороге хаки. Бэха подъехала ближе. Водитель бросил рычаги, заглушил мотор и улыбнулся, широко разведя руками. Улыбка у него тоже была под стать лицу — открытая, правильная.

— Живой мертвец, — прошипела Миа из-за руля, ткнув в чужого водителя пальцем, — берегись его, Эрвин.

Из-за спины — испуганный, сдавленный писк. Лиианна, судя по голосу. Лязгнул затвор. ДаКоста хрипло выругался по испански. Водитель улыбнулся еще раз, поднял руки — рукава задрались, обнажив запястья. И сказал, обращаясь к сжавшейся за рулем Мие:

— Дочка лесов, разве ты слышала, чтобы мертвецы служили крестовому богу?

Мягко так сказал. Будто не за его спиной топал ногами и ревел сотрясатель. Будто не ему в лоб смотрел шотган в руках ДаКосты. Миа невольно отшатнулась, помотала головой, подняв руки в немом изумлении.

— Слухи, ехиднины дочки, того, кто вас пустил — и впрямь стоило бы растянуть и, в переводе Гаспаряна, хорошенько двинуть. Не бойся, дочь туманного леса, у меня кресты на руках и я помню свою мать. Она носила те же знаки, что и ты.

Миа изумленно помотала головой. На запястьях водителя и впрямь — латинские кресты, выжжены тонкой туземной вязью. Эрвин встряхнувшись, спросил:

— Кто вы?

— А вы?

— Эрвин Штакельберг, волонтер флота.

Водитель оглядел Эрвина, Ирину, Мию — взгляд слегка задержался на вязи татуировки — и слегка усмехнулся в ответ:

— С семейством, гляжу. А я Станислав Лаудон. К вашим услугам. Как видно из моей слегка экспрессивной тирады — преподаю здесь классическую латынь…

— Латынь? Здесь? — переспросил Эрвин. Пот скользнул струей по виску. Птица защебетала в ветвях. Еще вчера Эрвину казалось, что на этой планете ему уже нечему удивляться.

Станислав, должно быть, заметил его удивление — усмехнулся и развел руки еще шире:

— Ну, не научный же атеизм прикажете преподавать в церковноприходской школе Сан-Торрес де Ультрастелла. Куда, в общем, и еду. Точнее, как сами можете увидеть, сижу. Сижу по уши в песке в направлении классов, работы и града божьего.

— Эрвин, ты веришь ему? — осторожно спросила Миа. Ирина накрыла своей ее ладонь на руле. И внезапно подняла глаза и спросила, тряхнув черной косой:

Алое перо сверкнуло молнией в ее волосах. Переводчик в ухе Эрвина пискнул — беспомощно. Латинская звенящая речь оказалась ему не по силам.

— Вы правы, не стоит трогать львенка из чрева львицы Гайтульской. А то ведь, подобно герою Горация, можно и не успеть убежать. Довольны?

— Странный перевод… — задумчиво проговорила Ирина, обернувшись назад. Эрвин поймал ее взгляд: «Все, мол, в порядке».

— Работы моей тезки, очень рекомендую. Но…

Задрожала земля. Сильно, глухим звоном откликнулись подпрыгнувшие решетки на полу бэхи. Ветер прошелестел над головой, рванул листья в кронах деревьев. Тень проползла траве, окрасила серым человеческие лица. Тень огромной головы, украшенной длинными кривыми клыками.

— Сотрясатель идет, — проговорила туземка вдруг. Спокойно, не повернув головы. Лишь мелодично прозвенели в такт словам вшитые в бахрому на куртке монеты.

— Критик прямо, такой разговор испортил, — угрюмо буркнул Станислав, оглядывая клыкастую, хищную морду.

Сердито лязгнул шотган в руках у ДаКосты. Храбрый, но бесполезный жест. Слишком мал у «мира» калибр.

— Прыгайте к нам, — махнул Эрвин Станиславу, — быстрее.

К его удивлению, Станислав мотнул в ответ головой.

— Подожду. Забыл вам сказать…

Над полем разнесся крик. Протяжный, переливчатый крик, отозвавшийся звоном под черепом. Зверь замер, обернулся на звук. Оскалил клыки — было видно, как ходят буграми мускулы на груди, и бьется жила на широкой шее. Рявкнул в ответ — оглушительно, даже заложило уши. Туземка в кузове задрала голову, подхватила, затянула в такт. Капюшон сполз с ее головы, обнажив длинные белые волосы. Качнулись рукава с бахромой — вшитые мониста зазвенели, мягко, мелодией к песне. Переводчик в ухе Эрвина кашлянул, свистнул — льющиеся из чужого горла звуки были странны и дики, но машина, к удивлению Эрвина, разобрала слова:

— Здесь поле вспахано. Здесь стоит мой дом. Этот мир велик. Есть и тебе места поставить лапу. Прошу тебя, уходи по-хорошему.

Новый крик эхом долетел с поля. Слова вились и звенели угрозой. Зверь зарычал. Эрвин вскочил и увидел — за спиной твари на поле, в зарослях высокой, зеленой травы. В лицо твари кричал человек. Один. Грозно, как вызов на бой. Плоское лицо горит и переливается злым, солнечным светом.

— Забыл вас предупредить, — усмехнулся Станислав, так и не вылезший из-за руля, — Со мной ехал комманданте Яго и его люди.

— Люди?

— Да. Туземное «коммандо» охотников за чудовищами. Так что бежать пока погодим. Да и…

С поля донесся треск: сухой, отрывистый звук. Будто старый брезент разорвался, зацепившись швом за корягу. Ружейный залп. На морде твари вспыхнули фосфорные, обжигающе-яркие искры. По загривку хлынула кровь — густой багровой волной, почти черной на рыжей, бородавчатой коже. Одна из пуль пробила вену. Зверь взревел, задрав вверх клыкастую пасть. И прыгнул. С места, подняв в небо когтями столбы черной земли. Пролетел поле насквозь, обрушившись на землю всей массой. Хлестнул по земле длинной плетью хвоста — пыль, трава и черная грязь взлетели вверх, столбом в синее небо. Вихрь ударил в лицо, сорвал и едва не унес с Эрвина шляпу. В уши, сквозь ватную пелену, влетел новый звук — сердитое винтовочное так-так-так. Размеренно, через равные интервалы.

«Черт, их же размажет сейчас», — думал Эрвин. Машинально. Руки его уже развернули вверх пулемет. Стопор снять, левую ногу — вперед, стволы плавно ползут налево и вверх, вдоль линии горизонта. Солнце мигнуло в лицо, клыкастая голова твари вползла, запуталась в узоре линий прицельной сетки. Предохранитель. Эрвин потянул вниз тугую скобу — и замер, не закончив движения. Горло обожгла холодная сталь.

— Это не твой бой, чужеземец, — в такт голосу — тонкий звон и шелест лент. Мониста на бахроме. Туземка, та, из машины. Та, что пела, подхватив с поля боевой клич. Эрвин совсем забыл про нее. А она каким-то чудом перескочила вмах с машины в машину. И замерла, приставив нож Эрвину к горлу. Сизая сталь, широкий тонкий клинок. Латинский крест на широком обухе у зарубок. И такой же — на пальцах сжимавших нож. Миа вскочила, в ее руке, свистнув, провернулся разводной ключ. За спиной глухо лязгнул затвор. И еще один — «добро» в руках Ирины оскалило в спину чужачке широкое дуло. Недобро так.

— Не мешай, чужак. Не порть моим мужьям их охоту…

Эрвин осторожно мигнул, помянув про себя некстати заглючивший переводчик. Палец на скобе замер — на миг. С поля — полный ярости и боли звериный рев и стук выстрелов. Интенсивность огня не уменьшилась. Почти.

— Она права, Вам лучше не лезть, — это Станислав подал голос с места. Голос разума, мягок и тих, — ваш пулемет хорош, но и морда у твари бронирована, а уязвимых мест вы не знаете. Только отвлечете и спутаете Яго рисунок боя.

Эрвин замер. Хоть руки от ствола и убрал — но все же сомневался.

— Для людей «коммандо» это уже три столетия как работа. Было время руку набить. Не волнуйтесь, старый Яго знает, что делает. Хотя с манерами у его жены, конечно, беда.

Эрвин убрал руки от оружия. Стволы развернулись обратно, на ноль. Нож исчез, туземка перескочила обратно — под звон монист, одним неуловимым взгляду движением. Уселась, подняла глаза на поле и замерла, не обращая больше ни на что внимания.

— Кто это? — спросил Эрвин. Аккуратно, одними губами. Заныло горло, вспомнив холод ножа.

— Эви, хан-шай коммандо старины Яго. Чудная особа, но в ее должности это, как раз, неудивительно. Мало ли здесь чудес. Давайте потом, смотрите — бой на поле заканчивается.

Эрвин поднял глаза — в самом деле, рев сотрясателя стал куда тише. Тягучий, уже жалобный рев, теперь боли в нем было куда больше, чем ярости. Поле затянуло — пыль взлетала от ударов лап и хвоста, вихрилась, стояла в воздухе, затягивая серым пологом картину боя. Приходилось напрягать глаза. Сотрясатель был виден ясно — изломанный черный силуэт. И, сквозь серую пелену: вспышки выстрелов — короткие, алые, злые. Эрвин, приглядевшись, ловил ритм — «коммандо» били, развернувшись в длинную цепь. Дальний край начинал, всаживая в морду твари зажигательные заряды. Один, другой… без эффекта, но разъяренная тварь кидалась в гневе на них — кидалась, пролетала всю цепь из конца в конец и получала точный как смерть залп бронебойным под брюхо. Масса и ярость работала против нее — инерция броска протаскивала тварь над цепью, не позволяя вовремя остановится. Гигантский хвост бил по земле, взрывая, выбрасывая дерн и траву высоко в синее небо. Эрвину оставалось гадать — каким чудом никого из стрелков не зацепило. Впрочем, за них работало триста лет опыта. На его глазах бросок повторился — другой конец цепи взвел ловушку в свой черед. И еще. Зверь замер, завыл, подняв в небо тяжелую морду. Оскалил щербатую пасть. Меж желтых клыков мелькнула короткая вспышка — пуля ударила, сломав кривой клык. Пыль осела — слегка, зверь стал виден — исполинская черная тень на фоне синевы неба.

— Круг зубов его — ужас, сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов, — начал вдруг Станислав мерным речитативом, — как мой куратор по школе любит говорить… Беда здесь с библейскими цитатами…

Зверь замер, качнулся — уже нетвердо стоял на ногах. По плечам и шее — потоком черная кровь. Остроносые туземные пули с дьявольской точностью нашли и вскрыли яремную вену.

… будет ли он говорить с тобой кротко?

С поля — опять человеческий крик. Протяжный, торжественный. Даже печальный. Зверь мотнул головой, взревел в ответ и упал. Камнем — вниз, на враз подломившихся лапах. Привычно задрожала земля. Станислав сбил шляпу со лба и сказал — невпопад:

— А лучше бы говорил. Эх, слава павшему величию…

Эрвин поежился, на миг позавидовав веселому латинисту. Сумел же выразить невнятное чувство в слова.

А туземка — Эви — запела опять, встав в полный рост в кузове чужого грузовика. Ритмичный резкий напев, звенящий, радостный. Тонким, ритмичным звоном откликнулись монеты, вшитые в бахрому на рукавах. Эрвин вздрогнул и отметил — совсем невпопад — что она красива и молода, хоть и куда старше Мии. Глаза горели огнем. С поля ответили — торжественным, радостным кличем. Станислав собрался, поправил шляпу и зачем то спрыгнул из-за руля вниз, спиной к броне бтра. На поле вилась серо-желтая хмарь — поднятая пыль никак не хотела оседать, вилась над землей клубами. Из пыли на них выплыла серая тень. Потом еще и еще. Первая — высокая, длинная, с перекладиной, как на церковном кресте. Эрвин от удивления сморгнул пару раз, потом сообразил — это воин, приветствуя их, высоко поднял над головой длинную винтовку.

— Хай, смотрите, вот Уг-Квара идет, — затянула Эви, подняв руку, — самый юный из тех, кто встретил дракона…

Она пела, слегка раскачиваясь, ветер смял и отбросил назад ее волосы — белые, цвета снега и серебра. Звенели музыкой в такт словам монеты на рукавах и воротнике оливковой куртки. Фигуры выплывали из тумана одна за другой — Эви, приветствуя, называла их, сплетая звуки чужих имен в торжественной песне. Перед каждыми — подрагивала слегка.

Эрвин поежился на миг, сообразив — это пыль клубилась над полем, фигуры воинов различимы ей не больше, чем ему — и, значит, песнь торжественной встречи дрожит всякий раз, готовая обернуться погребальным плачем. Но — обошлось. К Эрвинову огромному удивлению — обошлось. «Коммандо» туземцев и впрямь сумело без потерь завалить огромного сотрясателя.

Дела…

Ирина обернулась, крикнула пару слов. На туземном — Лиианне. Просьбу сготовить обед. На всех, включая Станислава и «коммандо». Эрвин молча кивнул — молодец, мол, спасибо, разумно.

Торжественная песня затихла — последний из воинов вышел с поля на свет. Невысокий, коренастый, с плоским невозмутимым лицом. Морщины и шрамы вились по нему, сплетаясь с узорами татуировки. Косые кресты на висках, на лбу — засечки. Метки убитых чудовищ. Спираль на щеке.

«Последний — должно быть, и есть их комманданте. Яго, или как там его. Чудное слово, — подумал Эрвин, зачем-то проверяя в десятый раз за день пулемет, — похоже, чудеса на сегодня только начинаются»