Когда ослепительно рыжее, яркое солнце «счастья» прожгло выцветшие небеса, и уткнулась, наконец, в макушку неба они въехали в Фиделиту.

По дороге тряслись еще два часа — вначале лесом, потом опять мимо железных ежей — уже низких, старых, проржавевших и укутанных до макушки нежной листвою. За ежами лес кончился, началось поле — широкое, до горизонта, аккуратно распаханное и усаженное — все — большими, желтыми, круглыми, как шестеренка цветами на длинных стеблях. Эрвин издал радостный крик, наклонился, изогнувшись, сорвал на ходу один такой диск, разломил пополам, протянул Ирине:

— Смотри, подсолнух земной. Как у нас дома…

И улыбка до ушей, будто достал звезду с неба. Ирина невольно улыбнулась в ответ, покачав головой. Дома у нее таких привычек не одобряли. Эрвин лишь пожал плечами, уселся обратно, на место стрелка. Шляпа — на голове, ноги в тяжелых сапогах небрежно закинуты на борт. Ирина так и осталась сидеть вполоборота — сидеть, смотреть, как щелкают семечки в его руках — легко, с изяществом, присущим уроженцам Новой Лиговки. По борту бехи прошла мелкая дрожь. Хрипло крикнул, встопорщив белые перья орлан. Эрвин пожал плечами еще раз, сорвал второй желтый круг — для птицы. Орлан клекотнул, скосив большой черный глаз на Ирину. Клюнул желтый круг пару раз — аккуратно, на пробу. И пошел стучать, аж перья на голове замелькали.

А поле до горизонта, все в желтых, нарядных цветах. У горизонта — невысокая гряда, холмы — три лысых, крутых холма с покатыми верхушками. Что-то блеснуло там — раз, потом другой. Старый Яго в задней машине встал, тревожно замахал руками. По борту пробежала мелкая дрожь. Эрвин вскочил, хватая в спешке бинокль.

— Что-там? — осторожно спросила Ирина. Тоже собравшись — вмиг, дорога приучила быть настороже.

— Орудийные комплексы, — ответил Эрвин, подкручивая бинокль, — армейские, «Комма ахт». Два 8,8 ракетных ствола, один лазер и башня наведения. Берут прицел.

По бортам опять пробежала звенящая дрожь. Противная, мелкая — аж заныли зубы. Орлан вздыбил перья, заклекотал — тонким, до визга голосом. Забился под броню.

— Берут прицел, — повторил Эрвин тихо, следя, не отрываясь за шевелением на холме, — они полностью автоматические, гады. Знать бы, только, как и на кого настроены…

— На зверей, — показал ему Яго. Его машина подъехала как раз, замерла, встав с бехой вровень, — крестовый люд такие вокруг городов ставят, поля от сотрясателя стерегут.

— А нас часом не пристрелит?

— Разве что решит, что я на дракона похож. Но нет. Смотри, нам дали дорогу.

И впрямь, на верхушках холмов заиграли яркие зеленые точки. Люминисцентные огни, сигнал автоматики башен — путь чист, объект опознан как дружественный. Миа завела мотор, бэха пошла вперед. Ирина, приглядевшись, заметила в вышине статую — чей то бородатый лик меж двух башен. Бородатый, странный, в непривычном здесь квадратном, форменном кепи. По борту опять хлестнул ультразвук — уже протяжней и тише. Не пушечный прицел, так, птичье пугало. Орлан сердито нахохлился, убрав голову под крыло. Миа затянула песню — опять… Протяжно, весело, косясь в зеркало заднего вида глазами. На Эрвина, зеркало смотрела именно туда. И песня — Ирина, прислушавшись, невольно усмехнулась про себя. Пела Миа про мужа, завоевавшегося вконец, про его жен, заскучавших без ласки и вовремя почерневшие цветки тари. «При чем тут эти цветы?» — подумала было Ирина. Не успела спросить. Песня оборвалась на самом интересном месте.

Они перевалили гребень холмов и въехали, наконец в Фиделиту.

Тут Ирина бросила все, принялась смотреть во все глаза. Человеческий дом, поселок, не мелкий не крупный. Зеленые, цветущие алым цветом сады, пруд, потом улица — прямая, широкая. В два ряда невысоких одноэтажных домов. Где-то полста — или больше или меньше — Ирина смотрела и долго не могла понять, один на улице дом или много. Потом пригляделась и поняла. Крыша у улицы была общая — жестяная двускатная крыша на крепких столбах. А между столбами — стены, их ставили, точнее выплетали из местной зеленой лозы кто во что горазд, без порядка. Дымились на кухнях маленькие очаги, брызгали водой шланги, разбрасывая во все стороны мерцающие радугой капли воды. Щелкали ножницы — кто-то работал в саду за низенькой, плетеной из лозы загородкой. Местные — сплошь туземцы с крестами на высоких зеркальных скулах. Они поднимали головы на миг, оглядывали бэху. Окликали Яго и Эви, здоровались наперебой. Вежливо, но, в общем, с достоинством. Косили глазами на бэху, разводили руками, дивились, спрашивали — но аккуратно, тихо, соблюдая порядок. Яго степенно отвечал — так же кратко, по делу. Что-то типа: «Люд здесь новый, но вроде свой, серьезный. Не местные, надо представить начальству».

В ответ шли неторопливые махи рукой вглубь села — езжай, мол, мил человек с богом в ту сторону. Что беха и сделала. Аккуратно, на малой скорости, протискиваясь между низенькими изящными заборами, сплошь из зацветающей, нежной лозы. Опять цветы на стеблях. Мелкие цветы белого, алого и нежно-розового цвета. Кто-то выкладывал из них кресты на воротах, кто-то — пускал расти просто так. Слева долетели тонкие визги и сполошный крик. Эрвин обернулся — и замер, расплывшись в улыбке до ушей..

Местная детвора играла на пруду в охоту на сотрясателя. Боевые кличи, ружья из палок и деревянный, крашенный желтой краской дракон на колесиках… а цепь пацаны держали ровно, почти как у старших.

Раздался громкий, тонкоголосый выкрик, видимо знаменующий собой боевой клич. Яго хлопнул ладонью по кузову, спрыгнул. И пошел к детворе, маша рукам и ругаясь вполголоса. Но тихо.

Увидел недостатки, пошел объяснять. Туземная детвора оглянулась, пересчитала у Яго зарубки на лице, впечатлилась, и собралась вокруг — слушала советы по тактике. Раскрыв рот. Эрвин решил, что и ему оно тоже полезно. И дал команду Мие остановиться. Где-нибудь здесь. Только к забору встать, чтобы улицу местным не загораживать. Миа кивнула, развернула машину — четко, уверенно, в два поворота руля. Лишь рычаг хрустнул в руках. Беха прыгнула вперед, остановилась и пошла задним ходом. Эрвин понял вдруг, что дурак. Большой. Круглый. Парковать машину Миа училась в лесу и теперь уверенно сдавала назад. Не глядя, на звук, до характерного хруста.

Вот только сейчас под задний бампер бехи попался не тонкий куст и не вековое дерево, а крытый железный сарай. С треском сложившийся под ударом многотонной машины.

Ой, — тихо сказала Миа, глядя падает назад стена.

Ой, — сказала она второй раз, глядя, как в ее сторону разворачиваются местные мужики. Неторопливо. И любопытство в глазах — спокойное такое, недоброе…

Эрвин спрыгнул, встал, загораживая, сжавшуюся за рулем Мию, упер руки в бока и спросил:

— А чего у вас в Фиделите заборы такие хреновые?

… и нервы совсем никуда…

Выдохнул он спустя секунду. Любуясь на ствол. Вороненый, обрезанный ствол, глядящий, казалось, ему прямо в душу. Одним глазом, черным, как местная ночь. Вечная ночь, где-нибудь у полярного круга. Эрвин собрался и перевел глаза чуть выше.

Да уж. Может и зря. Мужик на другом конце ствола был вроде Яго — тоже весьма примечательный. Такой же невысокий, скуластый, зеркальнолицый туземный мужик в оливковой кожаной куртке На миг даже показалось, что они с «коммандо» родня — такое же упрямое, изъеденное вдоль и поперек морщинами и татуировками лицо. На затылке — круглая кепка, латинские кресты на щеках. Только деревенский сильно разросся вширь, в отличие от сухопарого Яго.

— Ты кто будешь? — спросил Эрвин, шагая вперед, Ствол не дрогнул. Ладонь, что держит его — сильная. В черной, высокой, перчатке. По такой-то жаре. А лицо расписанное — все — и после Эрвиновых слов довольно удивленное. Такое, что Эрвин кивнул:

— Ты пижон, дядя. Только татуировок ваших я все одно не понимаю.

— Охолони, — посоветовали ему с той стороны ствола. Ласково так.

Ирина что-то выкрикнула сзади. На туземном, Эрвин не понял ничерта. Только услышал, как скрипнула турель — невзначай. Старый Яго обернулся на звук, подошел, окликнул туземца. Тот ответил, махнул рукой. Обрез исчез, так же быстро, как появился.

— И то правда, ты ж не местный. Дикий совсем, татуировок читать не умеешь. Сталбыть представится надо, — проговорил мужик, поворачиваясь обратно к Эрвину, — Не в лесу, чай живем. Хуан я буду, алькад сдешний.

Брови Эрвина невольно взлетели вверх — слово было ему незнакомо. Мужик заметил, добавил к титулу пару слов на туземном — думал, понятнее будет. Но Эрвин запутался совсем. Вроде что в деревне: «инкоозии» — вождь, но смысл не тот, очевидно.

— Это что-то вроде председателя местного, — пояснила Ирина, вставая рядом.

— … А еще меня троеруким кличут… — неспешно добавил мужик, продолжая мысль..

— А где тогда третья? — вырвалось у Эрвина невольно… Уже договаривая, понял, насколько вопрос нелеп. От ладони в перчатке долетал слабый, чуть слышный визг — характерный гул разлаженного сервомеханизма.

— Пошли, покажу…

* * *

Третья рука обнаружилась в поселковой церкви. «Соборе святой Фотинии», как гордо протитуловал ее председатель. Высокий каменный куб, сложенный абы как, в кажущемся беспорядке. На постройку шли громадные камни — обтесанные валуны всех цветов. Обсидианово-черные, красные и белые вперемежку. Хаос, но хаос красивый, цвета на фасаде плясали, складываясь в бессмысленный, но яркий и приятый глазу узор. Крыльцо деревянное, на крыше — тоже деревянный, резной латинский крест. А башни колоколен по обе стороны входа еще в лесах — стройка пока шла, обе колокольни выросли на треть от силы. Точнее — стояла. Сейчас леса были пусты. Эрвин хмыкнул про себя и шагнул внутрь, в полутьму вслед за местным председателем.

Внутри царил полумрак, от толстых каменных стен пахло известью и приятной прохладой.

Горела свеча. Иконы на алтаре — тоже туземные, писанные углем по дереву. Тонкой работы — штрих ясен, уверен и прям… Спаситель и дева ведущая коня в поводу. Эрвин машинально перекрестился. Волосы девы темны и всклокочены, и конь — в цвет. А глаза у обоих одинаковые: карие, умные, выразительные. Светлые, с легкой грустинкой. Хлопнула задняя дверь. Брызнул по стенам солнечный зайчик, мигнул пред алтарем огонек — сквозняк задул, разгоняя по углам запах цветов и влажной, свежей известки. Закрутился, взвыл в трубах под потолком. Казалось протяжно запели сами скаты кровли. Ладный, переливчатый звук. «Эолова арфа. Хитро» — подумал Эрвин. Потом обернулся — и услышал хриплый бас председателя:

— Как западный ветер подует — оно красиво. Будто ангел поет. Только… Не туда смотришь. Про руку спрашивал — так вон она.

Внизу, у ног иконы что-то белело. Эрвин пригляделся. И впрямь — под алтарем, на темной, вышитой вручную подушке — рука. Кости точнее. Белые. Человеческие. Ладонь, предплечье, половина плеча…

— Это моя. — ухмыльнулся председатель. И, явно довольный эффектом, шагнул вперед. Достал из кармана чистую мягкую тряпочку. И начал пыль с кости протирать. На глазах у удивленного Эрвина. Попутно рассказывая — негромко, тихим струящимся говорком:

— Председатель я местный. — говорил он, негромко, — вот с тех пор, как… Раньше- был навроде старого Яго «коммандо» водил. Только, не то, что ты видел, другое немного. На гремящих когтей ходили, северную степь успокаивали. Я, жена, машина, пулемет… Веселая жизнь… была, пока один красавец мне руку не отъел, вместе с половиной черепа. Руку потом новую в Столице сделали, но на месте засесть пришлось… На месте засесть, ствол обрезать, остепенится.

Эрвин оглянулся — внизу, под темными сводами белела еще одна кость. Покатая, вытянутая в длину черепушка. Низкий череп, крокодилья, усеянная острыми зубами пасть. Глаза узкие, пустые, темные. А клык выбит — один. Левый верхний. Эрвин даже спрашивать не стал. И так понятно, чья это черепушка.

— Да он, — кивнул председатель, подтвердив его догадку, — на этом самом месте. Теперь тут и сижу, вроде как охраняю.

После полумрака церкви — улица ослепила, забила глаза светом и уши — шумом толпы. Председатель все говорил, клокоча в уши и булькая прокуренным голосом:

— Начинал — три дома было да часовня деревянная, теперь видишь — поля, поселок, собор… как достроим — и город будет… Кстати, камень привез?

— Какой камень?

— Так обычай же… кто мимо нас на Сан Торрес едет — обязательно камень захватывает. На церковь, достроить чтоб…

— Мне-то оттуда знать, я не местный. И вообще…

— Погоди, парень, не кипятись… — хитро сощурился председатель, — Так, представились, теперь давай считать. Сарай ты нам разнес, это раз.

— Трухлявый был сарай, раз так легко завалился.

— Древний. Как раз думали новый ставить по весне. И все же — имущество. Так что: раз. Камня на церковь не захватил, это два…

Тот и впрямь считал, загибая механические пальцы… Тихо, с улыбкой на лице. А глаза сжаты, сощурены. Эрвин аж сжал кулаки, невольно начиная сердится — его явно сейчас разводили, причем непонятно на что..

Но тут на заурчал мотор, истошно взвыли тормоза — и перед ними на площади замер, весь в дорожной пыли, запахе трав и гари сгоревшей резины — старый, битый вусмерть грузовик с коробом вместо капота. Давешний, встреченный утром на пути. И его полная, пожилая водительница — та сходу высунулась, обложив председателя сверху вниз развеселой, заливистой бранью.

— Ты чего, старый хрыч, творишь? — рявкнула она, весело глядя сверху вниз, глядя на насупившегося враз председателя. Тот сердито засопел, но возражать не решился. А водила вылезла из машины и пошла, на ходу отчитывая председателя. На лбу и щеках ее — изрядно расплывшаяся тонкая вязь. Треугольник, ромб и спираль. Такие знаки носила и Эви.

«Должно быть, тоже ХанШай, — подумал Эрвин, удивившись, как легко пришло понимание, — местная «выносящая мозг». В отличие от Ирины- почти буквально».

А та все несла, уперев полные руки в боки, буквально давя председателя — пока словами.

— Люди со звезд, издаля приехали. На нас посмотреть. А ты что творишь, старый? Сразу ловишь и в работу, будто какой Дювалье. А накормить? Гостя с дороги кормить положено…

— Да не голодные мы… — пытался встрять Эрвин, но бесполезно… тетку несло — только успевай спрятаться. Только руками всплеснула.

— Не голодные они, как же. С утра в дороге, видно же. Давайте налево, вон туда… У нас там столовая, у девчонок как раз каша поспела. А ты старый, — последнее уже к председателю, — не сопи. За ребят старый Яго поручился — это раз. И склад твой не уйдет, это два…

Пальцы она загибала — точь в точь как председатель Хуан недавно… А на шее — драконий клык. Левый верхний. Эрвин усмехнулся вдруг. Про себя. Понятно теперь, чей подарок.

А кормили в Фиделите вкусно, ни отнять ни прибавить.

* * *

Ирина как будто поплыла, закачалась в потоке событий. Как в реке — теплой летней реке. Знакомства, улыбки, рукопожания, звенящие местные имена. Троерукий Хуан — председатель, его громогласная Мама Кураж, водила — та тетка с громким голосом и добрыми руками. Местная столовая — полутемный, прохладный зал. Двойные плетеные стены, под потолком — живые цветы, котлы, аппетитно булькающие на огне в центре зала. От котлов — дым и пряный, ароматный пар. Стоят столбом, вьются, завиваются кольцами, уходя в отверстие в потолке. Опрятные стулья. Чистые, сверкающие белым деревом столы по краям. Вокруг огня — местные женщины. В белых передниках, чистые, аккуратные. И работали тихо, деловито, без крика и суеты.

Те поприветствовали их, спросили Ирину про жизнь и какую-то неведомую палочку. Потом, повинуясь негромкому окрику Мамы Кураж — вывалили плошки с едой на столы вокруг очага. Дальше надо было забирать самим. Ирина — откуда понимание взялось — аккуратно придержала вечно голодного ДаКосту, взяла сама. Разложила — Эрвину, Мие, потом Лиианне, не успевшей откосить и запрятаться в угол. Лиианне выдала двойную — две плошки, строго велев накормить ДаКосту с рук. Та кивнула — поняла. Только испугалась опять, такая уж она, лиловоглазая. Ирине было не до нее. Спросила для бехи топливо. Почему она решила спросить его здесь — не поняла сама. Но кухонные поняли ее и не удивились — машины кормили здесь же, просто с черного хода. Миа кивнула, сказала, что заберет. ДаКоста шутил, Лиианна грустила, Эрвин сосредоточенно гремел ложкой по алюминиевому котелку. Залетевший под крышу орлан получил горстку семечек из Ирининых рук и осторожные ахи от местных.

Потом Эрвин ушел — под руку с председателем, говорить о делах. А Ирину на выходе поймала мама Кураж с делегацией. И пошел разговор. Про поля, вечно ломающиеся пугала, наглых птиц да созревающий урожай. И опять — как-то легко было понять кто чего хочет.

Чуду назначили быть на околице — за последним домом, на широкой поляне у пруда. Тонкая мелодия подаренной дудки, осторожные зрители и — в небе — птичий свист и гомон большого базара. Алым, малиновым, желтым — разноцветный хоровод крыльев над головой. Переминающийся по Ирининому плечу когтями орлан. Суровый, начавший закипать председатель — троерукий Хуан подошел на шум, кивнул и пошел торговаться с истинно крестьянским упрямством. Орлан не уступал, хлопал крыльями, топорщил перья на голове — возмущался. Поворачивал голову, косил на председателя то один то другой черный глаз, возмущенно клекотал на своем, птичьем наречии — делится мол, человек, надо… бог велел.

Председатель азартно стучал себя в грудь механической рукой, шипел, что твой чайник, кипятился. Грозил заказать в городе новые ультразвуковые пугалки — устроить содом и гоморру отдельным слишком наглым товарищам с крыльями. И вообще — такие товарищи их славной Фиделите совсем не товарищи, да. Орлан косился в ответ, разноцветная мелочь в небе кричала и каркала, поддерживая вожака. Какой-то не в меру молодой и резвоклювый пестрый птенец налетел на председателя. Зашумел, цапнул когтями кепку, пытался клюнуть — и вмиг унялся, получил о белоголового крылом по голове. Не срывай, мол, мне переговоры.

Ирина улыбнулась. И пошла… на председателя, по его же привычке — загибая пальцы на руке. Считать, сколько будут стоить новенькие ультразвуковые пугала, а сколько — еще перевоз. И сколько их ждать из столицы. А теперь все то же самое, но не в крестовых лаках и не в долларах федерации а в мешках пшена. Орлан довольно каркнул — и получил от Ирины ладонью по шее. Вмиг, чтобы не зарывался. Председатель сдвинул кепку на лоб, потер затылок — два раза. Вначале живой рукой, потом механической. И кивнул головой. Согласился.

Ударили по рукам. Точнее — крылом о механическую руку. На четырех мешках от людей. От птиц — обязательство не портить урожай и в шею гонять нарушителей. То есть в крыло. И да — гнезда теперь под охраной…

Орлан клекотнул. Разноцветная мелюзга в небе встретила его торжествующим пеньем. Ирина потерла лоб — сейчас на ее глазах, буднично свершилось чудо.

Солнце палило, разбрасывая полотна света по глади пруда. Ирина обернулась — увидела Эрвина. В воздухе, над домами, в вышине, непринужденно шагавшего, казалось, прямо по крышам. Заинтересовалась, шагнула за угол — посмотреть. И улыбнулась невольно. Председатель таки запряг Эрвина поработать в счет разрушенного сарая. Новый построить из таркианского пластика. Не по быстрому, как сделали федеральные саперы на острове, а как надо. То есть собрать в замкнутый контур направляющие, включить силовое поле и только потом пустить смесь. Получалось — у Эрвина явно получалась мощная конструкция. Высокий полый цилиндр, высотой в два человеческих роста. Точнее один человеческий и один — звериный. Зверя «муур», того самого лесного котика (или похожего, Ирина не поняла), на спине которого Эрвин с удобством устроился. Упер ноги в костяной воротник, зацепил за рог сумку с инструментом и работал себе. Зверь стоял ровно, меланхолично жуя траву. Только детвора здешняя мешала люто, снуя то туда то сюда. Вверх-вниз по мохнатому боку зверя. Не нужно ли, мол, звездному дяде чего… А глаза у всех любопытные — любопытные… Даже у председателя, подошедшего посмотреть как идут дела.

— Вот баллоны прислали а инструкцию — нет. Такая закавыка получилась, — аккуратно пояснил тот, заметив рядом Ирину. Степенно откашлялся, скосив на нее хитрые сощуренные глаза. Выбрал парня поглазастей и послал наверх — спросить, не надо ли чего звездному гостю. Эрвин, которому это паломничество надоело уже, обложил председателя сверху ядреным земным выражением. А потом предложил всем любопытным залезть, наконец, наверх и сидеть тихо. И лучше бумагу с собой захватить — он им сейчас инструкцию читать будет. По сборке и монтажу силовых конструкций. Понятно и с матом, ибо как без него. Конспектируйте.

Солнце палило, пот заливал Эрвину глаза. Шестигранные клеммы — полированные, яркие блескучие рыжим на солнце — скользили, выворачиваясь из пальцев. Разметались волосы, прилипли на лоб. Ирина достала дудку, насвистела негромкий мотив. В небе захлопали крыльями птицы. Одна прикрыла крыльями солнце. Другая подхватила гайку, выпавшую из Эрвиновых рук, чирикнула, взмыла вверх, уронив Эрвину в руки добычу. Тот кивнул ей с вышины. Спасибо, мол, дорогая.

Ирина кивнула в ответ. Теперь в инструкции мата будет меньше, а толку — больше. Наверно. По вершине пробежали зеленые огоньки — ажурная сетка направляющих сомкнулась, контур замкнут, можно начинать. Эрвин спрыгнул вниз, ласково потрепав зверя за ушком. Прошел вокруг, попинал ногой стойки, потом воздух между них — сапог бился о поле и отлетал прочь, высекая радужные яркие искры.

Щелкнул тумблер — раз, потом другой. Ничего не происходило. Эрвин почесал в голове, помянул чью-то маму вдоль и поперек по новолиговски (председатель крякнул и аккуратно записал, дивясь изяществу слога). Щелкнул в третий раз. Хлопнуло — тихо, почти беззвучно. И воздух внутри поля исчез, разом сменившись серой, глухой стеной. Таркианский пластик, сверхактивная, мгновенно застывающая субстанция. Миг — и все. Эрвин отключил поле, пнул серую стену еще раз, вытер пот со лба и широко улыбнулся.

— Принимай работу, Председатель. Все. В лучшем виде. Только резак тащи, щас двери прорежем…

Председатель только затылок потер. Аккуратно. Механической рукой, потом живою. И спросил:

— А что, без резака нельзя? Я его на трактор сменял, думал — пилой управимся.

Эрвин лишь руками развел, помянув новолиговским просторечием отдельных любителей думать, когда не надо. Потом отдышался и пояснил.

— Нельзя. Это же таркианский пластик, его не пила ни пуля — ничего не возьмет. Только высокая температура. Так что резак нужен.

— Ну, раз нужен, то ладно, — хмыкнул председатель, потянув перчатку с руки, — будет тебе резак.

Под высокой перчаткой — вороненая тусклая сталь. Механическая рука старой модели, трубчатая, повторяющая контуры скелета. Россыпь тусклых огней — индикаторов. Пара кнопок. Мелких, утопленных в сталь. Одну из которых Хуан сейчас и вдавил.

Сверкнула вспышка, ноздри защекотал озон. Эрвин сморгнул раз, другой, прогоняя из глаз радужное, слепящее марево.

Троерукий Хуан надел перчатку назад и довольно усмехнулся:

— Резака нету, зато пушка есть. Не в лесу живем. По ушам, ласковой песней — тихий, уверенный гул. Слева, с холма. «Комма Ахт» разворачивала башню назад. Медленно — два длинных, ребристых ствола еще довольно дымились. Эрвин перевел взгляд — в только что построенном здании красовалась аккуратная дыра — четко, как раз по размеру входного проема — присвистнул и сказал:

— Хорошо живете.

— Не жалуемся, — усмехнулся под нос председатель, явно довольный эффектом, — управление тут и ручное тоже. Пульт у меня. Делать нечего — рядом с югом живем. С самым что ни на есть языческим югом. Оттуда что ни день люди бегут. И Черный Гарри, Дювалье и его орлы меня уже прощупать пытались. Не раз и не два.

— И как?

— Теперь богу о результатах докладывают, или — ежели по их ухвату судить — скорее, дьяволу.

— А сами чего сидите? Народу вроде много, на вид лихой, драконов валит на раз, с винтарем даже ребенок возиться обучен — чего ждете? Собрать парней да навести шороху…

— Нельзя, — сердито рявкнул Хуан. Тяжело, аж засопел от обиды, — указивка у нас. С верху, самого. тут он сердито махнул рукой. И вправду наверх — на север и чуть выше, на горизонт. Туда, где в алом закатном мареве плавали золотые кресты Сан-Торрес де Ультрастелла.

— Указ строгий. Сидеть тихо, божий мир не нарушать, на провокации не поддаваться. Кто нарушит — святые отцы нафиг отлучат, мама сказать не успею. Так что сиди тихо, щенок. Рано тебе учить старших.

Сказал и пошел, даже не обернувшись на свежепостроенный амбар. Вроде и нужное дело сделали и алый цвет почернел наконец. А настроение у троерукого Хуана стало почему-то совсем не праздничное. И солнце в глаза — уже алелеющее первым закатным блеском.

А Эрвин посмотрел ему вслед, пожал плечами, походил — руки в карманы — вокруг амбара туда и сюда… Просто так, глядя на высокое синее небо и плывущие на юг белые облака. Долго глядел. Пока на Ирину Строгову не напоролся. А у той улыбка до ушей… И на плечах — небрежно наброшенная парадка, коса через плечо и ботинки хрустят по гравию — мягко так. Изящно. Нежно даже. Совсем не то, что его флотские, подкованные сапожищи. Окраина деревни, пряные, увитые цветами заборы теплый ветер и алое солнце в лицо. Ей в спину ему в лицо. Фигура — вся — точеным, резным силуэтом в теплом закатном мареве. Как тогда, пять месяцев назад, на летном поле Семицветья… Эрвин невольно тряхнул головой, отгоняя морок. Протянул руку — тоже невольно, поправить волосы. Ирина тоже сделала шаг вперед. Ладони соприкоснулись. На мгновение. На одно, немыслимо короткое мгновение. Эрвин тряхнул головой еще раз. И предложил прогуляться… Раз других дел больше нет… Фраза вышла коряво, но… Но Ирина взяла его под руку и сказала — «да», прежде, чем он успел понять, что делает.

И они пошли. Просто так. В никуда, глядя как плывет на запад нежно-алое яркое солнце. Вдоль главной улицы, провожая взглядом гремящие грузовики — с полей возвращались рабочие смены. Из кузовов — смех и протяжное пенье, на радиаторах — большие желтые и алые цветы. Через пруд, берегом, в траве по колено. Звери «муур» плескались в тягучей воде, ныряя и отряхивая капли воды с густой черной шерсти. Один подбежал, радостно тыкнулся Эрвину в ладонь рогатой мордой. Ирина улыбнулась — узнала «котика» по обломанному шипу на воротнике. Залезли зачем-то на холм, посмотрели сверху вниз на поля, пушки и статую бородатого мужика в кепи с сигарой в зубах. Спустились вниз, вышли на утоптанный ногами, пыльный майдан — площадь перед собором. Там шумела, колыхаласб, гудела толпа. Звенела музыка — ритмичный, но не очень-то складный звон струн. Ирина пригляделась — и тихо брызнула смехом в кулак. В кругу зеркальных лиц — белые волосы. И черное дерево посреди… Туземки поймали Станислава, заставили — уж непонятно силой или уговором — выгрузить из машины рояль. Окружили диковинную машин, загалдели наперебой — звонко, по очереди тыкая в клавиши. Мелодия у них получалась дикая, но получалась…

Напротив собора — одноэтажная деревянная изба. Местное управление. Троерукий Хуан на крыльце и толпа вокруг него — большая, гудящая… Люди галдели, председатель что — то считал — неспешно, загибая пальцы. Записывал, ставил куда-то отметки.

— Кстати, ты про рацию его спросил? — встрепенулась Ирина, увидев его. Эрвин поморщился недовольно. Тяжело было возвращаться к текущим делам после пряного, щекочущего нос безделья последнего часа.

— Спросил. Без толку. Не работает она у него, — ответил он и улыбнулся. Про рацию Эрвин спросил Хуана в управе еще в первый их разговор. Точнее, во второй, тот, что после обеда, уже разобравшись и получив задание на амбар. Хуан смешно засопел в ответ, скосил глаза и ответил вопросом на вопрос, хоть и не еврей вроде:

— Зачем мне, парень, в хозяйстве машина, по которой раз в год шлют глупые указания? Сломалась она. Совсем. И восстановлению не подлежит, вот.

А глаза при этом отчаянно косил на заднюю дверь. Выразительно так, Эрвин едва сдержался, чтобы не заржать в голос. Из-за двери — бодрая музыка и детский смех. Мультики, да. А детали в рации и видео взаимозаменяемые.

— Обещал с попутной машиной весть в СанТоррес послать, но думаю без толку, — сказал он Ирине, рассказав детали этой эпопеи, — мы все равно доберемся раньше. Бардак у них тут.

— Да ладно тебе, — ответила она, непонятно чему улыбнувшись. Звенел рояль. На площади шумела толпа. Галдела на тысячу голосов, напирая на председателя. Зачирикали птицы над головой. Забились, закричали — две яркокрылые шустрые сойки. В глазах у Ирины — тепло и добрая улыбка. А у соек солома в клювах — вить гнездо собрались, проверяя данное разрешение. Над столовой крутился белый, пряный дымок. Там звенело и стучало дерево.

— Эрвин, а какое сегодня число? — спросила Ирина вдруг, рассеянно глядя вверх, на птичье веселое копошение.

— Не помню, — пожал плечами он. Одним плечом, на второе невзначай оперлась Ирина. Задумавшись, случайно, совсем. Коса растрепалась, от волос — пряный, кружащий голову дух. Яркое перо в у виска. Почему то забилось, глухо стукнуло сердце.

— Не помню, — повторил он, аккуратно переводя глаза вверх на алое закатное солнце, — тут время странно течет.

— Просто ритм другой, не замечаем.

Из столовой на площадь потащили зачем-то столы — длинные, накрытые белыми скатертями столы. Белая фигура — мама Кураж ходила там, размахивая руками. Ирина встрепенулась, вдруг хлопнула себя по лбу.

— Ой, забыла. Палочку оформить же надо, забыла совсем. Подожди здесь…

И убежала. Быстро, лишь — шурх — шурх — прозвенели каблучки, да махнула шальным ветерком по траве синяя флотская юбка.

Эрвин долго не мог понять, при чем тут палочка, потом зачем-то полез в карман — за часами, посмотреть таки дату. Не достал, бросил, махнул рукой. Присел на корягу и долго глядел в никуда. Время тут и в самом деле текло как-то не так. Тягуче, медленно, далеко от жесткого флотского ритма. Как в школьной книжке, про хитрого грека. Как там его — Одиссей? Вроде, да. И алый цвет «тари» тут вроде лотоса — что-то важное намертво забылось. А что-то — наоборот.

Ладонь аккуратно коснулась плеча. Разгладили наплечный шеврон, еще помнящий прикосновенье Ирининых острых лопаток.

— Простите, а вы не из Витебска?

Эрвин аж сморгнул. Настолько неожиданно было услышать это сейчас. Тихий голос, жесткий земной говорок. Поднял глаза — и сморгнул второй раз от удивления. С первого взгляда показалось, что перед ним пожилой и очень вежливый негр. Потом понял, обругал сам себя. Сморгнул в третий раз, прогоняя с глаз дурную иллюзию. У местных кожа или зеркальная, сверкающая на солнце, или, как у Станислава, белая, оттенком в перламутр или свежее молоко. Стоит привыкнуть — и обычный земной загар воспринимается глубоко черным. Эрвин сморгнул в третий раз, пригляделся — перед ним просто обожженный местным солнцем землянин. Вполне европейской внешности, невысокий, давно немолодой. Даже старый уже — лицо высохло и покрылось морщинами, руки — тонкие, в сетке вен. Бесформенная накидка на плечах. Черная. И золотой крест.

«Осторожно», — одернул он себя, сообразив, что смотрит на иезуита.

— Так не из Витебска? — спросил тот, вздохнув осторожно присаживаясь на корягу напротив.

— Нет. Вообще не с Земли, с Семицветья.

— Жалко… Я вот из Витебска… только сто лет там не был. Думал спросить — как там. Отец Вениамин, местный куратор от ордена. Собор достроят — настоятелем буду. Если, конечно, доживу. Хуан все перестраивать рвется.

— Эрвин Штакельберг, волонтер флота, — представился Эрвин, дивясь — люди, по слухам, отжавшие на себя планету рисовались ему совсем иначе. В воображении.

— Да говорили уже. Был на выселках, услышал — приехал. Редко тут земляне проезжают, поговорить не с кем… Уж простите старика — сто лет дома не был, ностальгия замучила. Даже забыл как выглядит снег. В прошлом году съездить хотел — да в конрегации Сан Торреса потеряли направление. Случайно… может быть в этом году, говорят. А тут даже на Рождество снега нет… — говорил отец Вениамин меж тем. Медленно, смотря мимо Эрвина — на закат и непонятно чему улыбаясь. Мечтательно так. Вспоминал, наверное… белый снег, елку в гирляндах и горку залитую льдом… Эрвин невольно поежился.

— И как вас сюда занесло? — спросил Вениамин вдруг, разом стряхнув мечтания. Сузились, собрались в щелку серые внимательные глаза. Эрвин — третий раз на дню — рассказал. Как есть, надеясь что у старика найдутся к церковному начальству ходы — выходы. Хотя вряд ли…

— Понятно… — подвел итог его рассказу отец, — значит, опять Дювалье… Ну что же, молодой человек, не вы первый, не вы последний. Привыкните. Старого Яго видели, с Хуаном сработались, гляжу…

— Сработались, — кивнул Эрвин, не удержавшись — еще раз скосив глаз на серый круг свежепоставленного амбара. Стоял прочно.

— Чудес нагляделись, с местными порядками познакомились.

При слове «порядки» Эрвин невольно усмехнулся:

— Хороши порядки — шагу по берегу пройти не успел — уже три жены на шее…

— Голь на выдумки хитра. Местные до государства не додумались, у них одна семья на все про все… Наши отцы — первые, что сюда приехали — обрадовались было. Прямо рай… Только потом заметили, что семьи здесь хитрые. Но пока не поделаешь ничего. Пока. Обычай — дело такое, просто так их не устроишь и моментом не изведешь. Слышал, ваша старшая с птицами говорит?

— А что? Не потерпи ворожею? — аккуратно переспросил Эрвин, разом собравшись. Мало ли что, вдруг здесь охота на ведьм в обычае.

— Не цитируйте, чего не знаете, молодой человек. Ветхий завет потому и ветхий, что человечество немного научилось с тех времен.

Эрвин пожал плечами и закурил. Спорить было лень, хоть и нужно — после туманного леса, мятой сотни и Мииной, располосованной в клетку спины. Нужно, но глупо, лучше послушать, что иезуит говорит. А он говорил.

— … Вначале вспомним ветхий завет, «не потерпи ворожею» и оставим старого Яго одного и без оружия. И сотрясателю «приятного аппетита» сказать не забудем, когда он сюда жрать придет. Не волнуйтесь молодой человек, мы это проходили уже. Нет, если бы вы с Хуана не пять мешков попросили, птицам на пропитание, а пятьдесят и на продажу — я бы вам инквизицию устроил, в лучших традициях. А пока — насчет этого не волнуйтесь. У нас, если хотите, строгое указание — считать то, что здесь творится фактом научным, пусть и не объясненным пока. Правда кажется мне, что ученые местные наоборот думают. Все наши гранты в собор святого Франциска перетаскали. На свечки. Ну и бог с ними, я вам про другое сказать хотел…

Тут дед оглянулся — быстро, зорко стрельнул глазами по сторонам. Должно быть заметил кого — нахмурился, вздохнул сурово под нос и продолжил:

— Обычай — вещь хитрая. Хорошо, когда он адекватен реальности. Тогда он нужен, да и фиг с ним чего сделаешь. А ставший неадекватным — отмирает сам собой, отпадет, как кора на дереве. Только иные отмирают больно медленно.

— Когда я сюда приехал, лет не помню сколько назад — тут не только семьи хитрые были. Тут еще и право первой ночи цвело и пахло вовсю. Деревень вроде нашей Фиделиты не было, те, что были — дышали на ладан. Драконы летали, Сотрясатели ходили чуть не по головам. И бандиты — табуном, слава нашей федерации. Креме старого Яго — он тогда молодой был совсем, помню… Кроме Яго и таких как он комманданте — другой защиты у людей и не было. Тогда — не было, сейчас есть. Вот и отмерло. Только… В общем — просьба к вам у меня.

.. — Слушаю, — ответил Эрвин пододвигаясь. Старик опять стрельнул глазами назад.

— Эту ночь посидите с вашей девушкой вне поселка, ладно? Ночи теплые, человек вы не местный, обычая не знаете — и если…

Тут старик вскочил на ноги, обернулся. Сверкнули глаза, голос громыхнул — сердито, негодующе. Уже не на Эрвина — на кого-то сзади, в кустах:

— …и если отдельные любители на грош пятаков накупить думают, что могут и языческое паскудное благословение на халяву получить и перед господом нашим чистым остаться…

Из кустов — треск сучьев, отдышка и шаги — быстрые, плавно перетекшие в бег.

— … то они глубоко ошибаются. Прокляну — маму вспомнить не успеют. Только… — этот кусок фразы относился уже к Эрвину… — только лучше не доводить. А то я слова анафемы забыл…

Переход — от неведомых халявщиков к Эрвину, от гнева к доброй улыбке — был резким, таким, что Эрвин улыбнулся слегка.

— К Яго эти халявщики уже не сунутся — старый волк себе цену знает, а со чужаком, не знающим местных порядков может и прокатить. Будет обидно, да и вам пополнение в семействе не нужно, совсем.

Эрвин кивнул. Хорошо, мол. Старик улыбнулся. Посмотрел вниз:.

Кстати, кто там на площади — белый такой? Тоже с вами приехал?

— Да, с нами. Станислав Лаудон. Учитель, вроде…

— Ну, тогда я побежал… Он мне еще когда перевод местных песен обещал… в этот раз забудет — прокляну, точно…

И, уже уходя, добавил:

— А все-таки жалко, что вы не из Витебска. Надеюсь, хоть в этом году направление не потеряют.

Эрвин скосил глаза на его руки — все в сетке синих, исчерканных вен. И перекрестился на кресты собора. Просто так, надеясь, что направление потеряют и на этот раз. Год перелета, год в железной банке старик бы не перенес.

В глаза — алый отблеск. Солнце плыло в закат. Тонконогие цапли вышагивали в тине по берегу пруда. Слева — глухое ворчание и довольный, отрывистый рык: «Муур». Зверь точил рога об амбар. Выгибал голову, щурился, довольно кивал, водя рыжей шерстью по серому пластику. Увидел Эрвина, встрепенулся, замахал тяжелой башкой — отличная, мол, человек рогочесалка.

На площади рассасывалась толпа. Медленно, неторопливо. Эрвин посмотрел, нашел глазами Станислава, потом Ирину — синяя форменка мелькала в самой гуще толпы, на крыльце. Отжала председателя от расчетов, считала сама, то и дело выговаривая что-то свое троерукому… Тот дивился, мотал головой. Хитро щурил глаз — Эрвин не понял, что они считали, но толпа рассасывалась стремительно — счет у Ирины в уме получался куда быстрее чем у Хуана на пальцах.

Орлан присел сверху, на крышу управы, кося с конька глазом на гомонящих людей. Алым нимбом — перья на его голове. Солнце красило огнем все подряд — птичьи перья, двускатные крыши и лица. Закат.

Эрвин поднялся, зачем-то посмотрел на часы. Вздрогнул даже: четкий ряд цифр калечил глаз. Непривычно — ровный, неживой, мерцающий электрическим, болотным светом. С площади — звон музыки, песня и сухой, ласковый треск. Зажгли костры — пламя взвилось, весело заплясали в воздухе мелкие рыжие искры. На холмах — зеленым — огни. Комма Ахт.

Встряхнулся, прогоняя из ноздрей пряный лотосовый дух.

«Не о том думаю… надо Ирину с площади доставать. Иезуит выразился — как-то странно он выразился, старик. Будто пресловутые халявщики ждут благословения и от Ирины тоже. Кто их знает, может пресловутая первая ночь тут на обе стороны работает. Надо поберечь». И поспешил вниз с холма вниз, на площадь перед собором святой Фотинии.

Алый диск солнца коснулся земли.

Забытые часы в руке мигнули, показав дату. Двадцать первое ноль шестое…

* * *

Лиианна в этот день осталась одна — совсем одна. Эрвин ушел, со своей колдуньей, Миа пошла проверять БТР, даже ДаКоста — крутился, крутился вокруг и пропал, увлеченный толпой и шумом на площади. И мелкая Маар ушла — со Станиславом, тот обещал показать ей местную школу. Лиианна дернулась было — не дать, не пустить но куда… Глупая Маар ускакала прежде, чем Лиианна успела выкрикнуть предупреждение. «Берегись черных попов, они похищают души». Бесполезно. Она осталась одна. Совсем одна. Вокруг — полутемный, пустой сарай, отведенный им «крестовыми» для проживания. Гулкие стены, под потолком — гибкие лианы, все в маленьких, ярких цветах. Никого вокруг — черные должно быть разогнали своих на работу. Всех, даже воины не пожалели гордости. Для Лиианны, привыкшей видеть гордых воинов Туманного леса свободно слоняющихся туда-сюда по родной деревне, это было дико, чудно… но — сейчас ей это на руку. Она уселась в угол, прислонилась к стене. Там как раз оказалась чистая доска. Она села, достала старую куртку — куртку ДаКосты, он еще когда просил ее зашить. Хорошо, теперь можно притворится, что работаешь. А куртку и впрямь надо зашить. Обидно, конечно, но — ДаКоста здесь пока единственный, с кем ей можно перекинуться словом.

Птица чирикнула под кровлей. Зашуршала солома на полу. Лиианна вздрогнула было. Перевела дух. Всего лишь птица. Колдунья бдит, ее пернатые слуги следят за ней, чтобы не сбежала и не потерялась. Из кармана куртки выпал кожаный, странный прямоугольник. Блокнот. Потрепанный грубый блокнот — стопка листов исчерченной серой бумаги. Лиианна подняла. Машинально перевернула страницу. И замерла.

С дешевого листа небрежным карандашным штрихом на Лиианну взглянуло чудо.

Там был город и набережные, шумящее море, птицы и чудные, уходящие шпилями в небо дворцы. Зубчатые горы, морской берег, пляж баллюстрада и лестницы — невиданные здесь, широкие, спиралью уходящие в небо. За одну зацепился балконом летящий в небе дворец. Чайка парящая над волной.

Это был пейзаж земного Крыма, южного берега. В прошлый рейс ДаКосту премировали недельным отпуском туда — за храбрость. И через три дня выгнали в шею, за поведение, несовместимое с высоким званием гостя России. Но память осталась. И еще ДаКоста хорошо рисовал.

Лиианна перевернула страницу — и узнала себя. На белой лестнице в небо. В платье — невиданном здесь, воздушном, струящемся. Открытые плечи, за волосы — искрой зацепилась звезда. Она и не думала, что может выглядеть так. Воздушный дворец парил наверху, приветливо распахнув легкие, узорные двери.

Еще страница… перевернулась тихо, под шелест бумаги. Еще картинка. Лиианаа улыбнувшись, опять узнала себя. Знакомые деревья, водопад, солнце, запутавшееся в длинных, струящихся волосах а ниже… Книжка рывком отлетела прочь.

«Гад. Сволочь. Как… — выдохнула она, тяжело захватив ртом воздух, — я ему…»

Судорожно ощупала грудь. Раз, другой. Выдохнула, сообразив, что ничего гаденыш не подсмотрел, рисовал исключительно по воображению. А воображение у него… Убила бы…

Птица каркнула в вышине. Лиианна тяжело затрясла головой, сложила руки, успокаивая себя. Не в ее положении кого-то убивать. Она у врагов, а ДаКоста — единственный здесь человек за которым ей можно спрятаться.

В воздухе мелькнула желтая искра. Лиианна остановилась — вдруг, приказав себе замереть статуей. Забилось сердце в груди. Искра мелькнула, закружилась вокруг нее — разнося тревожное, глухое гудение. Оса. Священная оса — вестник ночной богини. Лиианна прислушалась — звон хитиновых крыл звучало яростным:

«Мы идем».

«Похоже, — с трудом сдерживая дыхание выдохнула она, — похоже, месть ближе, чем кажется».

Свет первой звезды пробился сквозь щель в потолке, уколол ей глаза холодным, трепещущим светом.