Вторник. 9.43–10.25
Клавдия явилась на встречу с Подколзиным минут за десять до оговоренного срока — на троллейбусной остановке было столпотворение, и пришлось добираться от «Алексеевской» на маршрутке. Дороговато, зато быстро.
Она стояла посреди огромного холла и с нескрываемым любопытством разглядывала эстрадных знаменитостей. В этот ранний час их скопилось у проходной большое количество. Наверное, пришли на съемку какого-нибудь концерта или молодежной передачи. Странно, но в обыденной обстановке, без грима, без париков, без идиотских лохмотьев (которые почему-то принято называть костюмом) «звезды» не представляли собой ничего особенного. Люди как люди. Только усталые немножко, а некоторые уже с утра пьяненькие.
— Простите, вы Клавдия Васильевна? — Дежкину тронул за плечо парень в застиранном джинсовом комбинезоне и в бейсбольной кепке, козырек которой был перевернут на затылок. — Мишу неожиданно начальство вызвало, и он попросил, чтобы я вас встретил.
— А когда он освободится? — насторожилась Дежкина.
— Чего не знаю, того не знаю.
— А вы его друг?
— Скорее, товарищ по работе. Работаем вместе.
Клавдию вдруг кольнуло в сердце. С первого взгляда не понравился ей этот паренек, что-то смущало в его облике. Быть может, быстро бегающие карие глазки-пуговки? Или небрежная щетина на его впалых щеках? (Дежкиной всегда казалось, что на телевидении должны работать опрятные, следящие за своим внешним видом люди.) А еще ей вдруг показался знакомым его голос с едва заметной шепелявостью…
— Можно спуститься в бар, там сегодня пирожные вкусные, — предложил парень, когда они благополучно миновали пропускной пункт. — А можно по магазинчикам прошвырнуться, если желаете. Например, на втором этаже открылся недорогой супермаркет. Там и продукты, и шмотки на любой вкус.
Точно. Дежкина уже где-то слышала этот голос. Совсем недавно, буквально несколько дней назад. Но где? Где? Уж не в сером ли «Жигуленке», когда ей на голову набросили мешок? У сидевшего слева от нее налетчика был точно такой же голос…
— Вы случайно не знаете, как сыграл «Сиэтл Суперсоникс»? — наивно спросила Клавдия.
— Простите, кто сыграл? — то ли не понял, то ли не расслышал парень. Или якобы не расслышал.
— Это я так… Неважно… — От нарастающего страха и подозрений у Дежкиной начали подкашиваться ноги. У нее всегда так бывало в критических ситуациях — внешне испуг никак не выражается, а ноги перестают слушаться, будто к земле прирастают. — Где здесь туалет?
— Этого добра хватает, — улыбнулся парень, обнажив кривые желтые зубы. — Давайте я вас провожу.
Они поднялись по лестнице на второй этаж, повернули за угол и, очутившись в мрачном коридоре, двинулись вдоль нескончаемого ряда пронумерованных дверей.
«Куда он меня ведет? — лихорадочно соображала Клавдия. — Как назло, ни одной души… Не у кого даже помощи попросить… Что они сделали с Михаилом? Убили? А если закричать во все горло? Интересно, кто-нибудь услышит?»
— Прошу вас, — «сослуживец» Подколзина остановился у двери с табличкой, на которой была изображена треугольная тетенька. — Я вас здесь подожду, если не возражаете.
И опять он улыбнулся, и улыбка эта была какая-то натянутая, неестественная, лживая. Последнее, что успела заметить Дежкина перед тем, как захлопнуть за собой дверь, — парень сунул руку в карман своего комбинезона, после чего раздался тихий щелчок, похожий на звук, издаваемый выкидным ножом.
Туалетная комната была пуста. Клавдия приблизилась к раковине, невольно взглянула на себя в большое настенное зеркало и, пустив холодную воду, ополоснула лицо. Учащенное дыхание чуть-чуть успокоилось, сердце стихло.
Потом она распахнула вертикальную форточку окна и глянула вниз. Прямо под ней, на расстоянии полуметра, раскинулся гигантский козырек, покрывавший главный вход в телецентр. Клавдия подобрала полы юбки и, зажав в зубах свою сумку, перешагнула через подоконник. Теперь нужно было немного пройти по козырьку и попытаться проникнуть в любое другое открытое окно. Что она и сделала.
Судя по тому, что кабинет был уставлен дорогущей кожаной мебелью, его хозяин наверняка занимал какую-нибудь начальственную должность. За Т-образным столом сидели люди в цивильных костюмах и чинно, не повышая голосов, вели обсуждение какого-то проекта, готовящегося в производство. Не иначе как здесь проходило важное совещание. В воздухе стоял терпкий аромат английских сигарет и мужских одеколонов.
— Проштите за бешпокойство, — придерживаясь рукой за фрамугу, Дежкина спустилась на пол и, обогнув стол, направилась к выходу. При этом большая хозяйственная сумка продолжала раскачиваться в ее сомкнутых зубах, сильно мешая правильному произношению слов.
Обсуждение разом смолкло, и в установившейся тишине только моргали десятки глаз. Кто-то из присутствующих выронил изо рта сигарету, и она покатилась по столу.
— Еще раз простите… — Клавдия все-таки догадалась взять сумку в руку. Теперь она пятилась к двери, кланяясь по сторонам. — Сидите спокойно, я ухожу, ухожу…
— Кто эта баба? — спустя несколько мгновений громогласно спросил сидевший во главе стола мужчина, но Дежкина его уже не слышала.
Осторожно выглянув в коридор, она вынуждена была удостовериться в том, что «джинсовый» парень все еще караулил ее у дамской комнаты. К счастью, он стоял к ней спиной. Теперь ей нужно было срочно поменять место дислокации, не теряя времени искать путь к спасению. Не дожидаясь, пока парень оглянется, Дежкина быстро юркнула в большую железную дверь и, к своему удивлению, оказалась в студии, где происходило нечто бестолковое и веселое одновременно. То все как безумные хохотали, то вдруг начинали ссориться, невзирая на множество зрителей.
Это снималась какая-то развлекательная игра. Кажется, Дежкина видела ее как-то по «ящику». Во всяком случае, размахивающий руками ведущий показался ей знакомым.
Точного названия игры Клавдия не вспомнила (что-то вроде «Назови мотивчик» или «Угадай куплетик»), а вот ее условия припомнить смогла — нужно было нажать на красную кнопку и назвать несколько слов из песни. И кажется, за победу игрокам полагался большой денежный приз.
Вторник. 10.15–10.32
На завтрак был вчерашний плов с курагой.
За стареньким, покрытым рваной клеенкой столом сидели двое: облезлая такса по кличке Пудинг и Мамурджан Ганиев.
На таксе был пожеванный кожаный ошейник с металлическими блямбами, на Ганиеве — драная майка, спортивные штаны «адидас» и шлепанцы с загнутыми кверху носами.
Такса тыкала длинной крысиной мордой в выщербленное блюдце, Ганиев же ел руками из глубокой миски, запихивая пальцы в рот, а затем их облизывая.
— Кюшай, дорогая, — говорил Ганиев собаке, с удовольствием обгладывая сочную косточку, — где еще такой плов будешь кюшать?
Такса отплевывалась: она раскусила горошину черного перца.
Эта идиллическая картинка могла бы ввести в заблуждение стороннего наблюдателя, который, без сомнения, сделал бы вывод о необыкновенной любви хозяина и его питомицы.
На самом же деле Мамурджан Ганиев терпеть не мог Пудинга.
Такса раздражала его с первой минуты знакомства. Ганиеву не нравился ее вид. «Похожая на селедку на коротких ножках!» — не раз говорил он. Не нравился характер ее («Наглая и бесстыжая, а еще вредная такая!..»), привычки. «Вместе со мной за столом кюшает, слушай! В постели на подушке спит!» Не любил прозвище — Пудинг и, наконец, пол, — ибо Пудинг, несмотря на кобелиную кличку, на самом деле была самая настоящая сука. «Всем сюкам сюка!» — с отвращением сообщал Мамурджан.
Но делать нечего, пришлось смириться со всеми недостатками таксы, потому что Лариса Ивановна поставила вопрос ребром: или мы живем втроем, или я живу вдвоем с Пудингом.
Мамурджан по здравом размышлении выбрал первое.
Здравомыслие никогда не было его отличительной чертой, но на сей раз оно ему сослужило добрую службу.
Мамурджан рос в небольшой узбекской деревушке под Наманганом, обожал плоды тутового дерева, мамин плов и старый дедушкин кинжал.
Когда его задирали соседские старшие пацаны, маленький Мамур сдвигал брови к переносице, страшно оскаливался и говорил:
— Зарэжу.
Угроза действовала безотказно.
Тогда еще Ганиев понял, что веское слово тоже может быть делом.
Другой вопрос, что веские слова приходили на ум крайне редко.
С Ларисой Ивановной Мамурджан познакомился, когда проходил службу в рядах Советской Армии. Ему, как считалось, повезло: вместо какой-нибудь Тмутаракани призывник из-под Намангана попал в столицу тогда еще большой страны.
Лариса Ивановна трудилась поварихой в солдатской столовой и славилась двумя вещами: редкостно пышным бюстом и столь же редкостно топорными чертами лица.
Она была настолько некрасива, что даже вечно озабоченные поиском женской ласки солдатики не обращали на нее внимания даже в состоянии изрядного подпития.
Лариса Ивановна жила в однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы и похвалялась, что ее дом находится ближе к Кремлю, чем даже у Аллы Пугачевой.
Единственной спутницей жизни поварихи, скрашивающей ей унылое существование, была стареющая такса по кличке Пудинг.
По вечерам Лариса Ивановна брала Пудинга под мышку и направлялась либо к Патриаршим прудам, про которые, как она с удивлением узнала, даже была написана какая-то интересная книжка, либо с независимым видом прогуливалась во дворике дома по улице Брестской в тайной надежде увидеть выходящую из подъезда Пугачеву.
Увы, рыжеволосую эстрадную диву ей удалось лицезреть лишь дважды, да и то мельком и издалека, зато Лариса Ивановна познакомилась с пугачевской экономкой и даже перекинулась с нею двумя-тремя фразами. Пудингу же посчастливилось обнюхать перепуганную мордочку любимого пуделя Аллы Борисовны.
С той поры повариха ощущала себя приобщенной к кругу сильных мира сего и даже делала вид, что ее вовсе не заботит отсутствие в ее жизни мужского плеча.
При чем здесь Мамурджан Ганиев, спросите вы?
Все дело в том, что именно ему и было суждено стать мужской опорой Ларисы Ивановны на склоне лет.
Они познакомились, когда Ганиев был откомандирован на солдатскую кухню для прохождения двух нарядов вне очереди.
Неудобно говорить, но Мамурджан был пойман с поличным за нехорошим занятием: он писался в постель в надежде быть комиссованным из-за хронического энуреза.
Грустный, благоухающий мочой Ганиев сидел в подсобке и чистил картошку.
Картошки было много, и спешить не имело смысла.
А Лариса Ивановна тосковала среди кастрюль.
Соплюха Шурка, которая работала на солдатской кухне без году неделя, вдруг объявила, что выходит замуж за молоденького лейтенанта, и эта новость отчего-то отозвалась глухой болью в сердце поварихи.
Шурка могла бы подождать, думала Лариса Ивановна, ей только двадцать… а если кому-то (Лариса Ивановна даже в мыслях не уточняла, кому именно) вдвое больше, ждать уже не хочется. И не можется.
Днем повариха посмотрела на симпатичного Шуркиного жениха, за обе щеки уплетающего сваренный ею, Ларисой Ивановной, рассольник, и вдруг ощутила прилив давно забытой женской жажды — любить и быть любимой.
И так допекла Ларису Ивановну эта жажда, что она вошла в подсобку, затворила дверь и, ничего не объясняя, повалила рядового Ганиева на картошку и сделала его мужчиной, а себя сделала женщиной.
— Вот это да, слюшай, — только и смог вымолвить Ганиев, когда пришел в себя, — какая ты…
Лариса Ивановна застенчиво улыбнулась.
С этого дня Мамурджан мог сколько угодно писаться в постель и получать наряды вне очереди, потому что на кухне за него всю работу делала Лариса Ивановна, а он только ел до отвала да взвешивал в подсобке двумя руками необъятную поварихину грудь.
Хорошо с тобой, — признался однажды Мамурджан в минуту нежности, погребенный под переспелыми прелестями Ларисы Ивановны. — Уже дембель скоро, уезжать в Наманган буду, а мне прямо расставаться не хочется, слюшай.
— И не надо! — воскликнула повариха и предложила сделку: Лариса Ивановна становится Ганиевой и получает от демобилизованного супруга толику семейного счастья. А за это она прописывает Мамурджана в своей замечательной однокомнатной квартире с высокими потолками в самом центре Москвы на постоянное место жительства.
Две бессонные ночи напролет рядовой Ганиев призывал на помощь все свое здравомыслие, и наконец это ему удалось Он сказал Ларисе Ивановне «да».
Так Мамурджан Ганиевич Ганиев стал москвичом и семейным человеком.
Теперь он вел скучную жизнь обывателя, просиживая вечера перед телевизором, перестал замечать вопиющую некрасивость своей прекрасной половины, смирился с Пудингом в постели и за семейным столом, богатырским храпом супруги и холодной московской зимой.
Он работал дворником в ближайшем РЭУ и на скромную зарплату покупал сигареты «Прима», а еду из солдатской столовой доставляла Лариса Ивановна.
Так было до тех пор, пока в один печальный день — было это аккурат накануне его двадцатисемилетия, Мамурджан не стал вдовцом.
Лариса Ивановна полезла за консервами своего изготовления на антресоли, оступилась на табуретке, упала и сломала себе шейный позвонок.
Позвонок вошел в мозг, это вызвало необратимые процессы… — короче говоря, безутешный супруг мало что понял в насыщенном специальными терминами объяснении врача-нейрохирурга, кроме одного: Ларисы Ивановны больше нет, он остался один.
Как ни странно, Мамурджан тяжело переживал потерю супруги.
С удивлением он был вынужден признаться самому себе, что привязался к большому рыхлому телу поварили, пропахшему борщом, компотами и запахами солдатской казармы, и теперь тосковал.
Он даже не выставил за порог старушку Пудинг, а, напротив, стал к ней лучше относиться.
Пудинг, как было заведено, продолжала питаться за одним столом с хозяином и спать у его изголовья.
Дни Ганиева текли серо и размеренно, и, казалось, ничто уже не могло изменить сложившийся уклад. Но вот однажды…
…Пудинг внезапно оторвала мордочку от блюдца с пловом и прислушалась, а затем с яростным и громким лаем бросилась в прихожую.
«Кого еще принесло, слюшай», — сам себе сказал Ганиев и пошел отворять.
Звонок раздался в тот самый момент, когда хозяин стал открывать замок.
— Какой гость! — удивился он. — Вовремя пришел. Плов будем кюшать.
— Спасибо, с удовольствием, — ответил Игорь Порогин. (Это был он.)
Вторник. 10.44–12.50
В дальнем конце студии, на ступенчатом подиуме, разместился оркестр. Живая музыка грохотала так громко, что у Дежкиной засвербело в ушах.
«Бедный мальчик, — подумала она о ведущем. — Как он еще голос не сорвал? Это какую ж надо иметь глотку, чтобы перекричать целый оркестр!»
Чувство близкой опасности не отступало, и Клавдия решила задержаться в студии, полагая, что в толпе зевак (а их, пожалуй, было побольше, чем зрителей) ее будет трудно обнаружить. Но через несколько мгновений съемка закончилась, и зрители потянулись к выходу.
До сего момента Дежкина наивно полагала, что все передачи идут по телевизору вживую, в прямом эфире, и была слегка удивлена, когда после небольшого перерыва началась еще одна съемка этой игры. Зрители, отдохнув немного, вернулись на свои прежние места. Позже она узнала, что эту игру записывают на пленку по четыре раза в день в течение целого месяца.
«Ерундистика какая-то… — недоумевала Клавдия. — Зачем снимать сразу несколько передач, а потом по одной показывать раз в неделю? Не лучше ли делать нормально, по-человечески — снимать раз в неделю и показывать раз в неделю? Вечно эти телевизионщики чего-нибудь понапридумают…»
И все-таки где-то в глубине души она еще надеялась на то, что «джинсовый» действительно работал вместе с Подколзиным, что Михаила на самом деле вызвало начальство, что он жив и невредим, что «смертельная опасность» — лишь плод ее возбужденной фантазии. (Но в связи с последними, очень странными событиями Дежкину вполне можно было понять и оправдать ее страхи.)
В это время в стане творческой группы (она расположилась на стульях рядом с трибуной) нарастал скандальчик. Дежкина краем уха уловила самый конец гневного монолога рыжей тетеньки (наверное, режиссера или администратора), которая возмущенно потрясала в воздухе длинными пальцами, безмерно украшенными кольцами из драгметаллов:
— Куда он мог запропаститься? Вы в баре искали?
— Искали… — в один голос отвечали провинившиеся ассистенты.
— И что теперь? Отменять съемку? Ищите нового игрока, бездельники! Чтобы через десять минут он был в гриме на площадке!
Стулья разом опустели — ассистенты кинулись исполнять приказ рыжей тетеньки. Клавдия была неподалеку от них, и поэтому к ней обратились они с мольбой о помощи.
— Но я никогда прежде не стояла перед камерой… — застеснялась Дежкина. — Это же так страшно… И вообще, я не знаю, как себя вести.
Ее наперебой начали уговаривать, приманивая большим денежным выигрышем в случае победы в финале игры. Клавдия отнекивалась, но в конце концов согласилась.
Гримерша, толстая, но очень подвижная женщина, не замолкала ни на секунду. За то недолгое время, пока Дежкина сидела в кресле и с нескрываемым интересом наблюдала в зеркале, как ее лицо покрывается ровным слоем бронзового загара, Лола (так звали гримершу) успела поведать ей о последних кадровых перестановках в цехе, о том, что кремы, пудры, помады и щеточки ей приходится покупать самой на кровные денежки, а зарплату не выплачивают уже третий месяц, что у других гримеров руки из задницы растут, а они о себе о-го-го какого мнения, что в продуктовой лавке еще час назад давали дешевые куриные яйца, и конечно же не забыла рассказать «коронную» историю из собственной практики.
— Я недавно Жириновскому тончик накладывала перед съемкой какой-то серьезной передачи. Ну, кроме него и другие политики были, сидели тут на диванчике, очереди дожидались. Так Вольфович, значит, приподнимается в кресле и шепчет мне на ушко: «Ты, — шепчет, — в пудру им чего-нибудь подмешай, чтоб подохли! Давай-давай, подмешай чего-нибудь, чтобы подохли все!» И сразу добавляет: «Шутка!» Такие вот шуточки…
Клавдию и еще двух игроков, мужчину и женщину разместили на невидимой для зрителя стороне круглого подиума. Не успела она успокоить нервную дрожь в руках, как неожиданно зазвучала музыка, раздались равнодушные аплодисменты и подиум начал медленно поворачиваться вокруг своей оси.
— Уважаемые участники, займите свои места, — ведущий опять демонстрировал свою неуемную жестикуляцию, — будем с вами знакомиться…
Яркое марево осветительных приборов больно ударило в глаза. Взгляды черных глазниц телекамер будто прожигали кожу. Клавдии было неуютно, неловко, она стеснялась своей одежды, боялась, что сморозит какую-нибудь глупость и неосторожным словом выставит себя на посмешище перед всей страной. А когда она явственно представила себе, что эту игру будут смотреть ее коллеги по работе (естественно, не обойдется без всеобщего обсуждения, подтрунивания и покручивания пальцем у виска), ей вдруг нестерпимо захотелось убежать из студии, и лишь огромным усилием воли она заставила себя остаться.
— …Третьего участника зовут Клавдией, она старший следователь городской прокуратуры…
После недолгой паузы — шквальная овация на трибуне. И почему людей приводит в такой восторг факт, что женщина работает следователем? Что в этом удивительного и сверхъестественного?
— …В перерывах между ловлей всякого рода жуликов и бандитов Клавдия Васильевна любит готовить, воспитывает двух сыновей…
«Двух сыновей? Русским же языком сказала, что у меня сын и дочь. Каким местом он меня слушал? Ох уж эти телевизионщики…»
— …И конечно же любит слушать всякую разную музыку, отдавая предпочтение классическим произведениям. — Лицо ведущего было словно парализовано профессиональной улыбкой. Еще бы — по четыре раза в день повторять одно и то же. Попробуй тут сохранить свежесть восприятия происходящего. — Клавдия Васильевна, кто из композиторов вам больше всего нравится?
— Это вы мне? — Дежкина не узнала свой голос. В горле пересохло.
— Кому же еще? Ведь у нас нет второй Клавдии Васильевны!
— Мне нравится Чайковский…
— А что именно?
— «Лебединое озеро»… — Дежкина выпалила первое, что пришло в голову.
— Вряд ли кому-нибудь удастся спеть фрагмент из этого нетленного отечественного мюзикла, — ехидно сощурился ведущий. — В таком случае вы, быть может, станцуете несколько па?
— Я? — окончательно растерялась Дежкина. — Прямо здесь? Сейчас? Станцевать?
— Почему нет? А все наши зрители поддержат вас своими аплодисментами!
Лицо Клавдии покрылось красными пятнами, она вся напряглась и, мучительно преодолевая стыд, неловко засеменила ногами, тихонько подпевая себе: «Та-та-ра-ти, та-ра-ти, ту-та… Та-та-ра-ти, тара-ти, ту-та…»
«Что я делаю? — стучало в голове. — Старая дура!»
Болельщики на трибунах зашлись в восторженном вое. Все это действо смахивало на концерт самодеятельности в сельском клубе. Или на полный дурдом.
— Ва-а-ууу! Браво, Клавдия Васильевна! — пьянел в экстазе ведущий. — Вот вам и следователь! Вот вам и очные ставки, допросы и всевозможные алиби! Какие перышки, какой носок, уж, видно, ангельский быть должен голосок! Прекрасное выступление, и надеюсь, что на такой же мажорной ноте пройдет вся наша игра! Итак, начинаем первый тур!
Включили фонограмму, и не успела Дежкина вслушаться в первые аккорды, как ее «соседка» хлопнула кулачком по красной кнопке и радостно произнесла:
— В лесу родилась елочка!
— Мало того, что она родилась, так ее еще и срубили под самый корешок! — ведущий чуть не задохнулся от нахлынувших на него восторженных чувств. — И Лариса, участница под номером один, зарабатывает двадцать пять рублей, а рубль в сегодняшней программе равен египетскому фунту!!!
«Это хорошо или плохо? — подумала Клавдия. — Что такое египетский фунт и сколько будет, если перевести его в рубли?»
Вторую мелодию она узнала сразу («На Тихорецкую состав отправится, вагончик двинется — состав останется»), но Лариса опять опередила ее и опять дала правильный ответ. То же случилось и с третьей песней, и с четвертой, и с пятой… Шестую случайно угадал стоявший в центре мужчина и получил за это двадцать египетских фунтов. На счету Дежки ной пока что не было ни гроша.
Начался второй тур, и ситуация повторилась. Все мотивчики были Клавдии знакомы, но каждый раз она не успевала за своей соперницей на какие-то считанные доли секунды.
«Надо же такому быть! — войдя в азарт, злилась на себя Клавдия. — И как это ей удается? Будто заранее знает правильные ответы. Заранее знает…»
Дежкина повнимательней присмотрелась к «первому номеру» и обнаружила, что Лариса активно перемаргивается с рыжей тетенькой. И ей сразу все стало ясно. Но как уличить подставку, не спровоцировав при этом скандала? Нужно было действовать крайне тактично и осторожно.
Как раз в этот момент с грохотом лопнул один из осветительных приборов, в студии бы объявлен минутный перерыв, и Дежкина не преминула воспользоваться благоприятной ситуацией.
— Дорогуша, — вкрадчиво обратилась она к сопернице, — разрешите мне предостеречь вас от одной ошибки, которая при определенных обстоятельствах может стать роковой.
— Предостеречь от ошибки? — натянуто улыбнувшись, насторожилась девица.
— То, чем вы сейчас занимаетесь, — продолжала ласково Клавдия, — очень подходит под одну неприятную статью уголовного кодекса…
— О чем вы говорите? — возмутилась соперница.
— Не стоит лишний раз гримасничать и обзаводиться морщинками, — посоветовала ей Дежкина. — Я все прекрасно видела. А вы прекрасно знаете, что я все прекрасно видела. Вы не забыли, где я работаю?
— Вы — следователь…
— Вот именно. — И Дежкина сложила крестом пальцы.
Конечно же она блефовала. Не существовало никакой уголовной статьи, по которой можно было бы привлечь к ответственности подобных фальсификаторов. Но разве могла об этом знать соперница?
— Мы договорились? — напоследок спросила ее Клавдия.
— Договорились… — ответила девица.
Таким образом, попранная справедливость была восстановлена. Правда, когда игра возобновилась, Дежкина угадала только одну мелодию.
— Атас! — заорала она что было мочи.
— Атас! — весело согласился ведущий.
Больше успехов не было. Зато «подставка» тоже молчала в тряпочку, хоть ее и подмывало нажать на красную кнопку.
В третий тур Клавдия не попала, но покидала подиум с гордо поднятой головой.
— Надеюсь, вы разбираетесь в юриспруденции и дедукции значительно лучше, чем в музыке, — сказал ей на прощание ведущий.
«Вот и опозорилась… — думала Дежкина, теперь уже со стороны наблюдая за перипетиями игры. — Только этого не хватало мне для полного счастья».
Вдруг над самым ухом раздалось:
— Клавдия Васильевна, где вас черти носят?
Она резко обернулась. Слава Богу! Подколзин… Живой.
— Ой, Мишенька… Как я вам рада!
— Я уже весь телецентр обегал вдоль и поперек, — оператор сурово хмурил брови. — Женька вообще ничего понять не может. «В туалет, говорит, зашла, я ее жду, жду, жду… Минут двадцать жду. А потом заглянул — пусто». Что вы в самом деле?
— Мишенька, простите, я… я… — Не находя слов, Дежкина умолкла.
И действительно, как она могла объяснить свое трусливое исчезновение? Но одному она была беспредельно рада — «джинсовый» никакой не бандит. И надо же было так обмануться! Глупость из глупостей.
— Как там начальство? — только и нашлась что спросить.
— Нормалек… Пойдемте, — Подколзин крепко взял Клавдию за локоть и буквально поволок прочь из студии, — открылись новые обстоятельства…
— Обстоятельства чего?
— Сами увидите.
Вторник. 10.37–13.38
Такса недоверчиво обнюхивала его штанину и глухо рычала.
— Вот, — сообщил Игорь, стягивая ботинок, — шел поблизости, гляжу, свет в окне горит. Дай-ка, думаю, зайду… побеседуем за бутылочкой. Мы ведь в прошлый раз так и не поговорили толком.
Ганиев протянул незваному гостю тапочки с загнутыми кверху носами и сокрушенно вздохнул.
— Я тебе так скажу, дорогой, — продолжал Порогин, пытаясь запихнуть широкую ступню в узенькую обувку, — мы с тобой по одну сторону баррикад, хотя на первый взгляд может показаться, что по разные. Ты в каких войсках служил?
— В советских, — простодушно отвечал Ганиев.
— Вот видишь — и я в советских! Стало быть, у нас много общего. За это и выпьем! — Следователь извлек из внутреннего кармана пиджака влажно поблескивающую поллитровку.
Они проследовали в кухню, опрокинули по стограммовой, закусили пловом с курагой, и пошел душевный разговор.
— Эх, Мамурджан Ганиевич, хороший ты парень, — говорил Игорь, пожевывая вязкую курагу, — но несознательный. Держишь дома черт-те что… и еще отпираешься, что тебе не принадлежит.
— Это ты про прюжинки? — догадался хозяин. — Правду рассказываю: не мои прюжинки.
— А чьи?
— Александра Александровича.
— Кто такой Александр Александрович? Где живет, с кем водится?
— Не знаю, слюшай. Он мне не докладывает. Приходит, заберет старые прюжинки, новые принесет, деньги даст — и все.
— Ага! — обрадовался Игорь. — Стало быть, деньги он тебе за это все-таки платит?
— Деньги платит, — подтвердил Ганиев, — без денег сейчас трудно. Когда с Ларисой Ивановной жили, легче было. Готовить она хорошо умела. А я не умею. Только плов варить умею, и все. Хозяйство она хорошо вела. А я не умею. Деньги с зарплаты не остаются. Жить не на что. Александр Александрович помогает.
— Так-так, — изрек гость, разливая водку в стаканы, — хороший парень этот Александр Александрович, как я погляжу.
— Хороший, — согласился хозяин.
— Помогает материально, пружинки в дом носит. Ты хоть знаешь, что это за пружинки?
Ганиев пожал плечами.
— А что в них особенного?
— Действительно, — усмехнулся Игорь, — особенного в них немного.
Он внимательно следил, как Мамурджан опрокидывает очередной стакан. Сам же к водке едва притронулся.
Пудинг, глухо рыча, сидела в углу кухни и наблюдала за происходящим.
— Фу, Пудинг! — прикрикнул Ганиев, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Достала она меня, слюшай. Рычит без спросу, спит на подушке, кюшает со мной с одного стола, — пожаловался он.
— А ты отдай ее, — предложил Игорь, — или продай. Денег заработаешь.
Хозяин скорбно покачал головой.
— Нельзя. От Ларисы Ивановны память осталась. Лариса Ивановна просила: «Не обижай, Мамурчик, Пудинга!» Я ей обещал. Лариса Ивановна меня Мамурчиком звала, — с нежностью произнес он.
— Это Лариса Ивановна тебя с Александром Александровичем познакомила? — как бы невзначай поинтересовался Порогин.
— Ага, — кивнул Ганиев. — Она умерла уже, когда Александр Александрович пришел и сказал, что они с Ларисой Ивановной были большие друзья, и попросил разрешить эти прюжинки оставить. А мне для друзей Ларисы Ивановны ничего не жалко.
— Светлая ей память, — сказал Порогин, наполняя стакан хозяина, — аминь.
Ганиев заглотнул очередную порцию водки, глаза его наполнились слезами.
— Бедная Лариса Ивановна, — сказал он и заплакал.
— Держись, дружище! — подбодрил его Игорь. — Ты еще парень молодой, женишься, детишек заведешь. Тебе сколько годков-то?
— Двадсить девять, — всхлипывая, отвечал вдовец.
— Вот видишь, — все впереди! Ты мне вот что скажи, — вкрадчиво произнес Порогин, — где мне найти этого твоего Александра Александровича?
— Не знаю, — пьяно пожал плечами Ганиев. — Бедная моя Лариса Ивановна…
— А может, нет никакого Александра Александровича и ты его выдумал? — мягко наседал следователь.
— Может, выдумал, — не стал возражать хозяин. — Бедная Лариса Ивановна…
— Тогда расскажи мне, зачем у тебя в доме все эти пружинки?
— …она меня так любила, — плакал Ганиев.
— Не хочешь рассказывать? Тогда я тебе расскажу. Ты, Мамурджан, никакой не дворник, а подпольный торговец оружием.
— Никакой не дворник, — всхлипнув, подтвердил Ганиев.
— И «прюжинки» твои не что иное, как части пистолета Макарова. Знаешь, что такое пистолет Макарова?
— Что такое пистолет знаю, — кивнул Ганиев, — кто такой Макаров — не знаю.
— А ты у Александра Александровича спроси, он объяснит, — посоветовал Порогин. — Хочешь, фокус тебе покажу?
— Фокюс? — удивился Мамурджан.
— Ага.
Хозяин задумался, а затем помотал головой.
— Александр Александрович так рассердится, что вы у меня были и прюжинки забрали. Ругаться будет.
— Значит, Александр Александрович еще не в курсе насчет нашего позавчерашнего посещения?
— Не в курсе, — подтвердил Ганиев.
— А ты ему и не говори, — подкинул идею следователь, — он ничего и не узнает. А фокус я тебе все-таки покажу.
Порогин поднялся с места и быстрыми шагами прошел в прихожую. Хозяин попытался двинуться следом, но не удержался на ногах и вновь рухнул на жалобно скрипнувший табурет.
Вытащив из кармана тонкие матерчатые перчатки и натянув их на руки, Игорь открыл свой портфель и достал несколько деталек.
— Гляди-ка, — сказал он Ганиеву, возвратившись к кухонному столу, — это у нас входит сюда… а это — сюда… Вот эту чепуховину вставляем в ствол…
Мамурджан осоловевшими глазами, не в силах сфокусировать взгляд на руках гостя, наблюдал за происходящим.
Такса мрачно рычала.
— Ух, ты! — обрадовался наконец Ганиев.
— Получи и распишись, — сказал Порогин, протягивая ему небольшой предмет.
— Надо же! — Казалось, удивлению и восторгу хозяина нет предела. — Пистолет! Прям как настоящий! — Он крутил оружие в руках, заглядывая в черное дуло. — Как это у тебя получилось, слюшай?
Ганиев поднял глаза, но напротив себя никого не увидел.
Игорь Порогин в это время стаскивал с себя перчатки и отворял входную дверь.
— Быстрее! Понятых вперед!
Хлопая ресницами, Ганиев смотрел, как тесноватая кухонька заполняется людьми, и заслонялся локтем при вспышках фотоаппарата.
— Граждане понятые, — говорил между тем Игорь, — прошу засвидетельствовать, что огнестрельное оружие находилось в руках обвиняемого…
Понятые, напуганные шумом и стремительностью происшедшего, согласно кивали, словно китайские болванчики.
— Ганиев Мамурджан Ганиевич, вам предъявляется обвинение в незаконном хранении огнестрельного оружия, что является уголовно наказуемым деянием согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации…
Пудинг задрала вверх морду и завыла.
Мамурджан оглядел присутствующих туманным взглядом.
— Зарэжу. Всех зарэжу! — пообещал и упал лицом в тарелку с остывшим пловом.
— Не мчитесь вы так или руку отпустите! — взмолилась Дежкина. — Я за вами не успеваю.
— Если б вы только знали, что вас ожидает через минуту, — бесцеремонно расталкивая толпу, Подколзин впихнул Клавдию в лифт и с трудом втиснулся за ней сам, — вы бы научились летать.
Вторник. 13.01–14.36
Это была знакомая комната с мониторами. Михаил нервничал и торопился — вскоре монтажную должна была занять какая-то группа. Прежде чем вставить в деку видеомагнитофона кассету, он многозначительно потряс ею в воздухе.
— Работа годичной давности. Мне за нее в свое время столько бабулеточек выложили!
Сначала на экране замелькали цветные полосы, затем картинка прояснилась. Камера сделала панораму какого-то разрушенного села. Часть домов уже сгорело дотла (остались лишь кирпичные печные трубы), другие продолжали полыхать желто-черным пламенем.
— Где это? — спросила Дежкина, подсаживаясь поближе к монитору.
— Кавказ. Разве не понятно?
— Я чтобы удостовериться, — сказала Клавдия и в следующий момент замерла, ошарашенно уставившись на экран.
— Гагуев?!
— Он самый, голубчик, — ответил Подколзин. — Сейчас начнется его пресс-конференция. Это штаб кавказских сепаратистов, нас всех доставили туда с завязанными глазами… А предварительно еще заставили раздеться догола.
— Зачем?
— Проверяли, нет ли оружия.
— И обратно ехали с завязанными глазами?
— А как же.
— Страшно было?
— Это сейчас уже понимаешь, что страшно, а тогда. — Михаил с досадой махнул рукой. — Вы смотрите, не отвлекайтесь.
Взгляд Гагуева был тверд и решителен, рыжеватая борода обрамляла его чуть выпуклый волевой подбородок, голову украшала армейская маскировочная панама, через плечи перекинуты пулеметные ленты. В руках лидер кавказских сепаратистов по привычке держал автомат Калашникова со сдвоенными, перемотанными изолентой рожками. Казалось, что он никогда не расставался со своим оружием, даже во сне.
Гагуева что-то неразборчиво и с немецким акцентом спросили за кадром. Он свирепо посмотрел на корреспондента, причмокнул губами, после чего заученно, но с чувством произнес:
— Если я погибну — содрогнется весь мир!
— Иными словами, в городах прогремят взрывы? — предположил тот же голос.
— Вы считаете меня убийцей?
— Многие так считают.
— Это их право. Лично я не считаю себя убийцей. Я солдат. Я воюю за свободу своей нации, своей страны.
— В таком случае поясните ваше заявление.
— А вы сами не понимаете? — иронично изрек Гагуев и почесал щеку о гладкий автоматный ствол. — Кое-кому придется ответить за содеянное зло, ответить за предательство, за ложь, за убийства невинных людей, за…
Тут что-то случилось со звуком, он пропал. Из динамика доносилось лишь тихое похрипывание.
— Каналы западают… — пояснил происшедшее Подколзин. — Кассета старая, я ее давно размагнитить хотел, да все как-то руки не доходили. А вчера я ее чисто для прикола поставил, молодость вспомнить, глядь — а там! Вот-вот! Смотрите в правый угол!
И точно, через пару секунд камера дернулась вправо, и, прежде чем кадр сменился, Подколзин вдавил кнопку «пауза».
Дежкина не верила своим глазам. Это был он…
— Узнали? — возбужденно шепнул Михаил.
Еще бы Клавдии было не узнать человека, который скромненько выглядывал из-за левого плеча Гагуева. «Отпечаток» его лица врезался в память Дежкиной, наверное, до конца ее дней. Да, это был именно тот тип с митинга, который подложил в карман ее плаща обрывок шоколадной обертки с непонятными буквами. Но что все это значит? Какое отношение он имеет к кавказским сепаратистам? И что он делает в Москве? Кто за ним гнался и кому предназначался загадочный текст?
— Что все это значит? — вслух спросила она Подколзина.
— Если бы знать… Я лишь констатировал факт — ниточка вделась в иголочку. — Михаил потянулся за сигаретами, позабыв о реальности очередной облавы пожарников. — А вы как считаете? Простое совпадение или же…
— Это закон подлости, Мишенька, — сказала Клавдия. — Вы были правы, когда говорили, что от меня исходят одни неприятности.
— Но ведь это я пригласил вас на митинг.
— Мишенька, вы случайно не знаете, что такое «Хрюкалона»?
— Что-что? — не понял Подколзин.
— Это я так… — спохватилась Дежкина. — Неважно. Вы завтра свободны? Часиков в одиннадцать утра сможете подъехать в прокуратуру?
— Зачем?
— Будем заводить уголовное дело.
Вторник. 14.22–15.49
— Привет! Давно не виделись!
— Здравствуй.
— Ты что, мне не рада?
— Рада, почему же. Хорошо выглядишь. Впрочем, как всегда.
— Ласточка моя, а знаешь, я по тебе соскучился.
— Да?
— Не веришь? Послушай, как забилось мое сердце.
— Витя, ну хватит, не паясничай. Я действительно рада тебя видеть, чувствую себя превосходно, семья в порядке, муж внимателен и заботлив. О чем еще ты хочешь спросить?
— Про мужа, между прочим, говорить было не обязательно. Удар ниже пояса.
— С каких пор?
— С тех самых. Как увидел сейчас тебя, сразу понял, какой же я был дурак.
— Поздновато понял.
— Лучше поздно, чем никогда.
— Кому лучше?
— Солнышко, давай не будем ссориться. Все равно не удастся. Знаешь, почему? Потому что ты мне очень нравишься.
— Спасибо.
— За что же?
— За то, что не врешь, что любишь. Хорошо, прелюдия закончена. Рассказывай, Витюша, чем обязана визитом.
— А если я просто так заскочил? Если только на тебя посмотреть?
— Умоляю, перестань! — Эти слова Вера выкрикнула. И была в этом крике такая неожиданно пронзительная боль, что Чубаристов и в самом деле умолк.
Сколько себя помнил, он старался избегать подобных сцен, ибо не знал, как себя вести, и ощущал нечто похожее на вину.
Как будто в картонный игрушечный мир врывалось настоящее, неподдельное чувство, и сразу становились видны и нелепы любые уловки и фальшь.
Вера никогда не была ЕГО девушкой. Чубаристов не придал никакого значения той единственной ночи, когда они были вместе. Через неделю, встретив ее на улице, поздоровался как ни в чем не бывало, словно забыл, что они были близки.
Он был удивлен и даже ошарашен, когда через какое-то время узнал, что Вера развелась с мужем и осталась одна, — из-за него, Чубаристова.
Однажды он, столкнувшись с ней нос к носу, попытался обратить в шутку то, что было между ними.
— Я не могу шутить на эту тему, — сказала Вера.
Его ободрило, что в ее голосе не было упрека.
— Верок, жизнь большая, и если из-за каждого приключения разводиться с мужем — мужей не напасешься, — пошутил Чубаристов.
У нее мучительно скривились губы, и он понял, что столкнулся с чем-то неведомым, пугающим, и поспешил удалиться, сославшись на неотложные дела, — попросту сбежал.
С того дня он старательно избегал встреч с нею.
Он знал, что она вновь вышла замуж, потом родила ребенка, но какое-то чувство подсказывало, что прошлое не забыто.
Поэтому в справочный отдел он заглядывал только в исключительных случаях.
Сегодня как раз и был такой, исключительным.
— Верочка, нужна помощь, — перешел на деловой и вместе с тем заговорщицкий тон Чубаристов. — Есть тут у меня четыре мордашки… хорошие мордашки, да только подозрительные. Надо бы их поискать в картотеке, авось какие-нибудь сведения обнаружатся.
Вера пожала плечами, вроде хотела отказать, да не смогла.
— Витя, ты же знаешь — не положено.
— Знаю, Верочка, потому к тебе и пришел. Только ты мне в этой ситуации поможешь.
— Не могу.
— Можешь, — мягко настаивал Чубаристов.
— Нет.
— Да, — он взял ее руку в свои ладони, и она с испугом отдернулась, покраснела, спрятала глаза.
— Не надо, Витя…
— Помоги.
Она стиснула зубы.
— Что за мордашки? — наконец спросила она.
Чубаристов воровато огляделся по сторонам и извлек из внутреннего кармана пиджака фотографию, которую сделал на демонстрации Веня.
— Это — мордашка номер один, — Чубаристов показал на пробирающегося сквозь толпу кавказца, — а эта троица, — он обвел пальцем группу на заднем плане, — остальные.
Вера внимательно рассмотрела снимок.
— Когда тебе нужна информация?
Виктор подался вперед, навалился грудью на стол и, приблизив лицо к лицу Веры, вкрадчиво произнес:
— Сейчас.
— Шутишь.
— Нисколько. Это очень важно!
— Сейчас абсолютно невозможно. Шефа нет, но он может появиться в любую минуту.
— А может и не появиться, — возразил Чубаристов. — Верочка, теряем время. Пока мы тут препираемся, все уже было бы сделано.
Она решилась, поддавшись не столько доводам, сколько ему самому, его присутствию.
— Идем, — сказала она и, не оборачиваясь, направилась к двери с надписью: «ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН».
Это была компьютерная картотека Федеральной службы безопасности.
Чубаристов и сам был удивлен, почему просьба Клавдии — не просьба даже, а так, случайная фраза, впопыхах брошенная в разговоре, — задела его.
Возможно, из подсознания всплыла давно забытая информация, а может, просто интуиция подсказала: иди и ищи.
Как бы то ни было, одно из лиц на Венином снимке вдруг показалось Чубаристову неуловимо знакомым. И, самое смешное, Виктор наверняка не мог сказать, какое именно лицо.
Однако у него существовало твердое правило: если чувствуешь подвох, разбирайся до конца, не откладывая в долгий ящик.
Служба такая: отложишь — и сам можешь сыграть в ящик, причем недолгий.
Поэтому, переступив через нежелание видеть Веру, тем более обращаться к ней за помощью, Виктор навел справки, выяснил, когда ее начальник отлучится на очередное совещание, и с беспечным видом заявился в справочный отдел.
— Боюсь, ничего не получится, — говорила Вера, включая компьютер. — Изображение нечеткое, фигуры в движении… смазанный ракурс. Компьютер может не идентифицировать лица.
— А мы попробуем, — беспечно отозвался Чубаристов, и тон его не вязался с серьезным выражением глаз.
Машина загудела и выпустила из щели сноп света.
Работа началась.
— Что молчишь? Расскажи о себе, — сказала Вера, склонившись над клавиатурой и изредка поглядывая на дисплей.
— Живу полнокровной жизнью, — ответил Чубаристов. Он вглядывался в возникшее на экране укрупненное лицо первого из преследователей.
Тонкие пальцы молодой женщины стремительно побежали по клавишам.
— Редко заглядываешь… Боишься?
— Кого?
— Меня. Или просто избегаешь?
— Что ты, Верочка, разве я могу? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
— Знаю. Потому и говорю.
— Запроси расширенный поиск, — распорядился Чубаристов. Он, конечно, был озабочен, но еще и наигрывал озабоченность. Он теперь тихо злился на Клавдию, которая втянула его в эту авантюру, вынудила идти на поклон в секретный отдел ФСБ.
«Больше — ни за что!..» — мысленно восклицал Виктор, физически ощущая, как медленно тянется каждая секунда.
Вера перестала докучать ему расспросами.
Лицо ее тоже приняло сосредоточенное выражение.
Компьютер сканировал фотоизображения, и первые результаты настораживали.
— Кто эти люди? — не выдержала молчания Вера.
— Хотел бы я это знать…
— Они перешли тебе дорогу?
— Пока нет. И не советовал бы им это делать.
— Пожалуй, и я бы тебе не посоветовала. — Вера откинулась на спинку стула и строго посмотрела в глаза собеседнику. — Они тебе очень нужны?
— Мне нужно знать, что это за компания.
— Я не могу тебе назвать имена этих троих, — она указала пальцем на группу преследователей на заднем плане.
— Не можешь? — переспросил Чубаристов. Кажется, он начал понимать что к чему. — Ты хочешь сказать…
— Да, — коротко кивнула Вера, — это наши сотрудники.
— Все трое?
— Все четверо. Ара Гургенович Карапетян — тоже.
Виктор поглядел на лицо кавказца.
Кто бы мог подумать, что и он — фээсбэшник.
— А что, на Карапетяна не распространяется секретность? — спросил Виктор.
— Теперь — нет. — Вера отключила компьютер и, возвратив Чубаристову фотографию, поднялась с места. — Ара Карапетян погиб в автокатастрофе четыре дня тому назад.
Виктор даже присвистнул от неожиданности.
Интуиция не подвела. Дело-то, оказывается, и впрямь было нешуточное.
Интересно, с чего это наша смирная и тихая Клавдия Васильевна заинтересовалась эфэсбэшными сотрудниками?
Надо бы ее от этого отвадить, а то, не ровен час, вляпается в какую-нибудь историю.
— Ну-с, — сказала Вера, резко оборачиваясь, — теперь, надеюсь, твоя душенька довольна?
— Расцеловал бы тебя, да, боюсь, не позволишь.
— Правильно делаешь, что боишься.
— С меня — коробка конфет. И шоколадка для сына. Кстати, сколько ему?
— Четвертый год.
— На кого похож?
— На отца, — коротко ответила Вера. — Ну, мне пора. Прощай.
Она пожала ему руку и деловой походкой пошла прочь.
Она изо всех сил старалась держать спину прямо.
Она сказала правду: ее подрастающий мальчуган был вылитый отец. Вылитый Виктор Сергеевич Чубаристов.
Вторник. 9.25–14.31
Дежкина воткнула в розетку штепсель кипятильника (пирожки-то она еще прошлым вечером испекла, а сама попробовать до сих пор не удосужилась) и посмотрела на часы. Подколзин опаздывал, что, впрочем, неудивительно. Телевизионщики — народ крайне непунктуальный.
За окном накрапывал мерзкий дождик. Автомобильные покрышки с шумом врезались в холодные лужи. На улице не протолкнуться: полчища суетливых людей снуют туда-сюда, туда-сюда. Куда они спешат? Почему не работают?
Клавдия Васильевна никогда не понимала, каким образом можно, ничего не делая, загребать деньги лопатой, да еще какие деньги! Тут крутишься-вертишься целый день, возвращаешься домой измочаленная, муж ворчит, дети от рук отбились, а в день зарплаты подходишь к окошечку кассы, расписываешься в ведомости и видишь эти смешные цифирки…
А если податься в коммерцию, открыть какую-нибудь фирму и продавать-покупать, продавать-покупать? Все равно что — хоть презервативы вьетнамские, хоть «Педигри Пал» чукотский, лишь бы прибыль шла.
«Так ведь не получится, — мысленно говорила Дежкина. — У кого угодно получится, а у меня — нет. Нынешнему поколению с пеленок вдалбливаются экономические правила, законы рынка, а на чем воспитывалась я? На Павлике Морозове, на равенстве и братстве, на плановом хозяйстве. Это неизлечимо и невытравливаемо…»
Пирожки получились чуточку пресными. Клавдия без всякой охоты пожевала один, остальные оставила друзьям-соратникам, они люди неприхотливые, слопают за милую душу и пальчики оближут.
Дежкина вдруг почувствовала какую-то неловкость, она не привыкла сидеть сложа руки, не привыкла распивать чаи в одиночестве. Надо бы просмотреть материалы других дел, но в голове лихой каруселью постоянно крутятся события последних дней — митинг, давка, наглое похищение, обыск, таинственная записка, странная старуха, разговор с неизвестным в «обменном пункте», нападение на Михаила несуществующих милиционеров, избиение Федора, «Хрюкалона» в кармане плаща и убегающий от погони мужик, тот самый, что сидел рядом с главарем кавказских сепаратистов. Иногда Клавдии Васильевне даже начинало казаться, что эти отдельные эпизоды никак не связываются друг с другом, что это просто цепь несуразных совпадений — в жизни и не такое бывает.
«Что означает бессмысленный набор букв — Хрюкалона? — в который уж раз задавала себе этот вопрос Дежкина. — Похоже на что-то свинское. Действительно, меня преследует сплошное свинство. Но какое отношение к этим домашним животным имеет генерал Гагуев? То, что он — свинья, давно всем понятно, секрета тут нет. И чтобы рассказать об этом людям, совсем не обязательно рисковать собственной жизнью и подбрасывать дурацкие шоколадные обертки, достаточно лишь открыть первую попавшуюся в руки газету. Нет, с Хрюкалоной все гораздо сложнее. Быть может, разгадка совсем проста и прячется где-то близко, но для меня она абсолютно недосягаема. Я не знаю условий игры, я непосвященная…»
Позвонили с вахты, сказали, что какой-то мужчина рвется на прием к Дежкиной, что он якобы забыл дома паспорт. Конечно же это Мишенька. Кто же еще такой рассеянный? Клавдия Васильевна упросила дежурного пропустить Подколзина под ее персональную ответственность.
— Вспомнил, что паспорт на холодильнике остался, только десять минут назад, — едва переступив порог кабинета, начал оправдываться Михаил. — Не возвращаться же, правильно? Я рубашку вчера замочит, а паспорт на холодильник выложил…
— Не сжигайте себя, ничего страшного не произошло, — успокоила его Дежкина. — В уголовном кодексе нет статьи, по которой можно было бы привлечь вас за рассеянность. С кем не бывает.
Клавдия и не предполагала, что она так обрадуется приходу Подколзина. В Михаиле удивительно совмещались истинно русская леность, какая-то милая расхлябанность, наплевательство на все и вся и что-то по-настоящему мужицкое, упрямое, нахрапистое. Он был уверен в самом себе: в своих силах, в своей красоте, в своем профессиональном умении и не скрывал этого. С первой минуты знакомства с телевизионным оператором Дежкина почувствовала, что такие пороки, как зависть и подлость, отсутствуют в нем напрочь. Или это только первые впечатления? Жизнь покажет… Во всяком случае, Клавдия не отказалась бы поближе подружиться с Михаилом, он был ей интересен. Нет, не в том смысле, в каком вы подумали, Боже упаси! Он был ей интересен в чисто человеческом плане.
— Уютно у вас здесь, — сложив руки на коленях, Подколзин осматривался по сторонам. — И пахнет чем-то приятным.
— Жасминовым чаем, — улыбнулась Дежкина, подвигая к нему пакет с пирожками. — Угощайтесь, Мишанчик. Вы же любите, когда есть что-нибудь вкусненькое под рукой.
— И все-таки меня не покидает странное ощущение, будто я арестован и вот-вот окажусь за решеткой, — признался оператор. — Ощущение чего-то неотвратимого, неизбежного. После всех этих книжек и фильмов слово «прокуратура» теперь ассоциируется с ярким светом в глаза, с бесконечными допросами, с решетками, с одиночными камерами, с шизофреничными следователями, с продажными охранниками.
— Здесь нет камер, а решетки на окнах для того, чтобы горы не влезли. — Клавдия Васильевна открыла верхний ящик стола и извлекла из него пустую картонную папку с выразительной надписью на обложке: «ДЕЛО №». — А насчет ощущения, это вы правы. Помню, когда я только сюда пришла, мне тоже слегка не по себе было. Но не прошло и дня, как освоилась.
— А у меня это не получается. — Подколзин надкусил пирожок, и глаза его блаженно закатились. (Еще одна положительная черта — он никогда не скрывает своих эмоций. Нравится — так нравится. Не нравится — так и скажет, без всяких там сю-сю, му-му.)
— Вы здесь не в первый раз? — Дежкина вывела на папке черным фломастером цифру 117.
— Обижаете… На всех предыдущих прокуроров собственной рукой фокус наводил. Кстати, вскоре после этого их обязательно вытуривали.
— Значит, легкая у вас рука. — Клавдия вложила в папку чистый лист бумаги и прихватила его железными скобами. — А Меньшикова случайно снимать не собираетесь в ближайшее время?
— А что, уже пора? Сильно достает?
— Да нет… из всех последних начальников он, пожалуй, самый терпимый.
— Клавдия Васильевна, мне тут одна мыслишка в голову залетела… — Подколзин вольготно развалился в кресле, закинул ногу за ногу и потянулся за сигаретами: — Можно?
— Можно, — разрешила Дежкина и, дернув за веревочку, чуть приоткрыла форточку.
— Так вот, мыслишка офигительная. — Михаил щелкнул зажигалкой, прикурил и с удовольствием затянулся. — А что, если нам сделать документальную ленту о работе простого и скромного следователя городской прокуратуры? Предположим, в течение года день за днем хроникально описывать все события и не давать никаких комментариев, пусть зритель сам во всем разберется и сделает для себя выводы. Интересная ведь штуковина получится, а?
— Вы на что намекаете? — смутилась Клавдия.
— На кого, — поправил ее Подколзин. — На вас конечно же. Я уже и название подходящее придумал; «Госпожа следователь». Так что вы об этом думаете?
— Право, не знаю… Вы, наверное, шутите?
— Я серьезен как никогда! Клавдия Васильевна, вы даже представить себе не можете, какие перспективы откроются перед вами, когда фильм прокатят по всей стране! Вы превратитесь в настоящую «звезду», будете разъезжать по кинофестивалям, получать престижные премии! Ведь женщина-следователь — это нонсенс, это что-то пикантное, щекочущее нервы. Гарантирую, что ни один прокурор не сможет плохого слова вам сказать! Ни Меньшиков, ни любой другой, занявший его место. Вы станете достопримечательностью прокуратуры, к вам будут водить экскурсии!
— Расфантазировались вы, Мишенька. — Дежкина совсем не разделяла оптимистического настроя Подколзина. — Мне кажется, все будет иначе. Я не актриса и не знаю, куда деться от стыда и скованности, когда меня фотографируют. Что уж говорить о кинокамере…
— А вот и ошибаетесь, — возразил оператор. — Сколько раз непрофессионалы вчистую переигрывали дипломированных актеров. Вспомнить хотя бы…
— Да и в работе моей нет ничего интересного, — мягким движением руки прервала его Клавдия. — Нет ни погонь, ни перестрелок, ни перевернутых автомобилей. Сплошная рутина, кипы исписанных страниц, протоколы допросов, подшитые к делу заключения экспертов, справки разные… Скучно это, Мишенька. Безумно скучно. И коллеги будут смеяться, подтрунивать надо мной. А прокурор вообще взбесится.
— Ну вот… Вы сразу начинаете думать о самом худшем, — укоризненно сказал Подколзин. — И откуда у вас такая неуверенность?
— За все долгие годы, что я здесь работаю, мне не доверили ни одного мало-мальски стоящего дела. — Клавдия пыталась заставить себя замолчать, но горькие слова сами вырывались из нее. — Я привыкла быть на вторых, третьих, четвертых ролях. И не хочу прыгать выше головы, это бессмысленно. Думаете, я всегда была такой? После университета я готова была горы свернуть, но жизнь пообломала, поставила на свое место. Сиди, Дежкина, не рыпайся, расследуй кражу нижнего белья у гражданки Сидоровой из тридцать третьей квартиры. Нет-нет, я не жалуюсь на судьбу. Мне очень нравится моя работа, я никогда не смогу бросить ее или найти замену. Просто бывают моменты, когда я немножко жалею, что не родилась мужчиной. Поверьте, мужчинам здесь гораздо легче, они сильны физически, умеют драться, им не нужно изо дня в день доказывать, что они чего-то стоят.
— Сколько вам лет?
Обычно после такого вопроса Дежкина краснела и отшучивалась, но сейчас ответила сразу, не испытав при этом никакой неловкости:
— Сорок два…
— Странно.
— Что вам странно?
— Никогда бы не подумал. Вы смотритесь максимум на тридцать.
— Глупый комплимент.
— Ну хорошо-хорошо, на тридцать два. А вот сознание у вас семидесятилетней старухи — жизнь прожита, не к чему стремиться… позади все самое хорошее и светлое, впереди же — темнота. Меняться нужно, Клавдия Васильевна, совершенствоваться, не останавливаться в развитии, наконец, аутотренингом заниматься.
— Каким еще аутотренингом?
— Объясняю. Просыпаетесь утром и сразу к зеркалу. Смотрите на себя долго и внимательно, мысленно повторяя: «Я самая красивая и талантливая, я самая умная, я лучше всех».
— Вряд ли поможет.
— Обязательно поможет. Вы только один разочек попробуйте.
Дежкина не стала рассказывать Подколзину о том, что минимум дважды в день, залезая под душ, она невольно рассматривает себя со всех сторон в зеркалах, прилепленных Федором на стены, что, сколько бы она ни повторяла магических заклинаний типа «я самая-самая», результат всегда останется нулевым. Стоит только выйти из ванной комнаты и окунуться в повседневные заботы, как она опять начинает ощущать себя маленькой беспомощной серой мышкой.
— Как ваше отчество? — Клавдия склонилась над папкой, и лицо ее сразу приняло деловое и сосредоточенное выражение.
— Борисович. — Подколзин придвинулся вместе с креслом поближе к следовательскому столу. — А может, не надо?
— Надо, Мишенька, — не поднимая глаз, уверенно произнесла Дежкина. — В каком году вы родились?
— В шестьдесят пятом, одиннадцатого сентября. Клавдия Васильевна, это обязательно? — занервничал Подколзин. — У меня работа, постоянные разъезды…
— От вас требуется написать заявление на имя прокурора, — Дежкина положила перед ним листок. — Не бойтесь, вас не затаскают по кабинетам и судам. Заявление — это простая формальность, без него я не имею права открыть уголовное дело.
— Все равно же никого не найдете.
— Но я должна хотя бы попытаться. Лжемилиционеры — единственная зацепочка, за которую можно ухватиться. Узнай я, кто приказал им совершить на вас нападение и…
— Легко сказать, — хмыкнул Подколзин. — Наверняка их уже давным-давно в Москве нет.
— А мы составим фотороботы и разошлем по всей стране. Вы лица хорошо запомнили?
— Еще бы.
— Тогда пишите.
— А что писать-то? У меня, вообще-то, с этим проблемы. В школе за сочинение выше тройки с минусом не получал.
— Про митинг можно не упоминать, — задумавшись на мгновение, сказала Клавдия. — Начните с того самого момента, когда в вашу дверь позвонили…
— Не позвонили, а постучали. Громко.
— Пишите-пишите… Укажите точное время. Не забудьте про милицейскую форму и удостоверения.
— А куда и чем били, тоже указывать? — Подколзин старательно водил шариковой ручкой по бумаге.
— Обязательно.
— А про то, что один из них шепелявил?
— Шепелявил?.. — Дежкина тотчас отчетливо вспомнила голос парня из старенького «Жигуленка», который сидел слева от нее. — Тот тоже шепелявил. Похоже, что мои похитители и ваши налетчики — одни и те же люди.
— Вот и чудненько! — оживился Михаил. — Давайте заведем дело о вашем вероломном похищении, а я пойду домой.
— Нельзя, — покачала головой Клавдия.
— Это еще почему?
— Следователь не имеет права заводить уголовное дело, по которому он сам проходит как потерпевший или даже свидетель.
— Так попросите кого-нибудь из своих коллег.
— Мне не хотелось бы посвящать в свои проблемы посторонних.
— Неужели никому не доверяете? — Михаил понизил голос да шепота.
— Дело не в этом… — не очень уверенно ответила Клавдия.
— Даже этому своему? — Подколзин кивнул на чубаристовский стол. — Сами же говорили, что ближе него…
— Витя слишком загружен, он просто не потянет еще одно дело. И потом, я не об этом.
— Понятненько, — вздохнул оператор. — Значит, мне одному придется отдуваться за нас двоих. Эх, где наша не пропадала? — И он, что-то тихо бормоча себе под нос, застрочил с невероятной быстротой. Видно, его наконец посетило писательское вдохновение.
— Клавочка Васильевна! — В дверном проеме появилась Лина Волконская. Ее взгляд стремительно пробежал по кабинету и замер на пустующем кресле Чубаристова. — А я к вам. Можно?
Бедная Лина. Каждый раз она придумывает что-нибудь, лишь бы скрыть настоящую причину своего появления и прокуратуре.
— Чайку? — подмигнула ей Дежкина.
— Конечно, кто же от вашего чая откажется?
— Познакомься, это товарищ Подколзин, талантливый телевизионный оператор.
— Очень приятно, — Лина сделала что-то вроде реверанса, но руки не протянула.
— Так уж и талантливый… — Михаил с интересом рассматривал медэксперта. — Кстати, мы с нами не знакомы?
— Нет-нет… — ответила Лина.
По правде сказать, она испытывала разочарование, смешанное с неловкостью, и в любой момент готова была по-девчоночьи расплакаться. Вместо Витеньки Чубаристова ей подсовывают какого-то смазливого оператора, и он еще имеет наглость заигрывать с ней.
— И никогда прежде не встречались? — Казалось, еще немного, и ослепительная улыбка навсегда останется на лице Подколзина.
— Не отвлекайтесь, Мишенька, не отвлекайтесь, — Клавдия сильно сжала ладонью его плечо.
— Однозначно, мы где-то встречались! — не успокаивался Подколзин. — У меня прекрасная память на лица! Стоит мне один раз увидеть человека — и все. Щ-щ-щелк! — и на всю жизнь! Ну, признайтесь, Линочка! Где? Не каждый же день приходится встречать таких обворожительных девушек. Я же буду мучиться, пока не вспомню.
— Я, пожалуй, пойду, — сказала Лина. Эти навязчивые знаки внимания раздражали ее, выводили из себя. Не мог ничего пооригинальней придумать, кроме как «мы нигде не встречались?». Тьфу! Банальщина какая!
— И пирожок не попробуешь? — спросила Клавдия.
— Нет, как-нибудь в другой раз, — Лина начала пятиться к двери. — До свидания, Клавдия Васильевна. Простите, если что не так…
— Черт побери, вспомнил! — Подколзин аж подскочил в кресле. — Восемьдесят девятый год! Начало июня, актовый зал Первого медицинского института! Вы были там?
— Была… — растерянно проговорила Лина.
— И я был! — радостно ударил в ладоши Михаил. — Нас тогда со съемочной группой послали на выпускной вечер за репортажем для программы новостей. А вы, Линочка, в студенческом капустнике участвовали, выходили на авансцену в роскошном белом платье и пели «гаудеамус игитур, ювенес дум су-умус», после чего вступал хор, зажигались свечи и тому подобное.
— Точно! — подтвердила Лина. — Я была в белом платье. Я пела. Вам понравилось?
— Ну-у-у-у… как сказать, чтобы не обидеть? — Подколзин скрестил руки на груди и попытался изобразить на своем лице нечто серьезное. — Голосок у вас приятный, но с музыкальным слухом явная проблемка, на полтона не дотягиваете.
— Это правда, — нисколько не обидевшись, согласилась с ним девушка. — Меня же тогда буквально силком на сцену выпихнули и заставили солировать. А я потом весь вечер проплакала от обиды.
Волконская подсела к столу и с жадностью начала уплетать пирожки. Ее больше не раздражал «этот наглый тип», а, наоборот, даже казался ей симпатичным. Во всяком случае, собеседником он был отменным. (Михаил пустился рассказывать смешные истории из телевизионной жизни.) Лина смеялась.
Каждую свою историю оператор начинал одинаково: «Со мной еще один прикольный случай приключился». Если бы Лина только знала, что таких «приколов» было припасено у Подколзина на все случаи жизни.
— Я всегда мечтала быть артисткой, — отхохотавшись после очередного «прикола», сказала Лина. — И даже в массовке однажды снималась. Хотела в театральный поступать. Но родители были против, особенно папаша. Он мечтал, чтобы я стала врачом, людей лечила. Вот, лечу теперь… жмуриков.
— В каком смысле? — не понял Подколзин.
— В прямом. Медицинский эксперт я, понимаете? — Лина тремя глотками осушила стакан, будто в нем было вино, а не остывший чай.
— И в чем же заключается ваша работа?
— Я должна установить причину и время смерти и составить подробный отчет. Я уже точно могу определить, сколько дней труп пролежал, сам ли покойник повесился или же его сначала придушили. Вы, например, знаете, что когда человек заживо сгорает, его тело непроизвольно принимает положение так называемой «боксерской стойки»?
— Как это?
— Линочка, съешь еще пирожок. — Клавдия Васильевна почувствовала, что Волконская постепенно начинает заводиться. Бедняжку всегда заносило, когда речь заходила о ее работе.
— А вот так! — Лина скрючилась на стуле, скорчила ужасную рожицу, левой рукой прикрыла челюсть, а правую вытянула вперед.
— Забавно… — натянуто улыбнулся Михаил. — У вас чертовски интересная работа. Так сказать, расширяет кругозор и закаляет характер.
— Да уж, характер у меня — будь здоров, — с гордостью произнесла Лина. — Не каждый мужик выдержит. Особенно в последнее время, когда мода пошла на всякие извращения. На днях нашли паренька, белобрысого такого мальчишку. Несколько раз пырнули ножом в область сердца, но не в этом суть… Ему еще и веки бритвой срезали, представляете?
— С трудом, — поежился Подколзин.
— А вы представьте, лежит перед вами паренек и глядит на вас вот такими глазищами! — Она растопырила пальцы на обеих руках. — Вот такими, не преувеличиваю.
— Ой, смотрите, снежок пошел. — Дежкина предприняла отвлекающий маневр, стараясь переключить внимание Волконской и Подколзина на погоду. — Надо же, пушистый-пушистый!
— Это идея… — обернувшись к окну, проговорил Михаил. — Почему бы не снять документальный фильм о женщине-медэксперте? Это будет сенсация. День за днем хроникально прослеживать все события…
— Вот так? — шутливо обиделась Клавдия Васильевна. — А как же «Госпожа следователь»?
— Вы — само собой, — спохватился Подколзин. — В конце концов, одно другому не мешает. Линочка, что вы об этом думаете?
— Это шутка? — Волконская переводила изумленный взгляд с Михаила на Дежкину и обратно. — Вы меня решили разыграть?
— Линочка, у вас есть все шансы стать настоящей «звездой»! — затараторил Подколзин. — С вашей внешностью, с вашим обаянием самое место на экране, а не в морге.
— Вы хотите снимать обо мне фильм? — голос Волконской надломился.
— Хочу! Безумно хочу! Но на организацию съемочного процесса понадобится не так мало времени… — Михаил озабоченно почесал в затылке. — Давайте так с вами договоримся: оставьте мне номер своего домашнего телефона, и, как только все выяснится, я с вами немедленно свяжусь.
— Да-да, конечно, — радостно закивала Волконская и размашистым почерком начертила семь цифр на обратной стороне так и не дописанного Михаилом заявления.
Именно в этот торжественный момент в кабинет ввалился Чубаристов. Он был несколько удивлен, что после его появления не последовало обычной (охи-ахи-вздохи) реакции присутствующих, но виду не подал. Все внимание сконцентрировал на себе какой-то незнакомый парень в джинсовой куртке. И даже Лина Волконская, обычно задыхающаяся от чувств при встрече с Виктором, на этот раз лишь наградила его мимолетным взглядом и весьма равнодушным «здрасьте».
— Мордасте, — хмуро ответил Чубаристов и, склонившись к Дежкиной, шепнул ей на ухо: — Поболтать надо…
А Подколзин уже вспоминал очередной «прикол» о мифическом дяде Степе, эдаком собирательном образе всех работников осветительного цеха, который по пьяной лавочке вечно попадал во всякие идиотские ситуации и с блеском из них выкручивался.
Сгибаясь в три погибели и размазывая по щекам слезы, Лина отчаянно хохотала. Чубаристову показалось, что хохотала она чуть громче, чем это было необходимо, и он оценил поведение девушки как начало некой эротической игры, призванной вызвать у Виктора чувство ревности или что-то в этом роде. На самом деле он конечно же ошибался (у Волконской просто было хорошее настроение, ей действительно было весело с Подколзиным), но тем не менее Чубаристов неожиданно почувствовал уязвленность и, не сдержавшись, раскатисто гаркнул:
— Потише можно?
— Можно, только осторожно, — беззлобно парировал Михаил.
Этой, в общем не очень смешной реплики было достаточно, чтобы Лина вновь засмеялась, и Виктор вновь принял этот смех на свой счет.
— Почему в кабинете посторонние? — строго обратился он к Клавдии Васильевне.
— Мишенька не посторонний, — от такого напора Дежкина невольно скуксилась. — Он тот самый оператор с телевидения, про которого я тебе рассказывала, помнишь?
— Накурили тут! — Виктор уже не знал, к чему придраться. — Дышать нечем. Совсем рядом есть специально отведенное место для курения.
— А действительно, пойдемте на лестницу, — предчувствуя нежелательную ссору, предложила Лина.
— Почему нет? — с готовностью откликнулся Михаил.
— Мишенька, вы далеко не уходите! — взмолилась Клавдия. — Нам еще фотороботы составлять.
— Клоун, — именно так Виктор отозвался о Подколзине, когда Лина и Михаил ушли. Впрочем, мысли о поражении на любовном фронте занимали его недолго. Буквально через несколько секунд Чубаристов снова был подтянут, сосредоточен и свеж. — Значит, так… Все, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, ясно?
— Ясно. — Сердце Клавдии Васильевны сжалось в нехорошем предчувствии. — Ты выяснил?
— Да. Эти ребята были специальными агентами и выполняли секретное задание.
— А в чем оно заключалось?
— Повторяю: задание — секретное, мне ничего о нем не известно.
— На кого они работали?
— Не знаю.
— В таком случае с чего ты взял, что они были спецагентами, а не случайными прохожими?
— Я откопал их рожи в картотеке МВД.