Командир U-554 обер-лейтенант Вернер Ремус очень торопился. Он перепрыгивал через топливные шланги и кабели проводов, змеившиеся по причалу, и едва не переходил на бег. То здесь, то там вспыхивали огни сварки. Он закрывался белой фуражкой от слепящих зайчиков, спешил, но то и дело натыкался на сварщика, согнувшегося под его ногами, или на кислородный баллон. Накануне базу Вильгельмсхафен бомбили американцы. Причалы, не спрятавшиеся в бетонных бункерах, и подъезды к базе были изрыты воронками. На ремонт выгнали всех, даже неприкосновенных штабников, не говоря уж об экипажах кораблей и подводных лодок, стоявших на рейде! Вокруг было не протолкнуться от рабочих и их помощников.

Вся эта суета, кипевшая вокруг, касалась всех, но только не экипажа подводной лодки U-554. Тридцать минут назад Вернера срочно вызвали в штаб двадцать второй флотилии, за ним даже прислали последний уцелевший штабной «опель».

Командир флотилии, легенда среди подводников, капитан третьего ранга Генрих Блейхродт по прозвищу Аякс, резко бросил Вернеру, едва успевшему переступить порог:

— Твоему экипажу сбор по тревоге! — Он взял со стола тонкий конверт и протянул его Вернеру: — Это тебе лично. Вскроешь после выхода в море. Взгляни, кем подписан.

Вернер посмотрел на тяжелую сургучовую печать, затем ниже, на размашистую подпись, и обомлел. «Командиру исполнить даже ценой жизни экипажа!» Под этой строкой, написанной от руки, стоял автограф адмирала Карла Деница.

— Я уже выделил тебе все, что от меня требуется. Топливо для твоей лодки сливаем с других. Боезапасом также укомплектуем на сто процентов. Тот, кого ты повезешь, должен быть доставлен в Кенигсберг или уйти на дно вместе с тобой! — Блейхродт посмотрел в глаза Вернеру, оценивая, верно ли тот его понял. — И никак иначе. Не сомневаюсь, что все разведки врага ведут за ним охоту. Не дай Господь ему попасть к ним в руки. Возможно, этот старикан — последний шанс для нашей Германии. Думаю, что-то подобное ты прочтешь и в том, что содержится в пакете, а сейчас ты уже опаздываешь с выходом в море. До следующего налета U-554 должна быть уже далеко.

И вот Вернер бежал на лодку, а за ним, еле поспевая, прыгал через препятствия старший помощник лейтенант Ульрих Витт.

— Все в сборе?

— Так точно, герр командир!

— А пассажир?

— Их двое. Уже прибыли. Ждут вас.

Вернер вбежал в раскрытые ворота бункера и увидел у пирса свою лодку. Экипаж построился на палубе, а рядом с трапом, в нелепом светлом костюме среди черной и серой формы подводников, стоял крупный мужчина с седым ежиком на голове.

«Ну до старикана ему еще далеко, — подумал Вернер. — Но и для последней надежды Германии как-то невыразительно. Похож на школьного учителя истории или математики. Говорили, он доктор каких-то наук. Ну да ладно! Мое дело — доставить его в Кенигсберг и не задавать лишних вопросов. А там столько сейчас провозглашается этих спасителей Германии, что и не счесть. Каждый день новые объявляются!»

Действительно, в конце марта сорок пятого года, наверное, только фюрер не сомневался в чудесном переломе хода войны. Больше верующих в победу было не найти, а в среде подводников тем более.

Рядом с доктором переминался с ноги на ногу и с нескрываемым страхом глядел на лодку молодой человек с рыжими кудрями, в легком сером плаще и явно еврейской наружности. В руках он держал увесистый саквояж.

Вернер хмыкнул. Германию пытаются спасти даже те, к кому она всегда была беспощадна!

— Виктор Штраубе! — Доктор протянул руку. — А это мой помощник и ассистент Йонатан Вортсман. Капитан, вас уже предупредили о нашем прибытии?

— Более чем. Проходите на лодку, доктор.

— Поймите нас правильно, господин капитан, мы очень торопимся. Сколько вам необходимо времени на то, чтобы доставить нас в Кенигсберг?

Вернер едва не вспылил, но вспомнил, с каким почтением говорил о докторе командующий флотилией, и сдержался.

«Вот так вот запросто взял тебя вместе с вашим евреем и доставил, будто пароход по расписанию! — Вернер с неприязнью посмотрел на доктора. — А с чего ты взял, что мы вообще туда дойдем?»

Но он лишь вздохнул и ответил:

— Поймите, доктор, Балтийское море уже давно не наше. Кенигсберг окружен советскими войсками. На прорыв к нему нам может понадобиться неделя, а то и месяц! А может, и жизнь! Но, надеюсь, что этого не случится. Проходите на лодку, мы уже опаздываем.

— Я знаю обстановку в Кенигсберге. — Доктор Штраубе ступил на трап, обернулся и добавил: — Каждый день промедления грозит гибелью нашей с вами Родине. Я всего лишь хотел, чтобы вы это знали, господин капитан.

Вернер посмотрел ему в спину и ответил:

— Я буду помнить об этом, доктор. — Затем он отыскал взглядом старшего помощника, стоявшего на правом фланге строя, и выкрикнул: — Ульрих, почему до сих пор не убраны концы?

— Так ведь мы ждали вас, герр командир!

— Уже дождались! Что за парад вы устроили на палубе? Живо все по местам! Мы идем спасать Германию!

Вернер взял Ульриха за руку, отвел его в сторону и спросил:

— Как думаешь, где нам их разместить? Аякс сказал, что доктор — очень важная персона. Не просто же так сам папа Карл прислал пакет.

— Пусть идут в офицерский кубрик. Главный механик все равно от дизелей не отходит, а второй вахтенный может поспать где придется. Про себя я вообще молчу.

— Кстати, насчет тебя. — Вернер задумчиво потеребил подбородок и добавил: — Я хочу, чтобы ты всегда был с ними рядом. Торпедных атак не предвидится. Я буду избегать встреч со всеми судами, так что ты мне особо и не нужен. Все-таки последняя надежда Германии! Нам с тобой таких слов давно уже не говорят, а вот о нем сказали. Так что, Ульрих, присмотри за ними. Ну, чтоб там не зашибло чем-нибудь или покормить не забыли.

— Как прикажете, герр командир!

Вернер вспомнил о пакете, достал его из-за пазухи и, наплевав на указание вскрыть в море, разорвал конверт. Он пробежал глазами письмо, отпечатанное на машинке, и вернул Ульриха назад. Кроме уже известного ему приказания доставить доктора в Кенигсберг и маршрута следования, рекомендованного главным штабом как самого безопасного, там была приписка, сделанная чернильной ручкой лично адмиралом Деницем. Он решил, что подписи на конверте недостаточно для того, чтобы командир проникся всей возложенной на него ответственностью, поэтому счел необходимым добавить: «Командиру! При малейшей опасности попадания доктора Штраубе в руки врага приказываю ликвидировать его. Неисполнение приказа расценивается как воинское преступление, со всеми вытекающими последствиями. Документы, находящиеся при докторе, должны быть уничтожены. Ассистент опасности не представляет, поступайте с ним по собственному усмотрению».

— Взгляни! — Вернер дал письмо старпому. — Надеюсь, до такого не дойдет, но сделать это придется тебе, если что.

— Я понял вас, герр командир.

— Не отходи от него ни на шаг. В саквояж с документами лучше положить какой-нибудь груз, чтобы не всплыл, если что.

— Есть, герр командир! — Лицо Ульриха отразило стальную решимость. — Можете на меня положиться!

Офицерский кубрик подводной лодки седьмой серии отличается от унтер-офицерского или матросского лишь тем, что каждая койка здесь закреплена лишь за одним человеком. Весь остальной экипаж спал, сменяя друг друга и не давая остыть постели, еще потной после предыдущего матроса.

Ульрих заметил потрясенный взгляд докторского ассистента, виновато пожал плечами и сказал:

— Наша лодка, конечно, не океанская «девятка», зато время погружения у нас меньше. Согласитесь, это стоит того, чтобы поступиться комфортом. Жизнь дороже лишних двадцати сантиметров в проходе. Доктор, вы устраивайтесь здесь, на нижней койке. Шторой можно закрыться от света. К шуму придется привыкнуть. Кстати, мы еще не запустили дизеля.

— Ничего-ничего. — Доктор Штраубе похлопал рукой по подушке, набитой конским волосом, не впитывающим влагу. — Я привык к неудобствам. Вы, юноша, не смущайтесь. Мы с Йонатаном не в круиз собрались, все понимаем.

После этих слов Ульрих почувствовал некую симпатию к доктору. Такой будет терпеть, но вида не подаст. А вот ассистент всячески пытался показать, что тишина лаборатории ему куда милее и ближе, чем вонь лодочных отсеков. Вортсман достал накрахмаленный носовой платок и, скривившись, прикрыл нос.

— Это еще ничего! — засмеялся Ульрих. — Я же говорю, что дизеля пока не запустили. А вот когда запустят, вот тогда начнется настоящая вонища! Но ничего, привыкнете. Вы полезайте на верхнюю койку. — Он отдернул штору и указал Йонатану на его место. — Здесь сейчас ящики с апельсинами. Пока потерпите, мы съедим их в первую очередь. Давно нас так не баловали. Уж не вы ли, доктор, тому причиной?

В этот момент загремели дизеля. По лодке разнеслись команды. Шторы над койками качнулись, субмарина содрогнулась всем корпусом и отвалила от причала. По узкому проходу протиснулась вахта в оранжевых жилетах, загремела по трапу и исчезла в рубке.

— Я не переношу качку. — Ассистент присел на койку доктора и вцепился в деревянный бортик.

Ульрих снисходительно взглянул на его побледневшее лицо и мгновенно вспотевший лоб, потом проговорил:

— Так ведь еще и не качает. Я прикажу специально для вас принести мешок с сухарями. Помогает.

В отличие от доктора, к его ассистенту он начинал испытывать стойкую антипатию. Мало того, что еврей, так еще и носом крутит, будто не Штраубе, а он — спаситель Германии. То ему воняет, то его качает!

Лодка вышла из базы, и в борт ударили первые волны. В море дул крепкий ветер, соленая свежесть которого чувствовалась через люк, открытый в рубке. Несколько минут спустя вахта вновь загремела на трапе и рухнула в командный пост. Теперь, достигнув приемлемой глубины, лодка пошла на погружение. В грохот дизелей ворвалось хриплое шипение балластных цистерн. Неожиданно по ушам ударил перепад давления. Вортсман испуганно вскочил и, выпучив глаза, открыл рот.

— Шноркель! — засмеялся Ульрих. — Шноркель! Труба такая. Через нее воздух поступает к дизелям. А как волна приемный клапан накроет, то он закрывается. Тогда двигатели сосут воздух из лодки. Вот по ушам и бьет. Мы сейчас идем на перископной глубине. Это хорошо, что волнение на море. След от шноркеля не виден. Лучше уж хлопки по ушам терпеть, чем грохот бомб. Вы старайтесь всегда держать рот открытым. У нас матросы даже спят так.

Ульрих почувствовал себя экскурсоводом в музее перед совершенно глупыми посетителями. Такое положение ему понравилось — вот так-то, господа ученые! Это вам не лягушек и мышей в лаборатории расчленять!

При очередном перепаде давления доктор Штраубе скривился, сглотнул и обратился к ассистенту:

— Не думайте о собственных неудобствах, Йонатан. Давайте лучше еще раз пройдемся по нашим выкладкам. Из Кенигсберга сообщают, что им удалось создать две среды с разным течением времени. Я считаю, что это всего лишь резонанс основного знакопеременного потока.

— Господин доктор, ваша теория знакопеременного течения времени феноменальна!

— Не льстите мне. Это пока всего лишь теория. Наши коллеги из Кенигсберга ее отрицают. В этом их главная ошибка. Я уверен, мы встретимся с ними и укажем, в чем состоит главный просчет. Неоценимая заслуга наших коллег заключается в том, что им удалось создать генератор отстраненного полярного поля. Они его вот-вот запустят. Это неслыханный успех, согласитесь, Йонатан.

— Господин доктор, без ваших расчетов, регулярно пересылаемых им, они не сдвинулись бы с места еще несколько лет.

— Ну-ну… полно вам, Йонатан! — Доктор замахал руками в знак протеста, но было очевидно, что лесть ему приятна. — Я лишь теоретик, а они — прекрасные практики.

Теперь Ульрих почувствовал себя школьником-первогодком, по ошибке попавшим на урок к старшеклассникам. Он умолк, присел напротив, лишь слушал и робел. Сейчас его пригласят принять участие в беседе и он покажет свое полное невежество.

Ассистент доктора это заметил, ехидно ухмыльнулся и спросил:

— А вы, господин лейтенант, что думаете о возможности изменения течения времени?

Ульрих покраснел и смущенно выдавил:

— Я в этом не силен, но уверен, что такое открытие пригодилось бы нам для того, чтобы быстрей прибыть в Кенигсберг.

— Йонатан, не смущайте нашего морского друга, — вступился за Ульриха доктор. — Уверяю вас, что и он знает что-то такое, что вам и не снилось. Иногда вы становитесь не в меру заносчивым.

— Простите меня, доктор. Но я не устану лишний раз говорить окружающим, что рядом с ними присутствует гений, который рождается раз в столетие! Находясь рядом с вами, я узнал столько, что этого с лихвой хватит на несколько жизней.

Доктор Штраубе недовольно поморщился:

— Иногда ваша лесть становится несносной. Чтобы узнать что-то новое, нужно уже что-то знать. Вы смышленый юноша, и под вашими рыжими пейсами я вижу цепкий ум. Прекратите, наконец, меня расхваливать, давайте лучше поговорим о нашей работе.

— Вы спасли меня из еврейского гетто. Я ваш вечный должник. Этого, господин доктор, я не забуду никогда!

— Признаться, это было нелегко. — Доктор кивнул. — Мне пришлось иметь неприятный разговор с руководством «Аненербе».

— Я с ужасом вспоминаю те дни. Зло витало всюду! Начиная с соседа по бараку и заканчивая комендантом лагеря!

— Прекратите! Вы говорите о немцах с осуждением! Мне это неприятно. И потом, нет абсолютного зла, как и нет в чистом виде добра.

— Что вы имеете в виду, доктор? Каждое ваше слово для меня аксиома, но сейчас я вас не понимаю.

За спором Вортсман даже позабыл о качке. Теперь его лицо, прежде бледное, стало багровым.

— Да что тут понимать, Йонатан! Голодный нищий на рынке вытаскивает кошелек у торговца. Для купца это зло, для нищего — благо. Средневековый изверг сдирает с раба живьем кожу и бальзамирует его, но в последующие столетия тысячи медиков изучают по нему кровеносную систему человека, называют этот экспонат самым показательным и точным. Вы, мой юный еврей, еще не знаете жизни. Позвольте, я расскажу вам одну притчу. — Доктор Штраубе взглянул на Ульриха, всем своим видом показывая, что тому тоже поучительно будет послушать. — Когда-то в древности один человек абсолютно не верил в Бога! Все верили, а он нет. Люди говорили: «Вон там на горе живет Бог. Он излечивает от болезней, дает нам руки, ноги, новые глаза, делает нас счастливыми и просветленными». А он им отвечал: «Не верю! Это шарлатан и искусный мистификатор! Он затуманил вам разум, но со мной у него этот номер не пройдет!» Но однажды он серьезно заболел. И, осознав, что спасения ему не будет, решил переступить через гордыню и пойти на гору. Увидев Бога, он хотел попросить прощения и взмолиться о помощи. Но стоило ему открыть рот, как слова сами сорвались с губ: «Шарлатан, обманщик, мистификатор!» Он ничего не мог с собой поделать. «Что ж ты хочешь от шарлатана и обманщика?» — спросил Господь, но человек не мог вымолвить ничего, кроме оскорблений. Тогда Бог его прогнал, а человек решил: «Раз не помог Бог, пойду к дьяволу». Он спустился с горы, забрел в глубокую пещеру, увидел дьявола и принялся просить у него спасения, предлагая взамен душу. Тот посмотрел на него, затем полистал толстую книгу, что-то в ней увидел и выкрикнул: «Так ведь тебя прогнал Господь! Значит, и я тебе помогать не стану!»

Йонатан, нахмурившись, почесал лоб:

— Вы хотите сказать, что Бог и дьявол компаньоны?

— Я бы сказал — не противники. Баланс. Весы мироздания! Кому-то зло, а кому-то благо. Так будет вечно.

Лодку качнуло особенно сильно, и доктор схватился за поручни.

Не обращая внимания на матросов, пробежавших перед ним и едва не отдавивших ему ноги, Штраубе постучал по саквояжу и заявил:

— Вполне возможно, что здесь скрыто благо для нашей Германии, но для кого-то это будет неслыханное зло. Мы сможем играть с историей, переписывать ее так же легко, как школьник — неправильно выполненное домашнее задание.

— Я всегда говорил, что вы гений, доктор!

— Помолчите, Йонатан! Сейчас я рассказываю все это скорее ему, чем вам. — Доктор кивнул в сторону Ульриха. — Вернуться на восемь месяцев назад и подсказать фюреру, где точно будут высаживаться англичане и американцы. Уйти на несколько лет назад и направить войну по совершенно другому руслу, по правильному руслу. Переиграть все битвы в пользу Германии! Вы понимаете, юноша, о чем я говорю?

Ульрих растерянно кивнул. Теперь доктор преобразился, от него веяло такой силой убеждения, что Ульрих невольно сжался и подумал: «Может, и вправду еще не все потеряно и что-то можно изменить?»

Доктор Штраубе удовлетворенно качнул головой, раскрыл саквояж и спросил:

— Кстати, как вас зовут?

— Лейтенант цур зее Ульрих Витт, господин доктор!

— А для того чтобы это все произошло, нам необходимо добраться в Кенигсберг, господин Ульрих Витт. Так что сейчас судьба Германии скорее не в моих руках, а в ваших.

— У нас очень опытный командир! Экипаж тоже не из новичков. Есть такие, которые еще помнят, как мы затягивали удавку вокруг Англии в сороковом году. Так что, господин доктор, будьте уверены — мы сделаем все для спасения Германии.

— Прекрасно, прекрасно. А теперь я хотел бы подумать. Нельзя ли сделать так, чтобы по этому проходу никто не бегал?

— Боюсь, что нет, господин доктор. На лодке иначе нельзя. Но я прикажу, чтобы моряки старались вам не мешать. Они будут проходить здесь аккуратно и тихо.

Но доктор Штраубе уже не слышал Ульриха. Он раскрыл пухлую потрепанную тетрадь, исписанную древними рунами и оккультными знаками, вооружился чернильной ручкой и полностью ушел в работу.

Вортсман виновато развел руками. Что поделать? Вот такой он, доктор Штраубе!

Йонатан вытащил из ящика апельсин и начал играть им, как теннисным мячом, бросая в переборку.

Он заметил удивленный взгляд лейтенанта, спохватился и сказал:

— Простите. Дурацкая привычка. Когда думаю, включаются паразитные движения.

Ульрих наклонился к его уху и спросил:

— О чем сейчас говорил доктор? Не могли бы вы мне объяснить попонятней?

— Вы можете говорить в полный голос. Когда доктор работает, он находится в совершенно другом мире. Тем более что здесь и так шумно. У меня даже уши заложило.

— Это от перепада давления. Скажите, доктор и вправду способен спасти Германию и переписать историю?

— Очень может быть. Он действительно гений. Доктор Виктор Штраубе теоретически доказал возможность течения времени не по прямой с постоянной константой, а по знакопеременной гиперболе. Можно заставить время колебаться по оси Y относительно постоянного значения X. Для этого необходимо иметь генератор отстраненного полярного поля и два образных противоположных электрода в разнесенных друг от друга точках. Тогда, возможно, удастся заставить время колебаться по гиперболе доктора Штраубе. Один электрод находится в горах Австрии, второй — рядом с генератором в Кенигсберге. Это для того, чтобы положительные колебания были минимальными, а отрицательные — достаточно глубокими и позволяли перемещать объекты далеко в прошлое. Доктор хочет первым испытать эффект своей гиперболы на себе. Теоретически это возможно. Вернувшись в прошлое, он укажет фюреру на все его ошибки. Но, повторяю, пока это только теория. В действительности все очень туманно.

— Йонатан, я все слышу, — проворчал доктор Штраубе и вновь уткнулся в конспект. — Ваша неуверенность возмутительна.

— Простите, господин доктор! У меня нет и тени сомнения в успехе эксперимента!

Но доктор его уже не слышал и с головой ушел в чтение.

— Примитивный генератор временных колебаний был создан в Кенигсберге еще в сорок втором году, — продолжил объяснять Ульриху Вортсман. — Но это были неуправляемые всплески времени. Работы велись наобум, методом проб и ошибок. Сейчас, с помощью расчетов доктора, эти процессы могут стать вполне управляемыми.

Ульрих прислонился к переборке и задумался о гениях, их влиянии на жизнь остального человечества. Часто бывает, что один просветленный разум указывает путь миллионам менее просветленных, а то и откровенной серости.

«Будет жаль, если мы не сможем прорваться в Кенигсберг, — подумал он. — Хотя бы потому, что еще один гений не сможет показать свое дарование перед всеобщей посредственностью. Переписать войну — аж мурашки по коже! Жаль, если не прорвемся. Тогда, — решил Ульрих, — я его застрелю. Чтобы избавить от ужаса захлебываться морской водой или, еще хуже, мучительно задыхаться, будучи заживо погребенным на дне, в целой, но безжизненной лодке».

Этот страх преследует каждого подводника, и каждый, перед тем как уснуть, молит Бога, если такому суждено случиться, то пусть гибель будет мгновенной, и лучше — во сне.

Ульрих погладил кобуру с именным «вальтером». Он получил его из рук самого адмирала Деница. Папа Карл тогда пошутил: «Наградные пистолеты не дают осечек, потому что делаются не на конвейере, а в отдельной мастерской».

«Это хорошо. — Ульрих горько усмехнулся. — Не будет проблем, чтобы застрелиться».

Бортовая качка сменилась килевой, от нее не спасала даже двенадцатиметровая глубина. Вортсман забрался на верхнюю койку, пристроился между ящиками с апельсинами, лежал с зеленым лицом и безжизненно болтал рукой над головой у доктора Штраубе.

— Простите, мне так немного легче, — с трудом выдавил он.

— Сейчас кок предложит обед, — отпустил колкость в его адрес Ульрих. — Я так понимаю, до улучшения погоды вас лучше не беспокоить?

Вортсман лишь застонал в ответ и отвернулся, а доктор будто и не видел ничего вокруг. Раскачиваясь в такт лодке, он лишь морщился, когда рука уплывала в сторону, а вместо формул и знаков получались каракули. Штраубе будто и вправду был в другом мире, ничего не чувствовал и не замечал. Когда к ним заглянул командир, Ульриху пришлось тормошить доктора, чтобы уговорить хоть что-то поесть.

«Не очень-то хлопотное досталось мне задание, — усмехнулся Ульрих. — Один поглощен своей работой, другой — собственными страданиями».

Так продолжалось несколько дней. К удивлению, их не заметила авиация, не преследовали и эсминцы. Удача им улыбалась и, бесспорно, была на их стороне.

Даже командир не удержался. Оторвавшись от штурманского стола, он хлопнул по карте ладонью и выкрикнул в проход:

— Доктор, я готов вас зачислить в экипаж! Под вашей счастливой звездой и нам будет спокойней. Если так пойдет и дальше, то сегодня утром мы увидим огни Кенигсберга!

Кенигсберг в марте сорок пятого года уже основательно превратился из красивейшего города Европы в обугленные и мрачные развалины. Королевский замок, построенный в 1260 году и переживший десятки осад и штурмов, дрогнул перед мощью английских авиабомб. По каменным стенам пошли трещины, башни покосились, взрывной волной выбило главные ворота. Англичане знали наперед, кому достанется город, а потому бомб не жалели. В ходе операции «Возмездие», проведенной в августе сорок четвертого года, «Ланкастеры» Королевских ВВС трое суток непрерывно уничтожали историческую жемчужину Европы. Воздушная операция была сродни военному преступлению. Впервые в истории человечества именно здесь был применен напалм. Три дня город горел, объятый пламенем, температура которого превышала все мыслимые пределы. Плавились кирпичи, и вода в пожарных шлангах оказалась бессильной. По ночам было светлее, чем днем. Но даже после пожара раскаленные камни и земля остывали еще очень долго. Гражданскому населению, жившему в узких улочках, ни осталось никаких шансов, кроме как сгореть заживо. Земля была покрыта обугленными телами и блестела от бесчисленных ленточек фольги, с помощью которых англичане сбивали с толку радары. От грохота бомб оглохли все выжившие городские собаки. Несчастные животные стали глухонемыми и жутко разевали пасти, хватая воздух и наводя на жителей ужас.

Итог операции был таков: двести тысяч человек остались без крова, не менее пяти тысяч сгорели. Огонь уничтожил старый город, множество исторических памятников, зато не пострадал ни один военный объект. Запугать население тоже не удалось. Наоборот, эта операция привела к ожесточению и отчаянному сопротивлению, сломить которое пришлось уже Красной армии. И цена тому была — двенадцать тысяч жизней советских солдат и офицеров.

Но пока до штурма Кенигсберга оставалось еще не меньше двух недель. U-554 обменялась опознавательными сигналами с эсминцем, стерегущим вход в порт, и вошла в русло реки Прегель. Пришвартовавшись у сколоченного на скорую руку причала взамен разбомбленного, командир Вернер Ремус пригласил доктора Штраубе на мостик.

— Мы у цели, господин доктор. Свое дело мы сделали, теперь слово за вами.

— Да-да. — Доктор рассеянно кивнул, разглядывая сквозь утренний туман городские руины. — Я совсем не узнаю Кенигсберг!

— Вам куда надо? Вас будут встречать?

— Теперь не уверен. Мы с Йонатаном были здесь год назад. Тогда я нашел бы лабораторию из любого района города, а сейчас не знаю, что и сказать.

— Так где ваша лаборатория?

— Не уверен, господин капитан, что имею право вам говорить. Ну да делать нечего. На берегу реки, замаскированный под одно из религиозно-культовых мест, есть засекреченный объект «Рай». В его создании участвовал сам господин Зельцер, отец-основатель «Аненербе». Один из входов в него находится рядом с королевским замком. Сложная система катакомб выведет к объекту, минуя открытое пространство. Но я даже не представляю, как его сейчас найти. Наверное, нужно поискать полицейских и обратиться к ним или попросить горожан вывести к замку.

— Вы их много видите? — вздохнул Ремус. — Ульрих! — позвал он старпома в открытый люк. — Я сейчас разыщу штаб тридцать второй флотилии и доложу корветтен-капитану Ульриху Хайзе о прибытии, а ты помоги доктору найти их лабораторию. Уверен, тебе хватит и пары часов, но, если что, мы будем тебя ждать до вечера.

Порт Кенигсберга представлял из себя куда более унылое зрелище, чем база Вильгельмсхафен. Несмотря на бомбежки, базу постоянно ремонтировали и боролись за ее боеготовность. Здесь же на все давно махнули рукой: зачем что-то делать, если его тут же вновь разрушат? На двоих гражданских и морского офицера, бредущих между горами битого кирпича, никто не обращал внимания. Редкие люди, попадавшиеся навстречу, поглощенные собственным горем, шли будто зомби.

Территория порта закончилась. Старший помощник, доктор и его ассистент вошли в город, но и здесь ничего не изменилось. У закрытых дверей и заколоченных досками витрин магазинов было безлюдно. Стояли трамваи. Остовы сгоревших автомобилей лежали у обочин, как скелеты доисторических животных. Город жил ужасом ожидания штурма советских войск. На одной из стен Ульрих увидел надпись: «Сражаться так, как русские в Сталинграде!» С больших цветных плакатов, наклеенных на уличные тумбы, на них смотрел красноармеец в буденновке времен Гражданской войны. Зверски оскалив рот, он занес кинжал над молодой немкой, прижимающей к груди ребенка. Они заметили одинокого прохожего, но он тут же заторопился и скрылся в подвале.

Почувствовав витающую в воздухе безысходность, Ульрих спросил:

— Доктор, вы уверены, что успеете что-то изменить? У меня такое чувство, что не сегодня, так завтра город падет.

Доктор Штраубе с унынием оглянулся вокруг, но твердо возразил:

— Комендант крепости генерал Ляш поклялся, что Кенигсберг падет только после Берлина.

Они прошли по безлюдным переулкам и остановились на пересечении двух широких улиц.

— Куда теперь? — остановился Ульрих. — Доктор, вы знаете, в какой стороне света относительно порта находится центр города?

— Взгляните, доктор! — вмешался Вортсман. — Вон то здание мне кажется знакомым. Идемте туда!

— Вы уверены? — Доктор Штраубе с сомнением посмотрел вдоль улицы. — Мне оно ничего не напоминает.

— Так мы пойдем на север. — Ульрих задрал голову и по солнцу определил их положение. — Лаборатория в северной части города?

Ульрих прочитал название улицы — Генерал Литцман-штрассе. Ему это ничего не говорило. Но хуже всего, что название ничего не говорило и доктору. Вскоре здания стали ниже, затем пошли одноэтажные бараки, и показалась окраина города. Но несмотря на это Вортсман продолжал упорно вести их вперед.

— Я убежден, идти нужно туда! — Он упрямо махал рукой перед собой.

— Почему никого нет? — Доктор остановился. — Нужно спросить горожан.

Очень скоро они узнали загадку опустевших улиц. Разрушая крепость, советские войска действовали как по расписанию. В определенное время начинался артиллерийский обстрел, вслед за ним над городом появлялись самолеты. Горожане выучили этот график и торопились вовремя спрятаться в убежищах и подвалах. Первые взрывы раздались где-то далеко за спиной. Затем канонада стала приближаться. Ульрих заметил впереди одноэтажный дом, показавшийся ему еще довольно крепким. За ним тянулись пустырь и поле, перепаханное воронками.

— Бежим туда! — Он потянул за собой доктора и Вортсмана, еле успевающего переставлять ноги.

Ассистенту очень мешал саквояж, но он крепко сжимал его в руках. Они едва успели укрыться за стенами брошенного дома, как небо загудело от рева двигателей самолетов. Первая волна прошла высоко и сбросила бомбы ближе к морю.

Бомбят порт! Ульрих с ужасом вспомнил о лодке.

Затем накатила вторая волна. Теперь самолеты шли низко и сбрасывали бомбы на границе города. Первым же взрывом выбило окно их укрытия, чудом остававшееся целым. Потом взрывы загремели совсем рядом. Из оконных рам полетели щепки, вырываемые осколками. С крыши посыпались кирпичи и черепица. Еще немного, и вся постройка грозила сложиться как карточный домик. Ульрих схватил Вортсмана, распластавшегося на полу, и вышвырнул его во двор. Сзади бежал доктор. Обезумевшим взглядом он искал укрытие и уже готов был прыгнуть в колодец, находившийся во дворе. Теперь еще ассистент, как назло, вывернул ногу. Вортсман упал в лужу, обхватил саквояж и жадно ловил ртом воздух.

— Будьте здесь! — крикнул Ульрих, прикинув, что во дворе их хотя бы не завалит рухнувшая крыша. — Я добегу к другому дому и посмотрю, можно ли там укрыться.

Он проскочил двор, затем пригнулся, добежал до здания, от которого остались одни стены, и уже хотел перемахнуть каменный забор и рухнуть в еще дымящуюся воронку, как вдруг впереди вздыбилась земля. Взрывная волна подхватила его, как ураган осенний лист, и швырнула на красный кирпич руин. В глазах Витта вспыхнуло пламя, затем оно погасло и нахлынула чернота. В горячке Ульрих еще пытался вскочить, но затем, присыпанный каменной пылью и витавшим в воздухе цементом, он затих.

Бомбежка прекратилась так же внезапно, как и началась.

Оглушенный доктор Штраубе поднялся, потрогал Вортсмана за плечо и спросил:

— Йонатан, вы живы?

— Да. — Вортсман вытряхнул из волос землю и сел рядом.

Доктор тоже отряхнулся и, вспомнив об Ульрихе, спросил:

— А где лейтенант?

— Не знаю, господин доктор. Может, убежал?

— Давайте поищем. Возможно, он ранен.

— Самим бы впору убираться отсюда. Идемте лучше поищем кого-нибудь, кто нам действительно поможет.

Вортсман встал, хромая, потащил саквояж к зияющему входу в подвал, заглянул внутрь и выкрикнул:

— Здесь никого нет! Господин доктор, идите сюда, я хочу вам что-то предложить!

Доктор Штраубе взглянул на ассистента, спустился за ним в полутемный подвал и удивленно спросил:

— Что вы задумали? Идемте найдем лейтенанта Витта. Нам надо торопиться.

— Зачем?

— Что? — Доктор растерянно улыбнулся. — Что вы сказали?

— Послушайте теперь меня, уважаемый господин доктор. Я достаточно долго внимал вам, теперь моя очередь учить вас жизни. — Вортсман обошел доктора и встал, загородив проход. — Вы гений, но в житейских вопросах — ребенок. Война проиграна. И ничего не изменит ваш разнополярный генератор. Чтобы получить какой-то результат, нужны еще годы работы, сотни экспериментов.

— Йонатан, о чем вы говорите? Шанс есть, мы можем попытаться!

— Не вижу смысла.

— Понимаю. Вы не любите Германию?

— Я ее ненавижу, но дело сейчас не в этом. Забудьте о Германии — ее уже нет. Я вам предлагаю сделать так, как уже поступили многие наши ученые. Конечно, американцы или англичане были бы лучшим вариантом, но выбор у нас невелик. Я точно знаю, что вон там, за тем лесом, уже русские. Ваш гениальный ум оценят даже они. Вы спасете себя и меня тоже. Здесь мы погибнем при очередном обстреле или будем погребены в катакомбах при штурме, если даже найдем «Рай». Решайтесь, доктор. Другого шанса у нас не будет.

— Нет, Йонатан! Это вы ничего не понимаете. Мы запустим генератор! Мы изменим историю! Мы спасем Германию!

— Жаль, что мы не договорились. Вы даже глупее, чем я думал.

Вортсман запустил ладонь в карман плаща и достал маленький «браунинг».

— Откуда это у вас? — Доктор протянул руку. — Отдайте его мне! А еще лучше выбросьте!

— Не сейчас. Простите, доктор, ничего личного. Это всего лишь весы мироздания. Вам зло, а мне благо. С вами было бы, конечно, надежней. Но мне хватит и этого саквояжа. Думаю, я сумею разобраться.

Два сухих выстрела щелкнули и затихли в стенах подвала. Вортсман вышел и, обхватив саквояж двумя руками, побрел в сторону леса.

Оглядываясь и пригибаясь, поле перебежали два солдата в выцветших телогрейках и с красными звездочками на шапках. Мартовская грязь чавкала под сапогами, хлюпающий звук разносился на сотни метров. Вечер притих, тишина замерла, не нарушаемая даже птицами, давно покинувшими это гиблое место.

Один из солдат был постарше, с обвислыми, на манер запорожцев, усами, в шапке, лихо заломленной на затылок. У второго, совсем молодого, розовощекого, только пробивался на щеках первый пушок.

— Тимоха, проверь этот дом. — Старший указал на стену, обвалившуюся в пяти шагах от них, и пропустил молодого вперед.

Тимоха, выставив вперед ППШ, заглянул в окно, затем перепрыгнул через подоконник и позвал:

— Никого, Гаврила Иваныч!

— Тише ты!

Гаврила Иваныч оглянулся и прислушался. Тишина — это хорошо. Если рядом есть кто живой, то любой его шаг далеко слышно. Но зато и их могут также услышать.

— Смотри под ноги, — шепнул он Тимохе. — Уже темнеет. Ты фонарем подсвечивай. Золото далеко блестит, а серебро не такое яркое, можно не увидеть.

Тимоха ковырнул сапогом кучу битого мусора, но под кирпичами ничего не оказалось.

— Гаврила Иваныч, а где искать?

— Всему тебя учить надо. Смотри, вот это наверняка была кухня — вон раковина разбитая валяется. Ищи спальню. Там надо повнимательней рыться. Если повезет, можно шкаф найти, там точно будет пожива. Только ты ж смотри помалкивай. А то наши как пить дать особисту сдадут. Да и ротный жуть как лютует, если узнает. Слово-то какое придумал — мародерство! Тьфу! По мне так выходит: они нас грабили, теперь наша очередь. — Гаврила Иваныч поглядел по углам и разочарованно сплюнул. — Ничего тут нет. Ладно, Тимоха, уходим, а то уже темнеет. Тимоха, ты где? — Гаврила Иваныч заглянул в соседнюю комнату и увидел помощника, разгребающего кучу мусора. — Что? Нашел чего?

— Смотрите, кажется, немец дохлый.

Гаврила Иваныч склонился и удивленно присвистнул:

— Нет, он живой! Видишь, кровь с ушей сочится. Контуженный. Ну-ка проверь его карманы. Кажется, моряк.

Тимоха перевернул тело, похлопал по нагрудному карману, затем пощупал карманы на брюках. Потом он заметил на поясе под кителем выпирающий бугор.

— Смотрите, пистолет! Кажется, «вальтер», да еще и с надписью. Красивый.

— Дай мне, я отцу в подарок отвезу.

— А с фрицем что делать? Добить?

— Не надо. Он-то нам как раз и пригодится. А то увидят, что со стороны города идем, и начнутся ненужные вопросы. Еще особист прослышит. А так — мы языка добыли! Смекаешь? Вяжи ему руки и тащи к выходу. — Гаврила Иваныч вышел следом за Тимохой и показал на целые дома, стоявшие севернее. — На днях мы с тобой туда сходим. Я на карте у ротного посмотрел. Это поселок Шарлоттенбург.

— А вдруг там немцы есть?

— Нету. Я в бинокль смотрел. Видел, бабы прятались, а солдат нет. Надо поторопиться, пока наши на штурм не пошли. Потом ничего не достанется.

Гаврила помог Тимохе взвалить немца на спину, придержал его за ноги и подстегнул молодого солдата:

— Давай побыстрее, а то уже стемнело. Чего-то мне не по душе тут становится. Еще и вправду на фрицев нарвемся.

Чавканье солдатских сапог разнеслось над притихшими руинами, удалилось к лесу и затихло.

Израненный Кенигсберг засыпал, погружаясь во тьму. Он уже не зализывал раны, а, как смертельно раненный зверь, истекая кровью, лежал и обреченно ждал своей участи.