Третьи сутки шла колонна от Чульмана. Пятнадцатые сутки находилась она в пути. Если б не отметки в простой ученической тетрадке, для солидности именуемой путевым журналом, Козлов потерял бы счет времени.
Казалось, что экспедиция движется уже очень долго, что белые просторы, узкие дороги в горах, ущелья, пропасти, крутые склоны гор, то голые, то покрытые лесом, — это весь мир. Все родное, привычное, с детства знакомое выглядело теперь далеким, каким-то ненастоящим, будто виденный когда-то давно кинофильм.
Жизнь стала намного проще, естественней, в то же время сложней, насыщенней событиями. Она теперь ощущалась все время. Сейчас сутки — это были полноценные 24 часа, каждый из которых имел свое содержание, свой особый смысл. И, несмотря на то, что время шло быстро, куда быстрей, чем двигались машины, — в сумме дней оно казалось бесконечно долгим, и словно уже давным-давно тянулся этот поход в безлюдье, в просторы, тишь.
А тракторы все шли и шли, гудя и скрежеща, словно ледоколы вламываясь в гигантскую толщу безмолвия. В этой толще делалась трещина, тишина расступалась, гул продвигался вперед, тишина снова смыкалась сзади, — и одиноко, но неутомимо день за днем, ночь за ночью продвигалось вперед, в тысячеверстое безмолвие острое лезвие шума.
Эта ночь была ясной, слегка ветреной и морозной. Термометр, висевший снаружи вагончика, показывал сорок пять градусов.
Плотно закутанный в доху тракторист пятой машины Егоров лишь изредка слегка тянет на себя и тотчас отпускает рычаги управления, направляя машину точно по проложенным передними тракторами снежным желобам.
На санях четвертой машины, закрывая всю идущую впереди колонну, высится громада трансформатора. Егоров думает: «Ценная штука! Вот недавно, — Дудко говорил, — шофер встречной машины передал Абрамову записку от алданского приискового начальства. Беспокоятся они за трансформаторы! Все об опасностях предупреждают: путь, мол, очень трудный, а трансформаторы для них важнее всего. И это уже который раз насчет трансформаторов-то пишут. Ну, теперь до Алдана, поди, уж рукой подать, и дорога вроде полегче стала. Теперь, небось, довезем!»
Сквозь рев мотора Егоров улавливает чей-то протяжный крик:
— Э-ге-ге!
Нагоняя трактор, быстрым шагом идет по следу машин Дудко. Шапку он надел набекрень, к потному лбу прилипла прядь волос.
— Погоди! — машет рукой механик.
Егоров замедляет ход, и вот уже Дудко тяжело опускается на сидение. Вид у него утомленный и несколько недовольный.
— Чего колонну растянули? — недовольно гудит Дудко. — Разве это дело — такие интервалы давать между машинами? Ну-ка, побегай, нагони вас…
Егоров сочувствует механику. Получилось действительно плохо. Недавно закапризничала седьмая машина. Колонна остановилась. Складчиков побежал в хвост колонны, но вскоре вернулся.
— Ладно, ерунда, — успокоил он трактористов. — Дудко там уже наводит порядок, скоро нагонит, поехали.
После трудного, медленного марша в горных условиях колонна вышла на сравнительно удобный путь и теперь всеми силами старалась наверстать потерянное время.
Егоров думал было подождать последние машины, но не удержался, пошел вслед за четвертым трактором, и пока Дудко возился с седьмой машиной, колонна сильно растянулась.
— Караванный меня сбил, — Егоров, оправдываясь, указывает на четвертый трактор, — он пошел, ну, а я за ним…
— Караванный! — ворчит Дудко.
Он сегодня очень устал. В это дежурство все время какие-то задержки, перебои в работе машин: то отсоединится провод магнето, то замаслятся свечи, то неполадки с подачей топлива. Ничего серьезного, а все-таки каждый раз задержка. За весь путь такого не было, а теперь, как назло… И, главное, все случается только с его тракторами. Головные машины Складчикова идут себе и идут. Хорошо хоть Василий Сергеевич во время последней остановки не проснулся и не выскочил из вагончика. Насилу человека спать уложили, а тут, на тебе, — семерка стала. «Ну, да ладно, — Дудко постепенно успокаивается: — Что прошло, то прошло. Вот надо теперь Караванного нагнать, проверить машину и предупредить, чтоб не растягивал колонну, — зачем от Егорова так оторвался?» Дудко соскочил с трактора в снег и в ту же минуту — надо ж такое невезение! — он услышал перебои в моторе егоровского трактора.
— Троит! — закричал Дудко.
Но Егоров уже сам услышал прерывистый звук и остановил трактор. Сзади нарастало гудение шестой машины.
— Отведи машину в сторону, — предложил трактористу Дудко, — освободи колею.
Егоров вывел свой трактор в белую массу нетронутого снега и стал.
По широким, выдавленным передними машинами в снегу желобам — следам гусениц и полозьев саней — мимо стоящей в стороне машины Егорова прошел шестой, а за ним и самый последний, седьмой трактор.
— Вас подождать? — замедляя ход машины, перегнувшись с сидения, прокричал тракторист Золотарев.
Дудко следовало бы колонну задержать, но сейчас он этого никак не мог сделать. Опять остановка — в опять из-за его машины. Это уж чересчур. Да и неисправность-то пустяшная — исправлял же он такие дефекты всегда почти на ходу и догонял колонну. И Василия Сергеевича будить неохота.
— Езжайте, сам нагоню, — прокричал Дудко и махнул рукой.
Колонна ушла. Дудко быстро проверил свечи, крепление проводов, подачу топлива — все было в порядке, но дефект не устранялся, мотор попрежнему троил.
«Что ж это может быть?» — напряженно думал механик.
Колонна меж тем отошла уже довольно далеко, и только дымок из трубы вагончика поднимался над кустарником, заслонившим тракторы.
Дудко понимал, что серьезной поломки в моторе не было, но знал по опыту, что даже пустячные неисправности, если их не устранить во-время, могут привести к крупным авариям.
— Может быть, лопнула пружина клапана? — предположил Дудко. — Не снять ли головку блока?
Пожалуй, больше ничего не оставалось делать. Но для этой операции требовалось много времени. И, кто его знает, смогут ли они вдвоем с Егоровым проделать это на таком морозе. Нет, дело принимало явно неудачный оборот.
— Надо своих нагонять, — словно угадав мысли механика, сказал Егоров. — Надо остановить колонну, пока недалеко ушла.
— Надо, — согласился Дудко.
Правда, там, впереди, и сами остановятся, когда заметят, что их долго нет. Поймут, что с пятой машиной неблагополучно. Но когда это будет? Десяток-другой километров машины могут пройти. А потом что? Запасные части разложены на разных тракторах. Может быть, придется возвращать всю колонну. Сколько же это часов будет даром потеряно! Дорогих часов. Нет, самое разумное было бежать, нагонять колонну. Каких-нибудь десять-пятнадцать минут, и все… Дудко смерил глазами длинного, худосочного Егорова и решил, что этот не добежит.
— Будь у машины, а я побегу, — сказал он Егорову.
И, как был в дохе, кинулся по санной колее вперед.
Колея была глубокая и узкая. Снег, вдавленный многотонным грузом, приглаженный полозьями саней, стал плотным и скользким, ноги то и дело подвертывались. Тяжелая, широченная доха связывала движения, терлась о стенки снежного желоба, не давала дышать. Сразу стало очень жарко.
«В дохе не пробегу много, — решил Дудко, — только из сил выбьюсь!»
И он резким рывком скинул доху в снег. Бежать стало значительно легче. И все же, несмотря на пятидесятиградусный мороз, было жарко. Дудко чувствовал, что к вспотевшей спине прилипает рубаха.
Словно по висящей в воздухе доске бежал механик. Колея суживала шаг, заставляла ноги жаться друг к другу, сковывала движения. Дудко решил сократить путь и пробираться целиною наперерез тракторам. Некоторое время, боясь расстаться с утрамбованной дорожкой, Дудко еще бежал по колее, но чувствуя, как все больше тяжелеют ноги, решился и выскочил на нетронутую гладкую пелену снега. Нога сразу по колено ушла в сухой, еще не спрессованный временем снег. Дудко выдернул ногу, и тогда провалилась вторая нога. Механику вскоре начало казаться, что он движется по этому холмистому, изрезанному лощинами снежному простору уже целую вечность. Он проваливался в этот сыпучий, хрустящий снег, с усилием вытаскивал ноги и не то шел, не то бежал, смешно балансируя руками. Легче всего было бежать среди кустарника. Здесь можно было хвататься за ветви, ускоряя движение. В ложбинах же Дудко проваливался в снег выше пояса и иногда думал, что не выберется вовсе. Сердце билось, точно хотело выскочить; пот разъедал глаза. Дудко на минуту остановился и прислушался. Его оглушало собственное свистящее, шумное дыхание, от которого болела грудь. Он болезненно морщился, стискивая ребра ладонями. Наконец, Дудко довольно отчетливо услышал справа рокот моторов. Колонна была невдалеке. Дудко поспешно скинул полушубок. Холод сразу впился в тело, сковал мокрые складки пиджака и рубахи, забрался за ворот и ледяной скользкой лапою прошелся по спине. Сдвинув на затылок шапку, расстегнув пиджак, Дудко из последних сил зашагал наперерез звуку моторов. В висках невыносимо стучало, дыхание прерывалось. Тело снова разогрелось, или он просто перестал ощущать холод. Ноги попрежнему проваливались в снег, и Дудко почти бессознательно вытаскивал их из продолбленных глубоких дыр. Смертельно хотелось свалиться и не двигаться. Но лечь — означало замерзнуть. Шатаясь, сгибаясь пополам и с трудом выпрямляясь, Дудко двигался на звук моторов.
Наконец, задыхаясь, он вскарабкался на очередной бугор и невдалеке на дороге отчетливо увидел тракторы.
— Ге-ге-гей! Стой! — закричал что было сил Дудко.
Его заметили. Колонна остановилась. К механику кинулись люди.
Мокрый, обессиленный Дудко, шатаясь, подошел к саням, снял доху с отдыхающего тракториста, накинул на себя, опустился прямо в снег и неузнаваемым, тихим, осипшим голосом сказал:
— Колонна пусть ждет. Трактор пошлите за пятым…
Он хотел еще что-то сказать, но не смог. Белое поле кружилось, шаталось. Тракторы, люди, сани — все помчалось куда-то, замелькало, закружилось, точно гонимое ветром.