Пятница. 3.45–12.14

Лена проснулась от мучительной ломоты во всем теле. Оно затекло в неудобной позе, все суставы болели.

Она потянулась и приподнялась на локте.

Прямо скажем, почивать на разбитом топчане в запертой, с затхлым воздухом комнатушке — удовольствие не из приятных.

Сколько времени прошло с момента ее заточения, она даже приблизительно не могла сказать. Какая разница. Солдат спит, а служба идет, припомнила она поговорку брата, когда ему удавалось улизнуть с институтских занятий. Вот и ей некуда торопиться. На этой неделе в школе масса контрольных работ, так что странное приключение в метро Лене было даже на руку.

Теперь, когда глаза привыкли к темноте, девочка могла кое-что разглядеть в скудной обстановке темницы.

В углу стоял стол, с противоположной стороны высилось сооружение, напоминающее грубо сработанный унитаз. Рядом с унитазом белела раковина, но водопроводного крана нигде не было.

Лена с удивлением ощупала свои плечи, руки, спину.

Она едва чувствовала собственные прикосновения, словно бы тело не в полной мере принадлежало ей.

Голова была тяжелой, словно чугунной.

Это было непривычное ощущение: просыпаясь дома, в чистой постели, Лена чувствовала сладкую истому и бодрость, как всегда бывает, когда всласть выспишься и поднимаешься навстречу дню в превосходном настроении.

Однако мысль о том, как будут завидовать ей девчонки и ребята из класса, слушая правдивую историю подземных скитании, поддерживала Лену.

Можно будет наплести с три короба про мафию и шпионов. Шевелева конечно же изобразит на лице гримасу недоверия, но втайне тоже будет умирать от зависти. А может, даже отправится в метро и будет шляться там до посинения в надежде, что и с ней произойдет нечто подобное.

Интересно, что скажет Вовка Пучков? Наверное, посмотрит с уважением и теперь-то уж точно не будет относиться к ней как к маленькой девочке.

Лену так и распирало от предвкушения своих побед.

Вот какой она значительный человек, если ее похищают в специально оборудованном поезде метро. Ничего, пускай все это знают и пусть понервничают теперь.

Милиция, наверное, с ног сбилась, а мама поставила на уши всю городскую прокуратуру, а может, даже и генеральную.

Вообразив эту картину, Лена развеселилась.

Родители знают, что с нею случилась беда, и они конечно же очень скоро вызволят ее из темницы — в этом она не сомневалась ни на минуту.

Лена прошлась из угла в угол, размахивая руками, как на школьной физзарядке, которую, кстати сказать, она терпеть не могла. Оказывается, эти упражнения действительно помогают взбодриться, подумала она.

И тотчас ощутила чувство голода.

Оно, это чувство, росло и крепло и в конце концов выросло до необыкновенных размеров.

Когда человек голоден, он не может думать ни о чем ином, кроме как о еде.

Чтобы отвлечься, Лена пыталась припомнить самые романтичные сцены из романа Джоанны Бредсфорд, однако даже мужественный Сирилл теперь казался ей скучным, бледным и неинтересным.

Не о его щедрых любовных ласках, столь живо описанных романисткой, мечтала теперь она. Перед ее мысленным взором возникали другие картины: блюдо с фаршированной рыбой, графин с оранжадом, свежая клубника со взбитыми сливками и прочие яства, упомянутые мисс Бредсфорд в сцене скромного ужина девственницы Мишель и ее страстного друга в небольшом придорожном ресторанчике на берегу ласкового моря.

Лена могла бы поклясться, что вместе с шумом волн и криками чаек она слышит жаркое шкворчание масла на раскаленных сковородах и дивные запахи экзотической южной кухни, столь издевательски звучавшие и благоухавшие в пустой и темной комнате.

Да что там обливающийся соком поросенок! Теперь Лена не отказалась бы и от опостылевшей яичницы с салом в исполнении Федора Ивановича, не говоря уже о завтраках матери.

Подойдя к двери, она прислушалась.

Ей показалось, что издалека доносятся смутные звуки — то ли шум воды, то ли человеческая речь — разобрать было невозможно.

Не долго думая Лена решительно заколотила в дверь кулаком.

Никакого ответа.

Тогда, повернувшись к двери спиной, она стала с размаху стучать каблуком.

Получилось громко и весьма убедительно.

Лена так увлеклась, что не услышала приближающихся шагов, и лишь лязг засовов заставил ее отпрыгнуть в сторону.

— В чем дело? — рявкнул грубый мужской голос.

— Вы кто? — от неожиданности выкрикнула Лена.

— В чем дело, спрашиваю?

— Есть охота. Ужин будет?

— Какой тебе ужин в четыре часа? Спи.

Дверь захлопнулась так же внезапно, как и отворилась.

Лена растерянно глядела перед собой. Четыре часа — ночи или дня? Какой сегодня день? Что это все означает, в конце-то концов?

Она не раз читала в приключенческих книжках, как узники подземелий теряют счет времени и медленно сходят с ума, но никак не могла подумать, что окажется на их месте.

Теперь она представила совсем другую картину — ее, дряхлую, иссохшую, со спутанными волосами и безумным взглядом, выводят на солнечный свет, — точь-в-точь, как персонажа из книжки про остров погибших кораблей. Вокруг собирается толпа. Женщины плачут от жалости. Мама падает в обморок…

Картина выглядела столь живо, что у Лены навернулись на глаза слезы.

Она вообразила белую больничную палату, родственников и знакомых, окруживших смертное ложе, и себя, возлежащую на высоких подушках и слабой рукой благословляющую всех.

«Доченька, — рыдает Федор Иванович, — не казни, что не разрешил маме купить тебе в прошлом году платье с воланами и открытой спиной».

«Леночка, — заходится в слезах Клавдия, — прости за то, что послушалась папу и не купила это платье, а еще прости, что ругала за двойки и за то, что куришь. Кури на здоровье. Максим, дай ей сигаретку».

Брат трясущейся рукой протягивает умирающей пачку «Мальборо» и щелкает зажигалкой.

«Дежкина, — говорит Крыса, пряча красные глаза и дрожащие губы, — я ставлю тебе пятерку по всем предметам сразу. Посмертно».

«Ленка, — плачет Шевелева, — ты была права… ты самая красивая девчонка в классе!»

«Что мы будем без тебя делать?» — хором вопрошают мальчишки-одноклассники.

«Я так мечтал прокатить тебя на собственном «мерседесе», — восклицает Вовка Пучков, роняя скупую мужскую слезу.

«Больше никогда не буду подглядывать и доносить, — кается бабулька с балкона второго этажа, — вот те крест!»

На бледных губах умирающей возникает слабая улыбка. В последний раз затянувшись «Мальборо», она обводит собравшихся туманным взором и говорит…

— Жри!

Лена вздрогнула, возвращенная окриком из своих видений.

В приотворившуюся дверь чья-то рука втолкнула алюминиевую глубокую миску, и дверь вновь захлопнулась.

На ощупь девочка отыскала миску и нашла в ней ложку.

Каша была преотвратной на вкус, но это все-таки была каша, настоящая еда.

Торопливо, будто боясь, что кто-то отберет скудное кушанье, Лена принялась ее есть.

Через несколько минут она почувствовала, что ноющая боль в животе тает.

Голод прошел.

Лена хотела было снова прилечь на топчан и от нечего делать вздремнуть, как из-за двери донеслись гулкие шаги и грохот засовов.

— Выходи! — приказал знакомый уже голос.

Лена робко переступила порог темницы.

Перед ней стоял рослый мужчина с абсолютно голым черепом, похожий на птицу гриф. Его маленькие глазки, расположенные впритык к огромному, крутому носу, смотрели пристально и зло.

— Здрасьте, — сказала Лена.

Не ответив, гриф сделал ей знак: иди вперед.

Девочка повиновалась.

Она шла и слышала за собой тяжелое, простуженное дыхание своего конвоира.

Вновь, как и прошлый раз, они продвигались по запутанному лабиринту коридоров, поднимались-спускались по железным грохочущим лестницам, сворачивали в темные закоулки, минуя наглухо закрытые, оббитые металлом двери.

Наконец утомительное путешествие закончилось.

Лена оказалась в просторном помещении, абсолютно пустом, если не считать стоящих посередине табурета и стола. На столе ярким светом горела направленная на дверь лампа.

Конвоир втолкнул ее и захлопнул за спиной дверь.

На какое-то мгновение Лене показалось, что она здесь совершенно одна, как вдруг из глубины комнаты раздался тихий, вкрадчивый голос:

— Пройди вперед и сядь.

Лена попыталась прикрыть глаза от света ладонью, чтобы разглядеть говорящего, но этот маневр не дал результатов: за время, проведенное в кромешной темноте, зрачки успели отвыкнуть от яркого света и теперь реагировали только на него.

— Садись, я сказал, — настойчиво повторил голос.

Лена опустилась на стул.

— Здравствуй, — сказал голос.

— Здрасьте.

— Ты, наверное, удивляешься, что оказалась здесь, и думаешь, зачем, почему?

— Очень надо, — пожала плечами Лена.

— Значит, тебе все равно?

— Ага.

Для начала, решила Лена, надо прикинуться дурочкой. Пусть поговорит, авось сам себя и выдаст.

Взрослые — они глупые, потому что думают, что с детьми надо сюсюкать, иначе они ничего не поймут.

— В таком случае, давай знакомиться, — предложил голос.

— Давайте.

— Тебя как зовут?

— А вас?

— Виталий Витальевич, — после небольшой паузы произнес невидимый собеседник.

— А сколько вам лет?

— Много, к сожалению. Честно сказать, я хотел бы быть, как ты, — молодым и беззаботным.

— Да, — со вздохом кивнула Лена, припомнив папину фирменную поговорку, — старость — не радость.

— Что? — удивился голос.

— Это я просто так, к слову, — сказала Лена.

— Теперь расскажи о себе, твоя очередь, — напомнил Виталий Витальевич.

— Мне шестнадцать лет, — с удовольствием начала врать Лена. — Зовут меня Мишель… Странное имя, да? Но зато красивое.

— Очень хорошо, — похвалил голос. — А сейчас — то же самое, только по-честному.

— Я и говорю по-честному, — изобразила возмущение девочка. — Вы что, не верите?

— Верю. Допустим, что верю… Про родителей ты не сказала. Кто они?

— Как кто? Мужчина и женщина.

— Ценная информация. А чем они занимаются?

— Папа — летчик. Сейчас он в Париже на переподготовке. А мама переводчица. Она в Китае.

— Так. Братья и сестры есть?

— Пятеро. Но они все в детском доме. Закрытом. Потому что мама занимается секретной работой, и все дети у нее засекреченные.

— А ты взяла и все выболтала.

— Просто я уже взрослая. Я замуж скоро выхожу.

— За кого?

Лена хотела сказать: «За Вовку Пучкова», но передумала, потому что это прозвучало бы не столь романтично.

— Папа меня с одним французом познакомил, — сообщила она, — и тот влюбился без памяти. Сказал, что повесится, если я не соглашусь стать его женой. А мне что, я согласилась. У него дом в Париже, в Лондоне, а еще вилла на море. Средиземном. Он богатый. Миллионер. Нет, даже миллиардер.

— Вот как?

— Да-да. Он очень красивый. С кинозвездами дружит. Они тоже за него замуж хотели, но он выбрал меня. Сказал, что на «мерседесе» кататься будем.

— Потрясающе! — оценил Виталий Витальевич. — Ну а теперь, Леночка, расскажи про себя еще раз. Про себя, про Клавдию Васильевну, Федора Ивановича… и других. Только правду, ладно?

Лена сначала растерялась, а лотом обиделась.

— Ну вот, если вы все знаете, зачем спрашиваете?

— Кое-что я действительно знаю, но не все. Вот ты мне и помоги.

— А зачем?

— О, — усмехнулся из темноты Виталий Витальевич, — на это есть немало резонов. Ты ведь хочешь выйти отсюда живой-здоровой, снова увидеть родителей, чтоб все было тип-топ?

— Хочу, — ответила Лена, не совсем понимая, куда клонит невидимый собеседник.

— Но ведь этого может и не случиться, — произнес он. — И хотя тебе не шестнадцать, а всего лишь четырнадцать, ты уже должна понимать, что всякие случаются истории: уходят люди из дому и не возвращаются Слышала о таком?

— Слышала и в «Московском комсомольце» читала.

— Но ведь ты не хочешь, чтобы какая-нибудь другая девочка прочла то же самое про тебя?

— Нет, — твердо заявила Лена.

— В таком случае ты должна сотрудничать с нами и честно отвечать на все вопросы. Это очень важно. Договорились?

— Ага. А вы кто?

— Я тот, кто задает вопросы. А ты та, которая на них отвечает, — в голосе зазвучало раздражение. — И не советую тебе нарушать правила. С твоей мамой в последнее время происходили какие-нибудь странные вещи, ты не замечала?

Лена задумалась.

— Она злая какая-то стала… Обнюхивает меня, когда с работы приходит: не пахнет ли от меня сигаретами.

— Так. А еще?

— С папой ругается.

— Ты не слышала, чтобы она упоминала, что случайно нашла что-то?

— А-аа, так вот про что вы спрашиваете! — воскликнула Лена. — Надо было сразу так и сказать. Но это не я, это все она виновата. Это она их на антресоли запихнула, а сама забыла.

— Что запихнула? — нетерпеливо поинтересовался Виталий Витальевич.

— Как что? Ботики, конечно. Ей папа ботики в позапрошлом году подарил, а она их на антресоли засунула и забыла. Целый год искали и наконец нашли. А меня ругала, как всегда. — Лена обиженно поджала губы.

— Ботики — это хорошо, — Виталий Витальевич едва сдерживался. — А что еще было?

— Извините, пожалуйста, — попросила Лена, — а вы бы не могли отвернуть от меня лампу, а то я ничего не вижу, ну просто совсем ничего.

— Она не отворачивается, — отрезал собеседник.

— Тогда я табуретку переставлю, — предложила девочка.

— Табурет привинчен к полу.

— Да? А зачем?

— Вопросы задаю я! — внезапно заорал Виталий Витальевич.

— Хорошо-хорошо, — пробормотала Лена, — только не надо так кричать, а то у меня перепонки лопнут.

— А у меня — терпение, — откликнулся голос. — Последний раз спрашиваю: что-нибудь необычное происходило у вас в доме в последнее время?

— Папу кто-то избил. Хулиганы какие-то. Он теперь со шваброй вместо костыля ходит.

— Еще!

Лена вздохнула: вроде все новости.

— Ладно, — сказал Виталий Витальевич, меняя тему. — А как ты думаешь, родители тебя любят?

— Нет, — категорично заявила девочка, — они мне даже платье отказались купить. Замечательное платье — с воланами, а спина открытая, прям как в кино. Я с ними полтора месяца из-за этого не разговаривала.

— А если тебе будет угрожать опасность, они забеспокоятся, как ты думаешь?

— Какая опасность? — спросила Лена и закрыла рот ладошкой: она ведь обещала Виталию Витальевичу, что больше не будет задавать вопросов.

Тут она увидела, как из темноты возникает мужская фигура. Свет бил мужчине в спину, разглядеть его было невозможно — черный силуэт.

Он стремительно приблизился к девочке и, размахнувшись, залепил ей такую пощечину, что она свалилась на пол.

Лена сначала даже не поняла — что такое? Потом пришла в себя и заплакала.

Когда поднялась, Виталий Витальевич уже успел скрыться в темноте за лампой.

— За что? — спросила Лена.

Она была напугана и подавлена.

— Сядь на место, — распорядился собеседник.

— Мне же больно.

— Хочешь еще?..

— Нет.

— Тогда отвечай: будут ли что-нибудь предпринимать родители, если ты окажешься в опасности?

— Моя мама работает следователем в прокуратуре, она всех вас за решетку посадит! — запальчиво сообщила девочка.

— Понятно. — Какое-то время Виталий Витальевич молчал, а потом произнес: — Возможно, тебе придется еще раз поговорить с мамой по телефону. Попроси ее, чтобы она поторопилась, а то будет хуже. Скажи, что от нее зависит, свидитесь вы еще когда-нибудь или нет. И еще скажи, чтоб не делала глупостей… Запомнила?

— Запомнила, — буркнула Лена.

— Нет, девочка, ты не поняла меня, — елейным голосом сказал собеседник. — Я не про какие-то там побои говорю. Бить тебя я больше не буду. Я просто позову сюда мужиков, и они тебя трахнут во все дырки. Поняла? Ты поняла, маленькая сука?

Лена зарыдала. Рыдание вырвалось из ее груди диким ревом. Она вскочила с табуретки и забилась в угол. Так страшно ей не было еще никогда.

— Теперь поняла, — констатировал Виталий Витальевич. — Иди назад, в камеру.

Тотчас дверь распахнулась, и конвоир с голым черепом безмолвно вырос на пороге.

— Иди! — повторил из темноты Виталий Витальевич.

Охраннику пришлось тащить ее волоком. Лена билась и царапалась. Но разве могла она справиться со здоровым мужиком?

Опять она оказалась в своей темнице.

Сейчас она готова была рассказать этим страшным людям все, что знала, — про ХРЮКАЛОНУ, про бумажку… Вообще все, что только прикажут…

Только одно удерживало.

Мама успела сказать в телефонную трубку: «Молчи!»

Лена перестала всхлипывать. Нет, она им ничего не скажет. Мама не позволила.

Из-за двери гремели победные марши.

«И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!..» — бодро рокотал голос певца.

«Еще и музычку поставили! Сдохнуть можно».

Она выслушала немало маршей и хоровых песнопений, прежде чем эта коммунистическая музыка — репертуар здесь был однообразный — не стала сводить ее с ума.

Лена сначала тихо, а потом все громче стала барабанить в дверь.

На этот раз открыли быстро.

Лысый даже не выслушал Лену, он просто двинул ей кулаком в лицо и снова запер дверь.

 

Пятница. 2.41–4.19

— Ты хочешь сказать, наша Лена якшается с каким-то негодяем? — возмущенно выпалил Федор Иванович, на глазах багровея.

— Не с каким-то, а с очень даже определенным, — поправила Клавдия, — давненько мне с подобными экземплярами общаться не приходилось. Кажется, даже у меня в СИЗО такой типаж — большая редкость. Абсолютно бессовестный, циничный, злобный, лживый, наглый… Посмотрел бы ты в его глаза.

— Мне и смотреть не надо, — кипятился Дежкин. — Если моя дочь выбрала его в приятели, значит, это хороший и порядочный парень.

— Этот порядочный парень бросил твою дочь в беде, — сказала Клавдия. — Мало того, я подозреваю, что все было подстроено заранее. Ему заплатили, чтобы он привел Лену в назначенное время в назначенное место.

— Ерунда!

— Я видела, как он подал знак Носику. Если б не этот знак, Носик, возможно, был ты теперь жив.

Федор Иванович не хотел ей верить.

— Конечно, ужасная история. Но при чем здесь молодой человек? Бомж пытался улизнуть от тебя и свалился под колеса поезда. Ты же не хочешь сказать, что этот парень… как его?.. Пучков помог Носику отправиться в мир иной?

Клавдия с досадой отвела взгляд. Дело в том, что именно это она и пыталась объяснить упрямому супругу.

Она вернулась домой полчаса назад, измочаленная до предела.

Станция метро была перекрыта; на место происшествия прибыла следственная бригада.

Обезглавленный труп Носика опустили в полиэтиленовый мешок; голову завернули в полотенце и положили туда же.

Клавдия опрашивала свидетелей, и вот странность: все они, как один, утверждали, что Носик двигался к выходу среди толпы, то есть примерно по центру платформы, — а для того чтобы упасть под колеса поезда, необходимо было оказаться на самом ее краю.

Как ни крути, получалось, что перед самым эскалатором бомж сделал неожиданный рывок в сторону, будто специально для того, чтобы свести счеты с жизнью.

Однако по прыти, с которой Носик пытался ускользнуть от Клавдии, никак нельзя было предположить о его суицидальных намерениях.

Оставался единственный вариант, самый невероятный, но и самый определенный: бомжу помогли очутиться на рельсах метро.

Старушка, которая двигалась чуть позади Носика, утверждала, что видела, как из толпы вдруг возникла сильная рука и, ухватив бомжа за воротник, потянула на себя, в сторону путей.

— На запястье были вот такущие часы, — повторяла старушка, для убедительности складывая в кольцо указательные и большие пальцы обеих рук.

— Видишь, что ты натворил, подонок?! — кричала Клавдия Пучкову, стиснувшему губы и ненавидяще глядевшему из-под бровей на следователя. — Зачем ты его спугнул?

Пучков молчал.

Его отправили в отделение. В конце концов, рассудила Клавдия, после того, что она узнала о роде занятий молодого негодяя, она просто не имеет права отпустить его восвояси.

— За что? — мрачно поинтересовался Пучков.

— Догадайся сам, — посоветовала Дежкина.

Итак, что ей принес прошедший день? Новые вопросы, вопросы, вопросы… И ни одного ответа.

Похищение Лены было тщательно спланировано — теперь Клавдия окончательно убедилась в этом.

Некто, неизвестный и могущественный, смог манипулировать столь разными людьми, как Пучков и Носик, заставить их под страхом смерти держать язык за зубами. Кто?

Одной с этой ситуацией не справиться, решила Дежкина.

Она направилась к телефону и набрала номер Чубаристова, совсем забыв, что на часах половина четвертого ночи. Ей казалась дикой сама мысль, что кто-то может спать, когда такое творится.

На другом конце провода долго не отвечали, а затем что-то щелкнуло и знакомый голос сказал:

— Алло, кто говорит?

— Виктор, это я, Клавдия, — начала было Дежкина, но голос ее перебил и, рассмеявшись, задорно сообщил:

— Это вы мне все напрасно наговорили, ребята, потому что с вами разговаривает автоответчик. А теперь дождитесь сигнала и скажите мне что-нибудь более содержательное.

— Дурак! — сказала после длинного гудка Клавдия и бросила трубку.

— Что ты собираешься делать? — сурово поинтересовался Федор Иванович.

Дежкина пожала плечами:

— Не знаю, Федя… Мне кажется, что с каждым шагом я не приближаюсь, а удаляюсь от разгадки.

— Верните мне дочь, а там делайте что хотите! — заорал Федор.

— Прекрати истерику. Давай лучше подумаем, как действовать дальше.

Дежкин отвернулся и сквозь зубы пробурчал:

— Кажется, я знаю, как…

— Ну? — нетерпеливо произнесла Клавдия.

— Это мое дело.

Она сдалась. Пусть делает что хочет. Не желает говорить — не надо. Обойдемся.

И вновь набрала номер Чубаристова. Еще раз выслушала знакомый хохоток.

— Дважды дурак! — рявкнула Клавдия после сигнала и бросила трубку.

Взрослый мужик, а развлекается как недоумок.

Потом Клавдия мыла посуду и прокручивала в памяти имеющиеся факты, составляла новые цепочки.

Увы, все новые версии не выдерживали никакой критики.

Тупик.

Одно Клавдия знала точно — никакой ХРЮКАЛОНЫ она похитителям не выдаст. В противном случае жизнь ее дочери не будет стоить и гроша. Эти гады уберут свидетельницу. В таких делах промашки быть не может. В таких делах идут до конца. Клавдии надо самой разыскать этих сволочей.

Но не за что зацепиться.

Она уже домыла посуду, когда неожиданная идея пронзила ее.

Есть зацепка, есть! — сказала себе Дежкина.

Чубаристов ясно выразился, что четверо с фотоснимка, сделанного фотографом Веней на демонстрации, люди из МВД.

Если происходящее с Клавдией каким-то образом связано с ними, то, надо полагать, и похищение Лены — тоже.

Иными словами, необходимо разыскать хотя бы кого-то из этой четверки — наверняка он что-нибудь да расскажет о судьбе дочери.

А что? Вполне возможная версия для следственно-оперативной разработки.

Тем более что никакой другой у нее нет.

 

Пятница. 2.18–9.50

На протяжении всей ночи Чубаристов не сомкнул глаз. Он ждал звонка. По его расчетам, шофер служебной «Волги» должен был связаться с ним около семи-восьми утра. Но время шло, а телефон молчал. Правда, пару раз ночью звонила Клавдия, но Чубаристов не ответил. Ему было не до нее.

Чем только Виктор не занимался, чтобы хоть как-то развлечь себя, — и смотрел порнушку ужасающего качества, купленную в подземном переходе у какого-то хлыща, и отжимался от пола, и играл сам с собой в шахматы. Наконец в начале десятого утра по квартире разнесся мелодичный зуммер. Так и есть, это был Николай.

— Виктор Сергеевич, простите, что так поздно… — еле ворочая языком, погасшим голосом проговорил шофер. — Просто я обязан был вас предупредить о том… В общем, я не смогу сегодня выйти на работу.

— Что у тебя стряслось? — У Чубаристова очень хорошо получилась искренняя взволнованность.

— Сам не знаю, — чуть не плакал Николай. — Срачка замучила. Вроде ничего такого не жрал, а как вернулся домой, так и понесло… Сил уже нет, в глазах туман. Виктор Сергеевич, может, перенесем поездку?

— Нельзя, Коленька.

— А что же делать? Я пытался со сменщиком договориться, так он на дачу умотал.

— Поступим таким образом… — Виктор немного помолчал, размышляя, как лучше выкрутиться из этой щекотливой ситуации. — Ты лежи, отдыхай, поправляйся, а я съезжу сам. Ключи от машины у тебя?

— Да.

— Я к тебе заскочу через часок-другой.

— Виктор Сергеевич, спасибо вам огромное, — рассыпался в благодарностях водитель. — Только уж вы никому ни слова…

— За кого ты меня принимаешь? — преувеличенно обиделся Чубаристов. — Кстати, ты откуда сейчас говоришь?

— Да все оттуда же… Из уборной.

За здоровье Николая можно было не волноваться — действие обезвоживающего человеческий организм порошка, подсыпанного Виктором в его стакан с чаем прошлым вечером, должно было закончиться с минуты на минуту.

О том, что Чубаристов сел за руль служебного автомобиля, шофер будет молчать, это в его интересах. В противном случае он может потерять свое рабочее место. Так, с этим разобрались. Поехали дальше.

В этот момент в дверь позвонили…

 

Пятница. 7.12–9.24

Под утро Клавдия вновь услыхала в телефонной трубке идиотский текст, что был записан Чубаристовым на автоответчик.

На этот раз она не удостоила машину ответом.

Сложила в сумку документы, косметичку, папку с бумагами и внимательно поглядела на себя в настенное зеркало.

Не очень молодая, но еще не утратившая былой привлекательности женщина.

Подполковник Редченко не однажды строил ей глазки в столовой прокуратуры.

Возможно, в порядке исключения он пойдет навстречу ее просьбе.

Архивная служба МВД размещалась в левом крыле огромного, на полквартала раскинувшегося здания, занимая второй этаж.

Перед кабинетом Редченко Клавдия поправила прическу и высоко запрокинула голову.

Подполковник был известным бабником, слава о его приключениях распространилась далеко за пределы МВД.

Притчей во языцех стала история про то, как Редченко, пытаясь охмурить новенькую повариху Розиту, спрятался в огромной кастрюле, а кастрюлю отправили в холодильник и закрыли на выходные дни.

Подполковник спасся от голодной и холодной смерти единственно тем, что двое суток без устали перетаскивал из одного угла холодильника в другой и обратно обмороженные телячьи туши, время от времени перекусывая сырым мороженым мясом.

Когда утром в понедельник ни о чем не подозревающая Розита отперла дверь холодильной камеры, она застала полуголого, в мыле подполковника, падающего с ног от усталости, но вполне собою довольного. От Редченко пахло потом и валил густой пар.

Легенда гласила, что бастионы Розиты после этого происшествия не устояли перед таким натиском стареющего донжуана.

Впрочем, Клавдия вовсе не была уверена, что эту историю не сочинил сам подполковник исключительно для поддержания своей рисковой репутации.

— Клавдия Васильевна! — восхищенно пропел Редченко, поднимаясь из-за стола. Улыбка его прямо-таки источала мед. — Какими судьбами, драгоценная моя?

— Пришла на поклон, — не стала церемониться Дежкина, — хотите бейте, хотите нет, но только помогите!

— Все, что в моих силах, сделаю! — уверил подполковник, усаживая Клавдию в кресло и опускаясь в другое — напротив. — Разве я могу устоять перед просьбой такой женщины?

— Лев Валентинович, я пришла умолять вас нарушить… единственный раз нарушить служебные правила.

— О? — удивился Редченко.

— Мне нужно найти людей, изображенных на этой фотографии, — Клавдия извлекла из хозяйственной сумки Венин снимок. — Вот этих четверых. Вернее, троих, — поправилась она, — поскольку этот человек, мне наверняка известно, уже мертв. Что касается оставшихся, то у меня имеются сведения, что это сотрудники вашего ведомства.

По мере того как Дежкина излагала свою просьбу, лицо подполковника мрачнело.

Теперь уже трудно было поверить, что минуту назад оно излучало радушие.

— Пожалуйста, — прибавила Клавдия, от которой, разумеется, не укрылась эта перемена, — для меня это вопрос жизни и смерти. Поверьте, на карту поставлена судьба моей дочери. Больше я ничего объяснить не могу, просто умоляю оказать мне эту услугу.

Подполковник медленно извлек из кармана брюк массивный портсигар, раскрыл его, пустив мутноватый зайчик в лицо собеседницы, зарядил сигарету в мундштук.

— Однако, — сказал он, щелкая зажигалкой и глубоко затягиваясь, — странные у вас желания, доложу я… От вас, Клавдия Васильевна, я с куда большим удовольствием выслушал бы иные слова… — Он сделал огромную паузу, предоставляя гостье возможность потомиться в ожидании. — Я не призываю помнить мою доброту, — продолжал Редченко, — поскольку мой поступок продиктован исключительно эгоистическими чувствами. Если вы пообещаете, что еще не раз заглянете ко мне на огонек и не тогда, когда нужда припечет, а просто так, по-свойски, я пойду на это нарушение…

— Я обещаю, — поспешно согласилась Клавдия.

— Уговор дороже денег, — сказал как припечатал подполковник. — Посидите десять минут. Если хотите, могу заказать вам чаю.

— Нет-нет, не надо беспокоиться.

— Как знаете, — пожал плечами Редченко. — Впрочем, для чая у нас будет другое время…

И он удалился, прихватив с собой Венин снимок.

Клавдия откинулась в кресле и мучительно вздохнула. Господи, не хватало еще нахрапистых ухаживаний подполковника! На что только не пойдет человек ради своего ребенка…

Ждать пришлось долго, с добрый час.

— Соскучились? — игриво пророкотал Редченко, возникая наконец на пороге кабинета. — Я же говорил: закажу чаю — напрасно отказались.

— Ну? — нетерпеливо произнесла Дежкина.

Подполковник шумно опустился в кресло и швырнул фотографию на журнальный столик.

— Ничем не могу порадовать, Клавдия Васильевна, — сообщил он, вытирая испарину со лба. — Откуда у вас сведения, что эти люди — наши сотрудники?

— То есть? — не поняла Дежкина.

— Такие личности у нас не числятся.

Клавдии понадобилось несколько мгновений, чтобы осмыслить его слова.

— Не числятся? — для верности переспросила она. — А здесь нет ошибки?

— Разве только ошиблись вы, — развел руками Редченко.

Покинув здание, Клавдия проголосовала на перекрестке и остановила такси.

— Куда едем? — весело поинтересовался водитель.

— Вперед.

 

Пятница. 7.19–9.38

Когда дверь за женой закрылась, Федор Иванович взял швабру и поплелся на кухню.

Все разбежались — и Максим, и Клавдия, — оставив его в одиночестве со своими тяжелыми мыслями.

Федор Иванович разжег на плите огонь, наполнил чайник водой из-под крана и задумался.

Еще вчера ему в голову пришла отчаянная мысль, и теперь он решал, стоит ли приводить ее в исполнение.

Из кипящего чайника повалил пар, но Дежкин не замечал этого.

Он сидел с мрачным видом, уперев подбородок в тяжелые кулаки, и лицо его принимало все более и более суровое выражение.

Наконец Федор Иванович встал, отбросил в сторону швабру и, сильно прихрамывая, направился в комнату сына.

Порывшись в книжном шкафу, он извлек рулон ватмана, гуашь и толстые, из жесткой щетины кисти, а из-под кровати вытащил метровую линейку для черчения.

Улегшись животом на пол, Дежкин принялся выводить на ватмане аршинные буквы.

 

Пятница. 9.48–11.14

Полчаса спустя Клавдия поднималась по знакомой полутемной лестнице.

Давненько ей не приходилось бывать здесь.

Она нашла кнопку звонка и стала ждать, когда откроют.

— Я знаю, что ты дома, — заявила она, сделав паузу в трезвоне. — До утра буду звонить — не уйду!

Наконец за дверью завозились и щелкнул замок.

— Здрасьте! — прозвучал знакомый голос.

— Привет, — Клавдия без приглашения переступила через порог, — хорошо, что я тебя застала…

— А ты меня не застала, — возразил Чубаристов, — меня нет дома. Это какое-то недоразумение.

— В этом доме единственное недоразумение — ты сам, — отозвалась Дежкина.

Чубаристов невозмутимо пожал плечами.

— Ну вот, — усмехнулся он, — всегда вы так, женщины: врываетесь в чужую квартиру и еще осыпаете ругательствами…

— Это не ругательства, а чистая правда, — возразила Клавдия.

— Как будто правда не может быть ругательством, — в свою очередь возразил Чубаристов.

Дежкина прошла на кухню.

— Ну и грязища! Что, прибраться не можешь?

— Могу. Но не хочу. Ты явилась, чтобы учить меня житью-бытью?

— Не паясничай! — рявкнула Клавдия. Она присела к столу, порылась в сумке и достала фотографию. — Узнаешь?

— Ну?

— Без «ну», пожалуйста, — официальным тоном, как на допросе, потребовала Клавдия. — Я спрашиваю: ты узнаешь эту фотографию?

— Разумеется, дорогая моя, — расплылся в улыбке Чубаристов. Попытался обратить происходящее в шутку.

Однако Дежкина оставалась неумолима.

— Я была в архиве МВД, — сообщила она.

— Рад за тебя…

— Никакой Карапетян там не числится. И остальные тоже… как, ты сказал, их фамилии?

— Я не говорил, — хмуро ответил Чубаристов, уже понимая, что разговор принимает серьезный оборот.

Он с размаху опустил чайник на электрическую плиту.

— Что это значит, Витя? — наступала Клавдия. — Ты даже мне стал лгать? Смотри мне в глаза. За кого ты меня принимаешь. За круглую дуру?

— Клавочка… — начал было Чубаристов, но Дежкина перебила:

— Нет, дай-ка я скажу! Давно за тобой наблюдаю… Странный ты тип, Витюша, скользкий какой-то. Почему вокруг тебя смерть витает, а? До сих пор вижу перед глазами лицо того парня… сибиряка. Как его звали?

— Понятия не имею, — соврал Чубаристов.

— Неважно, — не настаивала Клавдия. — Зачем запоминать имена тех, кого все равно сводишь в могилу! Это ведь ты его пришил, верно, Витя?

— С ума сошла! — всплеснул он руками Впрочем, искреннего негодования не получилось.

— Ты, — подтвердила Дежкина. — Допрашивал, выслеживал, а потом и отправил «туда, откуда не возвращаются». Интересно, а как ты умудрился расправиться с Долишвили?

— Ты соображаешь, что говоришь?

— Соображаю, — уверила Клавдия. — Я специально интересовалась. Уж больно опытен был убийца. Ни следа не оставил, ни пятнышка. Так не бывает. Я лишь потом поняла, что следы ты сам и уничтожил, когда выехал с бригадой на место убийства. Самый надежный способ никогда не раскрыть преступление — расследовать его тому, кто все и совершил. Это не моя мысль, это истина.

— Не сомневаюсь, — криво усмехнулся Чубаристов. — Ты бы вряд ли до такого додумалась.

— Удивительная история получается, — продолжала, не обращая внимания на его слова, Дежкина, — за какое бы ты дело ни взялся, каждое трупами, как ракушками, обрастает. Мистер Смерть, да и только. А как ты умудрился до спортсменов-олимпийцев дотянуться? Они-то чем тебе мешали?

Чубаристов лишь сокрушенно качал головой, не находя, что ответить.

— Что с тобой стало, Витя? — прошептала Клавдия, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Следователь тире преступник… Убийца. Ну, опровергни мои слова… пожалуйста. Опровергни!

— Ничего ты не понимаешь, Клава.

— Возможно. Но я могу отличить расследование преступления от собственно преступления…

— Лучше бы ты мне ничего не говорила… Лучше бы молчала и даже не думала на эти темы. Мало неприятностей на твою голову? — Виктор устало провел ладонью по лицу. — Ничего я не должен тебе объяснять и не стану. Думай обо мне, что хочешь. Но раз уж ты умеешь отличать расследование от преступления, то попытайся также обнаружить разницу между убийством и возмездием…

— Громкие пустые слова.

— Пустые? — вскинулся Чубаристов. — Когда речь идет о твоей собственной семье, ты так не считаешь! Когда пасует официальное правосудие, на сцену выступают иные силы. Кто-то ведь должен восстанавливать справедливость.

— Но ведь не такими же методами.

— А какими? Что ж ты сама, следователь городской прокуратуры, трепыхаешься как рыба в сети, пытаясь разобраться в собственных злоключениях, и не можешь найти похищенную дочь? Где твои всесильные защищающие инстанции? Что же тебя швырнули на растерзание волкам?

— Что ты хочешь этим сказать? — растерялась Клавдия.

— Да! Именно это… ты правильно поняла. Ты влезла в политику, а это не шутки!

— Значит… — Она не договорила, осеклась.

Чубаристов распахнул створки навесного шкафчика и извлек початую бутылку водки.

— Будешь? — спросил он.

Гостья кивнула.

Чубаристов молча разлил водку в граненые стаканы.

— Выпей — и выслушай меня, — сказал он.

Клавдия сделала глоток, поморщилась, ухватила сухарик из вазочки.

— В наше время любопытство — вещь смертельно опасная, — сказал Чубаристов, наблюдая, как она машинально грызет сухарь. — Забудь про то, что ты мне только что говорила. Не твоего это ума дело. Ты всего не знаешь… И не надо тебе знать.

— Витя, — взмолилась Клавдия, — помоги мне найти дочь!

Он одним глотком опустошил свой стакан.

— Чем я могу помочь?

— Не знаю…

— И я не знаю, — признался Чубаристов. — Ломаю голову и ничего не могу придумать. Одно мне известно: ты серьезно влипла. Это тебе не шушера какая-нибудь, с ней бы мы одним махом разделались. Это даже не мафия. Это — ВЛАСТЬ!

— Что ты хочешь этим сказать? — прошептала Дежкина.

— Только то, что сказал. Судя по всему, речь идет о разборках на государственном уровне. Я на днях в газете читал, — сообщил он, не подозревая, что почти дословно цитирует Федора Ивановича, — мол, существует «партия войны», которой выгодно, чтобы то здесь, то там в стране вспыхивали локальные военные конфликты. Нам с тобой не понять, но они из каждого выстрела, из каждого столкновения, из каждого погибшего выжимают деньги… много денег. Миллиарды. Все повязаны — сверху донизу. Я с этой публикой время от времени сталкиваюсь. Их иначе не возьмешь, кроме как… — Он помолчал, не стал договаривать. — А ты мне, Клава: преступник, убийца! Скажи: те, кто похитили твою Ленку, они преступники или нет? Но, уверяю тебя, каждый занимает солидный пост. Каждый!

— Кто они? — взмолилась Клавдия.

Чубаристов пожал плечами.

— Не знаю. Откуда мне знать.

Она схватила ладонями его голову, повернула лицо на себя:

— Не лги мне! Зачем ты придумал, что эти трое, — она глазами указала на фотоснимок, — что они из МВД?

— Чтобы тебе голову не открутили! — заорал Виктор. — Ты же сумасшедшая, ты бы в кипящий котел сунулась, не задумавшись!

— Кто они? — в свою очередь крикнула Дежкина. — Хватит юлить, говори всю правду!

— Ты все равно ничего не сможешь сделать.

— Это мои проблемы.

— Лучше оставаться в неведении.

— Говори!

Чубаристов тяжело вздохнул и прикрыл глаза.

— Вот что, Клава, — раздельно проговорил он, — эти парни — секретные агенты Федеральной службы безопасности. Как я уже сказал, один из них, вот этот, — он ткнул указательным пальцем в лицо Карапетяна, — погиб в тот же вечер. По документам — несчастный случай. Но можешь не сомневаться, что парню помогли отправиться на тот свет. У меня нет никаких доказательств… Но в некоторых ситуациях интуиция профессионала весомее любых фактов. Он не погиб. Его убили.

Дежкина с ужасом глядела на своего собеседника.

— Да, — ответил он на немой вопрос, — дело и впрямь пахнет керосином. Если они решились убрать собственного агента, то вряд ли будут церемониться с ребенком. На карту поставлено слишком многое для того, чтобы считаться с жизнью одного человека… или двоих. Для них это семечки.

— Что мне делать, Витя? — простонала Клавдия. Она даже не замечала, как слезы градом катятся из глаз, смывая тушь.

— Прежде всего — достать платок и высморкаться, — посоветовал Чубаристов. — Затем — успокоиться. А дальше — оценить ситуацию, найти зацепки и — действовать.

— Вчера на моих глазах погиб человек, — сообщила Дежкина, — упал под колеса поезда метро. С его помощью, насколько мне известно, и была похищена Лена.

— Сам упал? — спросил Чубаристов. — Ты собственными глазами видела?

— Я видела, как катилась голова по рельсам, — сказала Клавдия.

Виктор посмотрел на нее пристально.

— Вероятно, ему помогли. Он слишком много знал… Хотя, как ты догадываешься, не больше, чем ты. Это чудо, что после всего случившегося ты преспокойно разгуливаешь по городу и еще пытаешься вести собственное расследование.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что? — мрачно улыбнулся Чубаристов. — Всего лишь то, что тебя давным-давно должны были отправить следом за Карапетяном… Но почему-то медлят. Видать, ты и вправду заполучила какой-то весьма ценный секрет. Колись, мать!

— Да нет же! — воскликнула Дежкина. — Ничего я не знаю!

— Ну-ну, — не поверил Виктор, — не хочешь говорить, не надо. Может, ты и права. Чем меньше народу посвящено в эту историю, тем лучше. Я одно знаю: пока ты держишь эту тайну при себе, есть надежда. Выболтаешь — тогда крышка.

Он смотрел на нее серьезно и печально.

Клавдия опустила глаза.

— Витя, — прошептала она, — я совсем запуталась… Ты один мне можешь подсказать что-нибудь путное. На мужа надежды мало.

— В таком случае я должен знать все, — сказал Чубаристов.

— Хорошо, — решилась Дежкина, — слушай. На демонстрации, когда Веня снял вот эту компанию, — Клавдия указала на фотоснимок, — мне подсунули в карман клочок бумаги. На нем было написано слово… неважно какое, — но дурацкое, поверь. Честно говоря, я даже внимания не обратила, — это уж потом, задним числом, когда прокручивала в памяти все произошедшее, вспомнила. Слово это ничего не может означать — оно всего лишь код, некая шифрозапись. Использовать ее я не могу, потому что не представляю, каким образом…

— А вот каким, — перебил ее Чубаристов. На лбу его пролегла глубокая морщина. Она, Клавдия знала это, выдавала высшую степень сосредоточенности коллеги. — Первое: не вздумай докапываться до дна. Не надо тебе знать, как расшифровывается слово. Вполне возможно, что, разгадав загадку, ты будешь представлять серьезную угрозу для… сама знаешь, для кого. Они тебя в порошок сотрут. И тебя, и всю семью твою. А пока в их глазах ты являешься всего лишь шкафчиком, в котором хранится искомый ключ. Надо суметь вскрыть шкафчик, но уничтожать его необязательно. Существует единственный выход: ты должна обменять эту шифрограмму на дочь и заручиться всеми возможными гарантиями безопасности.

— Легко сказать, — откликнулась Дежкина, — а как сделать?

Чубаристов покачал головой:

— Вот уж это должна решить только ты сама. Никто не поможет… даже я. И не потому, что нет желания, а потому, что нет возможности.

— Успокоил…

— Если ты явилась ко мне за успокоением, то должен огорчить; пришла не по адресу, — резко произнес Виктор. И уже мягче добавил: — Чаю хочешь?

— Что вы все меня сегодня чаем напоить пытаетесь? — в сердцах воскликнула Клавдия, поднимаясь из-за стола и направляясь к двери.

Чубаристов поглядел ей вслед и вдогонку шутливо крикнул:

— А за дурака на автоответчике ты мне еще заплатишь!

Клавдия ничего не ответила.

 

Пятница. 11.40–13.17

С Клавдией Игорь Порогин столкнулся в коридоре прокуратуры, но она прошла мимо, будто не узнала.

Лишь головой качнула: мол, ни о чем не надо спрашивать.

Черная, как смерть.

Такая встреча кому хочешь настроение на целый день испортит.

Ужасно, когда на твоих глазах страдает близкий человек (а Клавдия конечно же была для Порогина близким человеком, хотя он никогда не говорил об этом своей наставнице), и ты ничего не можешь сделать, не в силах помочь.

Сутками напролет Игорь ломал голову над тем, как поступить в сложившейся ситуации.

В мыслях он обращался за советом к Чубаристову, ходил на прием к Меньшикову и даже захаживал в Генеральную прокуратуру… — но в мыслях, только в мыслях.

На деле же он опасался предпринять что-либо без ведома Клавдии. Да и что мог он предпринять?

— Привет борцу за свободу и демократию! — окликнул его Беркович, спускавшийся по лестнице. — Как успехи?

— Здрасьте, Евгений Борисович, — рассеянно откликнулся Порогин. — Спасибо, все нормально.

— Слыхал, ты обезвредил целую банду торговцев оружием.

— Ну, — замялся Игорь, — банду не банду, а одного цуцика отловил.

— Ничего себе, цуцик! — засмеялся Беркович. — Скромность, конечно, украшает, но не до такой же степени. Не каждый день удается обнаружить оружейный склад.

— Так ведь он не сознается.

— Ничего, старик, это дело времени, — подбодрил эксперт. — Цуцики, они все такие. Поупирается, а потом все расскажет как миленький. Тебе еще и повышение за это дело светит. Оружие, брат, это тебе не титьки-матитьки, которыми у нас сейчас Клава занимается. — И, рассмеявшись собственной шутке, Беркович направился к выходу.

Расстроенный Порогин глядел ему вслед.

Сегодня предстоял допрос Ганиева, и одна только перспектива общения с узбеком наводила на Игоря уныние.

Вляпался в историю, прямо скажем.

За эти дни он фактически ни разу не допросил арестованного по полной программе.

По правде сказать, Игорь с содроганием вспоминал разнос, который учинила ему Клавдия.

Теперь ему было просто-напросто стыдно встречаться с Ганиевым один на один и задавать какие-то вопросы.

На предыдущих допросах Мамурджан как заведенный мурлыкал песню о том, что ничего и никого не знает, а оружие попало к нему по чистой случайности, мол, «прюжинки они и есть прюжинки».

При этом глаза его были несчастные-пренесчастные, и это окончательно добивало Порогина.

Мучимый угрызениями совести, он даже решился забрать к себе домой ставшую после ареста узбека бесхозной таксу Пудинг, которая доставляла ему теперь массу хлопот.

Она принципиально не желала спать на коврике у двери, избирая в качестве ложа подушку Игоря, каждый раз норовила усесться на табурет за хозяйским столом и вообще вела себя крайне неприлично и вызывающе.

Порогин попытался было пристроить таксу в специальный приемник для собак, но выяснилось, что для этого у него не хватит даже двойной зарплаты.

Так теперь и коротал время на пару с четвероногой капризницей.

— Здрасте, гражданин следователь, — сказал Ганиев, едва показавшись на пороге кабинета для допросов, — добрий день. Как спалось?

— Хорошо, если бы не твоя такса.

Арестованный сочувственно вздохнул:

— Как я тебя понимаю, слюшай. Я бы эту Пудинга давно на живодерню отдал, но не могу. Обещал Ларисе Ивановне, слюшай, что до самой смерти содержать буду.

— Ты обещал, а я мучаюсь, — усмехнулся Порогин. — Ладно, давай-ка ближе к делу. Опять будем упираться или все-таки что-нибудь интересное расскажем?

Мамурджан, заметно похудевший со дня ареста, угрюмо покачал головой.

— Гражданин следователь, слюшай, не знаю, чего хотите. Я эти прюжинки не трогал. Пистолет в руках не держал. Сам не знаю, откуда он взялся.

— С неба свалился, — усмехнулся Игорь. — Ты мне баки не заколачивай. Я эту песенку уже который день слушаю. Хочешь по-честному? Ты мне не нужен. Я б тебя хоть сейчас на все четыре стороны отпустил. Но не могу. Потому как речь не об игрушках идет, а о самом настоящем огнестрельном оружии. Ну сам подумай, поверит ли мне начальство, если стану рассказывать байку, что оружие тебе подсунули, что ты ни сном ни духом о нем не знал?

— Так и есть, гражданин следователь! — жарко зашептал Ганиев. — Клянусь Аллахом!

— Да на что мне твой Аллах сдался! — вспылил Игорь. — Ты мне факты выкладывай. Слышишь — факты!

Мамурджан обиженно уставился на концы своих видавших виды ботинок без шнурков.

— Ладно, не сердись. Попробуй еще раз все припомнить. С самого начала.

— Я и припоминаю, — сказал Ганиев, — что ничего не знаю. Если б ты мне не сказали, я бы так и не догадался, что в ящиках пистолеты были спрятаны.

— Тогда рассказывай, откуда ящики…

— От Александра Александровича.

Игорь взял в руки карандаш и приготовился записывать давно надоевшую историю.

— Кто такой Александр Александрович?

— Ларисы Ивановны знакомый.

— Она сама тебя с ним познакомила?

— Уф, какой непонятливый. Слюшай, я же тебе говорил: Ларису Ивановну похоронил — Александр Александрович пришел. Сказал, что Ларису Ивановну давно знает. Сказал, что Лариса Ивановна с ним дружила. Помочь попросил. Мне для друзей Ларисы Ивановны ничего не жалко.

— Какой он из себя, описать можешь.

— Високий, — начал вспоминать Ганиев, — худой. Голова седая. Все.

— Особые приметы у него были какие-нибудь? Наколка, шрам? Что-то в этом роде.

— Я его не рассматривал, слюшай! — обиженно воскликнул узбек. — У нас так не принято, чтобы гость в дом пришел, а я его рассматривал. Я его сначала пловом накормить должен, спать уложить.

— Выходит, он у тебя ночевать оставался.

— Редко. Только когда с границы ехал. Он у меня не любил оставаться. Говорил, собачью шерсть не выносит.

Игорь от неожиданности подался вперед.

— Стоп-стоп, что значит: с границы ехал?

Мамурджан удивленно поглядел на Порогина.

— Ты что, границу не знаешь?

— Выходит, он тебе ящики из-за границы привозил?

— Я его не спрашивал, слюшай. У нас на Востоке не принято, чтобы гостя спрашивать, откуда что привез.

— Ага, — Игорь нервно покусывал карандаш. — Скажи мне, Мамурджан, хотя бы примерно, а с какой границы он к тебе ехал?

— С обыкновенной, — простодушно отвечал Ганиев.

— И часто он из-за границы возвращался?

— Я не считал. То с границы приедет, то на границу поедет. Ничего не говорил. Сказал: работа у него такая.

— Значит, он от тебя и уезжал на границу, верно? А в какую сторону ехал? Ну хотя бы примерно?

— Слюшай, — рассердился узбек, — в какую сторону, я не знаю, мы с ним в поезд садились и ехали. А поезд нас вез, куда надо.

— Что-что?! — потрясенно переспросил Порогин. — Вы с ним вместе ездили? Когда?

— Не помню. Ездили, и все.

— А поезд… какой это был поезд?

— Обикновенный. С вагонами. Ты меня удивляешь, слюшай. Разве поезда не видел?

— С какого вокзала? — простонал Порогин.

— С Ленинградского.

Несколько мгновений Игорь молча глядел на арестованного.

— Что же ты раньше молчал?! — наконец выдавил он. — Что же ты мне голову морочил, вместо того чтобы про границу рассказать?

Казалось, Ганиев был удивлен не меньше следователя.

— Так вы ведь не спрашивали, я и не говорил, — ответил он.

— Вот что, — сказал Игорь, — сейчас ты мне подробно расскажешь, куда вы ездили и зачем. От этого зависит твоя судьба, так что постарайся вспомнить мельчайшие детали.

— Не знаю я никакие детали, — поджал губы Мамурджан. — Приехали, пересели в другой поезд. Александр Александрович сказал: в границе дирка есть, через нее ящики передают. Мы взяли ящики и поехали назад.

— У кого взяли?

— Не знаю. Это Александр Александрович брал. А я на тележке вез от вокзала до дома.

Порогин внимательно рассматривал арестованного.

Если врет, то высококлассно.

Он должен был быть слишком хорошим актером, чтобы разыгрывать из себя такого солнечного дурачка.

Ганиев не актер — это ясно.

— Когда ты в последний раз видел Александра Александровича?

Узбек пожал плечами.

— Приезжал как-то… Может, неделю назад, а может, две… не помню.

— Ящики привез?

— Нет. Просто так в гости пришел. Договориться и денег дать.

— Каких еще денег?

— Ну, чтобы билеты на поезд купить.

— Билеты?

— Да.

— Мамурджан, — вкрадчиво произнес Игорь, стараясь придать голосу как можно более спокойную интонацию, — пожалуйста, сосредоточься и объясни по пунктам: что за поезд, какие билеты?

— Я ему сказал, что Пудинга не могу одну оставить, а он все равно сказал, что я должен поехать. Потому что этот человек заблудится.

— Какой человек?

— Ну тот, который должен был через границу уйти.

Порогина словно подбросило над стулом.

— А фамилию помнишь?

Узбек сочувственно поглядел на следователя, будто сожалел о его непонятливости.

— Как же я его повез бы, если бы фамилию не знал? Конечно, помню.

— Ну?!

— Карапетян фамилия.

Игорь ошалело глядел на арестованного.

Он был потрясен.

Мамурджан Ганиев должен был перевести через границу Карапетяна, того самого Карапетяна, который, судя по всему, и стал причиной всех несчастий Клавдии Васильевны Дежкиной.

— Когда и где вы встретились?

— Мы не встретились. Он должен был прийти ко мне, но не пришел.

«Дурак! Какой же я безмозглый дурак!» — ругал себя Порогин, отирая с висков капли пота.

Конечно, он обязан был догадаться, почуять подвох.

Обрадовался при виде ружейного склада, а на остальное не обратил никакого внимания.

Ведь он видел два билета на ленинградский поезд, датированные тем самым числом, когда погиб в автокатастрофе Карапетян.

Видел и даже не удосужился поинтересоваться, зачем дворнику Ганиеву просроченные железнодорожные билеты.

— Надеюсь, ты говоришь правду, — сказал Игорь, пытаясь ничем не выдать своего волнения. — Если нет, то тебе же хуже.

— Слюшай, гражданин следователь, зачем обижаешь? Я тебя ни разу не обманул. Зачем не веришь?

— Ладно, разберемся. — Порогин нажал на звонок вызова конвойного. — А пока отдыхай.

— Пудингу хорошо кюшать надо. Корми ее хорошо, слюшай, — сказал на прощанье Ганиев.

Игорь его не слышал.

Он наверчивал диск телефона, пытаясь дозвониться до кабинета Дежкиной.

Никто не отвечал.

 

Пятница. 12.56–14.40

Покуда Порогин безуспешно пытался разыскать свою наставницу, Клавдия прогуливалась под зонтиком у знакомой двери с вывеской «Дружок».

Дверь была заперта, но Дежкину это обстоятельство будто бы не тревожило.

Лицо ее выражало спокойствие и умиротворенность. Со стороны можно было подумать, что не обремененная заботами дамочка решила прогуляться под дождиком в поисках приятных приключений.

Немолодой мужчина в очках с толстыми линзами сделал несколько кругов, прежде чем решился подойти.

Он вежливо приподнял шляпу и сказал:

— Неважная погодка, не так ли?

Клавдия удивленно уставилась в его улыбающееся лицо.

— А?.. — рассеянно спросила она.

— Я говорю, не самое лучшее время для моциона на свежем воздухе. Здесь поблизости есть отличный ресторанчик. Позвольте пригласить вас…

— Благодарю, — покачала головой Дежкина, желая закруглить этот несвоевременный разговор.

— «Благодарю, да» или «благодарю, нет»? — не унимался прохожий, поблескивая линзами.

— Благодарю, нет, — произнесла Клавдия.

— Будьте благоразумны, — настаивал незнакомец. — Зимние дожди сулят простуду, а то и кое-что похуже. Не разумнее ли скоротать время в теплой дружеской компании за бокалом доброго винца и отличной закуской?

— Отвали, козел! — прошипела Дежкина с таким видом, что очкастый, не ожидавший подобного, отпрыгнул в сторону.

— Прошу прощения… Извините, — пролепетал он и помчался прочь, даже не пытаясь перепрыгивать через лужи.

Клавдию только на мгновение уколол стыд — слишком по-хамски обошлась с незнакомцем, — но, едва он удалился, она тут же забыла о нем.

Ожидание затягивалось, и Дежкина то и дело нервно поглядывала на часы.

«Она приедет, — убеждала себя Клавдия, чувствуя, что с каждой минутой уверенность эта ослабевает, — она должна приехать… у нее нет выхода…»

Однако площадь по-прежнему была пуста.

Немногим более часа назад Дежкина отправилась к Лизе Кройторовой в Институт химии.

Лиза, долговязая и длинноносая, была девицей сорока с лишним лет, которую Клавдия некогда избавила от домогательств ухажера-шантажиста.

Ухажер был профессиональным альфонсом. Безошибочным чутьем угадав в перезрелой и некрасивой Лизе тоскующую по мужской ласке душу, он умудрился за какие-то пару месяцев высосать из нее все сбережения и едва не лишил небольшой квартирки на Чистых прудах.

К счастью, Клавдия вовремя вмешалась, и Кройторова осталась при своем скромном, хотя и подчистую разоренном жилище, а вот ухажер — с носом.

Какое-то время, донельзя раздосадованный, что верная добыча ускользнула из рук, он даже пытался угрожать Дежкиной, караулил у подъезда, однако как-то раз напоролся на Федора Ивановича и с той поры исчез.

Федор Иванович с удовольствием сообщил жене, что альфонс отведал его коронный удар правой.

Лиза трудилась в институтской лаборатории. Ее ежедневные обязанности заключались в бесконечном промывании больших и малых пробирок, колбочек, мензурок и содержании в сохранности значительного арсенала всевозможных растворов, порошков и газообразных веществ.

Клавдия нашла Кройторову в крошечной подсобке. Не сняв с рук толстых резиновых перчаток, она сосредоточенно накладывала на губы слой коричневой помады и любовалась эффектом в разбитом настенном зеркальце.

— Лизонька, — торопливо произнесла Дежкина, — как хорошо, что я тебя застала. Пробегала мимо, надо срочно позвонить, и, как назло, ни одного действующего таксофона во всей округе.

— О чем речь, Клавдия Васильевна! — обрадовалась, что может ей помочь, Кройторова. — Нам вчера новый аппарат поставили, очень хорошо слышно. Я как раз вам хотела позвонить, узнать, как дела.

— «Хорошо идут дела, голова еще цела!» — процитировала Клавдия строку из полузабытого детского стихотворения. — Рада тебя видеть.

— А уж я-то! — отозвалась Лиза. — Хорошо выглядите. А я?

— У тебя новая помада, — отвечала Дежкина. — Ты решила сменить стиль?

— Замуж выхожу, — гордо сообщила лаборантка.

— Неужели?

— За профессора. Он мне уже предложение сделал.

— Поздравляю.

— Только он лысый и у него трое детей. Это ничего? — в последних словах Кройторовой сквозило волнение.

— Главное, чтоб любили друг друга…

— Я тоже так думаю, — со вздохом облегчения произнесла Лиза. — Мужчину надо ценить не за внешность, а за ум. А он у меня, знаете, какой умный — аж страшно. Я ему про этого… рассказала.

— Зачем? — удивилась Клавдия.

— Проверить, по-настоящему ли он меня любит или же просто так.

— Проверила?

— Ага. По-настоящему. Он меня простил.

— Ясно, — сказала Дежкина. — Где телефон?

— Что это с вами, Клавдия Васильевна? — воскликнула Лиза. — Вот же он, перед вами.

Телефонный аппарат и вправду стоял на самом видном месте, на столе, в окружении пузатых сосудов с маслянисто поблескивающей жидкостью.

Клавдия заглянула в записную книжку и набрала номер.

— Алле? — лениво ответил женский голос.

— Это следователь Дежкина… помните, мы с вами встречались?

— Так. Ну и?..

— Нам необходимо повидаться.

— Вам необходимо? — уточнил голос, нажимая на слово «вам».

— Нам обеим. Это в ваших интересах.

— В моих интересах — никогда больше не видеть вас и не слышать.

— Боюсь, это не избавит вас от серьезных неприятностей.

— Угрожаете?

— Предупреждаю.

— О’кей, — произнесла собеседница после длительной паузы. Клавдии даже показалось, что, прикрыв трубку ладонью, она успела посоветоваться с кем-то, — о’кей, через час я заеду в офис фирмы. Туда, где мы встречались в прошлый раз. Вас это устроит?

— Вполне.

Клавдия опустила трубку и вздрогнула, потому что Кройторова внезапно взвизгнула над самым ее ухом.

— Что? — вскрикнула она, а Лиза в это время подхватила на лету падающую колбу, которую Клавдия чуть не столкнула локтем со стола.

— Клавдия Васильевна, — простонала Лиза, — осторожнее! Это же кошмар что такое!

— Извини, Лизонька, — растерянно пробормотала Дежкина.

— Да что там «извини»! Мне-то что… А вот вы бы! Это же одна из самых сильнодействующих кислот. Одна капля дерево насквозь прожигает.

— Вот как? — заинтересовалась Клавдия…

…Вшшших! Дежкина, задумавшись, не успела отскочить в сторону.

Тяжелым веером брызг ее обдала с ног до головы подъехавшая машина.

Она стояла под зонтом, с плаща стекала грязная вода.

Ираида Петровна между тем как ни в чем не бывало выскользнула из салона машины и с удовлетворением оглядела мокрую Дежкину.

— Извиняюсь, — пропела она.

И непонятно было: то ли за грязный плащ прощения просит, то ли за почти часовое опоздание.

 

Пятница. 15.27–16.43

Мерзнувшая на ветру со своим летним товаром тучная мороженщица обратила внимание на странного прихрамывающего типа, вынырнувшего из подземного перехода и направившегося в сторону здания Министерства обороны. Под мышкой он сжимал большой рулон бумаги и древко со скрученным флажком, а в руках держал авоську с трехлитровой бутылью, наполненной прозрачной жидкостью.

Мороженщица проводила взглядом сутулую спину и, притопывая на холоде, осипшим голосом принялась нахваливать сливочное эскимо в шоколаде.

Федор Иванович неторопливо обогнул безликое белое здание, получившее в народе прозвище «Пентагон», и поднялся по ступеням на уложенную плитами площадку перед входом.

Оглядевшись, он выбрал точку, с которой бы его было достаточно хорошо видно из окон здания и проезжающих мимо машин.

Вынув из внутреннего кармана пальто армейскую старую фляжку, он отвинтил колпачок и сделал несколько больших глотков; поморщился и занюхал водку рукавом.

Затем он освободил бутыль из авоськи и снял пластмассовую крышку.

Убедился, на месте ли зажигалка.

Приготовления были окончены.

«Ну что, — сказал он сам себе, — поехали, что ли?»

На глазах у обомлевшего прохожего Федор Иванович поднял над головой банку с прозрачной жидкостью и опрокинул ее на себя.

В воздухе запахло бензином.

— Ничего себе… — вымолвил прохожий.

Сжимая в одной руке зажигалку, другой Федор Иванович развернул и прижал к груди самодельный плакат с пламенеющими словами: «ВЕРНИТЕ МНЕ МОЮ ДОЧЬ!»

Вокруг стали собираться зеваки.

За окнами здания замелькали перепуганные лица, какой-то интендантский чин выглянул из входных дверей, но приближаться не стал и вновь скрылся.

— Не подходите близко! — крикнул Федор Иванович собравшимся. — Это бензин!..

— Вы это из-за чего? — спросил кто-то.

— Люди добрые! У меня дочку украли, а ей тринадцать лет всего. И все из-за них, из-за этих армейских крыс, которые в министерстве отсиживаются, пока война идет! Вот отправить бы их всех на Кавказ, в зону военных действий, тогда, глядишь, мигом бы заключили мирный договор! — Дежкин даже не замечал, что шпарит сплошными газетными штампами. — При коммунистах жили плохо, — продолжал Федор Иванович, ощущая небывалый прилив сил, потому что аудитория прибавлялась с каждой минутой, — а при демократах еще хуже! Где правду искать, если «новые русские» воруют похлеще старых!

Толпа по-детски радовалась бесплатному представлению.

Тучная мороженщица, которая издалека узрела скопление людей, уже успела приволочь на место происшествия свой лоток и теперь вовсю торговала эскимо, ругая себя за то, что сразу не отправилась следом за хромоногим — больше бы успела распродать.

— Так чего, будет он поджигаться или нет? — спросила у своего кавалера размалеванная девчонка лет семнадцати. — Может, у него спичек нету? Давай, дед, а то мы промокнем до нитки, пока ты надумаешь!

Появился в толпе и фотограф, наверное, с Арбата, потому что волок наклеенную на фанеру фотографию во весь рост улыбающегося Ельцина.

Фотограф растолкал зевак, протиснулся вперед, установил фанерного президента на фоне облитого бензином оратора и принялся снимать.

В толпе засмеялись, и Дежкину стало обидно.

Зато в кабинетах белого здания было не до смеха.

Начальники всех рангов и званий, от мала до велика, висели на телефонах, вызванивая вышестоящие инстанции. Пытались получить указание, что делать в данной внештатной ситуации.

За прошедшие годы они уже привыкли к мирным демонстрациям женщин перед входом в высшее военное ведомство, а вот как поступить с самоубийцей, уже успевшим облить себя горючей смесью и сжимающим в руке зажигалку, они не знали.

А что, если у него за пазухой взрывное устройство?

А что, если он сумасшедший и не остановится ни перед чем?

А что, если?..

Надо отдать должное военным: выход был найден весьма нестандартный.

Толпа уже стала скучать. Дежкин видел, что по одному по двое зеваки начинают расходиться. И то — дождь лил немилосердно.

— У меня украли дочь… — еле слышно повторял Дежкин. — Представляете, позвонили и сказали — мы украли вашу дочь… Верните мою дочь! Это они украли! — махнул он рукой в сторону «Пентагона».

Толпа редела на глазах.

— Если бы мы все вместе, если бы каждый!.. — вслед уходящим людям кричал Дежкин.

Федор Иванович бессильно опустил плакат.

— Держись, отец, мы с тобой! — крикнули вдруг некие молодцы в четыре луженые глотки и стали протискиваться поближе к Дежкину.

Федор Иванович увидел эту группу поддержки, и уныния его как не бывало.

— Сюда! — воскликнул он. — Ко мне! Ребята, вы против войны?! Правильно! Пусть они вернут мне дочь! Вы ведь со мной?!

Молодцы закивали — с тобой, с тобой — и приблизились.

— До-лой вой-ну! До-лой вой-ну! — отскандировал Федор Иванович, распахивая руки навстречу молодцам.

— Ну-ка, папаша, — вдруг произнес один из четверки, беря из рук Дежкина зажигалку.

Незадачливый демонстрант удивленно обернулся, и в следующее мгновение его схватили за руки, за ноги.

Молодцы подняли пропахшего бензином и алкоголем Дежкина и деловито, словно мешок с трухой, понесли по направлению к зданию.

— Гады! Убийцы! — закричал Федор Иванович, безуспешно стараясь вырваться из их железных лап. — Пусть они вернут мою дочь! Граждане, на помощь!

Толпа наблюдала. Связываться с молодцами никто не решался.

— Ну все, теперь ему каюк, — вздохнула мороженщица.

 

Пятница. 14.51–17.22

Ираида Петровна вспорхнула по ступеням крыльца, отперла дверь и первая, даже не заботясь о том, чтобы предложить Клавдии последовать за нею, вошла внутрь.

— У нас тут беспорядок. На прошлой неделе прививали ризеншнауцеров, а это такая порода непоседливая… Не обращайте внимания, — сказала она, — потом уборщица приберется. Ой, да вы мокрая совсем, я вижу! Не хотите подсушить пальтишко?

— Хочу, — сказала Клавдия, — но не здесь.

— Что ж, — пожала плечами Ираида Петровна, — воля ваша. Итак, я вас внимательно слушаю…

Она достала из сумочки длинные дамские сигареты и, вставив одну в мундштук, прикурила от разноцветной зажигалки.

— В прошлый раз мы не договорили, — сказала Дежкина. — У вас было много гонора, а у меня — мало информации. Силы, как понимаете, были неравны…

Ираида вскинула бровь и выпустила в лицо следователю струйку дыма.

— Ой, простите, — произнесла она, когда Клавдия поморщилась, и рукой разогнала облачко. — Курение — вредная привычка, но ничего не могу с собой поделать. Как сказал один умный человек: что бы от нас осталось, если бы мы лишились своих вредных привычек.

— Интересная мысль, — откликнулась Клавдия, — я хотела бы развить ее. Что от вас останется, если я пущу в ход свои вредные привычки? Как вы думаете?

— Боже мой, — лучезарно улыбнулась Ираида Петровна, — неужели правда, что о вашем брате рассказывают? Мол, вы и руки на допросах людям выкручиваете, и сигареты о пятки тушите, и иголки под ногти загоняете…

— Вы переели шпионских детективов, — отрезала Дежкина. — Впрочем, и на старуху, как говорится, бывает проруха.

— Напрасно вы сетуете на возраст, — улыбка красавицы стала прямо-таки приторной.

— Я полагаю, мы с вами ровесницы, — ответила следователь. — Просто я до сих пор не удосужилась сделать круговую подтяжку.

Что ж, один мяч Клавдия наверняка отыграла.

Во всяком случае, председательница общества «Дружок» позеленела от злости.

Отшвырнув в сторону сигарету, она надменно произнесла:

— Полагаю, я ехала сюда не для того, чтобы обсуждать нюансы современной косметологии. У меня мало времени.

— Да-да, — заметила Дежкина, — я помню: в прошлый раз вы спешили к педикюрше, а в этот…

— А в этот раз я спешу избавиться от вашего общества, — сказала Ираида Петровна. — Итак?

— Итак, — произнесла Клавдия, — как и было обещано, я навела справки. Про вакцинацию ризеншнауцеров вы будете заливать в другом месте. Кто бы мог подумать, что трогательное общество домашних животных и крупного рогатого скота «Дружок» является структурным подразделением ФСБ!

От неожиданности Ираида Петровна присела и с ужасом огляделась по сторонам, будто пламенную речь Дежкиной могли ненароком услышать.

— Ты что, дура? — выпалила Ираида, позабыв про этикет. — На новые неприятности нарываешься?

— Неприятностей у меня и без того выше крыши, — беззаботно ответила Клавдия, — одной больше, одной меньше — какая разница.

— Я не желаю с вами разговаривать, — заявила председательница. Она поднялась и направилась было к двери, но Дежкина перегородила ей дорогу.

— Не желаете, а придется, — строго сказала она. — С вашей стороны было более чем опрометчиво явиться на эту встречу, честно скажу. Потому что никого нет сильней раненой самки, защищающей своего детеныша. Как человек, имеющий некоторое отношение к зоологии, вы должны это знать. Так вот, я сейчас и есть такая самка, — Клавдия улыбалась, произнося эти слова, и улыбка ее была недобрая, зловещая.

— Пропустите! — попыталась изобразить благородное негодование Ираида Петровна, но безрезультатно.

— Слушайте меня внимательно. Сейчас вы подробно, не опуская ни единой детали, расскажете мне, кто, когда и с какой целью нанял вас. Вы расскажете, что за фигура заправляет всей этой историей и как мне найти этого подонка…

— Я буду жаловаться генеральному прокурору, — объявила председательница.

— Да хоть президенту. Вы не выйдете отсюда до той минуты, пока я не получу ответа на поставленные вопросы. Я понятно выражаюсь?

— А пошла ты! — вновь потеряла свой светский тон Ираида Петровна и уже собралась оттолкнуть Клавдию, когда та с ловкостью фокусника извлекла из хозяйственной сумки плотно закупоренный прозрачный сосуд.

В сосуде колыхалась маслянистая жидкость.

— Не советую спорить со мной, — произнесла Дежкина вкрадчивым голосом. — Мне терять нечего, а вот вам… Такая красивая кожа… Представляете, как она может сморщиться и почернеть?

— Ч-что… это? — отступая, растерянно произнесла Ираида Петровна.

— Понятия не имею, — пожала плечами Клавдия. — У меня в школе по химии тройка была. Но думаю, даже если вы не будете знать название этой жидкости, ее свойство произведет на вас неизгладимое впечатление. Не изгладимое никакими пластическими операциями.

— Отойдите в сторону!.. Не приближайтесь!.. — волновалась председательница, неотрывно глядя на сосуд в руках следователя.

Всегда такая презрительно-надменная, на этот раз она поверила, что Клавдия не блефует.

Чтобы скрыть замешательство и хоть сколько-нибудь поддержать реноме, она попыталась улыбнуться и произнесла:

— Оставьте вы эти игры.

— Игры? Ах, да… теперь это называется — игра. — Дежкина вытащила пробку из сосуда. Раздался глухой звук, от которого Ираида Петровна вздрогнула. — Правила игры, — объясняла между тем Клавдия, — просты до безобразия. Играющие стороны пытаются стереть друг друга с лица земли. В ход идут любые приемы. К примеру, я видела, как одному бедняге, легкомысленно вмешавшемуся в ход событий, оторвали голову… Оказывается, человеческая голова может скакать, как плохо накачанный мяч.

Ираида Петровна, выпучив глаза, неотрывно наблюдала за жидкостью в сосуде.

— Не беспокойтесь, — сказала Дежкина, заметив этот взгляд, — я не буду отрывать вам голову. У меня сил не хватит. Но правила есть правила. Представьте, мне говорили, что одна капля этого раствора насквозь прожигает дерево. Наврали, наверное. Давайте-ка проведем следственный эксперимент. Вы никогда не принимали участия ни в чем подобном? Напрасно. Исправим эту оплошность. — Клавдия ткнула носком сапога брошенный председательницей окурок. — Нехорошо сорить в помещении…

Потом Дежкина наклонила сосуд над окурком и уронила на него несколько капель.

— Как интересно, — по-детски воскликнула она.

Окурок зашипел и начал съеживаться, будто живое существо.

Ираида Петровна с ужасом наблюдала, как на паркетном полу расширяется черное пятно.

— Вы испортили мне пол, — пробормотала она.

— Пол — это ерунда, — отмахнулась Клавдия, — я собираюсь испортить вам кое-что посущественнее…

И она в упор поглядела в лицо председательнице.

Машинально та коснулась ладонью щеки.

Надвигаясь на жертву, Дежкина по пути небрежно выплескивала из колбы химический раствор. Капли веером летели на стены, и дерматиновая обивка покрывалась мелкими обугленными пятнами.

— Это уголовное преступление, — неповинующимися губами произнесла Ираида Петровна.

— Плевать, — ответила Клавдия. Искусственную ее игривость как рукой сняло. Она медленно приближалась к председательнице, и вид ее не сулил ничего доброго. — С волками жить, по-волчьи выть…

— Что вам надо от меня?! — взвизгнула Ираида Петровна.

— Я уже сказала — что и не буду повторять. Мне терять нечего. Кто стоит за вами? Считаю до трех! После этого ваше нагримированное личико превратится в обугленную головешку! Раз. Два…

Рука ее выдвинулась вперед, направляя сосуд в искаженное ужасом лицо несчастной председательницы.

— ТРИ!

— Я скажу! — заорала Ираида Петровна. — Я все расскажу! Будь ты проклята, овчарка! Я не виновата! Меня заставили!

Запрокинув голову и прикрыв глаза, Клавдия будто сквозь вату слушала истеричные всхлипы своей жертвы. Внезапно она почувствовала, как усталость многопудовым грузом навалилась на ее плечи. На душе было пусто и муторно.

— Это он, — лепетала председательница, размазывая по лицу тушь и помаду, — я не могла отказать…

— Он — кто? Василий Васильевич?

— Откуда вы знаете? — спросила Ираида Петровна. — Или Евгений Евгеньевич. Или еще как-нибудь. На самом деле его зовут Эдик.

— Ваш муж?

— Нет, друг…

— Любовник? Это он выбил вам помещение для офиса?

— Да.

— В обмен за услугу вы должны были…

— Я же не устраивала здесь бордель!

— Притон для убийц — ничуть не лучше, — отрезала Клавдия. Эдик нанял старуху из соседнего дома, чтобы та проводила меня сюда?

— Да.

— И он же скрывался за окошком кассы?

— Не знаю.

— А если хорошенько припомнить? — настаивала Дежкина.

— Не знаю! Меня здесь не было.

— Девочка на побегушках, так? Ничего не знаете, ни в чем не замешаны?

Ираида Петровна хотела возразить, но, взглянув на сосуд в руке следователя, благоразумно промолчала.

— Значит, так, — распорядилась Клавдия, — сейчас мы сядем в машину, и вы отвезете меня к этому своему Эдику.

— Но вас никто не приглашал…

— Неужели это сможет меня остановить? — усмехнулась Дежкина.

— Он не откроет.

— Даже вам?

— Даже мне. Эдик никому не открывает, если нет предварительной договоренности. Я должна позвонить ему.

— Звоните.

— Здесь нет телефона.

— Не глупите, — Клавдия укоризненно покачала головой, — я видела радиотелефон в вашей машине.

Ираида Петровна смерила следователя испепеляющим взглядом и, вскинув голову, прошествовала к выходу.

— Эдик, это я, — сказала она в телефонную трубку. — Я сейчас приеду. Нет, не одна. С ней. Не ори на меня! Это все по твоей милости! Она сидит в моей машине на заднем сиденье, у нее в руках пистолет. Сам разбирайся, а мне плевать на твои проблемы. Сейчас я тебе ее привезу, и пошел ты в жопу!

Она со злостью отбросила трубку и повернула ключ зажигания.

— Про пистолет — это вы напрасно, — усмехнулась Дежкина, нежно поглаживая пузатый бок колбы.

— А ты хотела, чтобы я рассказала про твой фокус с окурком? — рявкнула Ираида Петровна и сорвала машину с места.

 

Пятница. 17.29–19.40

Федора Ивановича внесли в помещение караулки и первым делом, в качестве успокоительного лекарства, стукнули кулаком в челюсть.

Дежкин отлетел в противоположный угол и брякнулся на пол.

— Узнаю почерк, — сказал он, сплевывая на пол сгусток крови.

— Жить надоело? — поинтересовался один из молодцев.

— Гады, — произнес Федор Иванович и отвернулся.

Было даже не обидно, а пусто и холодно внутри.

В караулку заглянул молоденький милиционер с оттопыренными ушами, на которых восседала фуражка. Он с любопытством поглядел на Дежкина и спросил:

— Этот, что ли, дебоширил? Может, его забрать на пятнадцать суток? За нарушение общественного порядка?

Милиционеру не ответили, и он потерял к Федору Ивановичу интерес.

Тем временем армейский чин рассматривал документы Дежкина и сокрушенно качал головой.

— В каких войсках служил?

— В пограничных, — буркнул Федор Иванович.

— Вот видишь, в пограничных войсках служил, а честь армии позоришь. Нехорошо получается.

— Ничего я не позорю, сами вы позорите!

— Посадим мы тебя, — доверительно сообщил армейский чин, — и не на пятнадцать суток, даже не надейся. А года этак на два, может, и на три. Будет время подумать, что к чему…

И он вышел, закрыв за собой дверь на ключ.

Федор Иванович пощупал челюсть и пришел к выводу, что обошлось, к счастью, без перелома.

Из-за двери доносились обычные для крупного учреждения звуки: гул голосов, топот ног. Жизнь министерства вновь вошла в привычное русло после нелепого и отчаянного демарша Дежкина.

Внезапно в замке заскрежетал ключ, и на пороге караулки возник высокий, с крупными чертами лица немолодой мужчина со звездой на каждом погоне.

Он внимательно поглядел на Федора Ивановича из-под нахмуренных бровей.

— Ну и арестовывайте! — выпалил Дежкин, не дав вошедшему произнести ни слова. — Ну и ладно! И сажайте! Всех не пересажаете!

Майор молча затворил за собою дверь и, пододвинув стул, уселся напротив незадачливого демонстранта.

— Курить будете? — спросил он.

— Бросил. И вам советую, — соврал Федор Иванович.

— Духу не хватает, — вздохнул майор. — Завидую вам…

— В каком смысле?

— Прочел я как-то, что только цельные натуры имеют достаточно силы воли, чтобы завязать с курением, — сказал майор. — Сам трижды бросал, да только вот до сих пор курю. Огонька не найдется? — спросил он, но спохватился. — Ах, да!

Федор Иванович с отвращением принюхался к исходящему от своего пальто запаху бензина и криво ухмыльнулся.

— Меня Виктор Петрович зовут, Алпатов, — представился майор. — А вас?

— Это допрос? — окрысился Дежкин.

— Не угадали. Я, в общем, случайно здесь… То есть работаю-то я в министерстве, но на другой должности. Я за вами из окна наблюдал…

— Интересно было, смешно?

Алпатов словно не заметил издевательской интонации собеседника.

— У нас подобное редкость. Мало кто осмеливается с плакатами сюда ходить. Даже теперь, когда все можно. Перед собесами — пожалуйста, стоят шеренгами, потому что собес им ничего не сделает… ни плохого, ни хорошего. А с нашей организацией шутки сами знаете, чем могут закончиться.

— Я не шутил, — сказал Федор Иванович, — я серьезно.

— Этого вы могли мне не рассказывать. Сам видел. У вас ТАМ сын? — вдруг тихо спросил майор, сделав выразительное движение головой при слове «там».

— Нет, дочь…

— Дочь? — не сдержал удивления Алпатов.

— Ну, понимаете… — заторопился Дежкин, внезапно увидев в майоре достойного откровенности собеседника, — у нас такая история произошла… Дикая! Втянули всю мою семью в какие-то мафиозные разборки!

— Тише! — предостерег Алпатов, жестом показывая: мол, здесь и у стен бывают уши.

— Ага, — кивнул Федор Иванович и перешел на шепот: — Жене угрожали, меня избили, а теперь вот и дочку похитили.

— Кто?

— Если б я знал! Но, ясное дело, ОНИ.

— Сколько лет?

— Мне? — спросил Дежкин.

— Дочери сколько лет?

— Тринадцать.

Майор понимающе кивнул и глубоко затянулся сигаретой.

— А моему — девятнадцать, — вдруг сдавленно произнес он. — Петькой зовут, в честь деда. Верите, заснуть неделями не могу, все думаю, как ему ТАМ…

— ТАМ? На Кавказе?! — потрясенно спросил Федор Иванович.

Майор кивнул.

— Четвертый месяц…

— Как же вы могли? — поразился Дежкин. — Неужели нельзя было отмазать парня?

— Нельзя, — сурово сказал Алпатов. — Как же я других туда посылать буду, если своего спрятал?

— Он при штабе, наверное?

— Рядовой. Как остальные. Никаких поблажек.

— Ну вы даете!

— Да что я! — махнул рукой майор. — Разве я развязал эту войну? Разве мне она была нужна? Но я присягал на знамени и должен выполнять приказ главнокомандующего, каким бы он ни был.

— Я бы так не смог.

— Смогли бы. Были бы военным, как миленький смогли бы… Это, знаете ли, не желание выслужиться перед начальством, это долг чести, — он усмехнулся, — думал ли, что буду такие громкие слова произносить, воздух сотрясать. Я вот что сказать вам хотел: не делайте глупостей, не воюйте с ветряными мельницами. Бесполезно это… и опасно.

Федор Иванович насупился и, отвернувшись, сказал:

— Я не с мельницами. Я против негодяев, которые у меня дочь выкрали.

— И чего вы добились? То-то и оно!

— Но что-то же делать надо.

— Надо, — согласился Алпатов, — но с умом.

— А вы бы как на моем месте поступили?

— Не знаю, — признался майор, — надо подумать… Горячку бы, во всяком случае, не порол. — Он загасил сигарету в жестянке, стоявшей на подоконнике. — Мне хочется помочь вам… Просто потому, что понимаю, каково отцу, который не может выручить из беды собственного ребенка. Но для этого и вы должны мне помочь…

Дежкин насупился, подозревая, что сейчас начнется очередной торг.

Однако он просчитался.

— Вот ваши документы. Идите-ка вы отсюда, Федор Иванович, подобру-поздорову, пока про вас все забыли. Выстирайте одежду, чтоб жена ни о чем не догадалась и не тревожилась. Если верно вы говорите, что эта история связана с нашим ведомством, попробую разузнать кое-что. Авось и получится…

Дежкин поглядел на майора, подумал — и согласился.

С другой стороны, а что ему оставалось делать?

 

Пятница. 14.23–19.27

Клокова препроводили в специальный отсек, где вернули ему брючный ремень, галстук, шнурки и другие вещи, отобранные при задержании. Затем повели по длинному коридору. К выходу.

Павел находился в прекрасном расположении духа, он был уверен, что операция по его переброске за границу уже началась, а процедура освобождения из-под стражи проводится исключительно ради конспирации. А когда Клоков увидел Чубаристова, ожидавшего его на КПП, последние сомнения покинули его истерзанную бесконечными невзгодами душу.

— Как самочувствие? — осведомился Виктор.

Павел в ответ лишь пожал плечами, мол, нормалек, бывали моменты и похуже.

— Ты можешь быстро шевелить ногами?

— Попробую, если это необходимо.

— Необходимо, — Чубаристов накинул на голову Клокова плащ и, придерживая своего подопечного за локоть, подвел его к «Волге», распахнул переднюю дверцу. — Пригнись.

— А плащ снимать? — Клоков неуклюже плюхнулся на сиденье и склонил голову к приборной доске.

— Нет, жди команды, — Виктор сел за руль и через мгновение резко рванул с места.

Распугивая другие автомобили истошным воем сирены и мигая синими лампочками, «Волга» на бешеной скорости неслась по левому крайнему ряду Ярославского шоссе.

— Меня в таком положении укачивает, — заканючил скрючившийся в неудобной позе Клоков. — Можно я выпрямлюсь?

— Нельзя, сиди тихо, — цыкнул на него Виктор.

— А долго еще? Когда аэропорт?

— Не хнычь, всему свое время, — Чубаристов скосил на Павла брезгливый взгляд. — Успеешь еще налетаться, крылышками бяк-бяк-бяк-бяк.

— Сопровождение на месте?

— Не дрейфь, все идет по плану. Нас прикрывают со всех сторон.

Позади остались кольцевая автодорога и Мытищи. Конечности Клокова затекли до такой степени, что он уже не мог пошевелиться, а лишь тихонько поскуливал.

— Терпи, тряпка! — подбадривал его Виктор, до предела вжимая педаль газа. — Недолго тебе осталось мучиться.

— Ты выяснил, в какую страну чартер?

— В Штаты, штат Флорида…

— Во Флориде тепло, — мечтательно протянул Павел, — солнышко светит, море плещется… Спасибо тебе, Витя, по гроб жизни у тебя в долгу!

Чубаристов хищно ухмыльнулся в ответ, но Клоков не мог этого видеть.

Минут через двадцать «Волга» свернула с шоссе на узкую проселочную колею и, подпрыгивая на ухабах, устремилась в сторону сосновой рощи.

— Почему так трясет? — занервничал Павел. — Где мы?

— Подъезжаем к Чкаловску. Тут недалеко военный аэродром.

— Ты вчера говорил о Шереметьево!

— Планы изменились. В целях твоей же безопасности.

Как только автомобиль углубился в лес на порядочное расстояние, Чубаристов притормозил и хлопнул Клокова по плечу:

— Приехали!

Павел с трудом распрямился, стянул с головы плащ, часто заморгал, привыкая к свету. Он удивленно смотрел на неожиданно открывшийся перед ним пейзаж, на раздетые, будто трясущиеся от холода деревья, на прячущееся за уродливо-голыми ветками блеклое осеннее солнышко. Чубаристов не дал ему окончательно прийти в себя, понять, что с ним произошло, удивиться собственной доверчивости. Клоков успел лишь потрясенно произнести:

— Вот, значит, как… Это, значит, ТЫ?

И в следующее мгновение Виктор выстрелил ему под левое нижнее ребро. Затем еще раз, взяв чуть выше. Клоков не издал ни звука, тело его обмякло, откинулось на спинку сиденья, голова тяжело упала на грудь.

Чубаристов открыл дверцу и вытолкнул труп Павла из машины, затем проверил, не осталось ли в салоне и на одежде пятен крови. Нет, крови не было. Чисто сработано. Вынув из багажника лопату, поплевал на ладони. Земля оказалась мягкой и податливой. Минут через десять могила была готова, но прежде чем сбросить в нее Клокова, Виктор произвел контрольный выстрел, после которого в голове бедняги появилась маленькая аккуратная дырочка. На всякий случай, мало ли…

Быстро засыпав могилу, Чубаристов раскидал оставшуюся землю по дороге.

— Надгробных речей не люблю, — сказал Чубаристов, опершись на лопату. — Но пару слов скажу. Зря ты, Дум-дум, не верил в Робин Гуда. Запомни, дружок, и передай там остальным: Робин Гуда зовут Виктор Сергеевич Чубаристов.

Теперь оставалось только избавиться от лопаты, сжечь липовый документ, на который так удачно купился Клоков, привести в порядок служебную «Волгу» и доложить «наверх» о том, что концы подчищены.

 

Пятница. 18.53–21.09

Иномарка неслась по вечерним проспектам, и ночные огни витрин хороводом роились на ветровом стекле.

Клавдия поглядывала на неестественно выпрямленную спину председательши и ее точеный профиль.

Напрасно она церемонилась с ней в прошлую встречу. С такими особами вести себя нужно иначе. Возможно, будь она пожестче, и Лена была бы дома, и все беды были бы уже позади.

Дежкина тряхнула головой, отгоняя от себя эти мысли. Какой прок гадать на кофейной гуще? «Если бы да кабы, росли во рту грибы…»

Машина на полной скорости влетела в распахнутые ворота высотки на Котельнической набережной и, взвизгнув тормозами, остановилась у подъезда.

— Приехали, — сообщила Ираида Петровна.

В лифте поднимались молча. Лифт скрипел И охал, и Клавдия про себя поразилась, насколько запущена техника в этих престижных сталинских небоскребах.

На двери сверкала никелированная табличка: «Академик Тр. Кр. Монастырский». Ниже, мелкими буквами, было выгравировано: «Действительный членкор АН, звонить дважды».

— Это ваш Эдик — Тр. Кр.? — поинтересовалась Дежкина.

Председательница не ответила. Снисходительно усмехнувшись, она надавила холеным пальчиком кнопку.

За дверью мелодично замурлыкал звонок.

Ираида Петровна нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

Ни Эдик, ни загадочный Тр. Кр. не торопились отворять.

— Уснул он там, что ли? — сердито воскликнула председательница и вновь принялась звонить.

Как и прежде — никакого ответа.

— Может, он решил не отворять? — предположила она. — На кой вы ему сдались со своими химическими анализами!

— У вас есть ключ? — спросила Клавдия.

— Что?

— Ключ! — рассердилась следователь. — Что вы опять придуриваетесь, вы же слышали!

— Слышала, — кивнула Ираида, — но, надеюсь, вы не заставите меня вскрывать чужую квартиру, когда хозяин не хочет никого видеть!

— Напрасно надеетесь, — отрезала Дежкина, — достаточно того, что я его хочу видеть.

Достав из сумочки ключ, председательница вставила его в замочную скважину.

— Алле, Эдик! — позвала она, ступив в прихожую. — Мы пришли. Хватит придуриваться, выходи!

В комнате горел свет. Роскошная хрустальная люстра играла разноцветными бликами.

— Идиот! — выругалась Ираида Петровна. — Он что, решил смыться? Болван!

— Где же он может скрываться? — спросила Дежкина.

— Вот уж это не мои проблемы, — парировала председательница. — Вы сыщица, вам и искать!

Никто бы не смог, наверное, произнести слово «сыщица» с такой злобной и вместе с тем снисходительной интонацией.

Но Клавдия пропустила эти слова мимо ушей.

Поставив на старинный, ручной работы сервант из красного дерева свою сумку, она последовала в спальню, на кухню, в кладовую комнату.

Нельзя сказать, чтобы этот осмотр принес какие-нибудь результаты.

Незастеленная постель белела смятыми простынями. На сервировочном столике стояла чашка с недопитым кофе. Чайник на плите был еще теплый.

— С меня хватит! — закричала председательница, которая наблюдала за передвижениями по квартире Клавдии. — Если вы тут собираетесь вынюхивать и высматривать, я вам не компания. Обещала привезти вас к Эдику — привезла, а теперь до свидания…

Она решительно пошла к выходу, но на этом пути взгляд ее упал на небольшое настенное зеркало. Как видно, пристальный взгляд, коим Ираида Петровна одарила собственное отражение, заметил некие на ее лице изъяны. Во всяком случае, вместо того чтобы напрямую двигаться к двери, она выудила из сумочки пудреницу и направилась в ванную комнату.

Клавдия слышала, как щелкнул включатель света, а затем распахнулась дверь.

— О! — прозвучал удивленный возглас. — О-о!.. А-а-ааа!!!

Кто бы мог подумать, что Ираида Петровна способна так истошно, так жутко вопить.

Дежкина вылетела в коридор.

Сквозь дверной проем она увидела председательницу, буквально приплюснутую спиной к стене.

Ее немигающий взгляд был устремлен к огромной из импортного голубого фаянса ванне, размерами с хороший комнатный бассейн.

Из ванны свешивались волосатые мужские ноги.

— Там… там… — бормотала Ираида Петровна, лихорадочно указывая пальцем на нечто в воде.

Клавдия подошла ближе.

Она не удивилась, увидев тяжелое бледное тело, с головой погруженное в мутную, с красноватым оттенком воду.

Она ожидала увидеть нечто подобное.

Почему-то еще во дворе дома Клавдия ощутила смутную тошноту — верный признак надвигающейся беды.

Эта тошнота не имела объяснения. Дежкина привыкла доверяться своему шестому чувству, и за годы работы в прокуратуре это чувство ни разу ее не подводило.

Рыская по комнатам квартиры, Клавдия разыскивала хозяина и уже ощущала, что рядом, совсем поблизости, бродит смерть.

Так оно и оказалось.

Хозяин покоился в своей роскошной импортной ванне, и из сонной артерии, поблескивая, торчала большого размера заколка для волос. Редкие пряди, как водоросли, слабо колыхались на плешивой макушке, глаза были выпучены.

Надо думать, при жизни Эдик не славился красивой внешностью — теперь же он был вообще страшен.

— Он? — спросила Дежкина.

Ираида Петровна кивнула и, уткнув лицо в висевшее полотенце, зарыдала.

— Когда вы были здесь в последний раз? — произнесла Клавдия.

— Какая разница?! — взвилась председательница. — Все бродишь, вынюхиваешь… Довынюхивалась! Все из-за тебя!

— Может, из-за меня, — не стала спорить Дежкина, — но вот заколочка-то — ваша.

— Мамочки! — охнула Ираида Петровна, и лицо ее вдруг обмякло, стало каким-то старушечьим и нелепым.

— Чья работа? — наседала на нее следователь. — Соображайте быстрее, не то вас ожидают большие неприятности…

— Я не виновата, — бормотала председательница. — Я же с вами была, вы же знаете…

— Ничего я не знаю! — заявила Клавдия, внимательно разглядывая то, что еще недавно звалось Эдиком. — Мы встретились в полдевятого… откуда мне знать, где вы были до этой минуты и что делали.

— Эдик сильный был, я бы с ним не справилась! — лихорадочно объясняла Ираида Петровна. — Он большой, сами видите…

— Ему вогнали заколку в сонную артерию. Это даже ребенку под силу. Смерть наступила практически мгновенно. В ванну уложили уже мертвое тело, — сказала Дежкина.

— Я же с ним по телефону разговаривала, — продолжала убеждать трясущимися губами председательница, — вы же слышали.

— Ничего я не слышала. Я видела, как вы взяли телефонную трубку и сказали в нее несколько слов. А вот с кем вы говорили и говорили ли с кем-нибудь вообще — мне это неизвестно.

— Мамочки… — пролепетала Ираида Петровна, — что ж это делается?

Лицо Клавдии сохраняло каменное выражение.

Пожалуй, впервые председательница осознала, что это такое — пытка молчанием. Пострашнее колбы с кислотой…

— Положение серьезное, — суровым голосом чеканила Дежкина. — Я так понимаю, найдется немало свидетелей, видевших сегодня вашу машину у подъезда, верно? Вы ведь отсюда выехали на встречу со мной? Заколка, которой совершено убийство, принадлежит вам. Все улики против вас.

— Я не виновата! — истошно завопила Ираида Петровна, потеряв всякий самоконтроль. — Помогите!

— Кричать не стоит, — посоветовала Клавдия, — а то и вправду народ сбежится. И кому поверят — мне или вам?

— Мне! — выпалила председательница.

— Спорим, — предложила Дежкина. — Лет на пятнадцать спорим?

— Не на-а-адо!

— Не будьте идиоткой. Все подстроено так, что обвинят именно вас. Это я как профессионал вам говорю.

— Что же мне делать?

— Рассказывайте. У нас есть минут семь.

— Семь минут? Почему семь?

— Потому что если это убийство подстроено, чтобы свалить его на вас, то сюда уже едет оперативная бригада милиции. Можете не сомневаться…

— Ой, давайте уйдем.

— Нет, — покачала головой Клавдия, — мы останемся здесь, пока я не узнаю подробности. Хотите успеть — поторопитесь. Все, что знаете, рассказывайте как на духу. Кто такой был этот Эдик, чем занимался… Как он вышел на меня, что ему было нужно? Все рассказывайте. У вас мало времени.

Размазывая слезы и краску по лицу, Ираида Петровна стала говорить. Она строчила как пулемет, сглатывая концы слов, путаясь в выражениях, торопясь своей откровенностью побыстрей убедить собеседницу в собственной невиновности.

Клавдия слушала ее внимательно.

Капли из плохо завернутого крана дробно стучали по колену покойника. Ираида Петровна пугливо взглядывала в сторону ванны, но подойти и закрыть кран не решалась.

Дежкина не стала помогать ей. Она рассудила, что вся эта обстановка подталкивает председательницу к искренности.

— Я не знаю, где он работает, — тараторила Ираида Петровна, прижимая руки к пышной груди, — он мне никогда ничего не рассказывал. А я не спрашивала. Он был богатый человек. Купил эту квартиру с мебелью у родственников какого-то академика за сумасшедшие деньги и любил этим похваляться… По-моему, он занимался бизнесом. Но не простой коммерцией — купить-продать, а чем-то похлеще, чуть ли не на правительственном уровне. Он выполнял чьи-то задания. Чьи — я не знаю, клянусь чем угодно — не знаю!

— Что ему надо было от меня?

— Какой-то ключ.

— А именно?

— Понятия не имею. Честное слово, — для убедительности Ираида Петровна даже прижала ладони к груди.

— Где моя дочь?

— Ваша дочь? — изумилась председательница.

По ее виду Дежкина поняла, что развивать эту тему бесполезно. О Лене Ираида действительно ничего не знает.

— Он давал вам какие-нибудь инструкции относительно поведения со мной?

— Сказал только, чтобы я молчала. В случае чего он бы меня освободил, если бы вы вздумали арестовать.

— И все?

— Все.

— Вы сказали, он выполнял чьи-то задания. В чем они заключались?

— Он что-то привозил, увозил… делал какие-то поставки, — наморщив лоб, вспоминала Ираида Петровна.

— Какие?

— Да не знаю я! Правда, недавно он хвастался, что опять закупил огромную партию аккумуляторов, и еще говорил, мол, где они такого поставщика найдут, чтобы втайне от всех доставил такой товар…

— Что еще за аккумуляторы?

Председательница пожала плечами. На лице ее было крупными буквами написано верноподданническое желание сообщить что-нибудь ценное, но возможности ее иссякли.

Внезапно они обе вздрогнули и замерли, прислушиваясь к происходящему на лестничной клетке.

Лифт с шумом охнул и отворился. Из него кто-то вышел.

— Кто это? — побледнев, прошептала Ираида Петровна.

— Кажется, мы задержались, — ответила Дежкина.

Прозвучали тяжелые шаги, скрежет замка, хлопок двери.

— Слава Богу! — с облегчением выдохнула председательница.

Они покинули квартиру.

— Здесь есть черная лестница? Пользоваться лифтом было бы неосмотрительно, — сказала Дежкина.

— По-моему, за мусоропроводом, — неуверенно ответила Ираида Петровна. — Ой, что это?

Издалека, разрезая тишину, донесся вой милицейской сирены.

— То самое, — заторопилась Дежкина. — Быстрее!

Противницы, а теперь уже как бы и сообщницы, они стремительно побежали вниз по маршам черной лестницы.

Когда до выхода оставалось два-три пролета, Ираида Петровна оступилась и покатилась по ступеням.

Клавдия не успела подхватить ее.

— Каблук, — прихрамывая, сообщила председательница. Она ушиблась, но не очень, во всяком случае от Дежкиной не отставала.

Они распахнули дверь в тот самый момент, когда во двор через ворота упала копна яркого света от фар милицейской машины.

— Сюда! — крикнула Клавдия и увлекла председательницу за угол дома.

А в это время к подъезду уже подъезжал милицейский фургончик.

— Моя машина, — отчаянно прошептала Ираида Петровна.

— Бегите, — приказала ей Дежкина, — с машиной потом разберетесь. Бегите, пока не поздно!

Благодарно взглянув на свою мучительницу, председательница прихрамывая устремилась прочь.

Через несколько мгновений она скрылась в темноте.

 

Пятница. 20.48–23.44

Чубаристов вернулся на Ярославку и покатил обратно в Москву. Стрелка спидометра колыхалась между сорока и пятьюдесятью, торопиться было некуда, разве что к ближайшей коммерческой палатке, торговавшей водкой. Хотелось нахлестаться вдрызг, до беспамятства.

Так он и сделал. Купил бутылку «Столичной», откупорил ее ударом ладони по дну, и глоток за глотком, не переводя дыхания — до последней капли…

Не закреплялась у Виктора привычка к убийствам, хоть он и понимал умом, что избавляет мир от дерьма, мрази и нечисти. Его буквально выворачивало наизнанку, а перед глазами стояла страшная картина — мертвенно бледное, но почему-то укоризненно улыбающееся лицо Клокова. Чубаристов знал, что тень Павла будет приходить к нему еще долго, и от этого никуда не деться. Придется терпеть, придется жить с этой болью в душе. Он сам выбрал себе эту дорогу, никто его не принуждал.

Лопату Виктор бросил через забор на чей-то приусадебный участок, наверное, хозяева обрадуются подарочку. Бумага в одно мгновение превратилась в пепел. Пистолетный глушитель полетел в Яузу. Верный «пээмчик» Чубаристов предать не смог, оставил его в кобуре под мышкой, все равно никому в голову не придет отправлять его на трассологическую экспертизу.

Возвращаться в прокуратуру было нельзя — от него на километр несло спиртным. Домой не хотелось, дома — холодное одиночество.

Безжалостно сжигая казенный бензин, Чубаристов наматывал круги по Садовому кольцу, прокручивая в голове последний допрос покойного Клокова, царствие ему небесное. Хотя, какое там — горсть паскуде в адском огне!

Ничего-то он не знал. Больше того, Дум-дум изначально шел по ложному следу, подозревая в убийстве Резо «кого-то из высших сфер». Глупый наивняк… Плел всякую ахинею о какой-то новой «организации», которая якобы пришла на смену старой. Хотя, с другой стороны, что ему оставалось делать, чтобы спасти свою шкуру? Только блефовать, выдавать себя за умника, надеясь, что данную им информацию невозможно будет проверить и подтвердить. И формулировочку заготовил что надо — «кто-то из ваших». Попробуй тут угадай. Наших-то с миллион наберется.

Как Виктор оказался на Фроловском бульваре, он и сам не помнил. Вероятно, сработала моторная память. Лавочка «Овощи — фрукты» занимала полуподвальное помещение дряхлой пятиэтажки. Жалкое, захолустное заведение, не каждый и заметит выцветшую вывеску. Именно здесь, по словам Павла, и был главный банк наличности «организации», возглавляемой Рекрутом и Долишвили. Наверняка очередное вранье…

Чубаристов припарковал «Волгу» на противоположной стороне улицы и, прижавшись щекой к рулевому колесу, сладко задремал. Его просто сморило — сказалась прошлая бессонная ночь, да и водка свое дело сделала.

Ему приснился странный сон — плывущий по небу большой черный шар. И больше ничего. Он тупо смотрел на этот шар и, как ни силился, не мог оторвать от него взгляда. А шар вертелся вокруг своей оси, то ускоряя движение, то замирая на месте… К чему бы это?

Когда Виктор открыл глаза, было уже без пяти минут одиннадцать. Получается, что он любовался шаром целых два часа. Ничего себе…

Как раз в этот момент от «Овощей — фруктов» неторопливо отъезжала «Нива» с зелеными продольными полосами на бортах — инкассаторы забрали выручку и повезли ее в банк. Не успел автомобиль скрыться за поворотом, как к магазину подкатил бронированный грузовичок, из него вышел молодой парень в военной маскировочной куртке, оглянулся по сторонам и, дав знак водителю обождать, постучался в запертую изнутри дверь.

— Вот тебе и гоп хреном по деревне… — протирая кулаком заспанные глаза, промолвил Чубаристов.

Сон мгновенно слетел с него. Неожиданно открылась лазеечка, о которой Виктор не осмеливался и думать всерьез. Даже сейчас он с трудом в это верил. И все же… Бронированный грузовик — не сон, не мираж. Это — реальность.

 

Пятница. 22.30–23.59

— Где ты была? — трагическим голосом произнес Федор Иванович, стуча об пол шваброй. — Я тебя русским языком спрашиваю: где была?!

— Что случилось? — Клавдию насторожил запах в квартире. — Почему так бензином воняет?

— Я уже не знал, что и думать! — восклицал муж. — Все больницы, все морги обзвонил! Где ты была?

— Ходила по делам.

— Вы поглядите на нее, — возмутился Дежкин, — меня, можно сказать, чуть живьем не убили, а она все делами занимается!

— Кто тебя чуть не убил? — Клавдия бросилась к мужу.

Но тот отстранил ее гордым движением руки.

— Только не надо вот этого…

— Папа в Министерстве обороны бучу устроил, — высунувшись из своей комнаты, сообщил Максим. — И ему навешали там плюх, чтоб в следующий раз неповадно было.

— Ты как об отце отзываешься? — возмутился Федор Иванович. — Вместо того, чтобы поддержать…

Клавдия переводила взгляд с Максима на мужа и ничего не могла понять. В конце концов ей надоели эти бессмысленные препирательства, и, опустившись на скамеечку в прихожей, она простонала:

— Да угомонитесь же! Без вас тошно.

Мужчины смолкли и воззрились на хозяйку дома. Они слишком хорошо знали все ее интонации, чтобы обмануться. По голосу Клавдии они поняли, что стряслась новая беда.

— Клаша, — вдруг ласково сказал Федор Иванович, и на лице его возникла заискивающая улыбочка. — Хочешь, яишенку приготовлю?

— Хочу, — кивнула Дежкина. Затем выложила новость: — Я нашла человека, который мне угрожал в обменном пункте…

— Где нашла? — в один голос спросили Максим и Федор Иванович.

— В ванне. — Поглядев на обескураженных мужчин, она пояснила: — Его убили.

— Кто?

— Если б я знала… По всей видимости, те самые люди, которые не дают покоя нашей семье.

— Ну и ну, — только и смог вымолвить Федор Иванович.

— А что это за человек? — поинтересовался Максим.

— Эдик. Какой-то коммерсант, имеющий, по всей видимости, сношения с высшими структурами власти. Имевший… — поправилась она. — А есть и в самом деле хочется.

Стуча шваброй-костылем, Федор Иванович бросился в кухню готовить обещанное.

Клавдия не торопясь стала стягивать с ног сапоги. За этим занятием и застал ее телефонный звонок.

Она схватила телефонную трубку.

— Алло?

— Клавдия Васильевна? — поинтересовались на том конце провода.

Она не могла не узнать этот голос.

— Слушаю вас.

— Хочу сообщить, что наше терпение имеет предел. Вы серьезно рискуете.

— Где моя дочь?

— Не задавайте глупых вопросов.

— Я хочу убедиться, что она жива-здорова.

— Жива — да, а вот насчет того, что здорова… — на другом конце провода замолчали, и Клавдия явственно почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось. — Кажется, ее немного просквозило. Впрочем, это ведь не большая беда, верно, Клавдия Васильевна? Пока не беда… — с нажимом добавил позвонивший.

— Я должна поговорить с ней!

— У нас тут не переговорный пункт.

— Вы хотите получить свой чертов ключ?!

— А вы хотите снова увидеть дочь? Ладно, — решился наконец собеседник, — даю вам полминуты. И ни секунды больше.

В трубке что-то щелкнуло, загудело, а затем все стихло. Клавдия напряженно ждала. Молчание продолжалось целую вечность.

— Мамочка? — внезапно возник слабый голос дочери.

— Леночка! Ты? У тебя все в порядке? — Клавдию душили слезы. — Тебя не обижают?

— Мамочка! Мне страшно…

— Потерпи, моя хорошая! Ты не голодная?

— Кормят нормально. Мама, этот человек, он обещал, что если ты не… Что меня изнасилуют…

— Что?! — закричала Клавдия. — Это он так сказал? Гад! Гадина! Пусть только попробует!

— Мамочка, я боюсь. Я теперь буду тебя слушаться. Ничего мне не надо… Буду, как ты, ездить в троллейбусах. Ненавижу метро и всякие норы. Ты слышишь меня, мамочка?

— Слышу, доча! Мы делаем все, что можем. Скоро мы будем вместе.

— Клавдия Васильевна?

Дежкина вздрогнула — чужой голос резко пресек ее разговор с дочерью.

— Я вам дал тридцать четыре секунды вместо обещанных тридцати. Надеюсь, вы оцените мой великодушный поступок. Вы решились?

— Если что-нибудь случится с моей дочерью!.. — Клавдия, если бы могла, убила бы его своим голосом.

— Когда и где мы сможем получить ЭТО? — услышала она вопрос.

Клавдия ответила ледяным голосом:

— Сначала мне нужны гарантии.

— Не понял.

— Мне нужны гарантии жизни и безопасности дочери и всей моей семьи, — объяснила Клавдия.

— Ах, вот оно что… — Казалось, на другом конце провода ядовито улыбнулись. — Это вы не поняли, а не я, как выясняется. Мы не даем никаких гарантий. Мы просто берем то, что нам требуется. И без того мы проявили к вам редкую лояльность.

— Ты понимаешь, подонок, что я тебя найду и под землей, тогда уж не проявлю никакой лояльности!

— Клавдия Васильевна, давайте не будем играть словами.

— Га-ран-ти-и, — по слогам произнесла Дежкина. — Я готова встретиться в любое время дня и ночи, где угодно… С одним лишь условием, что вы предоставляете стопроцентные гарантии безопасности. В противном случае — мне нечего терять.

Она положила трубку, не дожидаясь ответа.

Максим, в плавках, босой, стоял на пороге комнаты, а Федор Иванович замер с тарелкой в руках у кухонного стола. Оба они напряженно глядели на нее, ожидая новостей.

— Боже мой… — простонала Клавдия.

И тут в дверь постучали.

Все трое переглянулись.

— Клавдия Васильевна, — послышался из-за двери сдавленный голос. — Это я, откройте.

— Игорек? — удивилась Дежкина, отворяя дверь. — Поздновато ты.