9.23–10.40

— А был ли мальчик? — спросил Игорь.

Клавдия поглядела на него затравленными глазами и ничего не ответила. Из лаборатории сообщили, что в шприце обнаружены остатки именно рэйджа…

Клавдия автоматически выводила на листе бумаги черточки и загогулины, складывая их в замысловатый, но ничего не значащий — по крайней мере, для стороннего глаза — рисунок.

— Клавдия Васильевна, может, мы сами запутали дело, — вновь произнес Игорь, — запутали и усложнили, а?..

Клавдия вздохнула.

— Приходится признать, — продолжал Порогин, — что все наши умозаключения рассыпались как карточный домик. Судите сами. Загадочные пейджерные переговоры оказались всего лишь безобидными строчками текста песни. Фома нашелся — целый и невредимый. Денис Харитонов погиб, но где доказательства, что его гибель связана с нашим делом? Журавлева все отрицает… Что мы имеем в итоге?..

— На одной чаше весов — факты, — задумчиво проговорила Дежкина, продолжая выводить на бумаге волнистую линию, — на другой — мои ничем не подтвержденные, по твоим словам, подозрения. Картина неутешительная…

— Не огорчайтесь, Клавдия Васильевна, — дружески улыбнулся Игорь. — Уметь проигрывать — великая наука. Наполеон проигрывал, Юлий Цезарь — тоже… Кто знает, может, в признании собственного поражения кроется подлинная победа. Победа над собой!..

Он умолк, вдохновленный собственной речью. На щеках его пылал гордый румянец.

— Глупости говоришь, — отрезала Клавдия, — общие глупые слова, и ничего больше. Мы же не спортом занимаемся — кто дальше прыгнет, кто глубже нырнет. Мы раскрываем преступления. Понимаешь, пре-ступ-ле-ния!.. И каждое нераскрытое преступление, по моему разумению, — это люди, которых мы не смогли или не сумели защитить, это зло, которое лишний раз ощутило собственную безнаказанность. — Она отложила в сторону карандаш и бумагу и в упор посмотрела на напарника. — Теперь давай перечтем события по-новой. Три человека погибли… трое, вдумайся, Игорь, трое!.. — Харитонов и двое бомжей в его квартире. В Москве появился новый наркотик, и я сама, своими глазами видела подростков, которые вовсю губят им свое здоровье, а может, и жизнь. Преступник, надо думать, подсчитывает барыш… хорошо! — поправилась Клавдия, увидав протестующий жест Порогина. — Допустим, преступник в нашей истории — лишь плод моего воспаленного воображения. В таком случае как ты объяснишь остальное?..

Зависла пауза.

Слышно было, как за дверью, проходя мимо, оживленно переговариваются женщины (один из голосов явно принадлежал секретарше Люсе), обсуждая цены на добротные итальянские колготки.

Клавдия против воли усмехнулась.

— Вот, — сказала она, кивнув в сторону коридора, — вот это как раз достойная тема разговора в стенах прокуратуры. Люсе живется легче, потому что все проблемы, даже самые острые и серьезные, она может свести к уровню качества колготок. Ладно, — сама себя остановила Дежкина, — хватит высоких слов, пора думать, что же делать дальше!..

Порогин озадаченно пожал плечами.

— Давай-ка начнем с начала, — предложила Клавдия и, взяв в руки карандаш, перевернула лист бумаги загогулинами книзу и вывела цифру 1. — Первое: объект преступления — Фома. Преступление становится возможным, если отбить у собаки нюх, так?..

Игорь кивнул.

— Второе, — сказала Дежкина и поставила под единицей цифру 2,— второе: орудие преступления — Денис Харитонов, Хорек и Ирина Журавлева. Увы, Харитонов уже ничем не сможет нам помочь. Кто остается?..

— Журавлева, — ответил Порогин на сей риторический вопрос.

— Верно. Она что-то знает. Что-то, если не все!.. В день гибели Харитонова она, кажется, готова была раскрыться. Она была, что называется, в полушаге от признания. Она говорила о ком-то конкретном, кого боится и кто руководил ее действиями. Думаю, она не лукавила. Харитонов не смог бы придумать столь иезуитский план… здесь нужны куда более изощренные умственные способности. Итак, Ирина Журавлева — единственный на сегодня человек, который способен пролить свет на это преступление…

— Но она молчит!

— Молчит, — согласилась Клавдия. — Стало быть, наша задача придумать, каким образом ее можно разговорить… — Она замолчала, рассеянно покусывая кончик карандаша. — Как ты думаешь, что может заставить женщину забыть о выгоде и осторожности, стать безрассудной, а, Игорь?..

— Я не знаю. — Порогин неожиданно залился краской и поспешно опустил глаза. — Я ведь не женат…

— Все-то ты знаешь! — усмехнулась Дежкина. — Ты верно подумал. Да! — воскликнула она, вскинув голову. — Конечно, это может быть любовь, и только любовь!.. Но вот вопрос! — любовь к какому человеку способна заставить Журавлеву быть откровенной?..

Они переглянулись, подумав об одном и том же лице.

— Вряд ли, — усомнился Игорь. — Она его не любит.

— Как сказать… Конечно, Черепец — не мужчина ее мечты. Однако их кое-что соединяет… Мне кажется, Журавлева познакомилась с ним в корыстных целях… Как ни убеждай меня, уверена, что налицо преступный умысел и нам лишь не хватает доказательств, чтобы вывести это предположение из ранга догадок в ранг очевидностей. Так вот, она познакомилась с Черепцом для осуществления чьего-то злонамеренного плана, однако со временем стала испытывать к нему искреннюю симпатию… по крайней мере, в той степени, в какой вообще может быть искренней наша подследственная. И вот что я предлагаю… — Она помедлила, но не для того, чтобы придать словам весомость, а с тем чтобы окончательно сформулировать для себя схему дальнейших действий. — Вот что предлагаю: давай-ка созвонимся с Алексеем Георгиевичем и устроим ему нечто вроде неофициальной очной ставки с Журавлевой.

Порогин состроил скептическую гримасу.

— Вы полагаете, он заставит ее разговориться?..

— Я полагаю, — ответила Клавдия, — что у нас нет другого выбора. Возможно, это последнее средство…

— Ну что ж. Я вызову машину, мы заедем за Черепцом и…

— Нет, — перебила его следователь, — ты вызовешь машину и останешься здесь. За Черепцом и к Журавлевой поеду только я.

— Да? — обиделся Игорь. — Очень интересно.

— Не надо сердиться, — умиротворяюще произнесла Клавдия. — Дело деликатное, и чем меньше при этом будет свидетелей, тем лучше. Обещаю, — прибавила она, — что ты будешь первым, кто узнает все подробности этой встречи.

На лице Порогина против воли возникла польщенная улыбка.

— Вот и славно, — сказала Дежкина. — А теперь — с Богом!..

 

14.07–15.22

Покуда охранник с неприветливым взглядом и узко сжатыми губами придирчиво проверял паспорта и пропуска, Черепец через окно разглядывал видневшиеся в отдалении верхние этажи здания.

Клавдия видела, что ему не по себе от предстоящего, хотя кинолог и старался выглядеть спокойным и равнодушным.

— Мрачновато тут у вас, — процедил Черепец, скользя глазами по переплетениям колючей проволоки вдоль забора.

— Алексей Георгиевич, — Клавдия будто не услыхала его слов, — надеюсь, вам не надо повторять о важности роли, которую вам предстоит сыграть…

— Я не артист, — почти огрызнулся Черепец, — и ни во что не играю, кроме как в шахматы. Мы с вами ни о чем не договаривались. Я согласился приехать сюда, потому что хочу видеть Ирину… и задать ей пару вопросов. Извините за грубость, но мне наплевать на цели, которые преследуете вы!..

Лицо Клавдии сохраняло непроницаемость.

— Странно слышать от вас подобные речи, — сказала она. — Когда вам нужна была помощь, вы вели себя несколько иначе. Удивительный у нас народ, — вдруг воскликнула она, всплеснув руками, — естественную и необходимую помощь службам правопорядка считает стукачеством и чуть ли не подлостью. В таком случае отчего же, когда вам плохо, трудно, когда вас незаслуженно обижают, со всех ног бежите к нам?.. Разыскивая Фому, я опросила немало людей, и вряд ли бы нашла вашу собаку, если бы не информация, которую они предоставили. Вы, между прочим, и тогда молчали до последнего… На своем рабочем месте я выполняю долг не только служебный, но и нравственный, а вот вы?!..

— Что вам от меня надо? — спросил Черепец, впрочем, уже не столь агрессивно.

— Ирина Журавлева — единственный человек, который может помочь в раскрытии особо опасного преступления. Речь идет не о пропаже собачки, извините, — не удержалась от шпильки Клавдия, — а о наркотике, который ваш Фома никак не может обнаружить, но который поступает сейчас в Москву в неимоверных количествах. Какие-то негодяи наживаются на том, что превращают сотни и тысячи людей, главным образом молодых, в беспробудных наркоманьяков. Теперь объясните, что в этом неблагородного, — остановить нашествие чумы под названием рэйдж, а?..

— Иными словами, Ирина знает, кто поставляет нам наркотики? — удивился Черепец. — Не может этого быть!..

— Еще как может, — возразила Дежкина. — Вы должны вызвать ее на откровенность. Однажды она чуть было не раскрыла мне эту тайну. Я надеюсь, вам она доверится больше…

— А что ей за это будет? — насупился кинолог.

— Не знаю, — честно призналась Клавдия. — Суд решит. В любом случае признание облегчит ее участь.

— А если она ничего не скажет, тогда?..

— Преступление уже совершено, — жестко отвечала она. — И за него придется нести ответственность. Если вы действительно хотите помочь Ирине — и не только ей, — делайте, как я прошу!..

В лифте они поднялись на третий этаж.

У каждого поворота узкого и длинного коридора, перегороженного металлической дверью, их встречал охранник со связкой ключей, ощупывал стальным взглядом и проверял документы.

Лишь затем они попадали в новый отсек и двигались мимо дверей тюремных камер.

Черепец нервно озирался по сторонам.

Наконец они очутились в тупиковой части здания. Здесь не было окон, а серые стены упирались в металлический щит с единственной зарешеченной отдушиной.

Сопровождавший их охранник зазвенел ключами, и дверь бесшумно приотворилась.

Комната была небольшая, с низким потолком. По правую руку стояли кровать и тумбочка, по левую — стул с жестким сиденьем.

В смятых сероватых простынях угадывалось очертание человеческого тела.

— Журавлева, к вам посетители, — сказал охранник.

Ирина не пошевелилась.

Клавдия кивком отпустила провожатого. Он бесшумно удалился, показав, что будет находиться поблизости, за дверью.

— Ира, — прошептал Черепец внезапно осевшим голосом, — здравствуй, Ира, это я…

Она вздрогнула, будто от удара током, и приподнялась, выпростав из-под простыней взлохмаченную голову.

Долгим взглядом посмотрела в лицо визитеру.

— Алеша, — выдавила она, — Алешенька!..

Вдруг губы ее искривились, отчего лицо обрело неприязненно-отталкивающее выражение, и она крикнула:

— Зачем ты здесь?!.. Зачем пришел!.. Убирайся!..

Вспыхнув, она спрятала голову под подушку, вновь зарываясь в простыни.

Черепец то ли растерянно, то ли раздраженно посмотрел на Клавдию, и в глазах его читалось: вот, мол, все из-за вас!..

Дежкина легким кивком указала ему на место у кровати.

Вздохнув, кинолог приблизился и осторожно опустился в ногах Журавлевой.

— Ладно, — примирительно произнес он, коснувшись ее рукой, — что было, то было, Ира. Не будем злопамятными. Главное, что я рад тебя видеть, и ты меня, да?..

— Уходи, — просипела она из-под подушки.

— Представь себе, я скучал, — продолжал Черепец. — Мне тебя не хватало…

Ирина вновь подняла лицо, и теперь оно было бесцветное, ничего не выражающее.

— Странно, что ты пришел, — сказала она, — тебя заставили, да?

— Я хотел встретиться с тобой… еще хотя бы раз.

— Зачем?

— Ты так говоришь, будто мы чужие…

— А разве нет?

Следователь поймала себя на мысли, что Журавлева не столько озлоблена, сколько хочет изобразить озлобление.

Видимо, о том же подумал и Черепец.

— Хорошо, — сказал он, — если ты хочешь, я уйду. Но — в том случае, если ты  д е й с т в и т е л ь н о  этого хочешь.

Она молчала.

Черепец подождал, а затем медленно развернулся на каблуках и направился к выходу.

Клавдия собралась было остановить его, но ее опередила Журавлева.

— Алеша! — вдруг воскликнула она, и такая тоска прозвучала в этом восклицании, такая неприкаянность. — Алеша, подожди!.. — Она закрыла лицо ладонями, будто пыталась собраться с мыслями, и стыдилась себя, и признавала вину. — Знаешь, Алеша, — сказала Журавлева тихим голосом, почти нараспев, — а я ведь все чаще вспоминаю тебя… Раньше и думать не думала, а теперь вот даже сниться стал по ночам. Боже, как глупо! — невесело усмехнулась она, покачав головой. — Скажи, а ты любил меня?.. Только честно. Сядь вот сюда и скажи. — Она подвинулась, освобождая место на кровати подле себя и указывая рукой.

Черепец послушно сел.

Она подалась вперед и заглянула ему в самые зрачки.

— Ирина, — произнес он и сильно покраснел. Странно было наблюдать за такой реакцией этого скупого на чувства и сдержанного человека. — Ирина, — произнес он, — я ведь жениться на тебе хотел…

Она очень серьезно и изучающе глядела на него.

Потом нехорошо усмехнулась:

— Да?.. А я ведь обманывала тебя, ты знаешь?.. Я с другим спала.

Черепец отвернулся и в сторону сказал:

— Бог тебе судья.

— И дворнягу твою тоже я умыкнула, — продолжала Журавлева. — Ох, и замучила она меня!..

— Я нашел Фому, — сообщил кинолог, а потом нехотя поправился: — Они нашли…

Он кивнул в сторону Клавдии.

— Ну и ладно, — удовлетворенно откликнулась Ирина. — Одним грехом меньше.

— Это правда, что ты действовала по наводке?

— По какой еще наводке? — насторожилась она.

— Ты ведь не случайно ко мне попала?..

— Ну…

— Значит, не я тебе был нужен, а собака, да?.. — Он поглядел на нее с надеждой, точно ожидал, что она опровергнет его слова.

Но она хмыкнула:

— Значит, собака…

— И ты столько времени ходила ко мне… только для того, чтобы выкрасть Фому?..

Она отвернулась и сквозь зубы произнесла:

— Не мучай ты меня, Леша. Плохая я, сама знаю. Хочешь по-честному? — неожиданно предложила она и вновь подалась к нему. — Я тебя ведь даже не разглядела поначалу. Ты и сам понимаешь, какой ты…

— Какой?

— Скучный. Как медведь. Цветы ни разу не подарил. Или духи. Думаешь, так за женщинами ухаживают?..

— А ты хотела, чтобы я дарил цветы? — искренне удивился Черепец. — Почему же не сказала?..

Журавлева рассмеялась.

— Боже мой, Алеша!.. Да разве о таких вещах вслух говорят?.. Тебе сколько лет?..

Он обиженно поджал губы, не ответив.

— Ладно, не дуйся. — Она положила руку ему на плечо. — Теперь я и сама думаю, что не в цветах счастье. Мало ли мне цветов дарили… а что толку?..

Лицо ее вдруг стало грустным и как-то внезапно опростившимся.

— Я и вправду тебя вспоминать стала, — тихо призналась Ирина, — как ты у камина сидел, а я рядом. Тогда мне это казалось унылым, а теперь, думаю, ничего лучше и спокойнее в жизни не было. А помнишь, как ты блины пек?.. — Она беззаботно, по-девчоночьи открыто рассмеялась, и он не мог не улыбнуться в ответ. — Господи, я эти пересоленные блины до конца дней не забуду!..

— Я ведь старался, — неуклюже попытался оправдаться Черепец.

— То-то и оно!..

— Хочешь, я тебя ждать буду? — предложил он.

— Ждать?..

— Ну да. В конце концов, мы еще достаточно молодые, и можем быть счастливы, а?

Девичье выражение на ее лице сменилось маской суровой недоброжелательности и закрытости.

— Ты думаешь? — почти ехидно поинтересовалась она.

— Конечно, — вдохновенно произнес он. — Ты ведь теперь одна… и я один. Мы нужны друг другу… а? — с неожиданной робостью закончил Черепец.

— Долго ждать придется, — нехорошо усмехнулась Ирина.

— Это ничего…

— Тебе, может, и ничего, а вот мне… Э-эх! — Она отчаянно махнула рукой, отгоняя прочь черные мысли.

— Ира, — сказал Черепец, — мне говорили… может, ты признаешься?.. Ты ведь ничего не делала… ни в чем не виновата. Подумаешь, Фому из дому унесла!.. А я скажу, что сам тебя попросил об этом!..

Она поглядела на него почти с сожалением, как на малого ребенка.

— Да?.. — процедила она. — Что ты знаешь!..

— Расскажи им все! — настаивал Черепец. — Зачем ты выгораживаешь негодяев, которые жизнь тебе испортили, а теперь на твоем горбу в рай въехать хотят?.. Если мне следователь правду говорит, то тебя могут освободить вскорости… но ты должна сказать все!..

— Нет, — сказала Журавлева. Лицо ее враз окаменело, и даже непонятно было, как с живым человеком может случиться подобная метаморфоза. — Нет, — еще раз повторила она, — не знаю ничего… не о чем мне рассказывать…

— Это ведь связано с рэйджем?.. — продолжал допытываться кинолог. — В Москве с недавних пор рэйджа — пруд пруди, откуда только берется?.. Фома ничего не может найти…

— Может, он искать разучился? — с издевкой предположила Журавлева.

— Что ты! — воскликнул Черепец. — Он такой умница!..

— Ай-яй-яй!..

— Подскажи!.. Ты ведь знаешь!..

— Ничего я  не знаю, — отрезала Ирина. —  Н е  з н а ю!!! Уходите оба, — вдруг крикнула она, — убирайтесь!.. Никого не хочу видеть!.. Хватит!..

Казалось, у нее начинается истерика.

Клавдия сделала знак Черепцу, и тот, немного поколебавшись, поплелся за нею следом.

В дверях они столкнулись с медсестрой, направлявшейся со шприцем в руках к бьющейся в конвульсиях Журавлевой.

— Тяжкое зрелище, — признался Черепец.

Несколько минут он шел по больничным коридорам молча, и лишь теперь подал голос.

— Ломка, — сказала Клавдия. — И еще психиатр утверждает, что ее мучает какая-то тайна… страх перед неким человеком… Я думаю, это правда. Ирина решила сыграть в жестокую игру. На самом деле она лишь орудие преступления, винтик в сложном механизме. Но кто управляет ею?.. Кто, даже на расстоянии, из-за тюремных стен и решеток способен внушить такой ужас?..

— Найдите его! — вдруг попросил Черепец и взглянул на Дежкину почти умоляюще. — Найдите, ведь вы можете!..

Клавдия пожала плечами.

— Вот видите, теперь вы просите о помощи… А когда просила я, вы хранили гордое молчание. Между прочим, речь шла о том же. Журавлева сама подписывает себе приговор, взваливая на себя к тому же чужую вину. Что я могу поделать?..

— Отпустите ее. Я понимаю, это звучит глупо и наивно… но ведь вы можете придумать формулировку и выпустить Иру!.. Я увезу ее куда-нибудь далеко, и вы больше о нас не услышите. Вы же видите, она почти сломалась… она не расскажет даже под пытками. Но ведь она ничего плохого не сделала, ведь верно, не сделала?..

Дежкина нахмурилась.

— Алексей Георгиевич, вы должны понять и принять это. Ирина Журавлева — пособница преступников. При ее деятельном участии стало возможным поступление в Москву крупных партий наркотика. Она замешана в дело об убийстве двоих человек… По-вашему, это называется «ничего плохого»?..

— Надо еще доказать, что Ира виновата, — зло откликнулся Черепец.

— Я была бы рада, если б могла доказать обратное, — вздохнула Клавдия, — но увы!.. Сделанного не воротишь. Однако вы сами сказали: еще можно быть счастливыми. Главное — захотеть…

Черепец презрительно хмыкнул.

— А как себя ведет Фома? — решила переменить тему Клавдия.

— Собака в прекрасной форме. Могу честно сказать, я им доволен. Вот только… — Черепец подал пропуск охраннику.

— Да? — подала голос следователь, пытаясь прервать затянувшуюся паузу.

— Может, мне кажется… Знаете, пес пережил за последние дни много всякого такого. Это тоже сказывается на поведении собаки… да-да, не смейтесь! — запальчиво произнес он, хотя Клавдия и не думала смеяться. — Лично мне абсолютно понятна его некоторая нервозность…

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что говорю. Фома стал нервозным.

— Я не заметила, — озадаченно откликнулась Дежкина, — а в чем это проявляется? Он плохо ест?., спит?..

— Нет, в этом смысле все в порядке. Когда он дома, то он вполне спокоен. А вот когда мы выезжаем на работу, Фома становится какой-то не такой… ну, как вам объяснить?.. Нервничает пес, и точка. Я, как специалист, вижу. Ну, может, хвост подрагивает… или там принюхивается как-то по-особенному.

— А это где бывает?

— Как раз в аэропорту. Вот вы вчера только ушли и — началось…

— Интересные дела, — пробормотала Дежкина себе под нос, а вслух произнесла: — Скажите, не может случиться, что кто-то рассыпал на складе какую-нибудь гадость, временно отбивающую собаке нюх?

— Исключено.

— Почему?

— Потому что по реакции Фомы я бы сразу это понял. Собака, у которой раздражена слизистая, ведет себя вполне однозначно…

— Если можно, держите меня в курсе вашей работы с Фомой.

— Ладно. Ну что, до свидания?..

Они уже стояли за воротами.

— Всего доброго!.. — откликнулась Дежкина.

Черепец тяжело вздохнул:

— Как вы думаете, ей много дадут?…

— Я же сказала: это решит суд. Согласно кодексу.

— Вы же понимаете, — усмехнулся кинолог, — наш закон — что дышло…

— А вы, я надеюсь, понимаете, что мне, как следователю городской прокуратуры, не пристало вести подобные беседы. Я как раз и занимаюсь тем, чтобы в законе видели Закон, а не флюгер!..

— Вы, оказывается, жестокая!..

Клавдия не ответила. Она проводила Черепца до «рафика», попросила водителя отвезти кинолога на работу.

— А вы? — спросил Черепец.

— У меня еще тут дела есть…

 

15.51-17.02

— Доброе утречко, госпожа следователь, — с порога сказал Гаспарян, расплывшись в своей по-детски беззащитной улыбке.

— Садитесь, Артур.

Со вздохом Клавдия вывалила на стол пухлое гаспаряновское дело и рассеянно принялась листать последние страницы.

Артур напряженно наблюдал за ее лицом.

— Госпожа следователь, — вдруг торжественно произнес он, — я хочу сделать заявление!

Алукина вскинула глаза.

— Я долго думал, — продолжал Гаспарян, вдохновляясь, — и наконец созрел для того, чтобы сказать вам… Все сказать. Я хочу, чтобы вы мне поверили. Вы мне уже не раз верили, и я очень благодарен за это. И Лида, жена моя, тоже вам благодарна. Кстати, она приглашала навестить ее еще раз… и даже не один раз, а много, — прибавил он, радостно улыбнувшись. — Вы ей очень понравились. Почти как мне… Так вот, я хочу сказать вам… а вы записывайте, потому что это важно. — Он выпрямился на стуле, плечи отвел назад, а грудь выпятил колесом. — Заявление, — продиктовал он, — от Гаспаряна Артура Кивовича… от меня то есть… в Московскую прокуратуру. Я, Гаспарян Артур Кивович, находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю…

— Гаспарян! — Алукина даже покраснела. — Что вы несете?

— Не спешите! — попросила Клавдия, склонясь над протоколом допроса. — «…и твердой памяти», — диктовала она себе под нос. — Боже мой, Артур, откуда такая высокопарность?..

— Не перебивайте, а то собьюсь, — отмахнулся Гаспарян от адвоката и продолжал: — Так вот, я заявляю, что глубоко раскаиваюсь в содеянном, хотя и не убивал свою любимую тещу, мать жены моей. Не убивал я ее, Клавдия Васильевна, так и запишите!.. Я сейчас вам все расскажу как на духу!..

Дежкина отложила в сторону шариковую ручку.

— Давай так договоримся, Артур, — предложила она, — записать мы всегда успеем и заявления твои, и показания. А пока ты по-простому говори, что произошло и как.

— Я и скажу по-простому, — пообещал Гаспарян. — С чего начинать?..

— На прошлых допросах мы многое обсудили. Давай-ка теперь коснемся дня, когда… ну, словом, того самого, когда теща все-таки погибла…

Подследственный разом помрачнел, и брови его сурово сдвинулись к переносице.

— Это была трагическая история, — сказал он. — Правильно говорят: «Человек предполагает, а Бог — располагает»… Зайчишко думал, что все будет иначе.

— В материалах дела, — перебила его Клавдия, — сказано, что вы подпилили лестницу-стремянку, а также шест, поддерживавший антресоли. Пострадавшая упала со стремянки, задев шест; шест сломался и антресоли обрушились вниз. Так?..

— Все так, — подтвердил Гаспарян.

— Выходит, имел место умысел, в результате которого погибла ни в чем не повинная женщина.

— Да нет же! — страдальчески вскричал подследственный. — Не убивал я!..

— Стремянку вы подпилили? — терпеливо спросила Дежкина.

— Я.

— А шест?

— Тоже…

— В таком случае, как вы объясните?..

Гаспарян поднял на Клавдию доверчивые глаза.

— Я ведь лестницу для другого раза подпиливал, — признался он.

— Вот как?

— Да. Это была потрясающая идея, — оживился, сам того не замечая, Артур. — Сколько раз я теще говорил: не перегружайте бельевую веревку, оборвется! А она не слушалась и все делала по-своему. Ну вот, я и придумал. Теща имела привычку таз с бельем ставить на сложенную стремянку. Я лестницу подпилил, заранее высчитав, при какой нагрузке она сломается. Тяжелого таза было достаточно. А снизу находился рычаг, он приводил в действие специальный винт. Винт раскручивался, тянул за веревку, и треклятый шест этот самый, который тогда находился на балконе, должен был сломаться. Обломок бил тещу по голове, она наклонялась вперед, наступала на связанную пружину. Пружина распрямлялась и выбрасывала тещу с балкона… вот!..

Он с гордостью поглядел на Клавдию, будто ожидал услыхать аплодисменты и крики «браво».

Клавдия, однако, вместо этого недовольно покачала головой.

— Могу только порадоваться, — заявила она, — что этот ваш план потерпел фиаско… как я понимаю.

— Получилось глупо до пошлого, — огорченно откликнулся Гаспарян. — На пружину кошка прыгнула. И улетела с балкона, как из пушки… Но это было раньше…

— Что же произошло в  т о т  день, — вновь возвратилась к прежней теме Дежкина.

— Ужасное стечение обстоятельств!.. Понимаете, у тещи просто зуд какой-то был: все ненужные вещи запихивать на антресоли. Вот они и не выдержали. Пришлось подпереть шестом, потому что ничего другого под рукой не оказалось. И ведь предупреждал я ее: будьте осторожны!.. Так нет!.. Я в тот день для нее куда интереснее способ изобрел…

— Да-да, — поддержала подследственного Клавдия, — пожалуйста, остановитесь поподробнее…

Гаспарян воспринял это требование как знак одобрения его смелого инженерного замысла.

— Это было новое слово в моем деле, — удовлетворенно провозгласил он. — Я решил пойти по пути тонкой психологии. Человека надо ловить на его дурных привычках, вот что мне пришло в голову. А я ей… теще моей то есть… не однажды говорил: «Не курите в туалете, мало ли что может случиться!.. А она не слушалась. Ладненько. Утром, когда она отправилась за кефиром, я выкачал из унитаза воду. Это было вовсе не так просто, как вы думаете!..

— Ничего такого я не думаю, — возразила Клавдия. — Я вообще никогда не пыталась проделать подобную операцию.

— То-то и оно! — усмехнулся Артур, — а ведь это целая наука. Пришлось ввести в горловину специальную заглушку, абсолютно водонепроницаемую, но при этом легковоспламеняющуюся и полностью уничтожающуюся огнем. В бачок и в унитаз я залил горючую жидкость. На вид она мало отличается от обыкновенной воды, разве что запахом… Поэтому я распылил в туалете чуть ли не флакон освежителя воздуха.

— Ближе к делу, — порекомендовала Дежкина.

— Идея была проста, — сообщил Гаспарян. — Теща, как я уже сказал, любила курить в туалете, а спички и окурки бросала в унитаз, засоряя канализацию. Согласитесь, я должен был прекратить такое безобразие, а?.. — Он воззрился на следователя, будто в очередной раз ища поддержки, но слов одобрения не услышал и продолжал: — Я рассчитал, что жидкость вспыхнет, едва теща, обосновавшись на толчке, бросит в очко горящую спичку. Каковы бы были ваши действия в подобной ситуации?..

Клавдия пожала плечами.

— Вы метнулись бы вперед, к выходу, — уверил Артур. — Вот тут-то и поджидал тещу сюрприз. Я приделал на двери кронштейн для туалетной бумаги. А кронштейн — металлический, с острым концом. Теща должна была подскочить с унитаза и удариться лбом о кронштейн. Верная смерть, а главное — быстрая и почти безболезненная, — проворковал он, откидываясь на спинку стула.

С минуту Дежкина обалдело глядела на него, не зная, верить или не верить своим ушам.

Судя по интонациям, Гаспарян говорил вполне серьезно.

Ну и дела!..

— Как следует из материалов, — произнесла наконец она, — кронштейн был совершенно ни при чем, и ваша теща скончалась вне пределов туалетной комнаты…

— В том-то и беда, что «при чем»! — завопил Артур, хлопнув себя ладонями по коленям. — Все из-за этого проклятого кронштейна!.. Просто ловушка не сработала бы, если бы на кронштейне была туалетная бумага. Понимаете, рулон смягчил бы удар, и все труды были бы напрасны. Поэтому бумагу пришлось снять и положить на бачок. А теща — она рассеянная была, просто ужас!., она бумагу не увидела. А увидела пустой кронштейн. И вместо того, чтобы прикурить на унитазе и бросить в очко спичку, она полезла на антресоли за новым рулоном бумаги!.. А лестница, как назло, подпиленная была, а антресоль — перегруженная. И вот вам результат: трах-бах!.. теща убилась, а мое изобретение так и осталось неиспользованным…

— Ну почему же? — возразила Клавдия. — Я тут читаю: «Прибывший на место происшествия лейтенант милиции Верник, который решил воспользоваться туалетом и бросил в унитаз непогашенный окурок, получил ожоги половых органов третьей степени…» Разве не похвальный результат?.. — Она строго поглядела на Гаспаряна.

Тот горестно вздохнул и потупил глаза.

— Артур, — произнесла Клавдия с какой-то новой, спокойной и властной интонацией, — очнитесь!.. Детство кончилось. Вы взрослый человек, хотите того или нет. И шалости ваши носят вполне криминальный характер…

— Виноват, — промямлил он, — крутом виноват… Простите!..

— Я передаю ваше дело в суд, — объявила следователь, — и суд решит, в какой степени вы виновны в происшедшем. У меня есть все основания для того, чтобы не квалифицировать ваш поступок как умышленное убийство. Ваша теща погибла в результате несчастного случая — это факт, и, по-моему, неопровержимый. Другой вопрос, что ваши «гениальные идеи» есть не что иное, как покушения на убийство… правда, настолько витиеватые, что у меня возникли подозрения, а не придумано ли все это ради красного словца?..

— Как так? — обиделся Гаспарян. — Я лгу?.. Да я по нескольку недель изобретал, ночами не спал… это было новое слово в инженерии!..

— Хорошо, если бы вы направили свою творческую мысль в более приемлемое русло, — отрезала Клавдия. — Не могу не отдать должное вашей смекалке и азарту, но не могу также и не учитывать того, к какому преступному и безнравственному результату были они устремлены. Взрослейте, Гаспарян. У вас есть любимое дело, любящая жена… есть дом — что еще человеку надо для счастья?..

— Да, — согласился Артур, — все есть… Вот только без тещи…

— Не смешно.

— Разве я смеюсь, госпожа следователь! — возмутился он. — Вы даже не представляете, какой это удар для меня. Я же потерял смысл для всех моих изобретений!.. На ком мне теперь все опробовать, а?..

Вид у него был при этом по-настоящему несчастный.

Клавдия покачала головой.

— Идите, Гаспарян, — сказала она. — Идите и взрослейте. Надеюсь, мы никогда с вами больше не увидимся. По крайней мере, в этом кабинете.

Алукина на прощанье долго трясла Клавдину руку…

 

18.23–22.57

Ближе к вечеру в кабинете устроили сабантуйчик. Повод для этого был весьма подходящий — Веня Локшин прощался со своими друзьями-коллегами. Оказалось, что тайком от всех он подал документы на операторский факультет ВГИКа и сдал экзамены.

Правда, не прошел по конкурсу. Но вдруг оказалось, что трое более удачливых абитуриентов, ставших уже студентами, были пойманы как изготовители подпольной порнографической видеопродукции и теперь находились под следствием. Место освободилось, и мастер курса позвал Веню.

— Какое счастье сознавать, что я больше никогда не увижу эти морды, — в свойственной ему остроумной манере шутил Локшин, не сводя глаз с запотевшей от морозильного холода бутылки «Столичной». — Как же вы мне все осточертели!..

Никто на него не обиделся. Все понимали, что Веня хорохорится и показывает свое полнейшее безразличие только для вида, что на самом деле ему ох как тяжело расставаться с отнюдь не чужими ему людьми, людьми, с которыми он бок о бок провел пару последних лет.

Вся команда была в сборе — и Дежкина, и Чубаристов, и Лина Волконская, и Беркович, и, конечно, вездесущий Левинсон. Только Игорь Порогин отсутствовал, его неожиданно вызвал на ковер сам Стасюк. Поначалу решено было дождаться Игоря, не начинать без него, но рандеву с горпрокурором настолько затянулось, а фирменные пирожки с грибами распространяли такой убийственный аромат, что нервы у Вени не выдержали.

— Ну поехали, — сказал он, остервенело сдирая белую фольгу с бутылочного горлышка.

Раздался громкий хлопок, пробка вылетела из бутылки, и мощная струя шампанского (полусладкого, за семнадцать тысяч) ударила в потолок, откуда спустя мгновение закапала на головы собравшимся.

— Хреновый из тебя гусар, — ухмыльнулся Чубаристов, наполняя стаканы. — За тебя, Веня. Чтоб все у тебя сложилось…

— Чтоб скоро твоя фамилия появилась в титрах фильма… — Лина долго вымучивала концовку своего тоста и, наконец, вымучила: —…который получит «Оскар»! Вот!

— Прям уж, — засмущался Локшин. — «Оскара» ей подавай…

— А я так скажу, — взял слово неунывающий Левинсон. — Любовь и денежные знаки, а остальное все — до… фени!

— А мне до сих пор не верится, что ты уходишь от нас, — проникновенно сказала Клавдия. — Жалко…

— Ага, — иронично хмыкнул Веня.

— Дверь заперли? — спросил Беркович.

— Заперли-заперли, — ответили ему хором.

— Ну тогда будем, — предложил Чубаристов.

Звонко ударились друг о друга шесть граненых стаканов. На несколько секунд в кабинете повисла торжественная тишина, нарушаемая лишь горловым бульканьем. Пили, как полагается, до дна.

— Так. Действую, пока все в форме. — Веня открыл черный кофр и извлек из него своего верного товарища, фотоаппарат «Зенит». — Быстренько соорудим коллективный снимочек.

— Порогина же нет!

— Ничего, его потом снимем, за отдельную плату.

— С нижней точки? — иронично поинтересовался Беркович.

— Лучше с пятой, — предложил Левинсон.

Все сгрудились у стола и натянуто заулыбались. Локшин поставил фотоаппарат на таймер и встал сбоку, но Клавдия Васильевна заставила его влезть в самую серединку. Над объективом гипнотизирующе мигала красная лампочка. Она мигала все быстрей и быстрей, пока, наконец, не полыхнула ослепительная вспышка.

(Ночью Веня проявит пленку, отпечатает снимки и удивленно присвистнет, когда при свете красного фонаря увидит лицо Лины Волконской. Грустно улыбаясь и смахивая с ресниц невидимую слезинку, она искоса смотрела на Виктора Сергеевича. И взгляд ее выражал… Нет, это невозможно описать словами…)

— Между первой и второй… — недвусмысленно напомнил Чубаристов, и стаканы опять наполнились. На этот раз водкой.

— Обрыдло все… — Веня опять постарался убедить товарищей в правильности своего поступка.

— Следующую будете провожать меня, — сморщившись, Лина торопливо закусила водку пирожком. — И очень скоро…

— Не понял? — удивленно поднял брови Беркович.

— Не могу больше… Сил нет… — Девушка как-то виновато потупила взгляд. — Не мое это — вскакивать с постели посреди ночи, наспех одеваться и нестись невесть куда… ежедневно видеть мертвых людей… страшные, обезображенные тела… Не мое…

— Нервишки у вас пошаливают, барышня, — наставительно произнес Чубаристов. — Нет ничего легче, чем бросить все на полдороге, послать к чертовой матери… А ведь нужно только взять себя в руки, сказать себе: «Моя профессия нужна людям»…

— Никому моя профессия не нужна, — отмахнулась Лина. — И я никому не нужна…

— Я же говорю — нервишки, — равнодушно пожал плечами Чубаристов.

— После каждого выезда меня выворачивает наизнанку!.. — Волконскую стремительно развозило от спиртного. — Мое нормальное состояние — это сидеть в обнимку с унитазом!.. Раньше я никак не могла к этому привыкнуть, стыдилась… А теперь — привыкла!

— Ей больше не наливай, — тихонько шепнул Беркович на ухо Вене.

— Понял, — еле заметно кивнул тот.

— Мне теперь по ночам снятся только покойники… — как-то даже не улыбалась, а скалилась Лина. — Только они будто живые, разговаривают со мной… Это невыносимо!..

— Вчера один кореш позвонил, в Склифе анестезиологом вкалывает, — Левинсон решил разрядить обстановочку, благо для такого случая у него всегда находилась свеженькая байка. — Значит, привозят мужика в бессознательном состоянии. Ну, его начинают осматривать. Вдруг… Что такое? У него одна ягодица обморожена, а другая обожжена! Ожог второй степени!

— Анекдот? — флегматично спросил Веня.

— Истинная правда! — Левинсон убежденно стукнул себя кулаком в грудь. — А теперь рассказываю, как было дело. Представьте себе — лютая зима, три часа ночи, захмелевший муженек возвращается домой. Входит в подъезд, поднимается на свой этаж, тихонечко стучится в дверь. А жена его не пускает.

— Сука… — буркнул порядком захмелевший Веня.

— И правильно сделала, — не согласилась с ним Лина.

— Слушайте, что дальше было, — интригующе улыбался Левинсон. — Муженек не очень-то расстроился, присел на ступеньки и благополучно закемарил. Проходит какое-то время. Жена сжалилась над муженьком, открывает дверь. «Ладно, говорит, заходи. Прощаю». А тот с места сдвинуться не может. Оказалось, что он во сне, простите, обмочился, а так как холодрыга на лестничной клетке стояла несусветная, он и примерз задницей к ступенькам.

Все захихикали, предвкушая блистательный финал душераздирающей истории.

— Но это еще не все, — выдержав актерскую паузу, продолжал Левинсон. — Клавдия Васильевна, как бы ты поступила на месте его жены? Что бы ты сделала?

— Ну не знаю… — отвлеклась от своих мыслей Дежкина. — Взяла бы скребок какой-нибудь.

— Вполне логично. Но добрая тетенька поступила иначе. Она схватила с плиты кипящий чайник и плеснула на ступени кипятком! Вот и получилось — одна половинка задницы у муженька заморозилась, а другая покрылась ожоговыми пузырями. Пришлось вызывать «скорую»! Бедняга выписался из больницы только через неделю.

От всеобщего хохота затряслись оконные стекла. И в этот момент в дверь постучали.

— Бутылки под стол! — скомандовал Чубаристов. — Живо!

К счастью, подобная критическая ситуация случалась прежде не один раз, поэтому операция по заметанию следов прошла без паники.

— Кто там? — невинным голоском осведомилась Лина, когда последняя бутылка нашла свое пристанище под столом.

— Свои, — послышалось из-за двери. — Да не бойтесь вы, открывайте. Я это, Игорь.

— Слава тебе Господи, — суеверно перекрестился Беркович.

Едва Порогин вошел в кабинет, ему сразу же сунули в руку стакан и заставили выпить штрафную.

— Веселитесь? — окинул друзей печальным взглядом Игорь. — Ну-ну… — и залпом опрокинул в себя содержимое стакана.

— Стряслось чего? — спросил Чубаристов. — Стасюк сильно мозги загрузил?

— Да нет… Наоборот… Уговаривал к вам в прокуратуру перейти…

— Ур-ра! — закричал Левинсон. — Так хряпнем же по этому поводу!

— Ну и денек… — недовольно вздохнул Чубаристов. — Все разлетаются кто куда. Скоро, Клавка, мы с тобой одни останемся.

«Если б ты знал, что и я скоро улечу, — грустно подумала Клавдия. — Не зря Стасюк Игоря обхаживает».

— Поздравляю тебя, Игорек!.. — весело улыбалась Дежкина, отведя Порогина в сторонку. — Только… Не забывай, ладно?

— К чему эти слова, Клавдия Васильевна? — скуксился Игорь. — Сами же знаете, что никуда я от вас не уйду…

— Это еще почему?

— Не скажу…

— Игорек, я не понимаю… — растерянно заморгала влажными глазами Клавдия. — Объясни, пожалуйста…

— Ничего я не буду объяснять… Не уйду, и все тут…

На Москву давно уже опустились серые сумерки, а из горящего оконного квадрата на третьем этаже здания городской прокуратуры приглушенно доносилось нестройное и тоскливое: «Наша служба и опасна, и трудна… пара-па-та-дам… и на первый взгляд как будто не видна… пара-па-та-дам… если кто-то кое-где у нас порой… честно жить не хочет…»

«Ничего, — думала Клавдия, подтягивая в общем хоре, — жизнь еще не закончилась. И дело мое людям нужно. И Лину я утешу. И Игорька образумлю. И с Чубаристовым разберемся. Хорошим людям должно хоть когда-нибудь повезти…»