Вторник. 8.57 — 10.14
Клавдию даже пошатывало.
Утром, когда мылась в душе, закрыла глаза, чтобы не видеть свое лицо, явно страшное, как смертный грех.
Этой ночью тоже поспать не удалось. Так только, на минуту впала в какое-то странное забытье, и все…
Уже после трех началось долгое и мучительное примирение. Клавдия жестоко говорила, что оставит детей одних. Они громко плакали и просили прощения. Клавдия не прощала. Нет, она не специально их мучила. Она просто действительно не могла поверить, что это голоса своих детей, своих милых и добрых чад, она слышала из кухни. И на кого они истратили свой низкий гнев? На отца! Да неужели же она воспитала их такими неблагодарными и такими жестокими максималистами?
Словом, плакали дети, плакала она, спорили, даже ругались немного, мирились и снова плакали и снова спорили.
Оказывается, им было просто обидно и они так хотели показать Федору свою обиду.
Уже под утро, уходя в свою комнату, обцеловав мать с исступленной дочерней нежностью, Ленка сказала, что звонил Витя.
— Что сказал?
— Тебя спрашивал, — пожала плечами Ленка…
— А вот и госпожа следовательница!
Блаженная улыбка слетела с лица Клавдии, потому что на пороге прокуратуры стоял, сложив руки на груди, депутат Госдумы Иосиф Владимирович Худовский.
— Здравствуйте, — сказала Клавдия. — Вы ко мне?
— Да, мы к вам, — многозначительно сказал депутат.
Из-за его спины выглянула вдруг та самая женщина, сценаристка, Низовцева.
— Простите, у меня не так много времени, — Клавдия поднялась на крыльцо. — Вы позволите пройти?
— То есть вы нас принять не хотите?
— Ну нет, раз уж вы пришли…
Бригада в полном составе поднялась навстречу Клавдии, но, увидев за ней Худовского, медленно потянулась к выходу.
— А где Игорь? — успела Клавдия спросить у Берковича.
— Пока не появлялся. Это надолго? — прошептал прокурор-криминалист.
— О-о-о! — простонала Клавдия, закатив к небу глаза.
Когда кабинет опустел, а Худовский и Низовцева сели напротив Клавдии, она мило спросила:
— И чем же я обязана такой чести?
— Слушайте, только не надо тут!.. — сморщился Худовский. — Вы прекрасно знаете, зачем мы пришли. Что у вас там с моим делом?
— Думаю завершить его дня через три, — сказала Клавдия.
— Что, вы еще до сих пор мучаете это простейшее дело? Я, как юрист…
— Вы, как юрист, — мягко перебила Клавдия, — должны знать, что мне положено исследовать все обстоятельства дела.
— Да не было там, слушайте, никаких обстоятельств! — замахал руками депутат. — Эти террористы напали на меня, чтобы я не выставлял свою кандидатуру…
— То есть вы настаиваете на политических мотивах, — резюмировала Клавдия.
— Настаиваю? Вы что, совсем, да? А что это может быть еще?! Какие-то обстоятельства она ищет! Нет никаких обстоятельств, повторяю вам!
— Возможно, и дела нет? — еле слышно спросила Клавдия.
Худовский медленно поднялся со стула.
— Ты что, следовательница, сбрендила? Ты понимаешь, что ты говоришь? Избили депутата Госдумы, а она мне предлагает закрыть глаза на это безобразие!
— Хорошо, я доведу дело до конца, — опять кивнула Клавдия.
— Слушай, ты, ты что? Ты мне угрожаешь? — сузил глаза Худовский.
— Что-то я вас не пойму, господин депутат, — очаровательно улыбнулась Клавдия. — Предлагаю прекратить дело — недовольны, предлагаю завершить — угрожают. Чего же вы хотите?
— Ладно, я все понял. Ты под меня копаешь? Да?
— С чего вы взяли? Я пытаюсь выполнить свою работу. И будьте уверены, я ее выполню хорошо.
Худовский забегал по кабинету. Слов у него не было.
— Простите, — вступила в разговор Низовцева. — Что, эти хулиганы все отрицают?
— Эти… «террористы», — подчеркнула Клавдия, — наоборот, все признают.
— Так что ж тогда? Вам все было рассказано.
— Да-да… Вы правы, но есть одна деталь… Ну как бы вам растолковать? Вот если я, к примеру, скажу, что Эм Си Хаммер вовсе не певец, а Ди Колман как раз наоборот — чистый соловей, вы станете со мной спорить?
— А я и не знаю, кто это такие, — презрительно сморщилась Низовцева.
— Так вот, представьте, эти ваши рокеры даже не знают, кто такой Ельцин. Поэтому политические мотивы как-то…
— А вы не допускаете простой мысли, — тут же нашлась Низовцева, — что их подкупили?
— Допускаю. Только вот кто? — И Дежкина пристально посмотрела на Худовского.
— Так! — задвигался тот весь, словно на шарнирах. — Мне все ясно. Я сейчас пойду к Малютову! Ты играешь на руку коммунистам! Ты против демократии.
— Это ваше право, — развела руками Дежкина. — С удовольствием отдам это дело другому следователю.
— И отдашь, как миленькая отдашь!..
— Клавдия Васильевна! — влетел в этот не самый удачный момент в кабинет Игорь Порогин.
— Здравствуй, Игорек. Минуточку, — попросила Клавдия. — У вас все? — обернулась она к Худовскому.
— У меня все. Пока все! Но ты еще про меня услышишь! Ты еще будешь плакать кровавыми слезами!
Игорь тут же сделал стойку. Этот человек явно обижал Клавдию Васильевну.
— Простите, — сказал он. — Вы не назовете свою фамилию?
— А ты меня не знаешь? — оскалился депутат. — Пожалуйста! Худовский Иосиф Владимирович. Депутат Государственной Думы, лидер НДПР!
— Спасибо. Должен вас предупредить, что наш разговор совершенно случайно оказался записанным на диктофон. Я могу квалифицировать ваши слова как угрозу следователю правоохранительных органов в момент исполнения последней своих служебных обязанностей.
Только статная фигура Игоря и его решительное лицо остановили Худовского от опрометчивых действий. А ему очень хотелось двинуть молодого нахала или хотя бы плеснуть ему в лицо из стакана с остывшим чаем.
Но пришлось только скрипнуть зубами и удалиться.
— Фу-у! — шумно выдохнула Клавдия. — Спасибо. Представляешь, он пришел…
— Клавдия Васильевна! — перебил ее Игорь. — Да плюньте вы! Я нашел! Я, кажется, нашел!
Вторник. 11.48 — 16.31
К обеду Клавдия сама съездила в лабораторию и сама расспросила экспертов. Они долго показывали ей всякие препараты, склоняли ее голову к микроскопу, чтобы она увидела там какие-то волокна. Капали на бумагу растворами и светили на нее разноцветными лучами.
— Вот видите, видите? — говорили они увлеченно.
Честно говоря, Клавдия ничего не видела. То есть, нет, видела, конечно, но ничего такого, что могло бы и ее восхитить и зажечь.
Она поехала в лабораторию только после того, как Игорь длинно и бестолково рассказал ей всю историю с Геннадием Каревым. Поначалу его бестолковость она списывала на волнение, но потом поняла, что причина в чем-то другом. Игорь так поспешно хотел проскочить сам момент обнаружения разорванной Библии и паспорта, выданного в Хабаровском крае, что Клавдия невольно заподозрила и, как мы знаем, не безосновательно, что-то неладное.
В конце концов Порогин сдался и честно рассказал, что попросту умыкнул листок из Библии, а в паспорт заглянул из любопытства.
Но так или иначе, факт оставался фактом. Парень действительно нашел листок с идентичной бумагой.
Это было удостоверено по всем правилам результатами экспертизы с печатями, подписями и так далее. Уж какими уговорами, или коробками конфет, или посулами действовал Игорь, оставалось загадкой. Но документ лежал на Клавдином столе, и она не знала, что с ним делать.
Получать санкцию на обыск, как того требовал Игорь, она не могла, потому что законных оснований для этого не было. А подставлять парня Клавдия тоже не хотела, хотя это, наверное, пошло бы ему на пользу.
Она, разумеется, здорово отчитала Порогина — тот, правда, пропустил ее нотации мимо ушей, улыбался все время, как новобрачный, — но понимала, что действовать все равно как-то надо.
Нет, она, конечно, ни в коем случае не поверила, что Игорь нашел преступника. Две косвенные улики — это курам на смех. Но с другой стороны — чем черт не шутит.
— Подожди, — сказала она. — Ты ведь там что-то говорил о краже в церкви. И что у тебя есть подозрения…
— Да Бог с ней, с этой церковью! — не терпелось Игорю.
— Игорек, милый, послушай. Расскажи мне про церковь, — как недоумка попросила Клавдия.
— Ну, были подозрения, что это Карев. Он же раньше в церкви работал…
— И что, почему? — торопила Клавдия.
— Ну он мог сделать ключи.
— Ага-ага, ну-ну…
— И потом были неприязненные отношения с настоятелем церкви отцом Сергием.
— Ну вот! — воскликнула Клавдия. — Вот под этим предлогом и устроим обыск.
— Почему под этим? — не понял Игорь.
— По кочану! — взорвалась Клавдия. — Ты что, хочешь, чтобы тебя привлекли за превышение? И меня заодно? Все, иди к Малютову и бейся головой о стену. Только про маньяка — ни слова.
— Понял…
А в лабораторию Клавдия решила поехать именно потому, что никак не могла привыкнуть к мысли — маньяк может быть арестован со дня на день. И все оказалось просто и под самым боком.
Вернулась она в прокуратуру, когда Кленов принес отчет о сообщениях из психдиспансеров.
— Ну, лечится он где-нибудь? — спросила Клавдия устало.
— Боюсь, что нет, — ответил Кленов. — Нет, это я не по сообщениям. Это опять интуиция.
— Интересно. Я думала — вы сухой ученый. Сами же недавно хвастались.
— Ох, Клавдия Васильевна, чем меньше вы меня будете слушать, тем лучше будет для дела.
— Это я уже…
Она не успела договорить, потому что зазвонил телефон.
— Алло…
— Тетя Куава?
Кленов, как и тогда, в день убийства Марина, решил, что Клавдии сейчас сообщают нечто ужасное. Что маньяк, вопреки своим привычкам, не стал ждать восьми дней…
— Простите, Коля, — вдруг заторопилась Клавдия, положив трубку. — Я должна отъехать…
— А что случилось?
— Никита избил Сергея! Витя позвонил. Сам, представляете?
— Ясно, — сказал Кленов. Хотя, разумеется ничего не понял. Кто такой Сергей, кто такой Никита и тем более Витя — он и знать не знал.
Вторник. 17.24 — 18.48
В электричку протолкнуться было почти невозможно — конец дня. Какие-то бабки с мешками, подвыпившие парнишки в обнимку с крашеными девицами, какая-та тетка с пакетом, из которого капала розовая водичка — потекло мясо. Две нищие цыганки с чумазыми детьми и солдаты. Интересно, куда может ехать столько солдат вечером рабочего дня? У них же увольнения только по выходным…
Этот вопрос промелькнул у Клавы в голове на какую-то долю секунды и тут же стерся, уступив место другим, куда более важным.
Было половина шестого. Примерно в это же время возвращалась домой Нина Кокошина, когда ее…
Клава невольно вздрогнула и стала осматриваться. Какие-то мрачные мужики на скамейках. Вон тот, с «Аргументами и фактами» в руках, вполне мог бы… Хотя сегодня только третий день… И вон тот, в старом, засаленном плащике, с портфельчиком под мышкой… Ну и что, что третий. Убивал же он раньше через тридцать пять суток, а потом решил почаще. Почему бы не решить делать это каждые три дня? Потом каждые два дня. А потом и каждый день… Все зависит от того, как скоро она его остановит.
— Электричка следует до Апрелевки со всеми остановками! — невнятно прогундосил машинист по селектору, и двери вагона с грохотом защелкнулись. — Следующая — Москва-Сортировочная.
Состав дернулся, и Клава повалилась на одного из солдат.
— Простите.
— Поосторожней надо, мамаша.
«Мамаша». Да, для него она уже в мамаши годится. Ее Макс примерно такого же возраста. Скоро тоже, наверно, в армию пойдет. Господи, только бы не в Чечню, лучше уж на флоте три года, по привычке тепло подумала о сыне Клавдия, хотя осадок после вчерашней сцены еще не пропал.
Ельцин обещал войну остановить…
Остановить надо. Не войну, конечно. Хотя и ее тоже, но это от Клавдии не зависит. Нужно остановить этого чертова маньяка. Это уже зависит от нее.
Клава почему-то испытывала жуткий страх перед этим человеком. Даже не старалась усыпить этот страх банальными определениями типа «сериал» или «извращенец». Она пыталась понять, почему боится его гораздо больше, чем даже того убийцу одиноких стариков, которого брала три года назад. Тот за год двадцать человек убил из-за квартир. Потом по поддельным документам квартиры приватизировали и продавали. Но тот парень хоть из-за чего-то убивал, а этот просто так. Без всякой цели. Просто для того, чтобы убить. Страшно.
— Матвеевское следующая. — Двери хлопнули, и вагон дернулся. На этот раз Клава удержалась на ногах.
Мужик с газетой уже вышел. Значит, не он. Или не за ней охотится. Но остался еще с портфелем.
Клава вдруг поймала себя на том, что ей даже хотелось, чтобы сейчас собирались убить именно ее. Какая-то игривая дрожь пронзала все тело при этой мысли. И хотя Дежкина прекрасно понимала, что против него ей не устоять, как ни кричи, но желание меньше не становилось. Наоборот, появлялся какой-то дикий азарт. Только бы узнать, только бы увидеть побыстрей своими глазами. Интересно, что сказал бы по этому поводу Николай Николаевич Кленов?
Мужичок с портфелем то и дело поглядывал на Клавдию. Так, безразлично себе поглядывал, ничего подозрительного. Может, и поглядывая потому, что она смотрела на него во все глаза.
Нет, это уже какое-то наваждение. Этот маньяк виделся Клаве в каждом мужчине. В Чубаристове, в Кленове, в Игоре Порогине, и даже в стариках Берковиче и Левинсоне. Но чаще всего Клаве представлялось, что это ее Федор. Во вчерашнем ночном кошмаре как раз и привиделось, что он прокрался в ее квартиру и, склонившись над кроватью с хищной улыбочкой, замахивается на нее ножом. Клава кричит, зовет на помощь детей, но они спят, почему-то в ее кровати, и ничего не слышат. Тогда она вскакивает и, голая, бежит по опустевшей Москве. Бежит медленно, еле передвигая отяжелевшие ноги. А Федор дико хохочет, дышит ей в затылок и пытается схватить за руку. Клавдия спотыкается, катится кубарем по какой-то клумбе, замирает там, чтобы он не заметил. А он приближается, шаря взглядом по серой ночной траве. Вот он уже над ней, вот хватает ее за горло, вот вынимает острый кухонный нож. Из последних сил Клава вырывается, кричит во все горло и… просыпается в собственной постели. Макс и Ленка уже тут. Заспанные, смущенные, со стаканом воды и валерьянкой. Думают, что это она из-за них…
Неужели это действительно тот дьячок, которого вычислил Порогин? С одной стороны, кое-что сходится. И Библия без половины страниц, и то, что он родом из-под Хабаровска, где все началось, и даже живет рядом с местом преступления. Но не бывает все так просто. Даже в кино. Хотя, может, только в кино и не бывает. Нужно же им полтора часа про что-то снимать. А в жизни…
— Матвеевское.
Дежкина двинулась к выходу. Мужичок с портфелем остался сидеть на лавке. Не он. Наверно, тот в спортивках, который продирается к дверям вслед за ней.
Нет, если бы еще хоть одна улика. Тогда бы она поверила.
Этот придурок Кокошин тоже хорош. Судья хренов. Лучше бы так живого сына любил, как вдруг полюбил мертвую жену. Нашел тоже, на ком зло сорвать. Этому бедному Смирнову и так хорошо досталось и от Клавдии и от себя самого. Жену убили, Витьку забрали, в тюрягу кинули ни за что ни про что, даже повесился неудачно, а теперь еще побили.
Когда Сергей Владимирович открыл дверь, Дежкина даже ахнула.
— Что, хорош? — Он попытался улыбнуться, но только застонал от боли. Все лицо у него было как спелая слива. И по цвету, и по форме. Все так распухло, что даже нос сравнялся с щеками.
— Это он вас так? — Клава шагнула в прихожую.
Смирнов в ответ только махнул рукой и заковылял на кухню, прохрипев через плечо:
— Я тут себе бульон варю. Жевать пока не получается.
И опять пахнуло мясом. Как в прошлый раз, когда она тут была. Только шуба не на месте. Неужели продал?
— А где шуба? — спросила Клава, войдя на кухню.
— Ай, ну! — Смирнов опять махнул рукой. — Забрал.
— Кто забрал? — не поняла Клава.
— Кто-кто. Конь в пальто.
— Что, Кокошин? — Клава встала и подошла к Смирнову, не в силах больше смотреть, как он неумело пытается потереть себе морковку. — Давайте я сама. А что, из больницы вас выписали?
— Нет, я сбежал. Вот, оказалось, на свою голову. — Сергей отдал ей морковку и сел на краешек табуретки.
— А за что он вас так?
— За то, что Нину… — Смирнов замолчал и отвернулся к окну.
— Сволочь какая… — прошептала она, с остервенением шоркая морковкой по терке. — В милицию заявляли?
— Нет. И не собираюсь.
— Почему это? — удивилась Дежкина. — Что за дела, в конце концов, избить невиновного человека.
— Я же вам говорил: я виновен. И поделом мне.
— Нет, так нельзя. Я вам запрещаю. — Клава посыпала морковку сахаром, чтобы было вкуснее, и поставила тарелку перед Сергеем. — Ешьте. И не говорите ерунды. Если бы за гадкие мысли судили — на воле никого не осталось бы…
— Спасибо. — Смирнов взял вилку и начал ковыряться в тарелке. — Я сам себя сужу… И не будем об этом.
Клава вздохнула и принялась за бульон. В кастрюле сиротливо плавал кусок говядины.
— Вы какой любите? Простой или со специями?
— Лучше со специями, — буркнул он и вдруг засипел возбужденно: — А еще угрожал мне, что вообще убьет, если я Витьку обижать буду.
— Где у вас лаврушка? — Клава принялась шарить по ящикам. — Ага, вот она. И хмели-сунели. — А при чем тут Витька? Он же у него.
— Так Кокошин его завтра привезет. — Сергей зло ухмыльнулся. — Думает, что это я Нинку зарезал, а ребенка мне не боится отдавать. Шубу боится оставить, а Витьку — нет.
— Что?! — Клава выронила половник. — И у него наглости хватило? Да я его за это… Где у вас телефон?
— Зачем? — Смирнов насторожился.
— Сейчас он у меня попляшет, гад такой! Телефон где?! Ах да, он в комнате! — Клава направилась к двери.
— Нет-нет-нет! — Сергей вскочил и загородил собой проход. — Не надо.
— Отойди, я сказала! — Клава отодвинула его и решительным шагом пошла в комнату. — Страдалец чертов!
Трубку подняли сразу.
— Алло, это Матвеевское РОВД? Шаника можно к телефону?
— А кто спрашивает? — лениво спросили в трубке.
— Из прокуратуры спрашивают. Побыстрее, если можно.
— Да-да, уже. — На короткое время воцарилось молчание. — Алло. Лейтенант Шаник у телефона.
— Здравствуйте, — ответила Клавдия как можно официальнее. — Это Дежкина вас беспокоит из городской прокуратуры. Помните меня?
— Ну конечно, помню! Как не помнить? Что, опять этот алкаш чего-то натворил?
— Не совсем. Скорее, с ним натворили.
— А что такое?
— Да тут пришел бывший муж покойной Кокошиной и зверски его избил, понимаете?
— Ага, понимаю. Что надо?
— Я хочу, чтобы вы этого гада арестовали. Вы можете это сделать?
— Конечно, могу. Запросто, — тут же ответил Шаник. — Только за что, если не секрет?
— Как это за что? — удивилась Клава. — Я же вам только что сказала.
— Ну да. Хорошо, сделаем. Мне просто интересно. Это ведь Смирнова избили, а не он. Или у вас какие-то планы насчет него?
— Да не Смирнова арестовывать надо, а Кокошина. Я этого гада вообще посадить хочу. Самосуд он мне тут устраивать будет!
— A-а, так вы Кокошина арестовать хотите? — догадался наконец лейтенант. — Я уже думал, что… А он где живет, этот Кокошин? В нашем районе?
— Нет, не в вашем. — Этого вопроса Клава боялась больше всего.
— Ну тогда у меня ничего не получится. Никак не получится. Разве только в обезьяннике подержать пару часов.
— Нет. Это мне не годится. Ладно, спасибо. — Клава положила трубку.
Из коридора в комнату заглядывал Смирнов.
— Бульон выключили? — спросила Клава.
— Выключил.
— Ну и садитесь и пишите заявление.
Она посмотрела на него так, что Смирнов даже не посмел возразить. Медленно сел в кресло, взял ручку, бумагу и спросил:
— Что писать? Диктуйте.
— Сейчас сообразим. — Клава снова сняла трубку и набрала телефон «скорой помощи»…
Вторник. 19.55 — 20.37
— A-а, здрасте-здрасте! — радостно сказал Никита, открыв дверь и вытирая блестящие от жира губы. — Ну что, поймали убийцу?
Глазки у него бегали, он переминался с ноги на ногу и все время глупо улыбался.
— Никита Валентинович, — спокойно сказала Клава, — мы вынуждены вас задержать.
За спиной у нее стояли два милиционера.
— Что? — Кокошин сделал вид, что не понял. — Ритаточек, а к нам госпожа следователь пришла! Помнишь, которая Витеньку нашего подобрала!
Рита выбежала тут же. И сразу заорала на весь коридор:
— Не смейте его трогать, товарищи милиционеры! Он ни в чем не виноват! Этот гад сам на него с кулаками полез, сам! Говорила я тебе, придурок, чтоб не связывался с ним?! Говорила?!
Она повернулась к Никите и начала хлестать его по шее. А он стоял и продолжал глупо улыбаться.
— Собирайтесь, Кокошин. — Дежкина вздохнула и посмотрела на часы. Время было уже половина десятого.
— А может, не надо? — тихо спросил Никита. — Я ведь… от всего сердца. И потом, Витьку не на кого будет оставить. Она ведь, сами видите, какая истеричка.
— Это кто — истеричка?! — взорвалась опять Риточка, нимало не смущаясь того, что она в одном халате нараспашку. — Это я истеричка?! Товарищи милиционеры, заберите этого бандита! Он и мне житья не дает, и над ребенком бедным издевается. И Смирнова этого он побил, я точно знаю!
— Замолчи, дура! — Никита вдруг развернулся и влепил ей такую затрещину, что она только взвизгнула и улетела куда-то в глубь квартиры.
— А ну тихо! — Стражи порядка встрепенулись и, как по команде, накинулись на Кокошина.
— Тетя Куава! — из комнаты вдруг выскочил Витя и с разбегу запрыгнул ей на шею. — Как деуа? Ты к нам в гости пуиехауа?
— Отпустите, больно. Ребенок же смотрит, — скрипел зубами на полу Никита.
— Папа, ты чего? — испугался Витька. — Они тебя обижают?
— Нет, сынок, мы просто балуемся. Просто балуемся. — Кокошин поднялся на ноги. — Ну все, все. Уже одеваюсь.
— И я, и я! — Витька спрыгнул с Клавиной шеи и бросился за курточкой.
— Вы хоть скажите, надолго меня? — поинтересовался Никита, зло глядя на Дежкину. — А то мне послезавтра в рейс.
— Года через три поедешь. Ведите его в машину.
— Что?.. — Кокошин замер с башмаком в руке. — А как же?.. Ах ты ж, сука! — заорал он вдруг и бросился на Дежкину.
Клава вовремя отскочила к стене, а то бы и она вернулась домой со сливой вместо лица. Милиционеры опять скрутили его и потащили вниз по лестнице.
— Паскуда! Стерва! Да я тебя угроблю, когда встречу! Лучше мне на глаза не попадайся, падла! По стенке размажу!
Когда его тащили по лестнице, он все еще продолжал кричать.
Клава тихонько вошла в квартиру. Витька возился где-то в комнате, а из ванной доносился шум льющейся воды. Наверное Ритаточек зализывает раны.
— Рита. — Клава постучалась в дверь. — С вами все в порядке?
— Гад такой, синяк мне поставил! — всхлипывая, простонала она.
— Выйдите на минуту, я должна с вами поговорить.
— Чего тебе нужно?! Сначала мужика в милицию забирает, а потом ей еще и поговорить. Мотай отсюда! — заревела она и швырнула в дверь чем-то тяжелым.
— Рита, я насчет Вити, — тихо сказала Клава.
Рыдания тут же прекратились, и дверь тихонько открылась.
— Чего? — Лицо у женщины было мокрое. Тушь потекла, а на скуле краснела огромная ссадина. — Я с ним возиться не буду. Пусть его бабка забирает. Или этот, Смирнов.
— Я его заберу, — сказала Клавдия.
— А, ага… Ладно… Скажите, что ему будет? — жалобно спросила Рита, вытирая полотенцем косметику.
— С Витькой? — Клава пожала плечами. — Ничего с ним не будет. Поживет у меня…
— Да не с Витькой. С Никитой.
— Не знаю. — Клава опустила глаза. — Года три могут припаять. Нанесение тяжких телесных повреждений.
— А условно никак не получится?
— Это суду решать. — Клава посмотрела на часы. — Так я Витьку заберу.
— Берите. — Женщина махнула рукой и пошла обратно в ванную.
Вторник. 21.49 — 0.00
— Лена, а кто к тебе в гости пуишеу! — Витька, скидывая на ходу башмачки, бросился в Ленкину комнату.
— Оба-на! Привет, Витян! — Макс перехватил его на пути, искоса виновато поглядывая на мать. — Как дела?
— У пуокууоуа деуа. А у меня деуишки! — Витька радостно засмеялся.
Клава скинула туфли, плащ и устало поплелась к телефону, листая записную книжку.
— Ой, привет, Витек, — осторожно выглянула из своей комнаты дочь. — Это мне?! Спасибо большое. Только отдай Максу, а то он тебе голову отвернет.
— На аппарате! — ответила Ирина Юрьевна.
— Здравствуйте. Это вас Клавдия Васильевна беспокоит, из прокуратуры.
— A-а, это вы? — обрадовалась старуха. — Ну что, поймали убийцу?
— Нет, я не по этому поводу звоню. — Клава нащупала пульт и включили телевизор. По НТВ как раз шли новости. — Вашего сына арестовали.
— Как? Почему? — испуганно затараторила Ирина Юрьевна. — Он не убивал. Я точно знаю, он не убивал. Он тогда в рейсе был, у него и свидетели есть.
— Он Смирнова избил, — перебила Клава, сделав звук немного потише. — Сломал три ребра, все лицо разбил. Я к нему сегодня «скорую» вызывала.
— Не может быть! — строго заявила старуха. — Я прекрасно знаю своего сына. Мой мальчик никак не мог этого сделать, уверяю вас. Это какая-то ошибка.
Как часто Клава слышала эти слова. Каждая мать говорила это про свое чадо. Не дай Бог, чтобы ей когда-нибудь пришлось говорить такое про Макса. Именно этого она вчера и испугалась.
— Короче, Витя опять у меня. Когда вам будет удобно, сможете его забрать! Мой номер у вас есть, — раздраженно сказала Клава и положила трубку.
— …И последняя, к сожалению, печальная новость, — сказал диктор. — Сегодня в час дня в Нью-Йорке было совершено покушение на трех наших соотечественников. Тренер олимпийской сборной по стрельбе из винтовки Дмитрий Бунич, а так же спортсмены этой сборной Илья Жалобин и Ахмед Аликулов, садясь в арендованный ими автомобиль, подорвались на заложенном в него взрывном устройстве. Дмитрий Бунич скончался на месте, Ахмед Аликулов умер через три часа в реанимации, а за жизнь Ильи Жалобина врачи борются до сих пор. К сожалению, пока это вся информация. Подробный репортаж об этом событии смотрите в завтрашних наших выпусках.
— Ма, слышала?! — вышел Макс из своей комнаты. — Наших спортсменов в Штатах убили!
— Слышала. — Клава откинулась на спинку кресла и устало закрыла глаза. — Кто-нибудь, подогрейте нам с Витькой супа. А то я уже с ног падаю…