Живущий в нас грех, или, точнее, действующий через него враг очень хитр и умеет укрываться под самою уважительною благовидностью. Известно, что каждый из нас может иметь множество неодобрительных расположений и склонностей, но всегда есть между ними одно или два господствующих, вокруг которых группируются все прочие. Когда возгорится желание спасения - совесть требует искоренить все неправое, не жалея себя и невзирая ни на какие боли сердца. Начинается внутренняя работа. Добросовестный охотно приносит все в жертву Богу, а души, храмлющие на обе плесне, страдающие саможалением, хоть и отказываются от многого, что мало им стоит, но всегда удерживают за собою то, чем господственно питается их самость, - и этим портят все. Они думают, что много наделали, а между тем не сделали еще ничего; думают, что при таких-то и таких делах небольшая важность иметь какую-либо черту грехолюбия или миролюбия, а между тем лично для них в этом малом - все, весь грех и весь мир. Как дерево, у которого подрублены многие его корни и оставлен один, все еще живет и цветет и даже плод приносит, так и грех и мир весь живет в нас, хоть, кажется, мы служим ему только малою частичкою. А из этого вот что выходит: как один корешок плюща, разрастаясь, опутывает все дерево и иногда заглушает его, так и грех, оставаясь в нас какою-либо стороною, исполняет духом своим и всю жизнь нашу, оскверняет все дела наши и делает их непотребными в очах Божиих. И выходит, что мы - плод, красный на вид, но с гнилостью и червоточиной внутри. Есть много людей, которые миролюбствуют с спокойною совестию. Страх погибнуть навеки заставляет их делать кое-что по заповедям, а саможаление держит их в услужении греху и миру. Им думается, что они довольно исправны, а на самом деле они то, что говорит Господь: ни тепл еси, ни студен; изблевати тя от уст Моих имам (Апок.3:16).

Те, которые в сокровенном уголке сердца своего прячут какого-либо идольчика миролюбия и грехолюбия, думают, что удерживаемое ими из мирских пристрастий и греховных привычек так ничтожно, что о нем и говорить не стоит. Но пусть всякий в совести своей станет перед Богом и без кривотолкований и укрывательства рассудит: когда мы не хотим ради Господа отказаться от чего-либо, то не то же ли это значит, как если бы мы говорили Ему: вот это Тебе, а это мне? Как же можно так делать, когда нам положительно известно, что Бог требует именно того, что мы удерживаем для себя? Как ни было бы ничтожно то, что удерживаем мы в сердце своем из мира, но коль скоро из-за этого ничтожного мы вступаем в спор с Богом, то оно уже не ничтожно, и если из-за него поперечим Богу, противимся Ему, то что же мы такое, как не полные богоборцы? Мало того: если мы отказываем Богу в повиновении из пристрастия к чему-либо, то, значит, предмет нашего пристрастия для нас дороже Бога, а если дороже Бога, то Он и Бог не наш; потому что то и Бог сердца, что дороже ему всего. Стало быть, у нас бог то, что не есть Бог; стало быть, мы идолопоклонники.

Не лучше ли после этого перестать нам считать ничтожными миролюбивые пристрастия свои, пробудить спящую свою совесть и заставить ее поревновать об окончательном отрешении от всего? Покой наш в этом отношении, если мы, к несчастью, покойны, есть ложный покой. Поставит же нас Господь в такие обстоятельства, когда встревожится все наше внутреннее и когда пред ангелами и человеками обличатся уклонения сердца нашего... Так не лучше ли предупредить это и мирным изменением своих настроений отвратить мучения, которые не принесут уже никакой пользы?