Миша отдёрнул тяжёлую парчовую штору и посмотрел в огромное, от потолка до пола, окно. Ради такого панорамного вида он специально потребовал перестроить его кабинет. Так лучше было наблюдать за лётным полем и жужжащими над ним аэропланами. Лёгкие этажерки взлетали одна за одной и вытягивались в линию, улетая для стрельб на полигон. Ежедневные стрельбы – это был его беспрекословный приказ. А затем одиночное пилотирование и полёты строем, тренировки в безукоризненной посадке и взлёте по тревоге. Да мало ли ещё чего придумал гранд-командэр Смородин. Для этого у него била неиссякаемая энергия. Пусть уже закончилась война, потому что, почувствовав резкий перевес в вооружении и потеряв превосходство в воздухе, государства конфедерации запросили мира, но это ничуть не умаляло созидательного пыла командующего воздушным флотом России. Теперь без соизволения российского императора не мог подняться в воздух ни один пузырь, именуемый дирижаблем, от северных до южных морей. И в этом тоже была его заслуга.

Смородин внимательно проследил взглядом за пролетевшим над крышей самолётом с большущей эмблемой на весь фюзеляж. Её он тоже изменил. Раньше на российских дирижаблях опознавательным знаком служил падающий с небес ястреб. Теперь же в его клюве появилась скромная гроздь смородины.

«Скоро по ту сторону тоже додумаются до таких же самолётов, – подумал Смородин, задёрнув штору. – Украдут, подсмотрят, повторят! Нужно всегда идти впереди. Пора заканчивать с бипланами и переходить к монопланам. Эти и быстрее, да и будущее за ними. А там нужно заканчивать с пневмодвигателями, потому как выжали из них, что могли. Надо как-то натолкнуть учёных мужей на мысль о моторах внутреннего сгорания».

От размышлений над проблемами воздушного флота России его оторвал тихо вошедший лакей.

– Ваше сиятельство, к вам главный интендант! Прикажете впустить?

– Послушай, милейший… – скривившись, Миша щёлкнул пальцами. – Вот, досада, всё время забываю, как тебя зовут? Сколько раз я тебе говорил, что главный интендант может входить ко мне, когда ему заблагорассудится и не спрашивать на то разрешения?

– Но, ваше сиятельство, – мягко возразил лакей. – Этикет-с.

Миша вздохнул и, сдавшись, махнул рукой:

– Зови!

Отодвинув лакея раздавшимся до неимоверных размеров животом, вошёл, прихрамывая на криво сросшуюся ногу, Стефан. Перекрестившись на висевшие в углу кабинета иконы, он хитро подмигнул:

– Михай, я наливку сварил, отведаешь? Ты же знаешь, я это никому не доверяю, только сам.

Смородин поморщился, но отказывать Стефану он не мог. Заметив всё ещё стоявшего в дверях лакея, он кивнул ему на стол.

– Давай, третьим будешь.

– Но, ваше сиятельство, а как же этикет?! – залился тот пунцовой краской.

– Засунь себе его в… – не сдержался Миша. – Неси три стакана! И лимон нарежь.

– Узнаю, – потянулся, развалившись в кожаном кресле, Стефан. – Всё такой же. Так и считаешь, что все люди равны?

– Потому что они равны!

– Да, да. Этому тебя научил твой шурин. Никак не вспомню, как его имя? Смешное такое. Ведь додумываются люди до смешных имён, будто им делать нечего. Я вот тут на днях тоже одно смешное слышал. Обозники мои рассказали. Как же его…? Вот так напасть – забыл! – схватился за голову Стефан. – Погоди! Я же его записал. Хотел тебя посмешить.

Стефан отвернул на рукаве белую манжету и прочитал написанное карандашом слово:

– Вот! Ты только послушай – Электромеханик! Каково тебе? Это сколько его отец пил, чтобы так сына назвать?

– Где он? – напрягся Миша, резко отодвинув поднос с выпивкой.

– Кто?

– Электромеханик этот?

– А! Так с обозниками. Обоз я в Тавриду за солью посылал, так они его по дороге подобрали. Только он странный какой-то. То плачет, то смеётся. В монастырь они собирались его спровадить. Понятно ведь, что блаженный.

– А ну быстро его ко мне! – вскочил Миша, схватив Стефана за грудки. – Чтоб через час был у меня!

– Михай, а наливка?

– Чтоб через час!

Через час в его кабинете стоял, потерянно озираясь на затмившую глаза роскошь да на алюминиевые эполеты гранд-командэра, молодой паренёк, с залитым веснушками лицом и оттопыренными ушами. Миша специально выдерживал длинную паузу, наслаждаясь его растерянностью, затем лукаво улыбнувшись, спросил:

– Как зовут?

– Виктором. Виктор Зарубин.

– Вижу, Витёк, что находишься ты в полном нокауте. Ещё ничего в голове не сложилось? Ничего не понял?

– Простите, – промямлил тот сдавленно в ответ. – Что я должен понять?

– Значит, ещё в прострации, – задумчиво кивнул Миша. – Откуда будешь?

– Из Одессы.

– Ах, из Одессы! – обрадовался вдруг Смородин, изобразив на лице циничный сарказм.

– Да, а что здесь удивительного?

– Иди сюда! – чуть ли не силой Смородин подтащил Виктора к карте во всю стену. – Ну ка, поищи свою Одессу!

Зарубин склонился к нижнему углу карты и, прищурившись, начал водить пальцем вдоль побережья Чёрного моря. Затем, обернувшись, он удивлённо пожал плечами.

– На этой карте её нет?

– На этой карте! – хмыкнул Смородин. – Да в этом мире её нет! Ещё не понял? Ну давай, давай, соображай! Складывай в кучу всё, что с тобой произошло. Хочу, чтобы сам до всего додумался.

– До чего?

– А-а… – застонал Миша от непонятливости Витька. – Смотри! – он взял со стола два кругляшка лимона. – Что это?

– Лимон, – вконец стушевался Зарубин.

– Верно. А ещё вернее, что это две одинаковых лимонных дольки. Они и одинаковые, и нет. Если ты присмотришься, а ещё лучше, возьмёшь микроскоп, то увидишь гораздо больше различий. Так и здесь. Я держу их рядом друг с другом. Так близко, что одна капля может перескочить на другую сторону. Это два разных, но таких похожих мира! Теперь понял?

– Параллельные миры? – прошептал Зарубин. – Но это невозможно!

– Ну наконец-то! Далеко пойдёшь. По совести, я додумывался гораздо дольше. Прими это как неизбежное. Лимоны – это, конечно, грубо, но в общих чертах как-то так. Из одного мира в другой перескочить возможно, оказавшись в нужное время, в нужном месте и обладая нужной скоростью. Невозможно, говоришь? Не прав ты, Витя. Нет, нет, да случается. И мы с тобой тому пример.

– Я на буровой кабель прокладывал, когда взорвался газ…

– Ну или так, – согласился Миша. – Тонкости перехода я оспаривать не берусь.

Зарубин задумался, затем спросил дрогнувшим голосом:

– Что же мне теперь делать?

– Жить, – просто ответил Смородин. – Живи и ищи себя. Смотри, где можешь приложить свои руки и голову. Тебе проще – ты не один. Знал бы ты, через что пришлось пройти мне. И, кстати, здесь до сих пор не открыто электричество! Так что место здешнего Фарадея ещё вакантно.

Смородин вновь отдёрнул штору на панорамном окне и указал на пролетевший строй аэропланов.

– Моя работа! – заявил он, гордо вздёрнув голову. – Найдётся дело и тебе. Тут, Витёк, для работы непаханое поле. И мне, и тебе, и всем нам, заблудшим!