Среда. 16.45–18.12
Жила-была лиса. Любила она греться на солнышке на уютной зеленой полянке, но очень не любила, когда в эти моменты рядом появлялся кто-то еще.
Всех гнала лиса прочь от своей полянки.
Вот такая она была вредная.
И вот однажды лежит лиса на солнышке, потягивается от удовольствия — и вдруг видит, что рядом из кустов чей-то хвост выглядывает.
«Это еще что такое? — подумала лиса. — Кто посмел забрести на мою полянку и греться рядышком со мной на моем солнышке?»
Вслух же она сказала:
— Ну-ка уходи прочь, кто бы ты ни был, а то хуже будет!
А хвост как лежал, так и лежит себе.
Разозлилась тогда лиса, прямо белая стала от злости и как ухватит зубами этот хвост!
И тут же взвыла от боли.
Хвост-то оказался ее собственный.
Эту немудреную сказку читала детям на ночь перед сном Клавдия, когда они еще были маленькими. Сначала Максиму, а потом, через несколько лет и Ленке.
Ленка очень смеялась над злоключениями вредной лисы, прямо-таки покатывалась от хохота, и Клавдия смеялась вместе с ней.
Мораль сказки: глупость сама себя наказывает.
После разговора с Чубаристовым Дежкина отчего-то вспомнила про лису, ухватившую себя за хвост.
Теперь, выходит, этой лисой была она сама.
Таинственная четверка из толпы на демонстрации оказалась из одного с нею ведомства.
Да-а, за то, что следователь открыла дело на собственных коллег, начальство по головке не погладит.
Клавдия представила себе пухлое лицо Меньшикова, покрывающееся густой краской, и его узкие от гнева глазки.
«Вы соображаете, что делаете, — скажет горпрокурор с улыбкой, напоминающей оскал, — что вы себе позволяете, в конце концов? Я вынужден принять меры!»
Конечно, ее ожидают серьезные неприятности.
Есть обвиняемые, но нет сколько-нибудь убедительного компромата.
Есть дело, но нет состава преступления.
Сплошные догадки и ничем не подкрепленные версии.
Обвинить сослуживцев в том, что носились друг за другом на демонстрации оппозиционных сил… Или же в том, что средь бела дня устроили ей обыск, натянув на голову мешок? (Кстати, надо еще доказать, что это их рук дело.) Или в том, что арендовали на вечер помещение общества вакцинации домашних животных «Дружок» и потребовали какой-то загадочный ключ…
Как ни поверни, ерунда получается.
Клавдия в досаде закусила губу и принялась перечитывать показания оператора Подколзина.
За этим занятием и застал ее Игорь Порогин.
Он был в новеньком, с иголочки черном костюме, накрахмаленной белоснежной рубашке и сиял, как майское солнышко.
— Здрасьте, Клавдия Васильевна! — бодро воскликнул он с порога, затем с размаху уселся на стул и закинул ногу за ногу. — Как наши дела-делишки?
Дежкина удивленно поглядела на бывшего помощника.
— Что стряслось, Игорек? У тебя сегодня именины?
— Лучше, Клавдия Васильевна, лучше! Берите выше! Именины каждый год случаются, а такое, как у меня теперь, раз в сто лет.
— Вот как? — Дежкина отложила в сторону листок с показаниями Подколзина и приготовилась слушать.
— Ах, Клавдия Васильевна, вы даже не представляете, как все здорово складывается, — ликовал Порогин. От избытка чувств он вскочил с места, прошелся крест-накрест по кабинету, а затем вновь плюхнулся на жалобно скрипнувший стул. — Кажется, меня повысят в должности… и в звании. Сам Меньшиков намекнул!
— Вот как?
— Ладно, не буду вас томить. Помните, я на днях рассказывал об одном пацанчике… дворнике… который в квартире оружейный склад устроил?
— Ганиев, кажется, — кивнула Дежкина, — как же, помню.
— Так вот, нашел я на него, голубчика, управу. Это будет самое громкое дело последнего времени. Мне уже и корреспондент из газеты звонил — по наводке Анатолия Ивановича, между прочим.
— Корреспондент? — удивилась Клавдия. — Меньшиков рекомендовал тебя корреспонденту?
Игорь потупил глаза и заулыбался, изображая смущение, однако лицо его против воли торжествовало.
— Завтра приедет фотограф, будет для статьи снимок делать, — сообщил он.
— Ого, я вижу, ты у нас становишься знаменитостью. В добрый путь! Только как же тебе удалось взять его с поличным, этого Ганиева? Ты же говорил, что с точки зрения закона там не подкопаться…
— Фирма веников не вяжет! — гордо откликнулся Порогин. — Я этого пацанчика, как теленка, вокруг пальца обвел. У меня теперь в деле и свидетельские показания понятых, и фотоматериалы, и пистолет с его отпечатками пальцев. Все, как в лучших домах Лондона!
— Что-то я не понимаю, — нахмурилась Клавдия. В интонациях ее воспитанника прозвучала какая-то новая, нехорошая нота. — Ты же говорил, что он осторожничал, держал свой арсенал в разобранном виде…
— Верно. Но я его умыл.
— Каким же образом?
— Что вы, Клавдия Васильевна, — засмеялся Игорь, — я такую штуку провернул… Сам не ожидал, что получится. Я его взял да напоил.
— В смысле?
— В самом прямом. Пол-литра водки, душевный разговор — и рыбка в сети.
— Он что, признался? — спросила Дежкина.
— Признается, куда денется. Под тяжестью улик, так сказать. Пока что заливает про какого-то Александра Александровича, который и есть хозяин оружия. Но мы эти байки знаем.
— Стоп-стоп, — остановила его Клавдия. — Если он не признался, ты его не поймал. И при чем тут поллитровка?
— А вот при чем, — разоткровенничался Игорь. — У меня все заранее распланировано было. Опербригада, понятые… Я к этому Ганиеву будто бы на огонек заскочил: посидеть, погуторить на разные темы. И накачал его так, что бедняга ни бе ни ме не мог произнести. Тут-то мы его и сцапали.
— А основания?
— Понимаете, Клавдия Васильевна… в том-то и фокус. Не знал я, на чем его подловить. Ну не было зацепок, хоть убейся, — развел руками Порогин. — А мне Виктор Сергеевич прошлый раз сказал: «Если нет зацепок, сумей подставить… а там, глядишь, и зацепки отыщутся!»
— Так ты… — начала Дежкина и осеклась.
— Да. Представьте себе — да! Я сам собрал пистолет и вручил его Ганиеву. А в этот момент — помятые, фотосъемка… Короче, попался дружок как миленький.
— Что ж, — Клавдия поднялась и начала рыться в тумбочке. Она выудила на свет Божий пустую банку, звякнула кипятильником, а стакан вдруг с размаху швырнула на пол.
Порогин так и подпрыгнул от неожиданности.
Никогда он еще не видел на добродушном лице Дежкиной такого гневного выражения.
— Что ж! — крикнула… нет, скорее прорычала следователь, надвигаясь на растерявшегося воспитанника. — Выкрутился из сложного положения? Значит, теперь герой? Значит, интервью будешь раздавать и фотографироваться, да? — Она побелела от ярости, зрачки сузились. — Как же ты мог, Игорь? Как ты посмел явиться ко мне и рассказывать все это?! Как посмел так поступить?! Разве этому я тебя учила?
— Но, Клавдия Васильевна… — растерялся Игорь, — я думал…
— Ты думал! О чем же ты думал, интересно знать? О том, какое повышение тебе светит?
— Зачем вы так? — обиженно сказал Игорь. — Я же старался. В конце концов, мне сам Чубаристов…
— Почему же ты, мой друг, учишься на самых плохих примерах? — перебила его Клавдия. — Виктор Сергеевич сам никогда так… Он сначала убеждается в своей правоте.
— Я тоже буду прав, — заявил Игорь.
— Вот и доказывай свою правоту, но законными методами. Понимаешь — ЗАКОННЫМИ!
Она села на свое место и спрятала лицо в ладонях.
— Боже мой, — сокрушенно качала она головой, — что же это делается? Ты же такой молодой… вся жизнь впереди. Зачем начинать ее с подлости?
— Ну, знаете ли, — вспыхнул Игорь, — я вас, конечно, уважаю, Клавдия Васильевна, но вы все-таки подбирайте выражения.
— Да подбираю я, — не зло, а даже как-то жалостливо произнесла Дежкина. — Подлость она и есть подлость. Это я виновата, надо было тебя не профессиональным хитростям учить, а совестливости. Или этому нельзя научиться? Совесть или есть в человеке, или ее нет. В общем, зря я на тебя так обрушилась. Просто очень хочется, чтобы ученики не повторяли наших ошибок. А ты ведь мой ученик, верно?
— Спрашиваете! — растроганно отвечал Порогин. — Вы же знаете, как я к вам отношусь.
И покраснел, но на этот раз по другой причине.
— Расскажи-ка подробнее, — попросила Клавдия, — что там у тебя случилось. Может, вместе сможем разобраться.
Игорь послушно пересказал известные ему обстоятельства дела Мамурджана Ганиева.
Несколько минут Дежкина сидела молча.
— Интересно, — прервала она молчание, — что значит это упоминание про Александра Александровича? Ты наводил об этом человеке справки?
— Я бы не стал принимать всерьез подобные байки, — откликнулся Игорь. — Вы же знаете, эта публика готова что угодно выдумать, лишь бы выйти сухой из воды.
— И все-таки, — настаивала Дежкина, — Александр Александрович изначально настолько условная фигура, что это настораживает. Видишь ли, если б твоему подопечному действительно надо было вешать тебе лапшу на уши, он бы сочинил что-нибудь поубедительнее.
— Другой, может, и сочинил бы, — ответил Порогин, — только не Ганиев. Он, знаете, из породы тугодумов.
— Вот как? Откуда же у него столько оружия? Если он, как ты говоришь, туго соображает, то как ухитрился скопить в доме оружейный арсенал? Ведь нужны связи, изворотливость, хитрость, наглость, наконец, чтобы провернуть подобное дело. Но ведь у Ганиева эти качества отсутствуют?
Игорь пожал плечами, с трудом скрывая недовольство.
Послушать Дежкину, то его версия, казавшаяся такой убедительной, и гроша ломаного не стоит.
— А если он придуривается? Ваньку валяет? — спросил Игорь.
— Вряд ли, — усомнилась Дежкина. — Если бы он ваньку валял, то не он, а ты бы пьяным с понятыми фотографировался. Что-то здесь не то…
Она вновь поднялась с места и стала осторожно собирать осколки разбитого стакана.
Расстроенный Порогин наблюдал за ее размеренными движениями.
— Что же мне делать? — наконец произнес он.
— Поработать с фактами. С фактами, а не с твоим представлением о них, — уточнила Клавдия. — Из того, что ты мне сейчас сообщил, картина не складывается. Так, какие-то обрывки…
— Что же мне делать?! — еще раз спросил Игорь.
— Во-первых, отказаться от интервью. И от фотографирования тоже. Успеется еще. Во-вторых, — уже строже произнесла Дежкина, — пообщайся с задержанным, постарайся установить с ним контакт. Думаю, он сможет тебе кое-что нужное сообщить. И, кстати, не настраивай себя на то, что он обязательно будет хитрить. Хотя и на веру все не принимай. Анализируй. Третье: попытайся раскрутить версию с этим загадочным Александром Александровичем…
Она не договорила.
Резкий телефонный звонок заставил обоих вздрогнуть.
Клавдия взяла трубку.
— Алло, следователь прокуратуры Дежкина слу… Да. Да, Федя, — лицо ее выражало растерянность и даже испуг. — Сейчас? Ты с ума сошел, я же на работе. Что случилось? Не кричи на меня, объясни спокойно. Глупости, никто не будет нас подслушивать… Ну говори же! ЧТО?! — Дежкина вдруг стала белее мела. — Когда?! Да… да… Выезжаю.
Она бросила трубку так, что едва не расколола корпус аппарата.
Порогин в замешательстве наблюдал, как она стремительно натягивает на себя пальто и запихивает в сумку бумаги со стола.
— Ничего плохого, надеюсь? — тихонько спросил он.
— Плохого? — Клавдия приостановилась и уставилась на Порогина, будто не поняла, о чем ее спрашивают, потом резко ответила: — Нет, плохого ничего. Случилось ужасное. Ленка пропала. Ее… похитили!
Среда. 19.31–21.49
«Я дурею, — с какой-то даже радостью думал Чубаристов, — я просто схожу с ума. Сперма в голову ударила. Юноша… Вертер долбаный…»
Водитель, грубоватый парень, лихач, матерившийся по всякому поводу, молчал. Он чувствовал, что шеф не в духе. Честно говоря, материться он не любил. И лихачить тоже. Руки потом дрожали. Но он знал точно — Чубаристову это нравится, вот и тужился изо всех сил.
— Коль, — буркнул Чубаристов, — здесь сверни.
— Не домой, Виктор Сергеевич?
— Нет.
— К курве своей?
Николай уже знал этот маршрут, хотя ездил по нему не так уж часто.
— К ней.
— Крепко за яйца схватила, а?
— Крепко, Коля, ох как крепко.
Чубаристов ехал к вдове. Ее мужа он когда-то подвел под расстрел. Еще до перестройки. Тот был теневик — «хищение в особо крупных размерах». А вдова вдруг сама захотела увидеться с мужниным палачом в, так сказать, неслужебной обстановке.
И пошло-поехало…
Чубаристов ненавидел эту женщину. И жить без нее не мог. С самого начала она поставила между ними какую-то странную непроницаемую стену. Чубаристов не мог одолеть эту стену. Так когда-то, очень давно, его разделяла такая же стена с детьми американских дипломатов. Это была школьная ограда. Он заглядывал через нее — дети праздновали, кажется, Рождество. Елка сказочная, Санта Клаус, расфуфыренные детки. Он смотрел, как веселятся эти сытые буржуиновы дети, и страшно завидовал им, и ненавидел всеми своими мальчишескими силенками.
Потом какая-то черная девочка подошла к забору и дала ему конфету. От радости он чуть не расплакался.
— Спасибо, сенкью, — лепетал Витенька Чубаристов, выдавая весь запас школьных знаний английского. — Сенкью, герл.
Красивая негритяночка внимательно смотрела на него, а потом вдруг повернулась к остальным детям и что-то крикнула.
К ограде тут же подлетели взрослые и стали кричать на мальчика по-русски:
— Уходи! Не надо так делать! Ты плохой мальчик.
На шум прибежал наш милиционер, за шиворот отволок Витеньку в какую-то подворотню и дал ему там крепкого пинка под зад.
— Не лезь, куда не следовает, — сказал он. — Не хер тебе тут.
Когда Витя выбрался из подворотни, негритянка все еще стояла у ограды и снова протягивала ему конфетку.
— Сука! — сказал ей Витя.
Так же он думал каждый раз, когда уходил от вдовы.
— На сегодня свободен? — спросил Коля, когда машина остановилась у подъезда.
— Валяй.
— Ну, Виктор Сергеевич, хорошо вам по…аться! — раскатисто заржал водитель.
Вдова открыла сразу. Посмотрела на Чубаристова как на обузу. Так смотрят на занудных агитаторов, которые когда-то являлись перед выборами.
— Чего пришел? — спросила грубовато.
— Войти можно?
— Все равно вломишься — власть, — сказала она, пропуская его в прихожую. — Так чего пришел?
«А действительно, чего? — спросил сам себя Чубаристов. — Неужели из-за…»
Додумывать было стыдно. Чубаристову самому не верилось, что пришел он сюда из-за Лины.
Когда-то, почти год назад, он переспал с Линой. Всего раз. Впрочем, этого было достаточно. Романы Чубаристова с женщинами всегда были коротки. Редко-редко он спал с ними дважды. На следующий день не вспоминал. Большинство женщин после близости с ним какое-то время преследовали его, канючили, плакались, но он грубил им, и они отставали. Лина не плакалась. И он не забыл о ней.
В редкие минуты ипохондрии Чубаристов любил думать о том, что, когда состарится, когда никому уже будет не нужен, он позовет Лину. И будет с ней счастлив до конца дней.
Он догадывался, что это из-за него Лина вышла замуж за Клавдиного соседа Илью, очкарика и хиляка. Клавдия их сосватала. Догадывался, что из-за него, из-за Чубаристова, Лина все-таки с Ильей развелась.
Но ему было на это в высшей степени наплевать. Так ему казалось до сегодняшнего дня.
А сегодня…
— У меня мало времени, — сказала хозяйка, усаживаясь на диван.
— На работу пошла? — спросил Чубаристов.
Он никогда не интересовался, на что живет вдова. Подозревал, что муженек кое-что оставил ей.
— Я с работы и не уходила.
— Странно…
Эта мысль не приходила Виктору в голову. Да и не могла прийти. Когда бы он ни приехал к вдове, она была дома.
— Слушай, Порфирий Петрович, ты явился меня за тунеядство арестовывать? Не получится. Во-первых, не уверена, что в уголовном кодексе осталась такая статья, во-вторых, трахаться с тобой — это тяжкий труд, а в-третьих, ты мне надоел, Малюта Скуратов…
Никогда у Чубаристова не появлялось желания ударить эту женщину. Она могла издеваться над ним самым изощренным образом — он терпел. Да что там! Он даже радовался, ловил за ее издевками скрытое неравнодушие к себе. На лице у него появлялась заискивающая улыбочка, и он сам подставлялся под удары.
— Малюта Скуратов? — не понял он.
— Ах да, прости. Этого в милицейском ликбезе не проходят. Это для вас слишком сложно. Ну хоть про Берию слышал?
— Я не Берия.
— Извини опять. Я тебе польстила. Ты — хуже.
Чубаристов хохотнул. Это было нервное. Ему все казалось, что сейчас из-за ограды появятся взрослые люди и скажут: «Уходи! Ты плохой мальчик».
А потом милиционер даст пинка.
Виктор боялся вдовы.
И ждал. Он знал, что, вылив на него ушат тонких и грубых издевательств, вдова смолкнет. И тогда настанет страшный и желанный момент. Власть незаметно перейдет к нему — да какая!
— Слушай, а тебя мать в детстве долго сама мыла?
— Почему? — опять не понял Чубаристов.
— Ты какой-то немужественный. Это случается с мальчиками, которые растут без отцов. Знаешь, мать лет до семнадцати моет его в ванне. У него уже все волосами поросло, ему стыдно, но ведь матери не откажешь…
Чубаристов застыл. Она почти угадала. Мать мыла его, правда, не до семнадцати, но уж до четырнадцати — точно. Ванна наполнялась водой на одну помывку. «Титан» приходилось топить дровами. Экономили. После матери и двух сестер наступала очередь Виктора. Он лез в остывшую, мутноватую, с клочьями серой пены воду, и тут входила мать…
— Не надо, — сказал Чубаристов тихо. — Мать не трогай.
— Я не мать, а тебя, — улыбнулась вдова. — Скажи честно, тебе сначала было стыдно, а потом мучительно нравилось, да?
— Не надо.
— А что так? Стыдно? Тебе стыдно?! — обрадовалась вдова. — Витенька, — «сладким» голосом передразнивала она его мать, — тебе не надо стесняться мамочку. Я же тебя родила, я все твои писечки-попочки видела…
Чубаристов встал.
«Так тебе и надо, придурок, так тебе и надо!» — подумал он.
— Витенька, а ты писечку свою не трогаешь? Никогда этого не делай, ручки отсохнут. Ну, ударь, ударь…
Виктор шагнул к ней. Она не отпрянула. Она улыбнулась.
«Ах, вот как мы сегодня? — мелькнуло горячечно. — Мы сегодня так?!»
Он схватил ее за волосы и запрокинул лицо.
Она не сопротивлялась. Он пригнул ее голову вниз, прижал к своей промежности. Она со стоном вздохнула, расцепила руками молнию и впилась губами в его плоть.
Перемена власти произошла моментально.
Теперь уже он был властителем. Жестоким и изощренным. А она со сладостными стонами исполняла любые его, даже самые отвратительные прихоти.
Его фантазия вдруг начала работать в каком-то неведомом извращенном поле. А она, словно проникая в его мысли, опережала эти фантазии.
Бурное начало сменилось длительным, томительно-жутким продолжением. Она начала мастурбировать, показывая ему бесстыдно, как это делается, раскрываясь вся.
— Смотри, — поворачивала его голову к зеркалу, — смотри…
Это был красный морок. Это был черный туман.
Чубаристов ударил ее. Ударил сильно.
Но она только завыла от наслаждения.
— Еще! Еще!
И впилась зубами в его тело.
Когда волна накрыла его с головой, он решил, что сейчас умрет. Сердце остановилось. Он открывал рот, а вдохнуть не мог. Потом свалился на пол и забился в конвульсиях. Кажется, она тоже билась и что-то кричала.
Потом в ушах был звон, словно рядом взорвалась шутиха.
— Закроешь дверь за собой, — сказала она, скрываясь в ванной.
Он на кисельных ногах доплелся до двери. Сердцебиение еще не восстановилось, дыхание было судорожным, но мысль была четкой:
«У-у! Сука…»
Среда. 21.10–22.31
Они влетели в подъезд, едва не сбив с ног соседского пацана, волокущего на спине велосипед. Велосипедный звонок жалобно звякнул, ударившись о стену.
Бабулька, стерегущая входящих на своем балконе, не успела и рта раскрыть.
Запыхавшийся Порогин мчался следом за Дежкиной, сжимая в руке ее сумку, и едва-едва поспевал.
Он и не подозревал, что наставница умеет так хорошо бегать.
Пять минут назад они поймали такси, точнее сказать, остановили его грудью — Дежкина вылетела на проезжую часть и встала как вкопанная перед несущейся на нее машиной — водитель едва успел затормозить.
Пока он орал, брызгая слюной и в ярости сжимая пудовые кулаки, Клавдия плюхнулась на заднее сиденье и назвала адрес.
У нее был такой вид, что матерый шоферюга осекся, машина взревела и помчалась на красный свет.
Игорь с замиранием сердца следил за светофорами, а на поворотах цеплялся за дверную ручку.
Наконец, взвизгнув тормозами, такси затормозило у подъезда, и Дежкина, не глядя высыпав в ладонь водителя деньги из кошелька, вывалилась из машины.
Дверь квартиры открыл Федор Иванович.
Он поглядел на Клавдию как очумелый и выпалил:
— Ну, что?!
И Клавдия эти же слова в тон ему:
— Ну, что?!
Они уставились друг на друга, одновременно осознав, что никаких новостей нет и задавать вопросы бессмысленно.
Клавдия привалилась к дверному косяку, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги.
Игорь Порогин топтался на лестничной площадке, не решаясь войти.
— Здравствуйте, Федор Иванович, — робко произнес он.
Дежкин не сразу узнал Порогина, потом кивнул и поплелся в глубину квартиры.
Игорь осторожно взял Клавдию под локоть и усадил на стульчик в прихожей.
— Воды, — попросила Дежкина.
На висках ее блестели мелкие капельки пота.
Игорь метнулся в кухню и до краев наполнил граненый стакан.
Клавдия пила огромными глотками, захлебываясь и роняя капли на воротник.
Порогин придерживал стакан в ее трясущихся руках.
— Почему ты молчишь? — отчаянно крикнула она в пространство, отдавая стакан Игорю. — Федя, почему ты молчишь?!
— А что прикажешь говорить? — донеслось из спальни.
— Сейчас же подойди ко мне!
— Не ори на меня, — послышалось шарканье шлепанцев, и в коридоре показался Дежкин.
Игорь только теперь разглядел, что лицо его было сплошь покрыто кровоподтеками, а лоб рассекала длинная рваная царапина.
— Кто это вас, Федор Иванович? — не удержался от вопроса Порогин.
— А ты у жены моей спроси, ей лучше меня известно…
Клавдия громко всхлипнула.
— Господи, что же это, — прошептала она, — не одно, так другое… Федя, объясни же наконец. Кто звонил, когда?
Супруг насупился, недружелюбно поглядев на Игоря.
— А при нем можно?
— В каком смысле? — удивилась Клавдия. — Это же Игорь, мы работаем вместе… Ты что, не узнал?
— Узнал. — Федор Иванович громко шмыгнул носом и сообщил: — Они сказали, чтоб ни одной живой душе об этом не говорили. Мол, хуже будет.
Порогин растерянно глядел на них, не зная, как быть.
— Федя, перестань, — отмахнулась Дежкина. — Игорь — свой человек, у меня от него секретов нет. Ну не томи же! Объясни наконец, что произошло.
— Что-что… — окрысился муж. — Позвонили по телефону…
— Когда?
— Полтора часа назад. Я ничего не понял. Какой-то голос… Кажется, мужской.
— Кажется? — взвилась Дежкина. — Ты что, женский голос от мужского отличить не можешь?
— Не ори на меня! — в свою очередь завопил Федор Иванович. — Я спал… меня разбудили. В первую минуту я спросонья ничего не мог понять.
— Что тебе сказали?
— Сказали, что Ленка похищена. Заявлять в милицию бессмысленно. Сказали, что, если хотим увидеть дочь в живых, должны поторопиться.
— Им нужны деньги?
— Я тоже так подумал. Они рассмеялись. Передай, сказали, жене, чтобы вернула ключ.
— Ключ? — упавшим голосом переспросила Клавдия.
— Да, ключ… Опять этот ключ, — сказал Дежкин. — Что это значит, в конце концов? Ты чего натворила? Мало тебе, что меня отметелили, так теперь дочь подставляешь?
Клавдия ссутулившись сидела на стульчике в прихожей.
— Я не понимаю, — бормотала она, — я ничегошеньки не понимаю…
— А тут и понимать нечего! — стал опять распаляться муж. — Отдай, что взяла, и баста!
— Я же говорила тебе: ни у кого я ничего не брала.
— Ерунда! — не поверил Федор Иванович. — За невинным человеком никто охотиться не станет. Я не знаю, с кем ты там связалась, но объясни, пожалуйста, с какой такой радости все это терпеть? Сначала мне всю физиономию разукрасили, зуб сломали, теперь черед ребенка пришел! Вона, что на дворе делается — газеты почитай! И крадут детей, и убивают почем зря…
— Да, киднеппинг — страшная штука, — решил вставить свое слово Порогин и тут же напоролся на мрачный взгляд Дежкина.
— Киднеппинг! — заорал Федор. — Что вы все норовите всякую мразь покрасивее обозвать? Киллер! Рэкетир! Гады они, паскуды — вот кто!
Игорь не стал спорить и обратился к Клавдии:
— Клавдия Васильевна, что же это такое? Неужели как-то связано с работой?
— Не знаю, — простонала она.
— Подумайте, — подсказывал Порогин, — что за дела вы теперь ведете… кто мог бы угрожать?
— Про порнографию на телевидении, — сообщила Дежкина. — Но там нет никаких ключей…
— Хватит мне мозги пудрить! — опять взвился Федор Иванович. — Порнографией она занялась, видите ли. Ты бы лучше о семье подумала! Не для того я дочь рожал, чтобы на нее какие-то негодяи рот разевали.
— Ты рожал? — возмутилась Дежкина. — Нет, вы только послушайте — он рожал! А я где была?
— Тьфу! — плюнул Федор Иванович. — Свяжись с бабой — сам бабой станешь. Ты мне мозги не пудри, ты мне прямо скажи: что еще за ключ ты умыкнула и когда собираешься его отдать?
Клавдия умоляюще поглядела на Порогина, будто взывала к его помощи.
— Федор Иванович, вы же видите… это бессмысленный разговор, — попытался вступиться за Клавдию Игорь. — Как вам говорят, так оно и есть на самом деле.
— Не влезай в чужую семейную жизнь, — отрубил Дежкин. — Заведи себе жену, ее и защищай.
— Федя — укоряюще воскликнула Клавдия.
— А что — Федя? Что — Федя? — Хозяина дома понесло. — Всю жизнь как на угольях сижу. Мне эти твои приключения вот где! — он ударил ребром ладони по шее. — С первого дня одни неприятности.
Порогин страдал, слушая его.
— Давайте лучше решать, что делать, — робко предложил он.
— Да? — агрессивно подхватил Дежкин. — Мне это тоже очень интересно бы узнать — что делать?
В этот момент в замочной скважине заскрежетал ключ, и все трое как по команде повернули головы.
— Лена! — выкрикнула Клавдия и осеклась.
На пороге стоял Максим.
В руках он держал огромную коробку с тортом.
— Предки! — завопил он. — Целуйте меня и поздравляйте! Бизнес процветает! Сегодня я заработал, мамочка, твою пятилетнюю зарплату. Алле? — надулся он, не дождавшись восторженной реакции. — Вы что, не рады за сына?
Родители молчали.
— С вами всегда так — только собой заняты. Будто ни меня, ни Ленки в природе не существует.
Закрыв лицо руками, Клавдия зарыдала.
Максим опешил и едва не выронил торт.
— Э, ма, ты чего? — пробормотал он, склоняясь над матерью. — Я пошутил, слышишь? Пап, — обернулся он к отцу, — что с ней случилось?
— С ней — ничего, — ответил Федор Иванович, — а вот Ленку украли!
— То есть как украли? — не поверил Максим. — Она что, чемодан или шлепанцы, чтобы ее красть?
Дежкин-старший побагровел.
— Не мели ерунду. Надоели уже шуточки твои. Сказано — украли!
— Ничего себе, — поразился Максим. — А зачем?
— У матери спроси.
Клавдия зарыдала пуще прежнего.
— Может, все-таки стоит сообщить в милицию, — неуверенно проговорил Игорь.
— Вот заведешь своих детей, тогда и сообщай, — порекомендовал Федор Иванович.
В этот момент прозвенел короткий и отрывистый телефонный звонок.
Все замерли. Наступила мертвая тишина, просверливаемая этим тревожным звонком.
— Я возьму трубку, — сказал Максим.
— Нет! — крикнула Клавдия. — Нет! Я сама.
Она медленно направилась к телефону.
— Слушаю.
— Клавдия Васильевна? — незнакомый голос. Даже сразу не понять, мужской или женский. Что-то среднее, неживое, металлическое.
Клавдия вспомнила невидимого собеседника за оконцем обменного пункта.
У него тоже был такой же мрачный и невыразительный голос.
— Да, это я. Кто говорит?
— Вы должны были бы узнать меня.
— Не узнаю. Представьтесь, пожалуйста.
— В этом нет необходимости. Ваша дочь у нас. Надеюсь, вам уже передали условия?
— Кто это говорит? Какие условия? — Клавдия ощутила, как ее пробирает дрожь.
— Не валяйте дурака. Дело слишком серьезное. Мы уже не раз советовали вам не тянуть. Не вынуждайте нас идти на крайние меры.
— Что вы имеете в виду? — Клавдия тянула время, хотя теперь и сама не понимала зачем. Словно бы лишняя минута разговора могла что-то изменить.
Она слабо надеялась, что собеседник случайно выдаст себя, хотя и понимала, что имеет дело с умным и хитрым противником.
Рассчитывать на промашку с его стороны по меньшей мере было наивно.
— Вы поймете меня, если хотите увидеть свою дочь живой и невредимой. Необходимо, чтобы поняли…
— Я не верю вам, — вдруг выпалила Дежкина.
— Клавдия Васильевна, не заставляйте убеждать вас опытным путем. Верните ключ — и все будет в порядке.
— Почему я должна вам верить?
— Потому что другого выхода вы сами себе не оставили.
Несколько мгновений Клавдия медлила.
Ключ Неужели все происходит из-за какого-то дурацкого слова ХРЮКАЛОНА?
Что ж это за слово такое, если в ход идут избиения, похищения и даже угрозы физической расправы?
«Боже мой! — она побледнела от неожиданной мысли. — Ведь Ленка наверняка помнит надпись на бумажке. Если она ненароком сообщит это слово похитителям, как они поведут себя? Не решат ли, что разумнее убрать лишнего свидетеля?»
Спокойнее. Клавдия выпрямилась и постаралась придать голосу уверенность.
— Может, вы блефуете? Откуда мне знать, кто вы и что у вас на уме. Может, вы только говорите, что дочь у вас, а на самом деле…
В трубке послышался короткий смешок.
— Видимо, вы действительно не понимаете, с кем решили потягаться. Что ж, пусть девочка сама объяснит вам, что к чему…
Возникла пауза. Клавдии показалось, что их разъединили, и в отчаянье она повторила в трубку дежурное «алло». Это продолжалось довольно долго.
— Мама! — внезапно услыхала она далекий родной голос.
У нее подкосились ноги, и, если бы не Игорь, Дежкина наверняка свалилась бы на пол.
— Доченька, с тобой все в порядке?
— Да, мамочка…
— Не беспокойся, скоро мы будем вместе.
— Мамочка, забери меня отсюда!
Клавдия дрожащей рукой прижимала трубку к уху.
Федор Иванович подскочил к жене вплотную и попытался услышать голос дочки.
— Это она? — лихорадочно шептал он. — Это Ленка?
Клавдия кивнула и как можно спокойнее сказала в трубку:
— Хорошо, Леночка. Послушай меня… Главное, не волнуйся и ничего никому не говори. Молчи, веди себя, как тебе велят, и все будет в порядке. За мой распоротый плащ я больше не сержусь и не хрюкаю, — сказала она совершенно идиотскую фразу, но на обдумывание не было времени, — слышишь, я не хрюкаю. Ты меня поняла? — Она попыталась воспроизвести одну из своих домашних интонаций, которая ничего не сказала бы постороннему, но дочь поняла бы многое.
Она боялась теперь только одного: мембрана телефона исказит ее голос и послание останется нерасшифрованным.
С замиранием сердца она ждала ответа.
— Да, мамочка, — произнесла дочь.
Клавдия счастливо выдохнула:
— Ну и слава Богу!
Лена поняла. Поняла!
Она ничего не скажет своим похитителям. Будет держаться, насколько это возможно.
— Будь умницей, а мы сделаем все, что надо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
— Передай привет Пучкову.
— Кому? — удивилась Дежкина.
— Вовке Пучкову. Он… — мембрана щелкнула, вероятно, произошло переключение аппаратов.
— Алло, Клавдия Васильевна? — вновь раздался в трубке металлический голос. — Надеюсь, ваши последние сомнения развеяны?
— Да.
— В таком случае мы ждем от вас действий, иначе начнем действовать сами.
— Хорошо, — сказала Клавдия. — Я поняла вас.
— Советую поторопиться, иначе…
— Ясно.
— До свидания.
Зазвучали короткие гудки.
— Вот что, — произнесла Дежкина, оборачиваясь к сыну. На лице ее уже было сосредоточенное и решительное выражение, — вот что, Максим. Садись-ка ты за свой компьютер, запускай какие угодно программы, делай что хочешь, но расшифруй, что может означать слово ХРЮКАЛОНА. Это последний шанс для твоей сестры… И для всех нас.
Среда. 7.15–22.31
Все началось еще накануне вечером, когда Лена вытащила из материнской шкатулки шпильку для волос и поковыряла ею в будильнике.
Это странное действие имело вполне конкретное объяснение.
В семье Дежкиных издавна было заведено, что дети поднимаются утром самостоятельно, без всяких родительских понуканий.
— Ваши предки вставали с петухами, — авторитетно заявлял Федор Иванович, гордившийся своими деревенскими корнями, — значит, и вам не зазорно по звонку будильника подниматься. Кто рано встает, тому Бог дает.
Он не поленился, купил и сыну и дочери по будильнику, которые вместо звона издавали нечто похожее на петушиное кукареканье.
— Спасибо, домик с кукушкой над головой не повесил, — усмехнулась Лена, а Максим лишь руками развел: мол, что делать, видно, судьба такая, надо терпеть.
Впрочем, нет худа без добра.
Не сразу, но очень скоро Лена поняла, что побудка по будильнику имеет массу неоспоримых «достоинств».
Во-первых, часы, да еще отечественного производства, склонны останавливаться в самый неожиданный момент.
Во-вторых, они могут немилосердно отставать.
В-третьих, механизм кукареканья поддается корректировке в выгодную для хозяина сторону (Лене, как правило, было выгодно, чтобы он молчал).
Это давало право:
а) опаздывать на школьную зарядку;
б) просыпать контрольные по химии;
в) увиливать от мокрой уборки классных комнат.
И множество других, ничуть не менее полезных прав.
Итак, накануне Лена, понаблюдав за происходящим в доме и уяснив, что предкам не до нее, решила воспользоваться моментом и не пойти в школу.
На то были серьезные, уважительные (по крайней мере, по мнению Лены) причины.
Математичка, вздорная тетка с пучком редких волос на затылке, носившая за вредность и длинный нос кличку Крыса, не далее как позавчера обещала показать Лене, где раки зимуют. Она поймала ученицу Дежкину за чтением внеклассной литературы («Поэма о страстном чувстве прекрасной девственницы, любви и коварном предательстве» знаменитой, судя по аннотации, дамской писательницы Джоанны Бредсфорд) и посулила при следующей встрече погонять Лену по всем пройденным за последний месяц разделам учебника.
А так как Лена весь последний месяц познавала исключительно страстные чувства в переложении мисс Бредсфорд, то и знания у нее были соответственные.
— Ты только послушай, — говорила Лена Ларисе Шевелевой, соседке по парте, круглолицей девушке с роскошной косой, — Лорка, ты послушай только, как здорово написано: «Она была нагая, как русалка, и только-только вышла из ванной, когда вошел Сирилл. Она хотела было прикрыться, но полотенце осталось в душе. Она поглядела на него отчаянно и беззащитно, будто молила о пощаде. Но в выражении лица молодого красавца сквозила решимость, а ноздри раздувались от желания, как у норовистого жеребца. Он быстрым движением скинул с себя ставшие ненужными потертые джинсы и сделал шаг навстречу. Мишель почувствовала, как жаркий румянец выступает на ее щеках. Теперь он был наг, как и она сама. Мускулистое стройное мужское тело против воли приковывало ее взор, заставляя опускаться взглядом все ниже, от груди к плоскому животу, а затем вниз по узкой дорожке волос. «Не надо…» — прошептала Мишель, молитвенно вскинув слабые кисти рук. Не произнося ни слова, он наклонился и влажными губами тронул нежно розовеющую мочку ее девичьего ушка. От этого бережного прикосновения все ее существо затрепетало, будто крылья прекрасной бабочки. «Не надо», — повторила Мишель, понимая, что выбор сделан и она уже ничего не сможет предотвратить, да и не хочет. Сирилл властно сжал сильными и нежными руками ее упругую, созревшую для любви грудь с затвердевшими коричневыми сосками, а затем, склонившись, поцеловал ложбинку между грудей и медленно двинулся губами вниз… и еще ниже… и еще… Мишель издала невольный вскрик, погрузив тонкие длинные пальцы в его густые черные кудри. Он делал стыдное и восхитительное. Горячим ласковым языком он раздвинул ее трепещущую плоть и вошел в глубину, в самую ее сущность, и волна наслаждения с головой захлестнула несчастную девственницу»… Вот это любовь, представляешь… Живут же люди!
— О-оо! — простонала Шевелева, совершенно потрясенная услышанным.
— «Сирилл сжимал в объятиях ее гибкое тонкое тело, — продолжала Лена, — скользил ладонями по округлым и бархатистым на ощупь, будто два спелых полушария персика, ягодицам, и уже не удивление, а только острое и ненасытное желание вызвал в Мишель огромный, неукротимо вздымающийся к животу мужской орган молодого любовника, сильный и гордый, совершенный, будто бог…»
У Шевелевой, в избытке обладающей образночувственным мышлением, участилось дыхание и непроизвольно стали закатываться глаза.
— «Поцелуй меня… и его, — просил Сирилл, и Мишель не ощущала более стыда и скованности. Ее алый рот потянулся к…»
— Чем вы там занимаетесь, позвольте поинтересоваться, — в самый неподходящий момент прозвучал над головой писклявый голос математички. Несчастная Лариска так и подпрыгнула от неожиданности. — Дежкина, выйди вон из класса, а Шевелеву я попрошу к доске…
Раскрасневшиеся, в полуобморочном состоянии подружки поднялись и на подкашивающихся ногах отправились выполнять распоряжение Крысы.
Итак, «Поэма о страстном чувстве…» Джоанны Бредсфорд оставалась недочитанной, и Лена решила посвятить ей целый день.
Как уже было сказано, она поковыряла шпилькой в будильнике и одной ей известным способом удушила петушиное кукареканье на корню. При этом она старательно завела часы, перевела стрелку будильника, словом, обставила свой будущий прогул надлежащим образом.
Все произошло согласно плану.
В семь пятнадцать утра будильник лишь жалобно квакнул и смолк. Перевернувшись на другой бок, Лена устроилась поудобнее и с чистой совестью стала досматривать цветной сон, где действовал стройный загорелый Сирилл. Безнадежно влюбленная в него дурнушка Бетти носила косу (точь-в-точь как Лорка Шевелева), а красавица Мишель разительным образом походила на Лену.
В тот самый момент, когда юноша бережно положил свою прекрасную возлюбленную на теплую гальку у самой кромки моря и под шорох волн принялся стягивать с нее влажный купальник, раздался сердитый стук швабры и кашель Федора Ивановича.
Чудесный сон был разбит вдребезги.
Недовольная, Лена потянулась на кровати и бросила невинный взгляд на часы.
— Ой, — воскликнула она, изобразив на лице испуг и растерянность, — какой ужас, папочка! Я опоздала в школу!
— Ценное наблюдение, — сурово произнес Федор Иванович, — опять проспала. Вот расскажу все матери, она тебе покажет…
Дочь надула губы и сложила брови домиком.
— Не надо, папочка, — ласково попросила она. — Я же не виновата… это все твой будильник. Говорила же тебе, он плохо работает.
— Я его уже трижды в мастерскую носил.
— Ну и что, что носил? А он все равно не звонит. Вот ты слышал звонок? Нет? А меня ругаешь. — Она выскользнула из постели и по-кошачьи прижалась щекой к отцовскому плечу. — Я больше не буду, честное слово. Только ты маме не говори, ладно?
Федор Иванович пробурчал что-то под нос и, стуча шваброй, направился на кухню.
Он знал за собой эту слабость — дочь он втайне любил больше, чем сына, потому что она была младше, потому что могла приласкаться, а еще совсем недавно, в детстве, свернуться калачиком у него на коленях, — и старался скрыть это.
Впрочем, от проницательной Лены трудно было утаить хоть что-нибудь.
— Может, хоть на последний урок сходишь? — крикнул он из кухни.
— Ой, папочка… у нас последние два урока — труд, мы там салфетки вяжем. А я и так умею. Давай лучше вместе побудем, мы так редко бываем вдвоем, — пропела Лена.
Все это было чистейшей воды неправдой.
Во-первых, последними уроками в расписании стояли биология и алгебра.
Во-вторых, вязать салфетки Лена не умела и втайне завидовала тому, как ловко это получается у Лорки Шевелевой.
В-третьих, она вовсе не собиралась скучать день-деньской с любимым папочкой.
Вчера она прослышала, что в двух кварталах от дома открылось уютное молодежное кафе и взрослые интересные мальчики-бармены бесплатно угощают пирожными и коктейлем понравившихся девочек.
Лена намеревалась проверить эту информацию, но, конечно, не сию же минуту.
— Иди завтракать, — распорядился Федор Иванович деланно сердитым тоном, и дочь поняла, что план ее удался вполне: школьный день пропущен, и мама ничего об этом не узнает.
— Ты прелесть, папочка! — промурлыкала Лена и, улыбнувшись, отправилась чистить зубы и умываться.
На завтрак Дежкин приготовил свое фирменное блюдо, незаменимое во всех случаях жизни: яичницу со шкварками.
Для дочери, правда, он всегда добавлял тертый сыр сулугуни, свежую помидорку и поджаренные хлебцы. Яичница получалась — пальчики оближешь.
Лена учуяла запах яичницы еще из коридора и обреченно вздохнула: любимый папочка мог бы хоть изредка разнообразить домашнее меню.
Вслух же она ничего не сказала и с лучезарным видом принялась уплетать завтрак.
Федор Иванович глядел и радовался.
— Могу поджарить еще, — предложил он от всей души, когда Лена все съела.
— Уф-ф-ф, я наелась. Очень сытно и вкусно.
Дежкин понял вежливый отказ как еще один комплимент его кулинарным талантам и в отличном настроении уселся читать свежую прессу.
Лена же, закрывшись в комнате и натянув на произведение Джоанны Бредсфорд обложку учебника по истории, окунулась в пучину неземных страстей.
Из грез ее вырвал телефонный звонок.
— Алле? — кокетливо произнесла Лена, стараясь подражать интонации прекрасной девственницы Мишель.
— Ленка, ты дома? — Это была Шевелева.
— Ага, — Лена сладко потянулась. — Как дела в школе?
— Крыса пару влепила, — пожаловалась подружка. — Хотела тебя вызвать, а так как тебя не было, вызвала меня.
— Не расстраивайся по пустякам, — посоветовала Лена. — Чем будешь заниматься?
— А ты?
— Книжку читаю.
— А-а, — завистливо протянула Шевелева. — Тебя, между прочим, кое-кто спрашивал.
— Кто еще?
— Угадай.
— Борька из десятого «а»?
— Не-а.
— Руслан?
— Не-а.
— Ладно, Лорка, не знаю…
— Ни за что не угадаешь! Пучок!
— Кто? — поразилась Лена.
— Представь себе…
Пучок, он же Вовка Пучков, был местным красавчиком, и притом считал себя взрослым. У Вовки всегда водились деньжата, и он дружил с самыми красивыми девчонками.
Они рассказывали, что Вовка умеет отлично целоваться, и это создавало ему в глазах Лены и Ларисы ореол героя-любовника.
Мало того, по большому секрету взрослые девочки сообщали, что Вовка горазд и на кое-что еще.
«Но вам еще рановато об этом знать», — снисходительно прибавляли они.
Воображение рисовало перед Леной захватывающие любовные картины.
Но могла ли она представить, что взрослый Вовка внезапно проявит к ней интерес.
— И что же он хотел? — небрежно полюбопытствовала Лена.
— Сказал, что вам надо встретиться. Кажется, ты ему нравишься, — стараясь не выдать жгучей зависти, сообщила Шевелева.
— Вот еще. А когда встретиться?
— Сегодня. Через час.
— Еще чего! Никуда я не пойду, — сказала Ленка.
— И правильно, он такой, знаешь, он… — обрадованно затараторила подруга.
Но Ленка перебила ее:
— А что он еще сказал?
— Что хочет с тобой погулять…
— Да? Ишь какой!
— Правильно, Ленка, ну их, придурков этих…
— Или пойти? — как бы не услышала подругу Ленка. — Чего он еще сказал?
— Что будет ждать у подъезда… — обреченно произнесла Лариса.
— У подъезда? — ужаснулась Лена. Она тут же вообразила себе реакцию бабульки с балкона второго этажа. — Я не могу у подъезда.
— Так что… пойти предупредить его, что ты не выйдешь? — с надеждой выпалила Шевелева.
— Нет, — отрезала Лена. — Я сама разберусь. Ну ладно, пока. Я тебе потом позвоню.
— Но только сразу! — взмолилась подруга.
— Посмотрим, — по-королевски произнесла Лена и положила трубку.
Тут ее величавую плавность как метлой смело. Она подпрыгнула и лихорадочно принялась готовиться к предстоящей встрече.
Накрутила пряди волос на бигуди, особенное внимание уделив челке. Маминым черным карандашом нарисовала глаза и брови, а ресницы покрыла синеватой тушью — так эффектнее.
За десять минут до назначенного часа она с независимым видом вышла на крыльцо и беззаботно направилась вдоль дома.
Бабулька со своего поста зорко глядела ей вслед.
Свернув за угол, Лена огляделась по сторонам и нырнула в кусты.
Отсюда ей было хорошо видно, что происходит вокруг, но никто не заметил бы ее.
Вовка, если, конечно, он действительно надумал встретиться у подъезда, обязательно пройдет этой дорогой, и Лена сможет его окликнуть.
Так оно и случилось.
— Здорово! — сказал Вовка Пучков, поглядев на нее исподлобья немигающим взглядом своих больших красивых глаз. От этого взгляда таяли сердца и не такие, как Ленкино.
— Приветик, — небрежно откликнулась Лена, чувствуя себя очень взрослой и интересной.
— Ты, что ль, Ленка Дежкина?
— Я, — она дернула плечиком и отвернулась.
— А я как раз к тебе иду, — сказал Вовка.
— Ко мне? — как бы удивилась она.
— Ага.
— Зачем еще?
— Да вот… я тут подумал: может, погуляем?
— Мне эта идея не кажется очень уместной, — жеманно произнесла Лена. Она подцепила эту светскую интонацию в каком-то американском фильме.
— Не хочешь? — удивился Пучков, который не привык, чтобы ему отказывали.
— Почему же? — испугалась Лена: а вдруг он обидится и уйдет.
— Тогда пошли, — улыбнулся кавалер.
Лене очень хотелось взять его под руку, но она подумала, что правильней бы это сделать ему.
Поэтому она ограничилась тем, что сорвала с куста ветку с поздними тускло-оранжевыми листьями и сморщенными коричневыми ягодками и помахивала ею на ходу.
Она очень жалела, что ее не видят в этот момент девчонки из класса, и прежде всего Шевелева. Сдохла бы от зависти.
— Ты на «чертовом колесе» каталась? — чуть свысока поинтересовался ухажер.
— В парке Горького? Не-a. Что я там потеряла?
— А в кино? — не знал, как продолжить беседу, Вовка.
— В кино теперь только дети ходят, которым делать нечего.
— А ты, значит, не ребенок? — усмехнулся Пучков.
Лена поглядела на него, старательно приподняв бровь, — эту гримасу она тоже подглядела в каком-то фильме и долго репетировала потом перед зеркалом.
Вздернутая бровь пришлась теперь как нельзя кстати.
— Конечно, я не ребенок, — сказала Лена. — А ты что, сомневаешься?
Вовка поглядел на часы и озабоченно произнес:
— Я сомневаюсь? Нет. Ты мне давно понравилась.
«Ну вот, начинается! — с замиранием сердца подумала Лена. — А если целоваться полезет?»
От этой мысли у нее закружилась голова.
— Говорят, у нас тут за углом бар открыли… очень симпатичный, — покачивая веткой, заявила она, стараясь сохранить независимый вид, — там кабинки закрытые… уютно, говорят.
Пучков, казалось, пропустил эту информацию мимо ушей.
— Ты слышишь, Вова? — Лена заглянула ему в лицо. — Я говорю: может, в бар пойдем, а то что-то холодно.
В закрытых кабинках, девчонки рассказывали, удобно целоваться, не боясь, что кто-нибудь помешает.
— В бар? — рассеянно переспросил Пучков. — Можно. Только я приятеля жду, он вот-вот должен подойти. По делу…
— По какому делу?
— Много будешь знать, скоро состаришься, — усмехнулся Вовка.
Лене не терпелось затеять светскую беседу, и, так как образовалась пауза, она решила заполнить ее изысканным разговором.
— Вова, а правда, что ты машину умеешь водить? — поинтересовалась она.
— Ну…
— А «мерс» — тоже можешь?
— «Мерседес» разве не машина? — снисходительно буркнул кавалер.
Лена мечтательно закатила глаза.
— Вот я, когда вырасту, только на «мерседесе» ездить буду. Никаких троллейбусов! Надо жить шикарно, а не как эти… «совки». У моей мамаши на уме одни авоськи, продукты и работа. Как будто больше ничего нет на белом свете.
— Это ты дело, старуха, говоришь, — кивнул Пучков. — Когда купишь «мерс», зови меня, я тебя с ветерком прокачу.
Лена поняла последнюю фразу как залог любви и преданности и расплылась в счастливой улыбке.
— Где же твой дружок? — спросила она. — Опаздывает?
— Он такой, — отвечал ухажер, оглядываясь по сторонам.
Лена увидела, что к ним, перебежав проезжую часть дороги, направляется сутулый и весьма помятый субъект с лицом-грушей и маленькими глазками.
— Ты Пучок? — поинтересовался он, сплюнув на обочину.
— Ну я, — а ты кто такой?
— А я от Сереги. Ты его ждешь?
— Ну.
— Он не сможет прийти. Передал, чтобы я тебе все сам сказал. Косуха у меня. Деньги вперед.
— Черная? — прищурившись, спросил Пучков.
— Черная, — подтвердил субъект, — кожаная. Супер-пупер, высший класс.
— Сколько?
— Договоримся.
— У меня денег нет с собой, — выпалил Пучков.
— А уж это не моя печаль. Будут бабки — будет куртка. Только гляди, пацан, я долго ждать не могу. Не хочешь, я любому корешу ее спихну, и он мне еще спасибо скажет.
— Слушай, Лен, — озабоченно обернулся к спутнице Вова, — тут клевое дело подворачивается, косуху себе по дешевке купить собираюсь. Короче, надо за деньгами сбегать.
— Куда? — растерялась Лена.
— Да не тебе. Я сам… Мигом обернусь. А ты пока постой тут с этим корешем и обязательно меня дождись. В бар пойдем. Идет?
— Идет, — пожала плечами Лена.
Вовка подмигнул субъекту и был таков.
Лена переминалась с ноги на ногу, от нечего делать тоскливо озираясь по сторонам и не зная, как себя вести в такой ситуации. Наверное, думала она, для взрослых подобное — обычное дело, и, стало быть, держаться надо соответственно.
— Ты чего, его подружка? — с кислой улыбкой поинтересовался субъект.
— Да, — кивнула Лена. — А что?
— Ничего. Может, мы ему сюрприз сделаем?
— Какой?
— А вот какой, — оживился субъект. — Мы сейчас быстренько ко мне слетаем и курточку прихватим. Он с бабками прибежит — а косуха уже тут как тут, его дожидается.
Лена замялась.
С одной стороны, ее всегда учили, что нельзя заговаривать с незнакомцами и тем более идти с ними неизвестно куда.
С другой же стороны, этот человек — знакомый Вовки и, стало быть, ничего дурного сделать ей не может.
Если ему доверяет Вовка, то должна доверять и она.
И, самое главное, Лене очень хотелось сделать Вовке приятное. Можно себе представить, как он обрадуется, когда увидит желанную косуху в ее руках.
Короче говоря, она пошла следом за потертым субъектом.
— Здесь рядышком, — суетился провожатый, — пять минут ходьбы… и остановочку на метро.
— На метро? — неприятно поразилась Лена.
— Всего одна остановочка… Не боись, подружка!
Они миновали турникет и стали спускаться вниз по эскалатору.
Субъект то и дело оборачивался и улыбался Лене хитренькой улыбочкой, обнажая неровный ряд мелких потемневших зубов.
Поэтому, вероятно, он и прозевал появление у подножия эскалатора высокого тучного милиционера с сердитым морщинистым лицом.
— Ну-ка, Вася, — поманил его пальцем милиционер, — подойди сюда.
— Вы мне? — фальшиво удивился провожатый.
— Тебе, тебе, — подтвердил офицер милиции не предвещающим ничего хорошего тоном. — И подружку свою прихвати, не забудь.
— Я его не знаю, — попыталась возразить Лена, но милиционер кивнул: мол, все вы так говорите — и жестом приказал: следуйте за мной. — Мы случайно познакомились, — бормотала Лена, пока милиционер вел их к неприметной дверце в глубине зала. — Я его вообще первый раз вижу!..
Это было совсем некстати. События принимали какой-то идиотский оборот — пошла на свидание, а попала в милицию. Ленка умоляюще поглядывала на тяжелый, бритый затылок стража порядка. Милиционер возвышался над толпой будто утес.
Затылок его не реагировал на Ленкины взгляды.
«Ничего, — приободрила себя Ленка, — в милиции разберутся. В крайнем случае, позвоню маме…»
В конце концов они оказались в небольшой комнате с плакатами по стенам, живописующими опасность ядерной угрозы. Там были и советы, как спасаться при ядерном ударе.
Милиционер указал Лене на стул в дальнем углу, а субъекту приказал войти в другую, смежную комнату.
— Гражданин начальник, — заискивающе твердил Ленкин провожатый, — вы нас с кем-то перепутали. Мы законопослушные граждане, никого не обижаем, честное слово.
— Иди-иди, — с ухмылкой произнес милиционер и довольно-таки невежливо подтолкнул задержанного в нужном направлении.
Субъект обреченно вздохнул и исчез за дверью в сопровождении грозного конвоира.
Лена осталась одна.
Она растерянно оглядывалась по сторонам и ощущала себя крохотной мышкой, ненароком очутившейся в стеклянной банке. Воля — вот она, рядом, за стеклом, — а не сбежишь.
«Нет, маме звонить не стоит — шум подымет такой!»
Напротив висела картинка, на которой двое — темноволосый юноша и хорошенькая русая девушка — в обнимку бежали от вспучивающегося на горизонте атомного взрыва.
«Боже мой, — с тоской подумала Лена, — а ведь Вовка Пучков наверняка уже ждет меня на прежнем месте и не может взять в толк, куда я подевалась».
Вместо того чтобы потягивать коктейль в полутьме уютного бара, изображая из себя светскую львицу, она сидит где-то под землей на фоне инструкций по гражданской обороне.
Глупо.
Внезапно дверь — не та, за которой скрылись милиционер и Ленкин спутник, а входная — распахнулась, и на пороге возникла полная тетка с метлой в руках, в оранжевой жилетке.
Она удивленно воззрилась на Лену и выпалила:
— Батюшки, а ты кто такая будешь?
— Я — Лена Дежкина, — растерявшись, отвечала девочка.
— Что ты здесь делаешь, Лена Дежкина?
— Меня сюда привели… милиционер.
— Зачем?
— Не знаю.
Тетка поглядела на затворенную дверь и громким шепотом произнесла:
— Беги-ка ты отсюда, девонька. Делать тебе тут нечего. Беги от беды подальше…
— То есть как — беги? — удивилась Лена. — А разве можно?
— Все можно, если осторожно. Идем, я тебя выведу… А то сейчас начнут тебя пытать, протоколы составлять, родителей вызывать…
Напуганная нарисованной теткой перспективой (вызов родителей, пожалуй, пострашнее ядерной войны будет), Лена поднялась со стула и на цыпочках двинулась к выходу.
В этот момент ручка закрытой двери повернулась и дверь стала отворяться.
Лена испугалась.
Тогда тетка без лишних слов схватила ее за рукав и вытолкнула наружу.
Держа перед собой метлу, тетка неслась по платформе метро, расталкивая пассажиров и волоча за собой Лену.
Обернувшись, Лена заметила, что суровый милиционер быстрым шагом движется за ними следом, но не видит их, а только пытается высмотреть в толпе.
Тетка тоже увидела преследователя.
— Дело капут, — оценила она ситуацию и, прикрыв собой девочку, стала толкать ее к эскалатору.
До спасительной лестницы оставались каких-нибудь десять метров, когда словно из-под земли вынырнул еще один страж порядка.
Его форменная фуражка вспыхнула багровым околышем, будто сигнал опасности.
— Наплодились тут, — процедила сквозь зубы тетка, давая задний ход. — Ну, что будем делать?
— Не знаю, — пробормотала Лена, явственно ощущая, как у нее леденеют кисти рук. Все это было похоже на дикий сон, но только не такой красивый, как утром.
Она обернулась — и встретилась взглядом с суровым милиционером. Он прищурился и решительно направился к ней сквозь людской поток.
— Ой, мамочки! — прошептала Лена. К глазам сами собой подступили слезы. Вот-вот — и она расплачется.
— Давай сюда! — тетка толкнула ее в боковой проход.
Не осознавая, что делает, Лена повиновалась.
Она услышала за спиной резкий милицейский свисток, и он словно пришпорил ее.
Тетка неслась по узкой дорожке, отгороженной от темного пустого пространства ветхой решеткой. Под ногами гулко грохотало — пол, как видимо, был сложен из металлических ребристых плит, подвешенных на неизвестно какой высоте.
Внезапно темноту прорезал резкий сноп света, вокруг все затряслось, и — Лена не сразу поняла, что происходит, и едва не задохнулась от ужаса — мимо, обдав волной холодного воздуха, пронесся, лязгая металлом, на полном ходу поезд метро.
Лена ухватилась за решетку и остановилась как вкопанная. Пусть — милиция, протоколы, допросы, пусть — разбирательство с родителями… Только не этот страх.
Она слышала приближающийся шум погони, голоса переговаривавшихся меж собой милиционеров.
— Сюда, — крикнула тетка и вновь рукой направила Лену в какое-то ответвление от прохода, низкое и тесное, будто звериный лаз.
Делать было нечего, — Лена покорно побрела в кромешную темноту.
Внезапно она услыхала, что звук собственных шагов изменился.
Она не успела понять, что к чему, когда за спиной у нее вдруг с шумом захлопнулись двери. Вспыхнул свет. И Лена обнаружила, что стоит в одиночестве в вагоне метро, причем вагон этот, набирая скорость и стуча на стыках рельсов, мчится в неизвестном направлении.
Сквозь заднее стекло был виден убегающий вдаль тоннель, редкие мелькающие фонари, казалось, находились внутри гигантского червя.
Лена обреченно опустилась на сиденье и, положив руки на колени, стала ждать.
Голова гудела.
Ей почему-то вспомнилось, что она обещала купить хлеб к обеду, наверное, мама рассердится. А еще она вспомнила красивые глаза Вовки Пучкова: должно быть, он тоже разозлится, хотя она ни в чем не виновата. Наверное, станет искать, пойдет к Лариске Шевелевой, а та — паразитка — начнет с ним заигрывать с места в карьер…
Вот всегда так: если назначит свидание стоящий пацан, обязательно что-нибудь плохое да произойдет, и никакого тебе свидания…
На какое-то время она забыла о том, что в результате странных случайностей оказалась в весьма непонятной и, быть может, опасной ситуации.
Ведь прекрасной девственнице Мишель тоже угрожала изнасилованием банда пахнущих потом и кислым пивом подонков, но, во-первых, девственница успела кастрировать их спрятанным в волосах электроножом, а, во-вторых, на помощь подоспел Сирилл, и они тут же занялись любовью.
Так как электроножа у Лены не было, оставалось уповать на помощь Вовки Пучкова.
В конце концов, это было бы очень романтично, если бы Вовка ее спас — девчонки из класса позеленели бы от зависти.
Придя к такому выводу, Лена приободрилась и стала ждать, чем закончится подземное путешествие.
Вагон, между тем, несся все дальше и дальше и, казалось, вовсе не собирался делать остановку. Очень странно — обычно перегоны между станциями метро бывают куда короче.
Тусклые огни, освещавшие тоннель, уносились вдаль, дорога изгибалась, уходила ниже, а затем словно бы подымалась в гору — это видно было через заднее стекло вагона.
Наконец Лена услыхала, что перестук колес становится реже.
Вагон останавливался.
За окном блеснул свет и открылся небольшой перрон — совершенно пустой и абсолютно не похожий на те, какие привыкла видеть Лена в вестибюлях метро.
Пол был устлан цветной плиткой, под потолком горели лампы дневного света, забранные в решетчатые колпаки, а в дальнем углу стоял в кадке старый разлапистый фикус.
Двери вагона отворились, и Лене не осталось ничего другого, как выйти на платформу.
Она вздрогнула, когда вагон тронулся и исчез в темном тоннеле, помаячив на прощанье красным огоньком.
Она стояла в одиночестве на пустой платформе и растерянно оглядывалась по сторонам.
Эта станция метро была ей совсем незнакома.
Пожалуй, долго придется Вовке Пучкову искать свою прекрасную девственницу, с искренним вздохом подумала Лена.
— Иди за мной! — вдруг услыхала она скрипучий голос и вскрикнула от неожиданности.
За спиной у нее стояло странное морщинистое существо с носом-кнопкой, короткими ручками и массивными, непропорционально крупными плечами.
Это была карлица — эдакий ребенок с лицом старушки.
— Здрасьте, — пробормотала Лена, которую с детства учили здороваться со старшими.
Карлица хмыкнула и на толстеньких ножках засеменила в глубь помещения. Лена поплелась за нею.
Они свернули в какой-то полутемный коридор, затем спустились по лесенке с сырыми ступенями вниз и пошли вдоль глухой стены с редкими, плотно прикрытыми дверьми.
— Где это мы? — как бы из простого любопытства поинтересовалась Лена.
— Где-где! На трубе! — ворчливо отозвалась карлица, и Лена сочла за благо не продолжать разговор.
Они двигались долго, плутали в переплетениях коридоров и в ведущих в никуда лестницах. Лене чудилось, что они заблудились и уже никогда отсюда не выберутся.
В тот момент, когда она собиралась вновь нарушить молчание и спросить, сколько им еще блуждать в подземном лабиринте, за ее спиной с лязгом распахнулась дверь и чьи-то сильные руки впихнули ее в темное и сырое помещение.
— Эй! — только и успела возмущенно крикнуть девочка, как дверь захлопнулась.
Много ли, мало ли прошло времени, Лена не знала.
Она сидела на каком-то топчане в кромешной темноте и для поддержания духа напевала под нос песенку про шляпу, которая упала на пол.
Внезапно она услыхала приближающиеся шаги, загремели засовы и узкая полоса света упала из коридора на пол ее темницы.
— Подойди к двери, — распорядился низкий мужской голос. — Встань у порога.
Жмурясь от света, Лена приблизилась к выходу.
— Будь паинькой, — произнес голос, — и не делай глупостей, тебе же будет хуже. И остальным тоже.
Она увидала протянутую ей телефонную трубку.
— Говори.
— А что говорить? — спросила девочка, приблизив ухо к трубке, и в этот момент услыхала короткое слово «алло». Она узнала бы это «алло» из тысячи, а может, и миллиона других таких же.
— Мама! — отчаянно закричала она, позабыв про всю свою напускную взрослость, про желание быть похожей на красивую Мишель и мечтая только об одном, как ей поскорее очутиться в материнских теплых объятиях.
— Доченька, с тобой все в порядке? — прозвучал далекий голос, в котором слышалась тревога.
— Да, мамочка… — заплакала Лена.
— Не беспокойся, скоро мы будем вместе…
— Мамочка, забери меня отсюда! — крикнула дочь.
— Хорошо, Леночка. Послушай меня…
Лена уловила знакомую интонацию в голосе матери и приготовилась. Она знала, что сейчас услышит нечто очень важное.
— Да? — по-взрослому спросила она.
— Главное, не волнуйся и ничего никому не говори… — раздельно произнес мамин голос на другом конце провода. — Молчи, веди себя, как тебе велят, и все будет в порядке. За мой распоротый плащ я больше не сержусь и не хрюкаю… слышишь, я не хрюкаю. Ты меня поняла?
Лена нахмурилась.
Ей на что-то намекали — но на что?
Бывало ли раньше, чтобы мама просто так, за здорово живешь сообщала, что она не хрюкает? Ничего себе дела…
И тут Лену осенило.
Распоротый плащ… хрюканье… — ХРЮКАЛОНА!
Конечно, мама пытается сказать ей, что она должна молчать и ни при каких обстоятельствах не произносить это идиотское слово.
Вот тебе и ХРЮКАЛОНА, если из-за этого слова людей средь бела дня запирают в подземелье.
— Ты меня поняла?.. — переспросила мать на другом конце провода.
— Да, мамочка.
Лена услышала облегченный вздох.
— Ну и слава Богу! Будь умницей, а мы сделаем все, что надо. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
Лена напряглась. Она чувствовала, что мама пытается каким-то образом разузнать, где она находится и как ее искать. Однако девочка понимала, что ей и слова не дадут вымолвить — сразу же отберут телефонную трубку.
— Передай привет Пучкову! — выпалила она, обрадованная внезапно пришедшей мысли.
Вовка — вот кто сможет все объяснить и рассказать родителям.
— Кому? — удивилась мать.
— Вовке Пучкову. Он… — в этот момент в трубке щелкнуло, и Лена поняла, что их разъединили.
Дверь захлопнулась.
Несовершеннолетняя узница вновь уселась на топчан, уже не чувствуя прежнего уныния.
Родители знают, что с нею стряслась беда.
Они найдут Вовку Пучкова.
Они помогут!
«Вот это приключение, — подумала Лена, — девчонки не только умрут от зависти, они поглядят на меня другими глазами, станут меня уважать!»