Суббота. 1.02–2.37
Покуда Максим накручивал диск телефона, Клавдия перетащила мужа в спальню и уложила на кровать.
Федор Иванович слабо постанывал.
Казалось, он не знает, что находится уже дома.
На всякий случай Клавдия все-таки принюхалась, приблизившись к лицу мужа: спиртным не пахло.
Впрочем, она ни на минуту не сомневалась в том, что муж не участвовал в пьяной драке.
С той поры как на паях с друзьями, такими же, как и он, безработными, Федор Иванович открыл автослесарную мастерскую, глава семейства стал вести весьма благонравный образ жизни.
Он уже спокойно реагировал на выпады оппозиционных газет (хотя по-прежнему тщательнейшим образом изучал их каждое утро) и удерживался от ехидных комментариев по поводу публикаций в околоправительственной прессе.
Однажды за ужином, ни с того ни с сего, он стал развивать мысль о пользе частного предпринимательства. Домочадцы и сосед Илья, который в тот день опять напросился к ним на харчи, застыли с вилками у открытых ртов и прослушали пламенный спич во славу капиталистического способа производства и рыночной экономики.
Правда, к тому времени, как позже выяснилось, Федор Иванович вовсю обсуждал с приятелями вопрос об открытии собственного магазина автотоваров.
Справедливости ради надо сказать, что причина, побудившая Федора Ивановича заняться частным предпринимательством на ниве торговли машинами и запчастями, коренилась не в нем самом. В роли причины, как ни странно, выступил Серега Ерыкалов, молоденький ученик Дежкина, который после закрытия завода тоже остался без работы.
В отличие от Федора Ивановича, который от нечего делать читал газеты, Серега их продавал.
Благодаря этому они и столкнулись однажды в переходе метро: бывший учитель и бывший ученик, покупатель и продавец.
— Ты чего это, Серега? — удивился Федор Иванович. — Рабочий класс, а в спекулянты подался!
Ерыкалов вздохнул:
— Зарабатывать надо, Федор Иванович, а нечем…
— Как это нечем? — оскорбился бывший учитель. — Зачем же я столько времени на тебя тратил? У тебя же руки золотые!
— Золотые-то они золотые, — не стал спорить бывший ученик, — да вот только никому не нужны.
— Ерунда, — сказал Федор Иванович. — Иди слесарить к нам в мастерскую. Пойдешь?
— Не-а, — честно отвечал Ерыкалов. — Мне теперь бизнесом интереснее заниматься.
— Какой же это бизнес, — газеты перепродавать, — усмехнулся Дежкин.
— А я опыта набираюсь, — не растерялся Серега, — как наберусь, большое дело раскручу. Торговля, Федор Иванович, двигатель прогресса. Не зря люди это говорят.
— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Дежкин и пошел прочь.
Он хотел выбросить из головы всю эту историю, да только мысль о том, что бывший ученик — любимый ученик! — переминается с ноги на ногу с пачкой газет в подземном переходе, не давала покоя.
Федора Ивановича так и распирало желание доказать неоперившемуся пролетарию, насколько важна его профессия в новой ситуации.
В течение трех недель он ломал голову, как бы заставить Ерыкалова заниматься прежним делом.
— Вот у тебя что лучше остального получается? — допытывался Федор Иванович, приходя в знакомый подземный переход.
— Это уж вам виднее, — уклончиво отвечал Серега.
— Ну, ведь не газетами же спекулировать, — не отставал Дежкин и старательно переводил разговор на волнующую тему: — Ты с машинами, помнится, любил возиться…
— Любил, — соглашался Ерыкалов. — Только «Запорожец» свой мне продать пришлось.
— То есть как?
— А так. Денег совсем не было, вот и пришлось…
— Продал-то хоть выгодно? — деловито поинтересовался бывший учитель.
— Спрашиваете! — расплылся в улыбке бывший ученик. — На том стоим!
И тут Дежкина озарило.
— Идея! — воскликнул он. С таким восторженным выражением, наверное, выкрикнул свое бессмертное «Эврика!» Архимед, выскакивая из расплескавшейся ванны. — Идея! Мы откроем при нашей автомастерской магазин, и ты будешь продавать машины. Дело доходное. — Это тебе не «Московским комсомольцем» торговать. Мы с тобой такую кашу заварим — завистники от зависти подохнут! Лучший автомагазин во всей столице будет.
Пожалуй, это предприятие так и осталось бы нереализованным, если бы Серега хоть как-то отреагировал на предложение Дежкина.
Но он лишь кисло улыбнулся, не веря ни на йоту в реальность прожекта.
Сия кислая усмешка все и решила.
— Я ему докажу! — кипятился Федор Иванович на кухне, позабыв про любимые газеты. — Я докажу, что не только жулики в нашей стране могут жить припеваючи. Ты понимаешь, — обращался он к жене, как бы призывая ее в сообщники, — ему еще двадцати пяти нету, а он уже ни во что не верит, считает себя конченым человеком. Газетками, понимаешь, торгует! Тьфу! Я в его годы…
Сила азарта оказалась столь могучей, что Дежкин, пообивав пороги, получил-таки разрешение на открытие магазина при малом предприятии по ремонту автотранспорта.
Он явился в подземный переход и с торжественным видом протянул Ерыкалову бумагу с подписями и печатями:
— Видал, сосунок!
От избытка чувств он выхватил у парня всю кипу свежих газет и поджег ее в урне на глазах изумленных прохожих.
После этого он три часа провел в отделении милиции, пытаясь объяснить, что вовсе не занимался мелким хулиганством, а праздновал начало новой жизни своего лучшего ученика.
Из отделения его вызволила Клавдия.
На радостях, что предприятие расширяется и втягивает в свою орбиту новые свежие силы, Федор Иванович устроил в гараже славный кутеж. Купил новобранцу Сереге Ерыкалову джинсы «Левайс», себе, как генератору и основному реализатору идеи, — роскошную кожаную куртку, а жене сапоги.
Теперь эта самая куртка, изорванная и замызганная, валялась на полу, а Клавдия в единственном сапоге из той пары, что подарил ей супруг, как наседка металась вокруг кровати, протирала мужу лицо мокрым полотенцем и кричала Максиму, чтобы шел встречать «скорую».
— Что же случилось, Феденька? — по-бабьи причитала она. — Кто тебя так, родненький… за что?
Федор Иванович лишь постанывал в ответ.
Появилась медицинская бригада.
Тощий и длинный санитар с меланхоличным лицом поставил на тумбочку блестящую металлическую коробку и чуть не разбил вазу.
Врачиха, распахнув блокнот, зычным басом поинтересовалась:
— Кто тут Тешкина В. Ф.?
— Да не Тешкина, а Дежкина, — попыталась поправить Клавдия.
— Ага, вы, значит. На что жалуетесь?
— У меня муж…
— Тешкина В. Ф., — перебила врачиха, — восьмидесяти семи лет, с кровавым стулом…
— Нет тут никакой Теткиной! — отчаянно завопила Клавдия. — У меня мужа покалечили… он умирает!
Врачиха захлопнула блокнот и раздраженно поглядела на нее.
— Нечего на меня кричать. У меня ясно сказано: кровавый понос. Где телефон?
На протяжении следующих десяти минут она созванивалась с диспетчерской, громко ругалась с неведомой Алисой, попрекала ту повышенным интересом к особам мужского пола и пониженным — к своим служебным обязанностям. Потом нудно выясняла насчет правильности адреса и кровавого стула, потом требовала засчитать двойной вызов и лишь затем соизволила подойти к постанывающему Федору Ивановичу.
Осмотр длился считанные секунды, после чего санитар, не меняя меланхолического выражения на лице, сделал больному укол, и визит завершился.
— Хороший сапожок, — тоном знатока произнесла на прощание врачиха.
Дежкина обалдело поглядела на обутую ногу.
— Не дай вам Боже… — произнесла Клавдия, когда дверь за медицинской бригадой закрылась.
Суббота. 5.27–6.40
Муж окончательно пришел в себя только под утро.
Он испуганно озирался по сторонам, щупал затекший глаз и, кажется, не сразу уразумел, где находится и что с ним произошло.
— Тебе надо лежать, Феденька, — бросилась к нему Клавдия, едва Дежкин зашевелился на постели.
Она заботливо подоткнула подушку ему под голову:
— Пить хочешь?
— Хофю, — ответил муж.
У него были разбиты губы и вышиблен передний зуб, поэтому добрую половину букв он теперь не выговаривал.
Клавдия скользнула на кухню, по пути кивнув детям: мол, все в порядке, папа очнулся, — и бесшумно приложила к губам палец.
Максим вполголоса сказал: «Ну и слава Богу», а Ленка пожала плечом и удалилась.
Клавдия хотела было заварить мужу крепкого чаю, но вспомнила, что в какой-то умной передаче профессор категорически не рекомендовал поить больных горячими напитками, и ограничилась тем, что до краев наполнила кружку Федора Ивановича вчерашним кефиром.
Кефир был слегка горьковат, но это, решила Клавдия, не беда.
— Тьфу, фто за гадофьть? — скривился Федор Иванович, с отвращением отталкивая от себя кружку.
Кефир брызнул на одеяло.
— Это не гадость, Феденька, — возразила супруга, — хороший кефирчик… Пей, очень полезно.
Дежкин вдруг смерил жену недобрым взглядом и, превозмогая боль, потянулся и сел на кровати.
— Фто, — сказал он, — убить меня не выфло, теперь отравить фатумала?
Клавдия от удивления рот разинула.
— Феденька… Кто тебя вздумал отравить, Феденька? Кто это тебя собирался убить?
На губах мужа появилась кривая усмешка.
— Пятый тесяток лет Фесенька, фто тальсе? — ехидно поинтересовался он.
— Что это с тобой? — Дежкина не знала, что и делать.
Время для ссоры и выяснения отношений было самое неподходящее.
Однако избитый муж, кажется, только и ждал скандала.
Более того — провоцировал.
— Послушай, Феденька, — произнесла Клавдия успокаивающим тоном, — денек у нас сегодня, я вижу, тяжелый выдался. У меня куча проблем… у тебя вот тоже. Давай будем поддерживать друг друга, а не…
Она не успела договорить.
— Потьтерсивать! Ф сем это, инсересно, потьтерсивать? — взъерепенился Федор Иванович. — Ну-ка, расскаси мне луссе, кого ты на меня натрафила!
— С ума сошел, — всплеснула руками Клавдия.
— Ха-ха! — пророкотал муж. — Я фсе снаю, нецего тут притурифаться. Они мне фсе скасали, понятно?
Клавдия не верила собственным ушам.
— Кто — они?
— Друски твои, вот кто! Это они меня так оттелали, сволоси!
— Мои дружки? Какие дружки?
— Ну ус это тепе луссе снать, какие друски, — в голосе Федора Ивановича смешались обида и гнев. Надувшись как большой ребенок, он отвернулся от жены и уставился в противоположную стену. Дожидался расспросов и готов был сначала потрепать нервы, а потом уж все выложить. — Сто делаесся на пелом сфете, а? Фсякое слыхал, — но стобы сена на сфоефо муса бантитоф натрафливала? Нет, о таком не слыхифал!
Клавдия с трудом разбирала беззубую речь супруга. Но то, что он донельзя возмущен тем, что «жена на живого мужа бандитов натравливала», — это она поняла.
Она опустилась на кровать рядом с клокочущим от негодования Федором Ивановичем, и лицо ее обрело строгое, почти неприязненное выражение.
С таким выражением лица допрашивала обычно Дежкина обвиняемых.
— Так, — сказала она, — теперь давай по порядку. Что-то я никак не могу уразуметь… Кто на тебя напал?
— Тепе луссе знать! — упрямствовал Федор Иванович. — Мефду пфосим, когда я гулял, я на тебя никого не натрафлифал…
— Ну хватит! — рассердилась Клавдия. — Можешь ты по-человечески объяснить или нет?
Дежкин обиженно поджал губы.
— Исбили снацала, а потом по-целофецески хотят расгофарифать…
— Отвечай на вопрос.
— Тепе фитнее, кто напал. Друски твои напали, — продолжал упрямиться муж.
— С чего ты взял?
— А они сами скасали.
— Что-о?! Так и сказали, что они мои друзья?
— Ну, не софсем так, — смилостивился Федор Иванович. — Снацала накинули мне месок на голофу и дафай дупасить…
— Ну? — нетерпеливо подстегнула Клавдия.
Знакомый почерк. Утром, когда ее высадили из троллейбуса и обыскивали в неизвестной машине, на голову тоже надели мешок.
— Я ус и крицал, и угофарифал: мол, браццы, отпустите Христа рати, теньги нусны, я фам фсе до копейки оттам. Какое там! Так отметелили, фто люпо-дорого посмотреть… — Дежкин с каким-то благоговейным уважением уставился на себя в дверное зеркало, точно оценивал и отдавал должное работе неизвестных костоломов.
— Они, что, не взяли деньги? — спросила Клавдия.
— Ни-ни, — подтвердил муж.
— Что же они от тебя хотели?
— От меня — нисефо. А фот от тепя…
— От меня?
— Хфатит притфоряться, Клафка, — разозлился Федор Иванович. — Это нечестно с тфоей стороны. Мы, конефно, люди фрослые… но надо и софесть иметь! Если ты себе хахаля на стороне зафела, ладно, я, этого, конесно, не одопряю, но чефо ус тут…
— Ты что говоришь, Федя? Какого хахаля?
— Я снаю, сто гофорю! — рыкнул муж. — Нецефо тут кометию ломать. Они мне фсе скасали! Сказали, стоб ты фернула, сто всяла, а то хусе будет…
— А что я взяла?
— Это тепе надо снать, сто ты у них брала! У меня она спрасифает, фитали! — возмутился Федор Иванович. — Я, когда по бабам ласил, у тепя не спрасифал, сего я у них брал!
— Очень вежливо и своевременно с твоей стороны напоминать мне о своих похождениях, — обидевшись, произнесла Клавдия.
— Ой, только не надо исобрасять мусенису… Тосе мне, прафедниса. Ты меня теперь не профедес.
— Конечно, я не мученица, — согласилась жена. — А насчет праведницы поговорим в более подходящее время. Еще раз тебя прошу: объясни внятно, что произошло, кто на тебя напал…
— Друски твои, — упрямствовал Дежкин.
Кажется, ничего более конкретного он не мог сказать.
— Что за дружки?
— Фто ты хоцес от меня? — взмолился он. — Несефо на меня так смотреть, как на уголофника какого-нипуть… Это ис-са тепя фсе слусилось. Напали, исбили, а теперь она ессе смотрит, как на уголофника! — Федор Иванович пытался вновь перейти в наступление, однако наступления не получалось.
Клавдия смотрела на мужа внимательно и отстраненно.
— Отдай сфоим мусикам то, сто у них фзяла, и фсе будет нормально… — примирительно произнес он.
— Ничего я ни у кого не брала, — ледяным тоном произнесла Дежкина.
— Нет, брала, — настаивал Федор Иванович, — они мне сами так скасали: мол, тфоя баба у нас клюц фсяла, пускай отдаст, не то плохо будет. Ты ессе и на кфартиру к ним ходила с сопстфенным клюцом, ницефо себе. А на меня глядис, как Ленин на бурсуасию!
Клавдия молча поднялась и пошла к двери.
— Ты куда? — испугался муж. — Дай кефир, ф горле пересохло.
— Сам возьмешь, — отшила его Клавдия. — По бабам мог шляться — теперь и поухаживать за собой сможешь.
— Клафа, пить хоцу! — заканючил Федор Иванович.
— А ты своим подружкам позвони, пусть они тебе кефирчику поднесут.
— Меня по тфоей милости исбили, исуфечили, а ты! — в последний раз попытался воззвать к женской жалости Дежкин, но Клавдия осталась непреклонной.
— Это еще надо доказать, что по моей, — отрезала она и захлопнула за собой дверь.
— Ma, ну чего? — спросонья пробормотала Ленка, когда Клавдия на цыпочках вошла в ее комнату и опустилась в кресло. — Что, папе хуже?
— С папой все в порядке. Более чем. Спи.
Суббота. 6.51–8.01
Сидя в неудобном, с высокой прямой спинкой кресле, Клавдия пыталась смирить свою женскую обиду.
Надо же! Очень вовремя вспомнил Федор Иванович про свою бывшую подружку, другого момента не мог сыскать. Не думала и не гадала, что и у нее наступит день, когда муж, родной, близкий человек, будет говорить как о чем-то само собой разумеющемся, незначительном: «Когда я по бабам лазил…»
Нет, что ни говори, нет у этих мужиков ни стыда, ни совести. Все они — что Дежкин, что Чубаристов (этот-то еще похлеще будет. Куда нашему Федору Ивановичу до Виктора Сергеевича!) — одним миром мазаны.
Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит.
«Что это я? — остановила сама себя Дежкина. — Хватит нервы накручивать, слишком много других проблем в жизни.
Взять хотя бы этот загадочный ключ…
Итак, дело действительно принимает нешуточный оборот».
Она отнеслась к утреннему происшествию в троллейбусе как к чему-то незначительному, почти курьезному. Выходит, зря.
Она явно столкнулась с какой-то грозной силой, и не считаться с этим больше нельзя.
«ВЕРНИТЕ КЛЮЧ!..»
Кто эти люди и чего от нее хотят?
Они умудрились привлечь к делу даже матерого Меньшикова.
Насколько Клавдия знала нынешнего горпрокурора, он вряд ли стал бы якшаться с преступным миром.
Чем же они могли его склонить на свою сторону? Подкупом, шантажом, хитростью?
Хитрость отпадает без разговоров, — Меньшиков сам кого хочешь вокруг пальца обведет.
Подкуп, пожалуй, отпадает тоже. Нынче, конечно, почти не сыщешь неподкупных людей, так что Дежкина не стала бы ручаться даже за Анатолия Ивановича, если положить руку на сердце. Однако она не могла даже вообразить себе количество нулей в сумме, за которую Меньшиков пошел бы на сделку с совестью. Ну о-очень большая должна была бы быть сумма. Кто же станет выкладывать подобные деньги ради того лишь, чтобы начальник из своего высокого кресла отдал распоряжение подчиненной сходить на встречу, назначенную в записке без подписи.
Итак, остается второе. Шантаж.
Размышлять по поводу того, на какой такой крючок могли подцепить бравого горпрокурора, было бесполезно. Сейчас сам о себе иногда столько нового узнаешь, что не удивишься, узнав новое о другом человеке. Чужая душа — потемки.
Итак, что же мы имеем? — стала подводить первые итоги Клавдия.
Она вынуждена была признать, что по-прежнему топчется на пустом месте.
Кто-то утром остановил троллейбус и, запихнув Клавдию в машину с неизвестным номером, тщательно обыскал ее.
Кто-то написал записку, назначив место встречи.
Кто-то заставил городского прокурора настоятельно посоветовать Клавдии не манкировать приглашением на свидание.
Кто-то говорил с нею в обменном пункте, требуя вернуть, что взяла, и не объяснив, что именно она взяла.
Кто-то избил Федора Ивановича как бы в назидание: мол, это еще цветочки, то ли еще будет, если НЕЧТО не отыщется.
КТО-ТО… КТО-ТО… КТО-ТО… — но КТО?
Стоп, остановила себя Клавдия. Что-то упущено… какое-то звено. Быть может, само по себе и неважное, но в цепи других событий таящее ключ к разгадке.
Вернемся к началу.
Клавдия подперла ладонью щеку и задумалась.
Что необычного произошло с ней за последние дни, исключая, разумеется, сегодняшний, с которым все ясно?
Телевидение. Обычное скучное разбирательство по поводу изобилия обнаженных тел в программах, не предназначенных для закрытого просмотра.
Стоит покопать здесь?.. Вряд ли.
Поездка с оператором Подколзиным на митинг оппозиционных сил. Может, там и случилось нечто, но поди разберись. Сутолока, сотни лиц, затем эта нелепая драка…
Допустим, сама того не заметив, она оказалась втянута в загадочную игру. Ну и что это дает для понимания ситуации?
Честно сказать, ничего, одно бесплотное предположение.
Внезапно она подсобралась, выпрямилась, пораженная догадкой.
Ну конечно!
Подколзин. Он звонил с нелепыми обвинениями, которым Клавдия не придала значения.
На квартиру оператора заявились двое неизвестных, представились сотрудниками 21-го отделения милиции и учинили обыск.
Господи, ну конечно!
Дежкина звонила в отделение, пытаясь разузнать причину внимания к скромной особе Подколзина, но там только руками развели: мол, никого они на обыск не посылали, да у них и сотрудников таких нет. Как же их фамилии? Такие еще неестественно правильные, вроде Иванов — Петров — Сидоров…
Ах, да — Бобров и Соколов.
Если привязать факт странного обыска на квартире Подколзина ко всему тому, что произошло с самой Клавдией за последние сутки, то особой натяжки не будет.
Там обыск, и здесь что-то ищут.
А почему бы и нет, взбодрилась Дежкина, вполне пристойная версия для дальнейшей работы.
Итак, получается цепочка: оператор — Дежкина — поиск неведомого КЛЮЧА.
Выходит, все-таки что-то случилось на демонстрации. Ни в каком ином месте они с Подколзиным не пересекались, исключая, естественно, телевидение. Но ведь там была всего-навсего необязательная болтовня.
А вот демонстрация — это серьезнее… Но вокруг находилось много народу, и поди знай, у кого что было на уме.
Кстати, после сутолоки в толпе и драки она провожала оператора домой, и это могло не укрыться от глаз неизвестных соглядатаев.
— Ma, — внезапно подняла голову с подушки Лена, и Клавдия даже вздрогнула от неожиданности, — ты чего спать не ложишься?
— Сейчас, сейчас…
— Погляди на часы! Ты что, с ума сошла? Или решила на работу не идти?
— Ну уж нет, — бодро откликнулась Клавдия, — еще как пойду! Меня завтра, как понимаю, ждут великие дела. А ты спи… спи, родная.
Она поправила одеяло дочери.
Сама она знала, что уже не уснет. Хоть и наступал выходной, Клавдия решила, что обязательно пойдет в прокуратуру.
Суббота. 11.24–15.44
Беспрерывно набирая по телефону один номер за другим, Клавдия наконец выяснила, что действительно таких милиционеров в отделении никогда не было. Бобров и Соколов — мистификация. Единственной ниточкой оставался Миша Подколзин. И даже не он, а его профессия.
Телефон Подколзина не отвечал. Уж не случилось ли и с ним что-нибудь? Немного поразмыслив, Клавдия решила отправиться в телецентр. В ее душе вдруг затеплилась надежда обнаружить оператора на рабочем месте, ведь телевизионщики народ такой — могут сутками пропадать на работе, не считаясь с выходными. Кстати, в этом они похожи на следователей.
На вершине лестницы у металлической перегородки стоял дядечка-милиционер в огромном бронежилете (размеров на пять больше, чем требовалось) и украдкой грыз семечки. На его плече воинственно раскачивался автомат Калашникова.
«Для чего так наряжаться? Кого пугать? — успела подумать Дежки на, доставая из сумки бумажку-пропуск. — Оружие ему зачем? В кого стрелять-то?»
Милиционер лениво посмотрел на пропуск и, сунув пригоршню шелухи в карман форменных брюк, процедил сквозь зубы:
— Что вы мне тычете? Не видите — просрочено?
— Как просрочено? — растерялась Дежки на. — Я же здесь только три дня назад была…
— Пропуск разовый. Новый нужно брать.
— А это не подойдет? — Клавдия раскрыла перед носом милиционера свои «корочки». — Мне по важному делу.
— Новый нужно брать… — заученно повторил страж порядка, потом посмотрел куда-то поверх головы Дежкиной, изменился в лице и судорожно начал поправлять съехавшую на ухо фуражку. — Вон бюро пропусков.
— Вы поймите, я без предупреждения приехала, меня никто не ждет…
— Идите, идите, идите, — продолжая смотреть куда-то вдаль, отвечал милиционер. — Не надо ничего объяснять. Даже если я впущу, вас потом все равно не выпустят. Так и будете здесь куковать. Устраивает?
— И что же мне делать? — перехватив его взгляд, Клавдия невольно обернулась и… чуть не задохнулась от радости.
В первый момент она даже не поверила своим глазам. У стеклянных крутящихся дверей, совсем не выделяясь среди снующих туда-сюда работников телецентра, скромно стоял Михаил Сергеевич Горбачев. По обе стороны от него замерли в напряженных позах двое здоровенных парней, из ушей которых торчали тоненькие черные проводки. Наверное, это были переговорные устройства.
«Чего он ждет? — Дежкина не могла оторваться от созерцания первого и последнего президента уже не существующей страны. — Неужели пропуска?»
Она оказалась права. Проворный мужичок в кепке (не иначе как администратор — все администраторы обычно проворные и почему-то в кепках) подлетел к Горбачеву и стал извиняться, что, мол, вышла ошибочка, кто-то что-то перепутал, неправильно написал фамилию, но ошибочка эта будет быстро исправлена, нужно только еще маленько обождать. Михаил Сергеевич понимающе кивал головой, и на его загорелом лице блуждала добрая улыбка.
— Что, вы и его без бумажки не пропустите? — спросила Клавдия постового.
Тот не ответил, только неопределенно пожал плечами. Все постовые мира тоже похожи друг на друга — не пропустят даже самого Иисуса Христа, если на него нет заявки в бюро пропусков.
И тут Дежкина потеряла контроль над собой. По правде сказать, Горбачев ей всегда очень нравился. Нет, не как политический деятель. Скорей как простой, открытый, обаятельный человек. Наконец, как мужчина… Быть может, она даже немножко была в него влюблена. Платонически, разумеется. И ноги сами понесли Клавдию вниз по лестнице, а из груди совершенно неожиданно вырвалось громкое и радостное:
— Здрасьте, Михал Сергеич!
— Здравствуйте, — галантно поклонился Горбачев.
Дежкина прекрасно оценивала всю трудность возникшей ситуации. После такого панибратского приветствия необходимо было как-то продолжить разговор, не молчать. И пока она лихорадочно соображала, что бы ей такое сказать (желательно умное и глубокомысленное), из ее рта вырвалось:
— А где Раиса Максимовна?
— Рая приболела, — печально ответил Михаил Сергеевич и сразу же успокоил Дежкину: — Но несерьезно, несерьезно.
— И это правильно…
Клавдия совсем не собиралась произносить и эту дурацкую фразу. Опять же, само вырвалось. Как так получалось, она не могла понять. От волнения, наверное.
Но, к ее удивлению, Горбачев не обиделся, а, наоборот, засмеялся:
— Что, въелось в сознание?
— Въелось, Михал Сергеич, — честно призналась Дежкина.
— Простите, но мне ваше лицо знакомо. Мы где-нибудь раньше виделись?
— Вряд ли… — смутилась Клавдия. — Вообще-то я следователь.
— Преступников ловите?
— Стараемся… А вы на съемки?
— Да, прямой эфир, — и он, понизив голос до шепота, доверительно сообщил: — Волнуюсь страшно. Давненько перед людьми не выступал.
— Главное — хорошо начать, — почему-то делая ударение на персом слоге, сказала Дежкина, — а там процесс пойдет как по маслу. Удачи вам! А еще… огромное спасибо…
— За что?
— Не знаю… Просто спасибо. Я давно хотела вам это сказать, да все как-то случая не представлялось.
В этот момент снова объявился мужичок в кепке, который уладил все формальности и, не переставая извиняться, пригласил Горбачева проследовать за ним в студию.
Михаил Сергеевич протянул Клавдии теплую ладонь и растроганно проговорил:
— Ну, до свидания. Приятно сознавать, что тебя еще не забыли… — Он уже почти дошел до охранника, но вдруг остановился. — Простите, вас как зовут?
— Клавдия Васильевна Дежкина.
— Клавдия Васильевна, не хотите в моей команде поработать? — спросил Президент СССР, сложив руки на животе.
— Я? Ой, что вы… Да и потом, дел много… — залилась румянцем Клавдия.
— А мне такие люди нужны, — улыбнулся Горбачев. — Знаете что, если вы про рейтинг, то наплюйте.
— Нет, меня рейтинги не волнуют, — снова покраснела Клавдия.
— Тогда знаете, как поступим. Вот вам мой телефон. Надумаете — вдруг — позвоните. Договорились? Это прямой. Без секретарей.
— Спасибо.
В бюро пропусков Дежкиной посоветовали позвонить в творческую группу, в которой числился Подколзин, и продиктовали номер. Клавдия так и сделала, воспользовавшись одним из местных телефонов, прикрепленных прямо к зеркальной стене. И ей повезло. Трубку поднял сам Михаил.
Сказать, что Подколзин обрадовался, услышав голос Дежкиной, было бы большим преувеличением, но через несколько минут он спустился в холл и оформил на ее имя пропуск.
— Вот теперь совсем другое дело, — небрежно козырнув, крякнул постовой. — Теперь не придерешься.
— К чему такие строгости? — недоуменно спросила Клавдия Михаила, когда они шли к лифтам вдоль нескончаемого ряда коммерческих палаток. — Неужели я похожа на террористку? И Горбачева не пропускали… В голове не укладывается. Но самое смешное — кому нужно, тот ведь все равно пройдет и ни один постовой не заметит.
— Вы с самого рождения живете в этой стране и еще сохранили способность удивляться. Я вам завидую… — мрачно ухмыльнулся Подколзин. — Зачем вы пришли? От вас одни неприятности.
— Почему вы решили, что от меня?
— Не знаю… Но странное совпадение — как только я связался с вами, началась какая-то чертовщина. Сначала чуть не убили на митинге, затем в мою квартиру ворвались люди в милицейской форме, один из них рубанул меня дубинкой по лицу. Вот, видите? — он приподнял темные очки, скрывавшие растекшийся под его левым глазом лиловый «фингал». — А теперь еще и телефон отключили, вторые сутки не работает. Так что держитесь от меня подальше.
— Не думала, что вы такой суеверный.
— Со мной ни разу не происходило столько злоключений! Порознь — пожалуй, но чтобы все сразу!
Они с трудом втиснулись в битком набитый лифт. Клавдия оказалась прижатой к дверям, а Подколзина отнесло к дальней стенке. Хорошо, что, достигнув точки кипения, разговор прервался.
«Это какой-то растревоженный муравейник… — Задрав голову, Дежкина смотрела на мигающее табло, быстро отсчитывавшее пройденные этажи. Сотни возбужденных, несущихся непонятно куда людей. Кем они работают? Чем они занимаются? Такое впечатление, что целыми днями бегают по лестницам и длиннющим коридорам в поисках выхода».
Едва они выбрались из этой «консервной банки» и смогли наконец глубоко вздохнуть, как Подколзин вновь нажал кнопку вызова лифта.
— Пиво забыл купить. Я же говорил, вы приносите одни несчастья. Ну чего вам от меня надо? Приехали проведать? Так вот я — жив-здоров!
Иногда мужики бывают занудливее баб, и Михаил не был исключением. Что-то вбил себе в башку и теперь нудит, нудит, нудит…
— Не сердитесь на меня, Мишенька, — примирительно сказала Дежкина. — За последние два дня неприятности посещали не только вас. Вчера утром, на троллейбусной остановке, меня похитили двое неизвестных, затолкнули в «Жигуленок», накинули на голову мешок…
— Зачем?
— Еще совсем недавно я никак не могла этого понять, но теперь знаю точно — они что-то искали. Искали, но не нашли.
— Я-то здесь при чем? — настороженно спросил Подколзин.
— А прошлым вечером моего мужа избили до бессознательного состояния, чудом домой добрался. И опять — какие-то незнакомые люди, Федя никогда их прежде не встречал.
— Просто так избили?
— Просто так никогда ничего не делается, Мишенька. Помните из школьной программы: «Причины и следствия»? Глупо предполагать, что Бобров и Соколов наведались к вам просто так, без особой причины, тем более что… — тут Клавдия выдержала небольшую паузу, — в штате работников отделения милиции такие фамилии не значатся.
Подколзин ошарашенно глянул на Дежкину, темные стекла его щегольских очков начали стремительно запотевать.
— Что все это значит? — только и смог выдохнуть он.
— Ах, Мишенька, я была бы сейчас самым счастливым человеком на земле, если бы могла ответить на ваш вопрос, — развела руками Дежкина.
— Но они предъявили мне свои удостоверения… — растерянно произнес Михаил. — Удостоверения настоящие. И гербовые печати, и сами «корочки». И вообще, эти парни вели себя по-ментовски, никогда бы не подумал, что… — он замолчал, что-то вспоминая. — Нет, пивом не обойтись. Нужно что-нибудь покрепче…
Они сидели за круглым столиком небольшого уютного бара. Здесь было малолюдно, из магнитофонных колонок доносилась лирическая музычка, пахло дорогими сигаретами. Словом, приятная обстановка, располагающая к доверительной беседе.
— …И мне пришло в голову, Мишенька, что, быть может, имеет смысл связаться с другими операторами, которые снимали тот митинг. — Клавдия Васильевна потягивала апельсиновый сок. — У вас есть такая возможность?
— Возможность есть, — кивнул Подколзин, глотнув джин-тоника.
— У меня чувство такое, Мишенька, что все началось в тот самый день, в ту самую минуту, когда мы с вами очутились в центре толпы…
— Что началось?
— Вы называете это «чертовщиной». Что-то тогда произошло, что-то случилось, и мы стали невольными свидетелями… — В голосе Клавдии не было уверенности, она просто размышляла и ждала при этом поддержки и понимания от Михаила.
— Свидетелями чего? — продолжал выяснять Подколзин. Постепенно до него начинало доходить, что Дежкина, в общем-то, движется в правильном направлении.
— Вот это мы и могли бы выяснить, если бы у нас была та видеозапись, — горячо зашептала Клавдия. — В ней-то все и дело! Что-то вы там такое, Мишенька, успели заснять, а иначе зачем кому-то нужно было выслеживать вас, устраивать маскарад с переодеванием. Все это делалось ради того, чтобы изъять видеокассету.
— Да ничего там особенного не было, — сказал Подколзин. — Вы же сами все видели — митинг как митинг, безумные старики и старухи, красные знамена… Все, как обычно, ничего сенсационного. Между нами говоря, дрянной репортаж… Материал слабый и безликий, ни один канал бы не купил.
— А если это «что-то» осталось за пределами нашего внимания? Что, если мы этого просто не заметили? Или заметили, но не придали значения?
— Ну, не знаю… — пожал плечами Михаил. — Я сколько раз просматривал пленку, но ничего такого не обнаружил.
— Что-что-что? Несколько раз? Когда же вы успели?
— Последний раз смотрел сегодня утром, в монтажной.
— Не понимаю… Мишенька, что вы мне голову морочите? Вы же сказали, что…
— Однажды я совершенно случайно заснял мафиозную разборку, — Подколзин склонился над столом и доверительно заглянул Дежкиной в глаза. — Уж не помню, как меня занесло в тот заброшенный карьер. Короче, началась дикая пальба, разве что из минометов не молотили. Ну, я упал на землю, а камеру в вытянутой руке держал. Страшно — жуть. Хорошо, меня не заметили, иначе бы мы сейчас с вами здесь не сидели. Ну, я дождался, пока братки между собой окончательно разобрались, и не долго думая прямиком в редакцию. Мне сказали, что репортаж пойдет в вечернем выпуске новостей. Еще бы, материальчик-то о-го-го! А главное — лица этих ублюдков видны, я трансфокатором близко-близко наехал. Ну, включаю вечером телевизор — хренушки, дупель пусто. Звоню в редакцию, а мне с деланным удивлением: «Какой еще репортаж?» И так внятненько, явно давая понять, чтоб я больше не возникал: «Не было никакого репортажа!» И попробуй что докажи, копию-то я не успел сделать. Наверное, в кадре мелькнула какая-нибудь известная рожа, вот наши отважные работнички и не захотели связываться. А надо мной потом вся редакция смеялась, мол, Подколзин до белой горячки допился. И теперь у меня железное правило: отснял материал — мгновенно сделал копию, отснял — копию. Приходилось башлять местным монтажерам до тех пор, пока я не поднакопил деньжат и не купил себе второй «Бетакамчик». Получилось что-то вроде простенькой домашней студии.
— Так, значит… — у Клавдии от волнения даже дыхание перехватило, — вы успели сделать копию?
— И не одну, — с гордостью ответил Подколзин. — Привычка — вторая натура!
— Что же вы молчали?
— Так вы же не спрашивали.
— И я могу взглянуть на пленку?
— Почему нет? Но вряд ли в этом есть смысл… — Михаил заглянул в стакан, но там уже не было ни капли джин-тоника. — Поверьте, пленка ничего вам не откроет. В ней нет ничего такого, за что разумно было бы ударить меня дубинкой по лицу, нацепить вам на голову мешок, да еще и отколошматить вашего мужа.
И все же Дежкиной удалось уговорить Подколзина показать ей видеозапись митинга. Оставив Клавдию в баре, он сбегал куда-то наверх и выяснил, что через несколько минут у одной из засевших в монтажных творческих групп будет обеденный перерыв. Монтажер оказался хорошим приятелем Михаила и позволил ему занять пустующий пульт, даже не потребовав соответствующего вознаграждения.
Первое, что Клавдия увидела на мониторе, — была она сама. Крупным планом на фоне развевающихся красных знамен. Причем Клавдия была настолько увлечена происходящим вокруг, что не заметила, как Подколзин включил камеру и, проверяя работу трансфокатора, направил черную глазницу объектива прямо на нее.
— Боже, какая я ужасная… — скривилась Дежкина. — Я и не подозревала, что у меня такое отталкивающее лицо. Что за глупое выражение? Что за дурацкая улыбочка?
— Да уж, фотогеничности маловато, — бестактно согласился с ней Михаил.
— Мишенька, скажите честно, я и в жизни такая же страшная?
— Вы набиваетесь на комплимент, — улыбнулся Подколзин. — Не горюйте, у вас нормальная реакция человека, который в первый раз увидел себя на экране. Вон, посмотрите на вашего придурковатого коллегу. (В это время в кадр попал Веня Локшин.) Видеозапись немножко размывает черты, понимаете?
— Понимаю… — тихо сказала Клавдия, но легче от этого ей не стало. — Это самое начало?
— Да. Промотать?
— Не надо. — Дежкина подсела поближе к мерцающему экрану монитора.
— У нас всего час.
— Знаю. Успеем.
Поначалу камера нервно дрыгалась из стороны в сторону (вероятно, Подколзин поудобней пристраивал ее на плече) и лица митингующих сливались в единое клокочущее пятно. А вот голоса были слышны отчетливо.
«Такой вы уже нигде ни за какие деньги не купите, а я вам уступлю по дешевке. Портрет юного Ильича».
Точно, именно в этот момент к ним подходила тетка в нелепой фиолетовой шляпе с петушиным пером и предлагала значок с изображением вождя мирового пролетариата в младенческом возрасте. Но в кадр она не попала, Михаил переключил тогда все свое внимание на импровизированную трибуну.
«Закурить не найдется?»
Дежкина сразу вспомнила здоровенного верзилу. Кажется, он был в потертой куртке из плащевой ткани.
«Вопрос власти — коренной вопрос любой революции! Наши идейные противники…»
Ага, это понеслось с трибуны. Истерично орут в мегафон, аж уши закладывает. И толпа отвечает восторженными возгласами и радостными криками.
Вот на постамент поднимается священник, простирает к народу руки и хорошо поставленным голосом затягивает:
«Дети мои! Возблагодарим Господа!..»
— Паноптикум… — Подколзин приглушает звук. — Они бы еще слона притащили.
— Мишенька, а зачем вы так странно снимаете? — осторожно поинтересовалась Дежкина. — Скачете, скачете… Ничего конкретного, только какие-то не связанные между собой обрывки… Не лучше ли было снимать плавненько, красиво?
— Типичная точка зрения дилетанта, — улыбнулся оператор. — Это же рыба!
— Рыба? — не поняла Клавдия.
— Ну, как вам объяснить… Прежде чем материал выходит в эфир, его десять раз монтируют-перемонтируют. Моя задача — успеть схватить все самое интересное, самое запоминающееся, пусть и не выстроенное в логическую цепочку. О, кстати, замечательные типажи.
На экране в это время пикировались толстуха, аппетитно жующая гамбургер, и пацаненок-попрошайка. Вообще-то мерзкое зрелище — что он, что она. Что замечательного нашел в них Миша?
«Эй, телевизор! Меня сними, я сегодня красивый!»
Камера резко прыгает в сторону, и на экране монитора появляется помятая, но счастливо улыбающаяся рожа пьянчуги.
«Простите, а вы по какому принципу выбираете точку?»
Это Венька любопытствует. Хороший он мальчишка, но уж очень о себе высокого мнения. Правильно Подколзин его тогда осадил, наука будет.
«Патриоты!..»
На трибуну вбегает тощий парень с огромным кадыком. Тоже оратор нашелся, в зеркало бы на себя глянул. Несет полнейшую ахинею, а люди внимают ему затаив дыхание. Почему так происходит? Что это? Гипноз?
Клавдия вспомнила, что те же мысли были у нее и на демонстрации.
Сопляку приходит на помощь оратор постарше, и они вдвоем начинают балаболить.
— Вы понимаете, о чем базар? — спросил Михаил.
— Нет, — призналась Дежкина. — Вроде слова знакомые, а общий смысл почему-то не улавливается.
«Пропустите честного человека подписаться на кандидата!»
Это мужик в кепке выныривает из-под камеры и, расталкивая локтями зевак, пробирается к столику регистрации. Камера следует за его широкой спиной, сквозь живой коридор.
Именно в этот момент Клавдию и охватило беспокойство, она начала бояться этой озверелой толпы. Но обратной дороги уже не было, пришлось следовать за Михаилом. Венька молодец — вовремя смылся.
За столиком сидит женщина в черном, протягивает страждущим подписантам шариковую ручку на веревочке и повторяет:
«Спасибо, товарищ!..»
Пока ничего такого, что могло бы вызвать подозрение, не происходит. Другое дело — очень многое остается за кадром… Неужели просмотр видеозаписи так ничего и не прояснит?
«Вы откуда будете, позвольте полюбопытствовать?» Крепкий старикан возмущенно смотрит прямо в объектив.
— Скотина… — Подколзин выразительно хлопнул кулаком по монтажному столу, после чего ловко вытряхнул из пачки сигарету и закурил. — С этого гада все и началось. Если бы не он!..
— Тихо, Мишенька! — взмолилась Дежкина.
«Би-Би-Би».
«Чего?»
«Би-Би-Би».
«Американская? Братцы, опять на нас напраслину возводють! Опять американьцы со своим Би-Би-Би приехали!..»
Камера сотрясается, и ее бросает вниз… множество переминающихся на месте ног. Слышно, как Подколзин тяжело сопит. По толпе прокатывается неразличимый воинственный гул.
«Держи его!» — надрывно кричит чей-то хриплым голос.
Видимо, Михаила толкнули в грудь — на экране мгновенно промелькнули сизое небо, верхушки домов, черные окна, левый край трибуны и…
— Стоп! — Дежкина вцепилась в руку Подколзина. — Чуть-чуть назад!
Михаил нажал на пульте несколько разноцветных кнопок, изображение сначала замерло, а затем медленно поползло в обратном направлении. При этом слова стали звучать шиворот-навыворот и получалась смешная тарабарщина.
— Останови! — Если бы Клавдия была способна влезть внутрь монитора, она бы непременно сделала это. — Помнишь этого человека?
— Не помню… Меня уже начали бить.
— Посмотри внимательно, что он делает?
Это был стоп-кадр, прервавший быстрое движение камеры, и картинка была немного размыта. Беснуется почуявшая кровь толпа. Искаженные ненавистью лица. Разверзнутые рты. Скрюченные пальцы тянутся к объективу. Клавдия стоит в неловкой, неуклюжей позе, обхватив руками объемистый кофр с аккумуляторами. К ее левому плечу прильнула приземистая мужская фигура. Лицо кавказской национальности, как принято теперь выражаться. Огромный козырек кепки-аэродрома скрывает глаза. Шея выгнута, будто ее владелец с испугом оглядывается. Казалось бы, ничего странного, если бы… Если бы не его рука.
— Он только что вынул руку из моего кармана! — победно воскликнула Дежкина.
— Вполне вероятно… — пробормотал Подколзин. — Жаль, мы не можем быть уверены в этом на сто процентов. Этот тип ввалился в кадр только секунду назад. Но даже если это действительно так и он влез в ваш карман… Что здесь особенного? Карманные воришки обычно выбирают именно такие места, где большое скопление народа.
— Да нет же, Мишенька! Он не крал! Он, наоборот, что-то положил в мой карман!
— Зачем?
Михаил конечно же прекрасный оператор, настоящий профессионал, но иногда соображает туговато, тут уж ничего не поделаешь.
— Плащ! — спохватилась Клавдия. — Я же сдала его в химчистку!
— Подколзин, тебе не надоело? — за их спинами вдруг прозвучал мужской голос.
Дежкина и Михаил подскочили от неожиданности, будто их застали врасплох на месте преступления. Впрочем, так оно и было в некотором роде, потому что в дверном проеме появилась квадратная голова прапорщика из службы пожарной безопасности телецентра.
— И как вы только чуете? — Подколзин затушил окурок и нехотя полез за деньгами во внутренний карман кожаной куртки. — Стоит только закурить, как вы появляетесь словно черти из табакерки.
— А тебе лень два шага до лестницы сделать, задницу от стула оторвать? — укорял его пожарный.
— Сколько? Опять полтинник?
— Прощаю тебя, Подколзин, — сжалился прапорщик. — Сегодня ты нам план уже сделал. Но в следующий раз…
— Следующего раза не будет, — твердо сказал Михаил. — Хватит мне вас подкармливать.
— Ну-ну, посмотрим-посмотрим… — и, погрозив курильщику пальцем, пожарный удалился.
— Не поверите, Клавдия Васильевна, — настроение Подколзина было испорчено. — Каждый месяц ползарплаты на этих придурков уходит. Как в прорву… Эх, мне бы их заботы…