Садовая улица была средоточием торговых рядов и рынков Петербурга. Остальные рынки были меньше и не представляли такого интереса.

Петербург того времени нельзя себе представить без Александровского рынка. Он занимал неправильный четырехугольник: Садовая — Вознесенский проспект, Фонтанка — Малков переулок. Теперь все здания этого рынка снесены и участок застроен новыми домами. Это был замечательный, единственный в своем роде, торговый конгломерат — сотни разнообразных магазинов, лавчонок, ларьков и открытых площадок.

На Садовую улицу и Вознесенский проспект выходили магазины, торговавшие новыми вещами (причем самыми разнообразными: одеждой и обувью), магазины с офицерскими вещами, с иконами и всякими церковными принадлежностями, наконец, торгующие охотничьими припасами и ружьями, а на углу Фонтанки и Вознесенского находился большой магазин с конной сбруей, дугами, седлами и пр.

По Фонтанке шли лавки с кожевенным товаром, а ближе к Малкову переулку помещался яичный склад, к которому летом подходили крытые барки с яйцами.

Вдоль магазинов по Садовой и Вознесенскому над тротуарами шла крытая железная галерейка на чугунных столбиках, чтобы и в ненастную погоду прохожие могли бы внимательно и не торопясь разглядывать выставленные на витринах товары.

Под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг — символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам. Насколько приказчики верхних магазинов были люди веселые и расторопные, настолько букинисты были серьезны, полны достоинства, неторопливы, неразговорчивы. Они не только продавали, но и покупали старые книги. Знатоки своего дела они были необычайные. Подвалы эти не отапливались, торговать зимой им было тяжело, но старики букинисты были людьми старой закалки, ими двигала любовь к делу. В темноватых подвалах керосиновые лампы тускло освещали стеллажи с книгами, и как они находили требуемую книгу — трудно себе представить. У них было много постоянных покупателей, и любителей, и коллекционеров книг.

Внутри рынка было три пассажа: тот, что шел от Фонтанки, параллельно Вознесенскому, назывался Татарским, так как большинство лавок принадлежало татарам. Параллельно Садовой, продолжением Татарского пассажа, шел Садовый пассаж; продолжением его, вдоль Малкова переулка, но отступя от него, тянулся Еврейский пассаж, опять выходивший к Фонтанке. Таким образом получалась как бы подкова из пассажей.

Между Татарским и Еврейским пассажами простиралась громадная площадь, которая делилась на три части крытыми галереями, соединяющими эти пассажи. На всех этих частях площади производилась особая торговля — толкучка и «вразвал». Посредине средней площадки стояла часовня, здесь-то и был самый центр этой своеобразной торговли. Во всех магазинах, лавках, ларьках, лотках и на площадях приемы торговли были особые, нигде в Петербурге более не повторяемые.

Зимою и летом торговцы стояли у входов в свои заведения и не только зазывали покупателей, громко, расхваливая свой товар, но буквально тащили их за руки, приговаривая: «Хоть не купите, а посмотрите, какой у нас товар». У каждого торговца имелись свои прибаутки, вроде (обращаясь к скромно одетой девушке): «Красавица, заходите, специально для вас держим плюшевые саки с аграмантами» или, обращаясь к проходящему студенту: «Господин студент, для вас только что получены брюки гвардейского сукна, самолучшая диагональ барона Штиглица, брюки модные, со штрипками!». Для рабочего тоже наготове были свои обращения. Многие зазывали ловко рифмовали свои обращения. Торговля шла бойко.

Торговали с безбожным запросом, торговались отчаянно. Опытный покупатель знал, что с него запрашивают втридорога, предлагал свою цену, несколько раз уходил, его возвращали, уступали и в конце концов достигали того, что он уходил с покупкой.

Только в лавках, выходивших на Садовую и Вознесенский, торговали новым товаром, во всех остальных пассажах, лавках и площадях торговали подержанными товарами всякого рода. Чего нельзя было найти ни в одном магазине столицы, можно было наверняка найти в Александровском рынке. В лавках Еврейского пассажа, например, продавались гобелены, ковры, хрусталь, фарфор, картины, старинные монеты, меха. Эти же торговцы занимались и скупкой вещей. Там же и в Татарском пассаже продавали и покупали золотые, серебряные вещи, драгоценные камни.

Часто можно было здесь видеть небольшого роста сухощавого человека со смуглым лицом, внимательно рассматривающего старинные монеты. Это был городской голова Санкт-Петербурга, граф Толстой, любитель-нумизмат.

В проходах между пассажами было много ларьков с сайками, горячей колбасой, пирожками, из-под полы торговали водкой. На главной площадке вокруг часовни продавали и покупали все что угодно, с товаром ходили, продавая его с рук, товар лежал на земле, «вразвал», здесь была главная толкучка, торговля шла по принципу: каждый товар найдет своего покупателя.

Характерной фигурой на площадке были «холодные» сапожники. У каждого висела кожаная сумка через плечо, в сумке лежали инструмент и гвозди. На другом плече висел мешок с кожевенным товаром для починки обуви, а также старая обувь, которую он скупал, а мог и продать. Главной эмблемой его профессии была «ведьма» — палка с железной загнутой лапкой, на которую он надевал сапог для починки. Целый день, в мороз и жару, сапожники слонялись по толкучке, дожидаясь клиентов. Расчет их был прост — быстро, кое-как починить и скорее получить деньги с клиента, которого едва ли еще встретишь. Мастера они обычно были хорошие, но спившиеся либо больные, престарелые, выгнанные «хозяйчиком».

Сюда же много приносили всякой залатанной, заштопанной одежды, которую хотели выдать если не за новую, то за почти не ношенную. Носили целые вороха старых брюк и жилеток. Много старых вещей скупали, особенно после праздников, у пропившихся бедных людей — чинили, приводили их в порядок и опять продавали. Находились такие специалисты залатать, заштуковать, что и не найдешь, где починено.

На толкучке среди толпы ходили торговцы сбитнем. Сбитень — это теплая вода на патоке. Они носили на спине медный бак, обвязанный старым ватным одеялом, от бака шла длинная медная трубка с краном. По поясу— деревянная колодка с ячейками для стаканов. Здесь же ходили торговцы пирожками с жаровнями на животе, которые кричали: «С пылу с жару, пятачок за пару!»

На площади, которая была ближе к Садовой, шла бойкая торговля дешевой мануфактурой, а также старыми гардинами, плюшем, содранным с диванов, оттоманок и пр.

Скажем несколько слов о «железном ряде». Он представлял собой проезд с Садовой на Фонтанку. Здесь продавались и покупались старые и новые железные и свинцовые трубы, фитинги, уголковое железо, балки, всякий инструмент, слесарный и столярный, машины, котлы, станки по металлу и по дереву и пр. Ближе к Садовой продавались и покупались старые кровати, мебель, старинная и модная. Знатоки приходили сюда подбирать и покупать стильную мебель, главным образом красного дерева. Мебель и кровати здесь же ремонтировались и красились. В «железном ряду» спившийся слесарь продавал свой инструмент. Бродяжки продавали краденые обрезки свинцовых труб. Тут и торговля, нажива, выход из безденежья, тут и развлечения, и возможность сыграть «на счастье».

Среди толкучки много кружков игроков: в трилистники, в наперсток с горошком, в орлянку и т. д. Все эти игры затевались «специалистами», которые рассчитывали завлечь и обыграть вчистую доверчивых, неопытных людей. На рынке среди толпы сновало много всякого жулья. Чтобы обезопасить себя от них, покупатель пускался на всякие уловки; надо примерить пальто или пиджак, цена как будто сходная. Покупатель снимает с себя свою одежду, свертывает ее, кладет на землю и становится на нее, чтобы воры не стянули, пока идет примерка.

К кражам у покупателей торговцы и маклаки относились крайне безучастно. Зато, когда воровали что-нибудь у торговцев, из чувства солидарности в поимке вора принимали участие все ближайшие торговцы, и ему редко удавалось скрыться. Пойманного били до полусмерти, одинокие полицейские смотрели на эти самосуды сквозь пальцы.

Простачков продавцов здесь не было, разве только как редкое исключение. Одному из авторов довелось один раз видеть такого простачка: желая скорее продать старый самовар, он хотел доказать покупателям его добротность и прочность. Для этого положил дощечку сверху на трубу и смело стоял на ней.

Сенная площадь и Сенной рынок — эти два понятия сливались в одно, как «чрево» Петербурга. Мы знавали Сенную площадь с громадными железными застекленными павильонами, в которых было несколько рядов всевозможных лавок со съестными припасами. В каждом из этих павильонов было два сквозных продольных прохода. Обычно размещалось четыре ряда лавок: два примыкали к наружным стенам, а два ряда смыкались своими задними стенками как раз по продольной оси павильона. Лавки все одного размера, на каждой свой номер. Богатые торговцы занимали несколько номеров подряд. Снаружи этих павильонов тоже располагались лавчонки, которые торговали всем чем угодно — от дешевой мануфактуры до детских игрушек, глиняных банок и земли для цветов. Здесь же сидели слепые в темных очках и торговали щетками собственного изготовления. Они все были обвешаны всевозможными щетками, начиная от щеточек для усов и кончая щетками для лошадей. В руках держали несколько связанных половых щеток. Держали они себя с большим достоинством, не выкрикивали и не зазывали покупателей. Публика относилась к ним почтительно, никогда не торговалась, а подбирала требуемую сумму без сдачи и клала им в шапку.

В корпусе, который располагался вблизи старинной гауптвахты (здесь в описываемое время находилась лаборатория для проверки продуктов), продавались мясные продукты; в корпусе ближе к Демидову переулку торговали рыбой, в корпусе у церкви Успения — мясом, овощами и фруктами. Четвертый корпус, у Таирова переулка, был каменный, в нем находились лавочки со скобяным товаром и щепяными изделиями: корзиночки, кадочки, корыта, скобы, топоры, совки, тушилки для углей, самоварные трубы. Оживление на Сенной площади было очень большое, а перед праздниками здесь трудно было протолкнуться. Стоял шум. Крики ломовиков, подвозивших товары к лавкам, громыханье конок, вопли женщин, которых обсчитали или у которых вытащили кошелек, — все сливалось в общий гул. В павильонах было тише, степеннее.

В мясных лавках на луженых крюках висели туши только что забитых черкасских быков. На прилавках, обитых оцинкованным железом или покрытых мраморными плитами, лежали отдельные куски мяса, вырезки. Посредине лавки — громадные коромысловые весы с медными чашками и цепями.

Заготовка полуфабрикатов не практиковалась, нужный кусок приготовляли при покупателе. Мясник с Сенной славился своим мастерством: он ловко, безошибочно отрубал нужный кусок требуемого веса. Работали мясники длинными специальными ножами, топор применялся редко, потому что напоминал древнюю секиру, которой рубили головы на Руси. Когда они оперировали с кусками мяса на тумбе, при каждом ударе ножом покрякивали, особенно если перерубали толстые кости.

У них, как у всех торговцев, выработался свой язык с прибавлением к каждому слову "с": «пожалуйте-с», «прикажите-с», «чего изволите-с?». Этим они хотели показать столичную «шлифовку» и уважение к покупателю. При лавке работали «молодцы» — здоровые парни — и подростки. «Молодцы» выполняли главным образом тяжелые работы — развешивание туш по крюкам, переноску корзин с битой птицей и со льдом и т. п. Одновременно, между делом, они обучались обхождению с покупателем. На обязанности подростков кроме разных «побегушек» лежала разноска купленных товаров на дом. Около Сенной часто можно было наблюдать такую сцену: идет с рынка хозяйка, ничего не несет, сзади идет мальчик с большой корзиной на голове, в корзине купленные хозяйкой продукты. За доставку мальчику давали 5-10 копеек.

Мясники, как и другие продавцы продуктов, были одеты одинаково, как будто по форме: картуз с лакированным козырьком, полупальто, белый передник и клеенчатые манжеты.

Кроме всякого мяса здесь торговали битой птицей — домашней и боровой. Перед Рождеством рынок был завален гусями, индейками, глухарями, рябчиками, тетеревами, куропатками. В мясных рядах висели вниз головами тушки мороженых зайцев, окорока в большом количестве.

В рыбном павильоне зимой продавалась главным образом мороженая рыба, свежей было мало, ею торговали летом. Плоты для причала рыбацких лодок стояли на Фонтанке, откуда тотчас рыба доставлялась на Сенную. Рыба была не только местная, но и привозная — соленая, копченая; продавалась и разная рыбная снедь: икра, балыки и т. д. Необычайно много рыбы продавалось к великому посту, особенно дешевой, «негосподской» — ряпушка, салака, корюшка, соленая треска (в другое время трески достать было нельзя, а свежая треска совсем не продавалась).

Цены были разные в зависимости от времени дня: к вечеру дешевле из боязни, что товар залежится, испортится. Впрочем, вблизи Сенной располагались большие склады оптовиков и ледники по Забалканскому проспекту, ближе к Фонтанке.

Торговля шла, конечно, с запросом, торговались подолгу, с кого (по виду) можно взять подороже, случая не упускали. Цену диктовал рынок в зависимости от спроса, привоза, сезона, времени — перед праздниками или после.

На площади у Обуховского моста был тоже небольшой открытый рынок, как бы филиал Сенного. Товар здесь был хуже, покупатель победнее и обращение с ним попроще: в разговоре к каждому слову уж не прибавлялось услужливо "с", нередко обращались и на «ты». Слышались такие выраженьица: «Не велик барин, чего роешься».

Сенной рынок был главным продуктовым рынком Петербурга.

На Садовую улицу выходило еще два рынка — Апраксин со Щукиным двором и Никольский, а на Невский, Садовую, Банковскую и Перинную линии выходил знаменитый Гостиный двор.

Апраксин рынок представлял, как и теперь, целый ряд магазинов, торговавших материей, готовым платьем, галантереей, мехами и пр., но качество и цена этих товаров были ниже, чем в Гостином, но выше, чем в Александровском рынке. Апраксин рынок тоже выходил на четыре улицы — Садовую, Мучной переулок, Фонтанку и Чернышев переулок. Внутри Апраксина рынка находилось много каменных корпусов, в которых помещались склады и мастерские. В четырехэтажном корпусе была фабрика разной галантереи и целлулоидных изделий. На нашей памяти там произошел страшный пожар с человеческими жертвами. Загорелись запасы целлулоида, время было рабочее, огонь мгновенно охватил легковоспламеняющиеся изделия и запасы сырья, рабочих охватила паника, люди выбрасывались из окон третьего и четвертого этажа.

Внутри Апраксина рынка, ближе к Фонтанке, находился Щукин двор — большая площадь с прилегающими лавками и пассажем. Здесь, оптом и в розницу, торговали фруктами и ягодами. Разгар торговли был во второй половине лета и осенью. Тогда весь Щукин двор был завален ящиками со свежими и вялеными фруктами, мешками с орехами разных сортов. Торговля производилась не только на вес, но и мерками. Принцип «не обманешь — не продашь» господствовал и здесь. Если покупатель брал ящик яблок, то первые ряды были отборные, а дальше много похуже. То же и с ягодами. Рынок шумел, кишел народом. В воздухе висела брань и окрики ломовых извозчиков. Товары выгружались и погружались тут же на площади, поэтому ломовых и легковых извозчиков было множество. Страшная теснота, штабеля ящиков, кулей, мешков. Ни пройти ни проехать. Картина красочная!

Работало много специальных грузчиков. Здесь они назывались «рязанцами», по-видимому, большая часть их приезжала из Рязанской губернии. Они почему-то носили груз не на спине, а на голове; для этого они клали на фуражку мягкое кожаное кольцо. Когда они не работали, кольцо висело у них сбоку на поясе. Часто можно было видеть, как такой «рязанец» с налившимся кровью лицом и натуженной шеей несет на голове большой ящик с фруктами.

Всюду шныряли стайки мальчишек. Пользуясь теснотой и суматохой, они воровали фрукты из раскрытых ящиков, пользовались всяким случаем, чтобы поживиться: вот тут рассыпали груши, а там «восточный» человек, сидя около наваленной на подстилке кучи сушеных винных ягод, заговорился с соседом, таким же продавцом, — ловкие мальчишки тут как тут.

Кроме этих рынков на Садовой был Никольский рынок, расположенный недалеко от церкви Николы Морского, отсюда и получивший свое название. Это были старинные торговые ряды, вытянутые фасадом вдоль Садовой улицы, короткой стороной — вдоль Никольской. В наше время это был малопосещаемый, какой-то скучный рынок. По Садовой размещались продовольственные магазины, а по Никольской — разные склады. В подвальных помещениях торговали скобяными и щепными товарами. Рынок имел и внутренний двор, там торговали оптовики, здесь были их склады. Помещались тут же и некоторые мастерские. Напротив рядов, вдоль ограды Екатерининского канала (тогда бульвара не было), пролегала вытоптанная, пыльная площадка — на ней с весны до поздней осени с утра до вечера толкались разные сезонные рабочие: маляры, плотники, штукатуры, кровельщики и пр. Здесь была их неорганизованная биржа, сюда приходили десятники и нанимали рабочих.

На обширной площади за Крестовоздвиженской церковью, что на Лиговке у Обводного канала близ Каменного моста, торговали лошадьми и другими домашними животными, а также сеном, для чего там стояли вазовые весы. Этот рынок имел свои характерные особенности и давал много интересных картин для наблюдения. Продажа лошадей была самой интересной.

Съезжалось много разных барышников, вездесущих цыган, всякого жулья, в том числе «поднатчиков», необыкновенных «знатоков лошадей» и прочих личностей, заботой которых было надуть и ободрать покупателя. «Поднатчики» со стороны продавца всячески расхваливали лошадь, указывая на несуществующие замечательные ее качества. Те же «поднатчики» при покупке лошади барышником, наоборот, всячески охаивали коня, старались незаметно ударить его по ноге, чтобы конь захромал, обливали шерсть вареным маслом, чтобы потом говорить: «У лошади парша» — и что-нибудь в этом роде.

Когда же продавалась хорошая лошадь и никакого обмана не требовалось, хозяин знал цену своей лошади, «поднатчикам» делать было нечего — все окружающие вели себя иначе, были серьезны, не ругались и явно любовались красивым животным. Действительно, нет ничего красивее хорошей, ничем не испорченной лошади!

На этой же площадке продавались коровы, свиньи, живая птица. Барышников там было мало, они совсем не интересовались такой торговлей, на ней ничего не заработаешь!

Торговля сеном возами производилась тут же. Пригородные крестьяне привозили много сена, так как спрос на него был большой, поскольку механического транспорта почти не было. Каждый воз с сеном уже на подходе к площади осаждался так называемыми «цапками». Что же это за «цапки»? Это молодые, разбитные, разухабистые женщины, которые подбегали к возу с противоположной стороны от той, с которой шел владелец воза, обычно пригородный крестьянин, и вырывали, «цапали», клочья сена, набивая ими свои мешки. За день «цапки» набивали сеном несколько мешков. Это сено они продавали «по дешевке» одиночкам-извозчикам. Если крестьянин замечал воровство, то стегал «цапку» хлыстом или вожжами, не говоря уже о ругательстве. Как-то пришлось наблюдать такую дикую сцену: возом правил подросток, а отец шел сзади воза с кнутом. Молодая хищница-"цапка" подбежала к возу, вырвала клок сена и тотчас получила страшный удар ременным кнутом по лицу. Реакция была неожиданная: девка, вытирая кровь рукавом, разразилась отборной, площадной руганью, а подлетевшие другие «цапки» набросились на мужика и принялись его избивать. Воспользовавшись этой суматохой, «цапки» растащили воз наполовину, причем больше всех попользовалась сама побитая.

Там, где торговали коровами, ходили бедные женщины с ведерочками и просили разрешения подоить коров. Владельцы соглашались на это, так как несвоевременная дойка вредно отражалась на корове. Все были довольны: и корова, которой стало легче, и хозяин коровы, и бедная женщина, которая для своих ребятишек надоила молочка. Такая «благотворительная» дойка практиковалась очень широко на бойне, но там она носила несколько иной характер. Там сторожа допускали к этому только своих знакомых женщин, за это получали с них гривенники, а женщины надаивали помногу и несли молоко на продажу.

Конная площадь начинала работать рано утром, и часам к двум-трем вся торговля заканчивалась. Барышники, продав с выгодой одних лошадей и скупив, тоже с выгодой, других лошадей, уезжали с площади. Картина была такая: в сани или повозку запрягалось несколько лошадей, иных привязывали за повод к оглобле или к гужу. Сзади повозки, на поводках, следовало тоже несколько лошадей. «Удачливый» покупатель либо пешком вел лошадь за повод, либо ехал верхом на мешке с сеном.

После такой «негоции», конечно, в трактир не шли, потому что мешали лошади, но, когда приходили домой, покупку «вспрыскивали». Заводя лошадь в стойло, внимательно наблюдали, как лошадь войдет в конюшню. Если вошла спокойно и охотно — хороший признак; если заупрямилась, все говорили: «Ну, покупка не ко двору, толку для хозяина не будет».