Москва Норд-Ост

Зауха Анджей

ЧАСТЬ III

 

 

Глава 17

Пятница, 25 октября 2002 года, 17.30

Последние часы перед штурмом были особенно беспокойными. В пятницу вечером исчезла странная неопределенность, царившая в течение полутора дней, с утра четверга, когда многим заложникам казалось, что время остановилось. Наступающая ночь, как оказалось позднее, была полна неожиданных, драматических и кровавых событий. Узники в зрительном зале почуяли быстро приближающуюся смерть, несмотря на то, что ярость Мовсара Бараева, с которого начался тот вечер, тут же сменилась непонятной эйфорией.

Как мы помним, главарь террористов проспал большую часть второй половины пятницы. Кто-то из чеченцев говорил, что Мовсар не спал целых два дня и ему надо было отдохнуть. Проснулся он около 17.00 и совсем не выглядел отдохнувшим - заспанный, с всклокоченными волосами. То, что он увидел, привело его в бешенство. Он немедленно выгнал из холла двух журналистов НТВ, которое так и не выпустило в эфир интервью с ним, а потом выгнал и документалиста Говорухина, и редактора «Литературной газеты» Беловецкого, беседовавших с Абу Бакаром. На прощание сказал им, что очередные «переговорщики», которые явятся без полномочий Кремля, будут встречены автоматным огнем.

Минутой позже Бараев как фурия ворвался в зрительный зал. Заложники вспоминают, что он ругался по-чеченски, что-то выкрикивал и о чем-то разглагольствовал.

Одна из террористок объяснила сидевшим рядом с ней людям, что Бараев говорит о решительных, радикальных шагах. Но не сказала, о каких именно. Только через несколько минут террористы объявили со сцены, что, если к переговорам не отнесутся серьезно и к ним не придет официальный представитель президента, они начнут расстреливать заложников.

- Заявили, что каждый час будут расстреливать по пятьдесят человек, - вспоминает Марк Подлесный. - А потом вдруг подобрели и сказали - ладно, пускай, будем расстреливать по десять человек. Видно было, что для них не имеет значения, скольких они расстреляют, важна была сама идея - сейчас начнем расстреливать.

Другой заложник рассказал в российской прессе, что террористы еще раз уточнили свои планы - первая десятка не будет расстреляна. Перережут им горло, отрежут головы и выбросят на площадь перед Домом культуры. В подарок властям.

Чеченцы с самого начала грозили заложникам смертью. Достаточно было малейшего проявления непослушания, иногда просто слишком веселое поведение, и уже бросали грозное «расстреляем тебя». Но, как позже говорили многие, за два дня все успели к этому привыкнуть. Поняли, что это только слова, рассчитанные на то, чтобы вызвать страх. Ведь, как написал Александр Сталь, не расстреляли даже парня, который спрятал в кармане мобильный телефон.

Но в пятницу вечером всем стало ясно, что эта новая угроза носит совсем иной характер. Речь идет не только о поддержании порядка в зале, но прежде всего о том, чтобы заставить власти пойти на уступки. И видно было, что на этот раз Бараев может исполнить угрозу.

- Они сказали, что поставили окончательное условие - к ним должен прийти полномочный представитель президента, - вспоминает Ирина Филиппова. - Сказали, что будут ждать до семи. Я посмотрела на часы - осталось полтора часа. А время бежит. Я поняла, что власти ничего не успеют сделать. Это были полтора часа безумия.

В результате оказалось, что заложники не поняли своих захватчиков. Чеченцы объяснили, что, назначая начало исполнения своих угроз на семь часов, они имели в виду время утренней молитвы.

Филиппова позже рассказала мне, что эти страшные, полные напряжения минуты, подготовили ее психически к штурму десантников. После драматической «комедии ошибок», связанной с ультиматумом, ей было уже все равно, что произойдет ночью. Она была так психически истощена, что была согласна даже на штурм и практически неизбежную смерть и рассчитывала только на везение, когда российский спецназ пойдет в атаку.

Возвращение взбешенного Бараева и объявление ультиматума привело к тому, что террористы стали нервничать. Возможно, испугались немедленной реакции властей. Не исключено, что они думали: в такой ситуации десантники, наверняка, пойдут на штурм! А может, заметили вокруг театра какое-то подозрительное движение? Ведь в близлежащих дворах именно тогда начались хаотичные маневры воинских частей, перемещались грузовики и бэтээры. Возможно, это была какая-то мелочь, но ведь террористы ожидали атаки в любой момент. Сказал же Абу Саид в интервью «Зеркалу»: «Мы ожидаем штурма, наверняка до этого дойдет». Так что достаточно было, чтобы чеченские часовые заметили где-то вдали бегущих солдат, чтобы решить, что началась атака десанта.

Многие заложники говорили позже, что это была генеральная репетиция, - террористы показали им, как будут взрывать театр, когда начнется настоящий штурм. Но в их действиях не было ничего театрального, сценического, не было это и тренировкой. Чеченцы действительно подготавливались к взрыву театра и были готовы сделать это в любую минуту. Похоже, в тот вечер они были ближе к тому, чтобы нажать кнопку, чем когда бы то ни было.

На улице уже сгустились сумерки, но в зале не было ни дня, ни ночи, все время горел свет. Может быть, поэтому заложники, которых я потом расспрашивал, не были в состоянии припомнить, в котором часу произошла эта «репетиция штурма». Наверняка, это было вскоре после объявления «последнего ультиматума» - где-то между шестью и восемью часами вечера.

Неожиданно раздались выстрелы - это чеченцы, выкрикивая приказы и взывая «Аллах акбар», выбежали в коридор и стали стрелять в ту сторону, откуда они ожидали подхода «Альфы». Женщины в черном вскочили с мест, крепче сжали в руках кнопки детонаторов и стали прощаться, как перед расставанием или дальней дорогой. Это штурм, - значит, идет смерть, подумали заложники.

Особенно нервными были террористы, отвечавшие за фугас, установленный в партере. Незадолго перед этим чеченцы решили его переместить. Заставили двух заложников перенести фугас на пару рядов дальше, так чтобы он оказался почти точно под краем балкона. Они хотели объединить оба фугаса - в партере и на балконе - в снаряд огромной взрывной силы, который можно было детонировать одним нажатием кнопки. Сверху уже сбросили кабель, но, когда была объявлена тревога, он еще не был подключен.

- Это не было инсценировкой, - рассказывал мне потом Лобанков, имевший возможность сверху наблюдать за тем, что происходило под балконом, прямо под ним. - Воздух буквально сгустился от напряжения. Все чеченцы заняли свои мета в боевой готовности, женщины обхватили руками взрывпакеты на поясах. Воцарилась страшная тишина. Террористы выкрикивали «Отойти от стен!» и велели столпиться в центре зала. Так было в партере, а нас согнали в первые ряды балкона, как можно ближе к сцене. Кто-то сказал «так лучше концентрация», что означало - в случае взрыва в массе будет больше жертв; как будто кто-то, сидевший ближе к стене, имел шанс выжить. Сгруппировали всех вокруг бомбы, а вокруг нас встали люди с зарядами на поясах. Я чувствовал, как все во мне сжалось. Ужасно боялся штурма и взрыва. Подумал, что, если бы все закончилось только стрельбой, и так жертв было бы множество, а вдобавок видел под собой эту мощную бомбу. Обычно рядом с ней сидели женщины, но тогда рядом сел один из чеченцев, вероятно сапер, подтянул кабель, свисавший с балкона, и стал торопливо соединять концы проводов. Зубами отрывал куски изоленты. - Каждое движение террористов Лобанков иллюстрирует жестами. - Все в спешке. Лучшее доказательство тому, что бомбы были настоящие. Этот тип не притворялся, не устраивал там театр. Ведь его практически никто не видел - может, еще пара человек кроме меня. Меня охватило такое напряжение, что мне даже плохо стало.

Ожидание штурма длилось недолго, десять - пятнадцать минут. Вскоре террористы успокоились, вернулись на свои места, женщины расселись на стульях под стенами и в креслах для зрителей по краям рядов. А через пару часов позвонил генерал Казанцев, который пообещал террористам, что на следующий день проведет с ними настоящие переговоры.

Разговор с Казанцевым изменил Бараева до неузнаваемости. Террористы почувствовали себя победителями - до победы было рукой подать. Высокопоставленный российский генерал и представитель президента просил их, чтоб они не действовали необдуманно, значит, они были властителями ситуации. Казанцев, если придет, будет вынужден согласиться с их требованиями. Ведь Казанцев не позвонил бы, если бы не хотел идти на компромисс. Значит, они смогут вернуться в Чечню героями!

Смену настроений моментально почувствовали и заложники - террористы, которые пару часов назад с каменными лицами собирались взорвать их, теперь были радостными и улыбающимися, стали чуть ли не по-дружески относиться к заложникам.

- Ждем Казанцева, - шепнула одна из террористок Ирине Филипповой, которая в первый момент подумала, что генерал должен появиться с минуты на минуту и, может, еще этой ночью выведет их на свободу. Только через несколько минут Бараев объявил заложникам, что встреча перенесена на субботу, на десять часов утра, и в связи с этим расстрелы откладываются.

- На сцену вышел Бараев, но люди уже расслабились, не боялись так, как вначале, было шумно, - вспоминает Николай Любимов. - Он моментально навел тишину серией выстрелов в воздух и сказал: «У меня несколько хороших и плохих новостей, и для вас и для меня. Во-первых, на сегодня переговоры закончились, я договорился, что завтра придет генерал Казанцев. Это человек, которому я верю и готов с ним договариваться. Новость неприятная - если завтра в десять утра я выйду, а его не будет в холле, выберу сто человек и начну расстреливать. Вторая хорошая новость - я оставил представителям ваших властей список чеченцев, сидящих в ваших тюрьмах, которых я хотел бы освободить. О цене мы пока не договорились, но за каждого чеченца я мог бы освободить от шести до десяти человек. И в-третьих -мы начали переговоры, завтра их продолжим, о предоставлении коридора, который позволил бы нам спокойно и безопасно уйти.

И Бараев добавил, что если соглашение будет достигнуто, то уже завтра они освободят всех заложников.

- Завтра расстанемся, - повторил Бараев. - Вы пойдете в одну сторону, а мы - в другую. Слава Богу, я сберег вас, ничего с вами не случилось. Поэтому мы можем спокойно разойтись.

Удивительные слова для человека, который планирует через несколько часов расстреливать пленников. Многие заложники считают, что, если бы штурма не было и Казанцев действительно пришел на переговоры, может быть, они еще в субботу вечером были бы на свободе. Террористы не собирались их убивать.

- Если бы Казанцев приехал и прошли хоть какие-нибудь переговоры, я на сто процентов уверена, что не было бы всех этих ненужных жертв, - утверждает Кругликова.

Чеченцы заметно ослабили дисциплину. Прямо-таки уговаривали людей лечь в кресла и спать, а родителям двух мальчиков, подопечных Лобанкова, позволили пересесть из партера на балкон. До сих пор об этом не было и речи. Почти праздничной атмосферы близкой победы и свободы не смогли разрушить даже кровавые события ближайших часов.

 

Глава 18

Пятница, 25 октября 2002 года, 23.30

Рузаев и его коллеги не знали о переменах в зрительном зале, которые произошли под влиянием обещаний Бараева. Пятеро мужчин все с большим нетерпением ожидали обещанной помощи. Слово «вечером» в SMS, полученном из штаба, значило, что уже около 19.00 можно было ждать, что кто-то придет к ним на выручку. Во всяком случае, они надеялись, что это вот-вот произойдет. Все устали, не выспались, были голодны и страшно хотелось пить - в подвале не было воды. Они сидели на дне штольни, в месте, которое описали насколько возможно подробно, посматривали вверх, прислушиваясь, не раздастся ли там, в восьми метрах над ними, спасительный скрип открывшейся двери. Но снаружи стояла абсолютная тишина.

Рузаев в очередной раз посмотрел на часы. Минул вечер, приближалась полночь, но не было никаких знаков того, что помощь близка. Электрик думал, почему же спецподразделения до сих пор не проникли в подвалы - ведь прошло уже двое суток. Неужели они не знали, что в подвалах террористов нет? Это казалось странным. Много позже ФСБ будет похваляться тем, что десантники завладели частью здания задолго до штурма и при помощи аудио- и видеоаппаратуры наблюдали за тем, что происходит в зрительном зале. Рузаеву ничего об этом неизвестно, зато он точно знает, что именно он помог спецподразделениям попасть в подвалы здания.

- Не знаю, может, это я им подсказал, - скромно говорит Рузаев. - Может, они и сами бы додумались, но, раз до сих пор не догадались, значит, могли еще долго раздумывать.

Но все это было значительно позже. Пока что приближалась полночь, и ничто не указывало на то, что помощь близка. Внезапно наверху раздались тихие стуки и шорохи, заскрипела открывшаяся дверь, зажегся свет фонаря и кто-то сдавленным голосом окликнул: «Вася, это я, Ялович!» Рузаев вскочил на ноги - он свободен!

Тут же оказалось, что не совсем так. Вместе с Яловичем внутрь вошли вооруженные бойцы «Альфы», появилась лестница. Спустившись вниз, один из офицеров, полковник, сказал, что им нужен проводник, который покажет подвалы, поможет в них сориентироваться, найти вентиляционные установки и подключиться к источнику питания. Естественно, звукооператоры для этой цели не годились. Вася Рузаев молча кивнул головой - понял, что он один может это сделать.

- Я подумал, что, кроме меня, никто не облазил эти подвалы вдоль и поперек, - рассказывает Рузаев. - Мы первыми за тридцать лет обошли все подземные закутки этого здания.

Рузаев повел вооруженных людей в помещение, где находился пульт управления системой вентиляции. Шли цепочкой, впереди десантник с автоматом с глушителем на изготовку, за ним Рузаев, следом еще несколько «альфовцев». Под ногами хлюпала вода, которая текла уже два дня из пробитых наверху труб. Когда они добрались до пульта и оказалось, что климатизация отключена, кто-то из офицеров выругался. Рузаев сначала не мог понять, чем «альфовцы» разочарованы, но вскоре выяснилось - они собирались во время штурма использовать газ. К сожалению, равномерно и эффективно его можно было закачать по всему зданию только при помощи системы климатизации. Ее включение, вой работающих механизмов насторожит террористов. Пропадет эффект неожиданности, - хуже того, чеченцы могут взорвать театр.

Один из офицеров доложил по радиосвязи о ситуации. После короткого совещания шеф штаба, генерал Проничев - кажется, только он мог отдать такой приказ - решил: рискнем! Только что минула полночь. Начиналась суббота, 26 октября. На улице шел дождь с мокрым снегом.

Под землей, в темных коридорах, полковник «Альфы» расставлял по местам своих людей и задорно усмехался Рузаеву. Улыбка должна была означать: не бойся, все под контролем, нам ничего не грозит. Офицер спокойно лег спать. Началось ожидание.

 

Глава 19

Пятница, 25 октября 2002 года, 23.30

В то время, когда в подвалах появились бойцы группы «Альфа», в здание театра проник еще один человек. Он вошел, как и Ольга Романова, через главный вход, неуверенным шагом, слегка покачиваясь. Издали казалось, что он под хмельком. Несколько минут дергал по очереди все двери, никак не мог найти ту, что не заперта. Наконец ему удалось войти. Переступив через порог, он, как посетитель в учреждении, снял с головы шерстяную шапку. Обнажилась солидная лысина. На мужчине была черная куртка, темные брюки, в руке - желтый пластиковый пакет.

По поводу этого человека больше полугода ничего не было известно. Вопросы без ответа. Как он проник через тройной кордон войск и милиции? Что ему нужно было в театре? Кем он был?

Особенно всех интересовало последнее. Только в начале июня 2003 года, то есть больше чем через семь(!) месяцев, шеф московской прокуратуры Михаил Авдюков сообщил, что тело неизвестного мужчины наконец-то опознано. Авдюков сообщил и его имя - Геннадий Влах, житель Москвы. До этого момента мужчина формально считался террористом - был сорок первым членом чеченского отряда, а точнее говоря, сорок первым трупом в морге, где лежали убитые террористы. Только в начале июня официально сообщили, что террористов было сорок, а не сорок один, как утверждали до этого.

Удивляет одно - значит ли это, что никто не искал Геннадия Влаха? Семь месяцев никто не заинтересовался его исчезновением? Значит ли это, что у таинственного мужчины не было родных и знакомых, которые могли бы узнать его на фотографиях, показанных по телевидению, которые могли бы сообщить об его исчезновении в милицию? Почему более полугода прокуратура спокойно утверждала, что в связи с терактом на Дубровке нет ни одного пропавшего без вести? Ведь в других случаях, когда родственники в течение нескольких дней после штурма не могли найти своих близких, они обращались в прессу, звонили на телевидение и в газеты. И тела убитых заложников находились. Только по поводу Геннадия Влаха никто никуда не обратился?

Ответ на эти вопросы удалось получить только летом 2003 года, когда после информации от прокурора Авдюкова еженедельник «Коммерсант - Власть» рассказал историю Геннадия.

Геннадию Влаху было тридцать девять лет, работал машинистом подъемного крана. Женился в 1984 году. Позже жена Галина родила ему сына Романа. Когда мальчику было три года, Влахи разошлись, причина развода - «не сошлись характерами». Но отец, который не женился вторично, жил и работал только ради сына. Всегда о нем помнил, присылал почти все заработанные деньги. Даже плату за квартиру - он сдавал свою квартиру, а сам жил у друзей. Не пил, не курил, занимался спортом. Был отменного здоровья. Сын был для него всем.

На следующий день после нападения террористов Геннадий позвонил жене и спросил, где Роман. Жена сказала, что он во дворе с друзьями. Возможно, мужчина не поверил жене. Наверное, интуиция подсказала ему, что любимый сын может быть в опасности. И тогда он, наверное, решил взять дело в свои руки - может, считал, что ему удастся что-нибудь сделать.

Последним с ним разговаривал его приятель Алексей Ландышев.

- Он позвонил около десяти вечера (вероятно, 25 октября), - говорит Ландышев. - Мы говорили о ремонте нашей квартиры. В голосе я ничего необычного не услышал. Только потом подумал, что во всем виновато телевидение. На всех каналах была Дубровка. Круглые сутки. Вот он и подумал, что сын там и его надо спасать.

В этой трагической истории есть и комический момент. Все находившиеся в театре при виде вошедшего крановщика подумали одно и то же - это секретный агент.

- Все в нем говорило, что это человек из спецслужб. Манера держаться, одежда, даже прическа, - утверждает Ирина Филиппова, опираясь на свою женскую интуицию.

А Лобанков, напряженно всматриваясь с балкона, заметил, что в желтом пакете среди других вещей есть большой фонарь. Тоже, что ли, собирался обследовать подвалы? Одно ясно, в руки террористам он попадать не планировал.

- Они сразу о нем стали говорить «разведчик», - вспоминает Лобанков. - Но сначала в коридорах вокруг зрительного зала устроили на него настоящую охоту: «Хватай его, заходи справа, он туда побежал!» А когда поймали, забили прикладами.

Били безжалостно. Когда после штурма нашли Влаха, у него были выбиты почти все зубы.

По словам Лобанкова, таинственный мужчина был высокий, лысоватый, в сером пиджаке. Кто-то еще запомнил, что на нем был рваный свитер. Может, как это часто бывает в Москве в холода, надел свитер под пиджак? А куртку, наверное, с него сорвали террористы при обыске. В зал его ввели залитого кровью, голова, лицо были размозжены прикладами. Террористы набросились на него с двух сторон и, как следователи, обрушили не него перекрестный огонь вопросов.

- Его спрашивают: «Откуда ты взялся?» - снова вспоминает Лобанков. - Он ответил, что пришел искать сына, хочет, чтобы его отпустили, а он останется вместо него. «Как зовут твоего сына?» Спрашивают грубо, не дают времени на размышления. «Роман», - отвечает мужчина. В этот момент террористы в разных концах зала начинают выкрикивать: «Роман, вставай, отец за тобой пришел!» А у меня среди моих мальчишек был одиннадцатилетний Роман, - продолжает вспоминать Лобанков. - И один из чеченцев подскочил ко мне и спрашивает: «Где этот твой Роман? Пусть встанет!» А рядом с Романом в этот момент уже сидела его мать, которой позволили пересесть из партера. Она бросилась на сына, закрыла его своим телом, поднялся крик и причитания. Выяснилось, что это не тот Роман. Как сказал сам мужчина с желтым пакетом, его сыну было восемнадцать лет. И снова раздались окрики, но вскоре террористы поняли тщетность своих усилий.

- Так, значит, нет никакого сына? - ни то констатировал, ни то спросил кто-то из них и ударил мужчину прикладом в лицо. Потом его вывели из зала, и прозвучали выстрелы, сначала один, потом второй, а потом короткая серия.

После того как десантники овладели театром, Галина Влах, его бывшая жена, целый месяц ходила по всем больницам и моргам, расспрашивая о муже. Везде в лучшем случае пожимали плечами, а чаще всего прогоняли ее с криками и угрозами. Прокурор Авдюков на пресс-конференции официально заверял, что после штурма нет никаких пропавших без вести и никто своих родственников не ищет. Галина в конце концов отказалась от поисков, ведь не было никакой уверенности, что ее бывший муж действительно оказался в театре. Потом подумала, что он, наверное, как это часто бывало, не предупредив, уехал на очередную стройку. Правду она узнала только в начале июня 2003 года. Из тогдашних заявлений Авдюкова следовало, что идентификация Геннадия Влаха была огромным успехом прокуратуры, как будто то, что этого не смогли сделать раньше, не свидетельствовало о ее ужасающей беспомощности. Им настроения не испортила даже проблема с телом расстрелянного человека.

Во время первого разговора с Галиной и ее сыном прокурор, проводивший допрос, обещал, что через неделю им отдадут тело погибшего. Когда они снова обратились в прокуратуру, узнали, что тела уже, к сожалению, нет, что его кремировали вместе с террористами, но пусть они не волнуются, им выдадут урну с прахом. Наконец прокуратура сообщила Влахам, что они не получат и пепла. Неизвестно, что с ним случилось, - пропал. Семья и тем осталась довольна, что православный священник согласился помолиться над пустым гробом.

Смерть человека с желтым пакетом потрясла заложников значительно меньше, чем смерть Ольги Романовой. В самом начале драматических событий, через несколько часов после захвата, расстрел человека был шоком - никто не ожидал от чеченцев такого зверства. Теперь, после того как террористы объявили, что скоро начнут убивать своих пленников, люди все меньше реагировали на трагедию других. Каждый пытался справиться с собственным страхом. Сказывалась и усталость - прошло двое суток, люди становились все более апатичными и равнодушными.

Но не всем удавалось держать свои нервы в узде. В наэлектризованной от напряжения тишине прошел час, и оказалось, что это спокойствие мнимое.

Суббота, 26 октября 2002 года, 1.10

- Мамочка, я больше этого не выдержу!

Как рассказывают заложники, именно так прозвучал крик молодого человека, сидевшего в одном из последних рядов, почти тут же за спиной чеченки, охраняющей бомбу. У юноши в руках была небольшая бутылка, в каких террористы раньше разносили напитки и воду.

Я слышал две версии этого происшествия - часть свидетелей утверждает, что юноша встал, бросил бутылку в террористку, сидевшую в пяти рядах перед ним, а потом вскочил на спинку кресла и побежал к выходу, перескакивая через головы сидящих людей.

Другие говорят, что он не бросал бутылку, а держа ее в руке, бросился бежать по спинкам кресел в сторону фугаса.

- Рядом с бомбой сидела чеченка с пистолетом, - может, он хотел у нее вырвать пистолет? - раздумывает Марк Подлесный.

Так или иначе, молодой человек бежал из-под балкона в сторону сцены, не исключено, что пытался пересечь наискосок зрительный зал и добраться до бокового входа, того самого, за которым была расстреляна Ольга Романова. Но сидящая рядом с бомбой в центре зала чеченка была начеку. Увидев бежавшего заложника, она подняла пистолет, который ни на секунду не выпускала из рук, и выстрелила. Она не целилась в парня, выстрелила в воздух, чтоб испугать. Некоторые заложники подумали -это конец, теперь чеченцы взорвут театр. Крик парня и выстрел привлекли внимание охранников на сцене. Один из них, даже не прицелившись, с бедра выстрелил в сторону бегущего заложника, выпустил две пули калибра 5,45мм из автомата Калашникова «АК-74». Вероятно, он слишком рано нажал курок - дуло автомата было недостаточно высоко, и пули просвистели низко, ниже стоп бегущего по спинкам кресел заложника. Впрочем, даже если бы он лучше прицелился, бунтарю он уже ничего бы не сделал - за секунду перед этим сидящий в шестнадцатом ряду Александр Старков, рядом с которым пробегал в этот момент юноша, схватил его за ногу и стащил вниз, на пол между рядами. Пущенные из автомата со сцены пули просвистели над головами узников со скоростью 900метров в секунду. Первая попала в парня в четырнадцатом ряду. Когда сидящая впереди него Татьяна Попова услышала одиночный выстрел из пистолета, она наклонилась и спряталась за креслом. Возможно, это спасло ей жизнь. Когда начал стрелять террорист на сцене, она уже спряталась. Пущенная со сцены пуля, пролетела над ней, пробила сидевшему за ней парню бровь и застряла в голове. Как рассказывал потом Георгий Васильев, в ране видна была серая субстанция мозга. Парень упал в проход между креслами и еще несколько минут бился в конвульсиях. Из раны хлынула кровь.

- Масса светлой, пузырящейся крови, - рассказывала другая заложница, Ольга Чернова.

Тут же подбежали чеченцы и вытащили раненого парня за ноги из зала. За ним протянулась светло-красная, пенистая полоса.

«Террористы вынесли его, говоря, что завтра добьют. У сидевшей рядом с ним его девушки глаза были полны слез», - написала в своей книге «Норд-Ост глазами заложницы» Татьяна Попова.

Его имя до сих пор официально не подтверждено, но по данным российских журналистов, это был Павел Захаров, сотрудник одного из научных центров в Москве.

Когда смертельно раненного пленника вытащили в коридор, оставшиеся в зале люди услышали не то крик, не то стон, тонкий, писклявый, как будто кричала женщина. Вторая пуля, выпущенная из автомата террористом, ранила в живот Тамару Старкову, муж которой спас запаниковавшего парня, схватив его за ногу. Между Старковой и ее мужем сидела их двенадцатилетняя дочь Елизавета. Пуля ударила Тамару Старкову в живот и прошла навылет. Женщина еще мгновение сидела неподвижно в кресле. Ее муж увидел кровь, которая брызнула на лицо дочери, и крикнул пискливым голосом в сторону сцены: «Сволочи, вы убили мою дочь!» Но Лиза Старкова сказала: «Нет, папа, не меня». И тогда он посмотрел на жену, держащуюся за окровавленный бок. Александр Старков снова закричал тонким, женским голосом. Его жена наклонилась вперед и стала падать. Мужчина схватил ее на руки и с криками «Умирает, она умирает!» вытащил ее по проходу между рядами и положил в проходе под стеной. Один из заложников-врачей стал ее тут же осматривать.

Как утверждают заложники, некоторые террористы успокаивали раненую и ее мужа. Говорили, что сейчас же вызовут скорую помощь, другие пожимали плечами: «А пусть подыхает». И занялись виновником, которому Старков всего на несколько минут продлил жизнь. Парень, который бежал по креслам, был выведен из зала и расстрелян в холле на первом этаже, рядом с гардеробом.

- Кажется, Ясир потом сказал, что, когда его вывели в коридор, он пробовал с ними спорить и что-то объяснять, но его все равно расстреляли, - вспоминает Марк Полесный.

На первом этаже рядом с лестницей уже лежало изуродованное тело мужчины, который ворвался в театр с желтым пластиковым пакетом в руках и искал сына.

В зале террористы чуть не застрелили двух врачей из Краснодара, Пономарева и Магерламова, которые вскочили со своих мест, чтобы помочь раненым. А Георгий Васильев минут пятнадцать безуспешно пытался дозвониться в штаб, чтоб вызвать скорую.

- Мы не могли вызвать скорую помощь, потому что ни у нас не было связи со штабом, ни у чеченцев, - рассказывал потом Васильев. - Известный нам номер был все время занят. А двое людей истекали кровью. И все из-за психопата, который побежал чуть не по головам заложников.

Не только Васильев пытался связаться со штабом. И врач Пономарев, склонившись над раненой женщиной, разговаривал с кем-то по мобильному телефону, и не мог договориться со своим собеседником. Как он рассказывал позже, его отправляли из одного места в другое.

- Что там творится, тут люди умирают, дайте скорее скорую! - кричал в трубку врач, но это не помогло.

Скорая приехала только через сорок минут. Неизвестно, был ли причиной балаган, царивший в штабе, или то, что все, кто мог принять окончательное решение, были заняты подготовкой штурма, до которого оставалось меньше четырех часов. В штабе как раз принимались окончательные решения относительно предстоящей операции десанта, а армейские химики заканчивали приготовление парализующего газа для террористов и заложников.

- Я видела, как долго они лежат, а скорая все не едет, - рассказывает Ирина Филиппова. - Может, их не пускают, подумала я и поняла, что там что-то происходит. Иначе, почему бы наши не стали их пускать? Многие заложники звонили. Девушка, сидевшая рядом со мной, звонила своему мужу, который стоял на улице за оцеплением, а скорой все не было.

Над Старковой, которую в конце концов вынесли в коридор, склонился, плача, ее муж. Раненая, в полном сознании, держала его руку и смотрела на него.

- Я знала, что больше его не увижу, - сказала Старкова в фильме «Террор в Москве». - Я ему сказала: «Прощай, я тебя люблю».

Старкова до сегодняшнего дня не может смириться с мыслью, что не попрощалась с дочерью. Позже к ней подошли чеченцы и извиняющимся тоном просили, чтобы она сказала там, снаружи, что они не виноваты, что ранили ее случайно.

- Я обещала, что скажу, только пусть освободят дочку, - говорит Старкова. - Они пообещали, что ее выпустят. Тогда я в последний раз видела дочку и мужа.

Скорая подъехала к театральному входу только около двух ночи, через сорок пять минут после того, как были ранены заложники.

В бригаде скорой помощи руководил пятидесятидевятилетний Николай Степченков, проработавший в московской скорой помощи двадцать два года. Врач по призванию, он, несмотря на пожилой возраст, был все еще увлечен своей работой. Со слов Степченкова, который рассказал об этом в интервью для газеты «Известия», в ту ночь перед Домом культуры дежурило семь карет скорой помощи. Ночь была спокойной, хотя около полуночи и еще через час в театре прозвучали выстрелы. Около двух к доктору подошли люди из штаба и сказали: «Чеченцы требуют врачей, надо подъехать к главному входу и забрать раненых».

- Я пошел, это же долг врача, - улыбается Степченков. - Взяли мы с коллегой носилки и вошли внутрь. Первое, что я увидел, что бросилось в глаза, - иссеченные пулями стены театра. Рядом с лестницей лицом вниз лежат тела. Над ними стоят четыре чеченца, все в масках, за исключением Аслана, как он представился. Велел показать документы, внимательно их оглядел и спрашивает: «А почему не из Красного Креста?» Меня это разозлило: «А какая разница?» Он смягчил тон и почти вежливо попросил, чтобы мы подождали. Четыре заложника сначала вынесли из зала мужчину с перевязанной головой. А потом женщину, раненную в живот. Пока мы шли к карете скорой, думали одно: «Скорей, скорей». Сразу было ясно, что у парня шансов нет. А женщину можно было спасти, она была в сознании и рассказала нам, что случилось там, в зале. Потом со мной долго разговаривали «альфовцы».

У Тамары Старковой была серьезно повреждена селезенка и другие внутренние органы, но, к счастью она почти немедленно попала на операционный стол. После сложной операции в соседнем госпитале ветеранов войны она выжила и поправилась. Воспитывает сына, которому во время теракта было десять лет. Он не был на спектакле, потому что, несмотря на уговоры родителей, не захотел идти в театр. Ни за какие сокровища. Ее дочь Елизавета и муж Александр погибли во время штурма.

А в зале террористы приказали одной из заложниц вытереть лужу крови в том месте, где был подстрелен Павел Захаров.

Никто больше не вскакивал со своего места, но многие были психологически сломлены. У них не было больше сил бороться, они ждали смерти с минуты на минуту. Прощались с белым светом и своими родными там, на свободе. Так, как это делал Федор Храмцов. Именно тогда, когда террористы убивали заложников и в зале началась стрельба, Храмцов писал последнее в своей жизни письмо своим самым близким людям. Это письмо звучит, как последние слова умирающего отца своим детям, как завещание, которое должно указать путь в жизни не только Ирине и Александру.

Вот, что он написал:

«Три дня и ночи ада - это слишком много для моей и без того больной психики. Молю Бога, чтоб вам никогда не довелось этого пережить, родные мои. Жаль, что не могу поговорить с вами всеми по телефону. Отобрали все, даже часы. Вставляют детонаторы. Я стал писать и немного успокоился. У меня замечательные дети. Тут произошла переоценка всех жизненных ценностей.

Деньги, квартиры, дачи, машины - они ничего не значат в сравнении с жизнью человека. Мы все время к чему-то стремимся и поэтому просто не понимаем или нам не дано понять всю глубину этой мысли. Обращаюсь к Сашке и Ирке. Не думайте только о том, как заработать деньги, это бесконечный процесс. Научитесь останавливаться на бегу, наслаждаться жизнью, больше времени проводить на природе. Каждый день просыпаться и благодарить Бога за то, что живете, что взошло солнце, очень важно, чтобы утром было хорошее настроение. Я прожил со своей семьей двадцать пять лет. Несомненно, это были лучшие годы моей жизни, несмотря на материальные проблемы и т.д. Вы теперь уже оперившиеся птенцы и будете вить свои гнезда. У нас, в наше время, не было предмета «семья», теперь НАЧИНАЮТ РАССТРЕЛИВАТЬ, ПРОЩАЙТЕ».

Письмо было обнаружено в записной книжке, спрятанной в сумке, в которой Храмцов обычно носил трубу. Вероятно, после того, как прозвучали выстрелы, Храмцову показалось, что начались обещанные террористами расстрелы людей. Однако позже ему удалось еще раз пойти в туалет в оркестровой яме и спрятать свое завещание в сумке с инструментом. И хоть обстановка успокоилась, он больше ничего не дописал.

Именно в этот момент Ирина Фадеева и ее сын Ярослав вели один из самых трудных разговоров в их жизни о том, что станет с ними после смерти. Слова Ирины цитирует в одном из своих репортажей в «Новой газете» Анна Политковская.

«Когда мы сидели ТАМ, он сказал мне под конец: "Мама, я, наверное, не выдержу, у меня больше нет сил. Если со мной что-то случится, что будет дальше?" А я ему отвечаю: "Не бойся. Мы здесь вместе и там будем вместе." А он мне на это: "Мама, а как я тебя там узнаю?" Я тогда говорю: "Я же тебя держу за руку, - значит, мы туда попадем вместе"».

Это был последний разговор в их жизни. Но Ирина не сдержала слова, данного сыну.

Суббота, 26 октября 2002 года, 2.30

Когда раненых вынесли из здания театра, Бараев проверил часовых, а потом сел на сцене на стул, к которому не был прикреплен взрывной заряд. Попросил заложников сохранять спокойствие и не пытаться проделывать трюки, как тот мужчина, что бежал по спинкам кресел. Напомнил пленникам, что вскоре будут проведены переговоры с представителем президента. Стоит запастись терпением, и они уже скоро окажутся на свободе. Потом, как утверждают заложники, Бараев, который, видимо, много думал о приближающейся встрече с Казанцевым, пустился в философские рассуждения.

- Если бы я был президентом и на карту была поставлена жизнь моих людей, я бы не раздумывал, - ораторствовал Бараев. - Я бы точно выполнил все выдвинутые требования, потому что речь идет, прежде всего, о человеческой жизни. Но мы, чеченцы, отличаемся от вас, россиян. Нас всего миллион, мы ценим жизнь наших людей. А вас слишком много, сто пятьдесят миллионов, ваша жизнь никому не нужна. Вы сами выбрали себе президента, и вот что получили - никто о вас не беспокоится.

В зале царила абсолютная тишина, слышно было каждое слово, хоть Бараев говорил не громко. Предводитель террористов хотел объяснить сидящим перед ним людям то, что уже давно никак не хотели понять избираемые ими политики в Москве, - чеченцы не хотят жить с ними в одной стране.

- Поймите, у нас есть свои принципы, своя религия и свои взгляды на жизнь, - продолжал Бараев.- Они отличаются от ваших, у нас ведь тоже есть на это право. Мы хотим жить отдельно, хотим жить своей жизнью. Мы имеем на это право.

Бараев объяснил также, что ненависть россиян к его народу необоснованна, так же как обвинения в адрес чеченских террористов.

- Если бы взрывали ваши дома (в Москве и Волгодонске в 1999 году), мы бы открыто сказали, что это мы, - говорил Бараев. - Но мы их не взрывали. Когда мы проводим какую-нибудь акцию, мы всегда говорим, что это мы сделали. Мы - народ, который не прячется. Мы всегда отвечаем за то, что сделали.

Возможно, именно так прозвучало бы выступление Мовсара, если бы он стоял перед судом. Но в момент его выступления десантники, которые готовились к штурму, уже знали, что он не предстанет ни перед каким трибуналом. Они получили приказ: пленников не брать, все должны быть ликвидированы во время операции. Не ясно, кто принял такое решение. Наверное, оно было принято на самом высоком уровне: руководивший оперативным штабом генерал Проничев был слишком маленьким чиновником, чтобы самостоятельно решать такие вопросы.

Известно, что Бараев говорил долго, многое из его речи заложники уже сегодня не помнят. Впрочем, ему не дали закончить выступление. Сначала раздались выстрелы, заложники бросились под кресла. Быстро выяснилось, что стрелял кто-то из террористов в коридоре, просто попугать. Бараев рассмеялся:

- Чего вы боитесь? Когда начнется штурм, я вас всех спрячу там, за сценой.

Позже Бараев еще раз пробовал возобновить свое выступление, но продолжалось это недолго. Замахал руками чеченец, дежуривший на балконе, - под одним из кресел он нашел выброшенное удостоверение генерала милиции. Вот это была находка!

К сожалению, довольно скоро выяснилось, что Юрий Ольховников, хоть и был действительно генералом, мало имел общего с войной в Чечне. Только однажды, будучи офицером ГАИ, участвовал он в сопровождении колонны автобусов, которыми Шамиль Басаев возвращался из Буденновска в Чечню.

Да, он был влиятельным чиновником - заместитель коменданта дорожной милиции и шеф научно-исследовательского центра ГИБДД (Государственной инспекции безопасности дорожного движения). Кроме того, преподавал в Академии управления МВД России, где был заведующим кафедрой. За два года до теракта Академия выпустила учебник под редакцией Ольховникова. По иронии судьбы, книга носила то же название, что и кафедра, которой руководил Ольховников: «Управление деятельностью служб общественной безопасности». Видно, Ольховников плохо готовил своих студентов, если чеченские террористы с такой легкостью обвели вокруг пальца все службы общественной безопасности и добрались до центра Москвы.

Несмотря на разнообразные заслуги, он никогда не воевал в Чечне и не командовал никакими боевыми частями.

В тот вечер он выбрался в театр со всей семьей - с женой, тоже офицером дорожной службы, тринадцатилетним сыном Сергеем и двенадцатилетней дочерью Дарьей. Неизвестно, почему они купили билеты на дешевые места на балконе. В конце концов, генералы в России могут себе позволить и места подороже. Как все заложники на балконе, семья разделилась: жена с дочкой сидели с правой стороны балкона, а генерал с сыном - с левой. Почти сразу же после захвата театра террористами Юрий Ольховников проверил карманы и украдкой выбросил за спинку кресла генеральское удостоверение. Если бы он этого не сделал, никто бы не узнал, что он генерал, ведь террористы не проводили личного досмотра заложников. А тут один из чеченцев нашел документы за три часа до штурма.

- Бараев сразу побежал наверх, - рассказывает Лобанков, который вблизи наблюдал сцену ареста генерала. - В документах была фотография, и они моментально выяснили, кто из заложников и является этим генералом. Бараев сказал, чтоб он не боялся, так как они не собираются его расстреливать. Наоборот, они берут его в плен и выменяют на своих товарищей по оружию, которые сидят в российских тюрьмах.

Главарь террористов был несказанно рад. Даже выкрикнул: «Мне всегда хотелось взять в плен генерала и наконец удалось - Аллах мне его послал!» Бараев, конечно, радовался потому, что это был еще один аргумент в приближающихся переговорах с другим генералом, Казанцевым. Чеченец сел на балконе и радостно переговаривался со своими соратниками по отряду. Сидел рядом с дверью, которую террористы не закрывали, в отличие от всех других выходов в партере. В коридоре многие окна были выбиты, был жуткий сквозняк.

- Я сказал ему, чтобы он хоть задернул портьеру, детям ведь холодно, - вспоминает Лобанков. - Бараев посмотрел на меня, как бы не понимая, потом кивнул головой и задернул плотную портьеру. Это было забавно - главарь банды террористов исполняет просьбу одного из заложников, над которым имеет полную власть.

Бараев недолго сидел на балконе, вскоре вернулся на сцену, но уже без всяких речей. Сел на один из стульев и задремал. Именно так, в абсолютной тишине, нарушаемой только покашливанием простуженных людей, прошли два часа, оставшиеся до штурма.

 

Глава 20

Суббота, 26 октября 2002 года, 3.00

В подвалах электрик Рузаев и полковник из антитеррористического отряда все еще ждали неизвестно чего. Рузаеву явно не понравилось, что полковник отправился спать, - он же не знал об учениях до потери сознания. Но больше всего его раздражало то, что ему никто не сказал, чего они ждут. Через два часа полковник проснулся посвежевший и полный сил. Недалеко от них на сцене театра как раз выступал Бараев, но они, конечно, не могли этого слышать. А в подземельях все еще не появились те, которые заставили их ждать. Они стали потихоньку разговаривать.

- Интересно, это строение застраховано? - спросил полковник, показывая на потолок. Рузаев пожал плечами; ходили слухи, что никто театра не страховал. Офицер покивал головой.

- Значит, конец. От этого перекрытия ничего не останется, - скривился десантник.

Может, он думал о том, что сделают террористы, когда услышат протяжный вой включенной вентиляции, отсюда его пессимистические замечания. Шансы того, что чеченцы не детонируют взрывчатку, были мизерные. Конечно же, нет там двух тонн тротила, как похвалялись террористы, но наверняка взрывчатки достаточно, чтобы превратить театр в кучу обломков. Причем погибнут все, кто там внутри, - заложники, террористы и десантники. Будет бойня.

Невеселые размышления офицера «Альфы» прервало появление новых людей, которых Рузаев сразу прозвал «учеными». Это были военные химики, готовившие последние три часа соединение, которое должно было парализовать террористов и позволить десантникам провести штурм здания. Именно поэтому Рузаев вместе с полковником спецназа ждали в подвале так долго, ничего не предпринимая.

Как утверждает Лев Федоров, выдающийся российский химик, специалист, занимающийся выявлением советского и российского химического оружия, вещество, которое распылили в помещениях театра на Дубровке, содержало как минимум два-три элемента. По мнению Федорова, все они хранились отдельно и были смешаны только перед операцией. Поскольку решение, что штурм начнется еще до рассвета, было принято только в полночь, химики именно тогда приступили к подготовке, и ничего удивительного, что в подвалах театра они появились много позже трех часов утра.

 

Глава 21

Российские власти до сегодняшнего дня как львы стоят на страже секрета газа, использованного в театральном центре на Дубровке. Именно этот газ стал причиной смерти ста двадцати заложников (некоторые погибли при использовании огнестрельного оружия террористами и спецподразделениями).

Одним из первых, еще в четверг 24 октября, в первые сутки после нападения террористов, о газе упомянул вице-адмирал Александ Жардецкий, бывший начальник третьего главного управления КГБ - военной контрразведки. Вице-адмирал рассуждал о путях решения проблемы и сказал журналистам агентства «Интерфакс», что «ситуация крайне напряженная».

«В здании слишком много заложников, слишком воинственно настроены чеченские бандиты», - заявил Жардецкий. Затем признал, что в такой ситуации штурм здания десантниками «Альфы» и других спецподразделений невозможен, так театр будет взорван террористами. А дальше - внимание! - невозможна также газовая атака с использованием паралитических газов, в результате которой все находящиеся в помещениях театра на 10-15 минут потеряли бы сознание. Причина банальна: Жардецкий заметил, что при такой атаке, «безусловно, погибнут» все дети, находящиеся в театре, а также больные астмой, сердечными болезнями и вообще люди нездоровые.

Однако после этого на удивление откровенного высказывания вице-адмирала в российских средствах массовой информации воцарилось абсолютное молчание относительно использования газа. Ни разу, до самого штурма, никто больше не упоминал о газовой атаке. В информационном хаосе, который разразился через несколько часов после захвата театра на Дубровке, мало кто обратил внимание на высказывание Жардецкого.

- С самого начала было очевидно, что использование газа - единственно возможное решение, - утверждает Лев Федоров, шеф общественной организации «За химическую безопасность».

Несмотря на то, что он является защитником прав человека, в интервью со мной он практически повторил аргументы Жардецкого - группа радикально настроенных террористов удерживает большое количество заложников в закрытом помещении, угрожая их ликвидацией в случае штурма. Чтобы «выключить» одновременно заложников и террористов и эффективно провести операцию без больших жертв, следовало использовать газ. Естественно, исходя из предположения, что власти не намерены соглашаться с требованиями террористов, так, как было в данном случае, или что террористы ни под каким видом не собираются освобождать заложников и смерть грозит всем.

- Задача была такая, - рассуждает Федоров. - Очень быстро, в течение нескольких минут усыпить всех людей, находящихся в театре, а затем сделать так, чтобы они не проснулись слишком быстро. Для этого нужны были два составляющих элемента: один, действующий моментально, и другой - более медленного, но продолжительного действия. Кроме того, используемое вещество не могло быть смертельным. И именно такой газ был использован. Несчастье, однако, состояло в том, что он был безопасен только для молодых и здоровых мужчин, потому что именно на таких людях он тестировался - на солдатах-призывниках. А в театре были и старики, и женщины, и дети, и больные люди.

Состав газа, использованного в Москве, несмотря на гриф секретности, все-таки удалось узнать. К сожалению, только в общих чертах. Как это вышло?

Двое заложников, граждане Германии, сразу же после освобождения были перевезены из Москвы в Мюнхен, где в университетской клинике их тщательно обследовали. Немецкие врачи и токсикологи успели обнаружить в организмах своих пациентов следы двух препаратов. Один из них был без труда идентифицирован как галотан (в русском варианте фторотан). Вторая субстанция была только приблизительно определена как фентанил. Немцы опубликовали эту информацию во вторник, 29 октября. Под давлением зарубежных анализов российские власти отступили, но только частично. Министр здравоохранения Юрий Шевченко на специальной пресс-конференции признал, что использованный газ был создан на базе производных фентанила.

- Очень ловкий ход, - замечает Федоров. - Эта информация ничего не стоит, поскольку производные фентанила - это большой класс веществ. Мы не в состоянии определить, какое именно вещество использовалось. Наверняка, это не был чистый фентанил, так как это твердое вещество. Правда, он растворяется в воде, но я понятия не имею, как его можно использовать в газовом состоянии.

Пользуясь информацией немецких врачей, Федоров сконструировал приблизительную модель вещества, которое было использовано для усыпления людей, находившихся в театре на Дубровке.

- Использованный газ был смесью двух или трех препаратов, - считает Федоров. - Обнаруженный немцами фторотан, или как его называют на западе, галотан, действует быстро, человек засыпает в течение трех-пяти минут, но так же быстро просыпается. Облако газа развеивается, и через пару минут человек приходит в себя. Поэтому понадобилось еще одно средство. Производные фентанила, действующие как наркотик, с точки зрения влияния на организм родственны героину. Они действуют не сразу, зато потом пару часов человек остается сонным. Эти два средства - фторотан и производные фентанила - при смешивании могут вызвать эффект, нужный руководителям операции. Как специалист, я могу сказать, что именно такой газ был необходим спецподразделениям. Не исключено, что в его состав входило еще какое-то вещество, но нам об этом абсолютно ничего неизвестно. По всей вероятности, оно слишком быстро разлагается, и в организме не удалось обнаружить его следов.

Добавим только, что, по информации специалистов-медиков, галотан является средством очень летучим, легко переходит в газообразное состояние. Будучи сильным наркотиком, он часто используется в анестезиологии, он почти не имеет противопоказаний, его можно давать даже больным астмой. В то же время его ни в коем случае нельзя применять больным с нарушением сердечного ритма. У него запах, напоминающий хлороформ, и сладкий, обжигающий вкус. Не растворяется в воде, с этой целью нужно использовать спирт, хлороформ, эфир или масла. В то же время фентанил способен очень быстро вызвать спазм верхних дыхательных путей, который наблюдался позднее у многих заложников, когда спасатели выносили их из зрительного зала театра на Дубровке.

Как раз вопрос безопасности использованного средства больше всего волнует профессора Федорова.

- Использованное средство не опасно для жизни только тогда, когда разница между смертельной дозой и рабочей концентрацией достаточно велика, - объясняет Федоров. - Если кто-то хочет уснуть, то принимает одну таблетку снотворного. А десять таблеток может уже привести к смерти. В этой ситуации мы говорим о коэффициенте 10. Это достаточно большая разница. Если мы с этой точки зрения рассмотрим состав «московского газа», что же окажется? Первая составляющая, фентанил, не опасна - его смертельный коэффициент высок. Естественно, безопасна для здорового человека. Но фентанил смертелен, если его применить людям с больными легкими, поскольку он максимально замедляет ритм дыхания, так же как наркоз на операционном столе. Легочный больной может быть уверен, что окажется на том свете. Вторая составляющая, фторотан, значительно более опасна - его коэффициент едва достигает 3. Тот, кто сидел непосредственно под вентиляционной трубой и кого накрыло газовое облако, мог получить смертельную дозу. Люди, готовившие эту операцию, должны были помнить об этих коэффициентах. Поэтому они дали такую концентрацию, чтобы был «верняк». Если бы я это готовил, я бы помнил, что на какое-то время лишаю человека жизни, и обязан ему вернуть ее. Но для наших бюрократов все это не имело значения.

Ученый разделяет мнение вице-адмирала Жардецкого, что многие из находящихся в театре людей были обречены. Федоров говорит о них - группы риска.

- Люди в театре - это был такой срез московского населения, - вспоминает он. - Там были старики и молодежь, легочные больные и сердечники. По моим подсчетам, около тридцати человек были обречены на смерть с самого начала. А то, что их столько погибло, так это значит, что смерть ста человек - это глупость, отсутствие воображения и вина правительства.

Как припоминает Федоров, в театре сразу же после штурма должны были появиться анестезиологи, которые умеют выводить людей из состояния наркоза, потому что именно в таком состоянии оказались заложники. А если власти так хотели сохранить секрет газа, могли прислать военных врачей с противоядием. А тем временем в театре оказались бригады обычных карет скорой помощи, которым говорили, что они должны быть готовы к ранениям, а не последствиям газовой атаки.

- Не было бы таких проблем, если бы сразу использовали нужное противоядие, - говорит Федоров. - Если есть яд, всегда есть и противоядие - это железный принцип в военной химии. Проблемы, как спасать человека, подвергшегося воздействию газа, были тщательно проработаны уже много лет назад. Но там у театра не была эффективно организована спасательная операция.

Доктор Леонид Рошаль, который сам шесть раз входил в театр, а потом занимался лечением многих жертв Дубровки, утверждает, что газ по-разному подействовал на разных людей. Случалось, что кто-то серьезно больной выжил, а погибли люди совершенно здоровые, в прекрасной физической форме. Например, без всяких последствий закончился штурм для одного из мальчиков из детского ансамбля, Алексея Шальнова, сидевшего на балконе, у которого было воспаление легких.

Откуда взяли российские спецслужбы «не смертельную боевую отравляющую субстанцию», которая в результате погубила столько людей?

Федоров рассказывает такую историю.

Газ, использованный в театре на Дубровке, находится на вооружении российской армии с начала 90-х годов. Его создатели еще в 1991 году получили Ленинскую премию, высшую награду советского государства. Как раз тогда, когда СССР разваливался и страну потрясали гигантские демократические манифестации. Такая награда венчает сложный путь - исследования, тестирование, ввод в производство, использование в боевых условиях где-нибудь на полигоне в ГДР - и только потом можно было ожидать награды. Тайная награда была присуждена за газ, который очень хотели иметь генералы. И они так гордились им, что до самого октября 2002 года не признавались, что владеют им. И хотя конвенция о запрете химического оружия допускает владение подобным «не смертельным» оружием, она обязывает передавать информацию о его наличии в Гаагу, где находится организация по вопросам запрета химического оружия. Москва этого не сделала, и поэтому министр здравоохранения Шевченко, положа руку на сердце, уверял, что в театре использовались производные фентанила, который является медицинским препаратом, используемым в каждой больнице и не подпадающим под действие конвенций.

- Идея производства такого вещества появилась уже давно, - рассказывает Федоров. - Над ней уже по окончании Второй мировой войны работали не только в СССР, но и США. Однако, только в шестидесятые годы решительно, на самом высоком уровне взялись за решение этой проблемы. В августе 1967 года было принято Постановление Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР о принятии комплексных мер по созданию средств психомиметического типа (проще говоря, психотропных средств). Определили группу институтов и поручили им разработку отравляющих веществ на базе ядов природного, растительного и животного происхождения. Речь шла о средстве, которое бы на какое-то время усыпляло солдат противника и позволяло спокойно проводить атаку, брать намеченную цель. Потом солдаты противника могли себе просыпаться - все равно они уже ничего не могли сделать. Советские ученые работали двадцать лет, и у них, наконец, все получилось.

Одно из основных требований к подобному оружию - чтобы, как при анестезии, действие было полностью обратимым и не оставляло никаких следов. Американцы именно потому отказались от газа BZ, что он вызывал неотвратимые побочные действия, - говорит Федоров. А принцип однозначен - никаких побочных действий.

С этой точки зрения российский газ, вероятно, был не идеальным, но об этом можно только догадываться. Как утверждает Федоров, газ был опробован в боевых условиях в одном из отдаленных гарнизонов, вероятно в Германской Демократической Республике, а может быть, в Польше. Подобный газ, содержащий ЛСД, который тоже был на вооружении Советской армии, был ранее тестирован на советских полигонах в Чехословакии.

- Его применили в боевых условиях, естественно во время учений, - напоминает Федоров. - Как всегда в таких случаях, «красные» сражались с «синими». Перед намечавшейся атакой из окопов «красных» в сторону «синих» был пущен газ. Военные химики при помощи специальных генераторов аэрозоля из жидкости в канистрах создали облако, которое, проплыв над позициями противника, привело к тому, что солдаты противника уснули. «Красные» бросились в атаку, закончившуюся победой. Оказалось, что количество смертных случаев находится «в норме», так как были это молодые и здоровые парни. Естественно, погибло несколько человек среди тех, кто был невольным «подопытным кроликом», я в этом уверен, но для генералов это не имело значения. Они получили наконец средство, о котором мечтали.

После развала Советского Союза составляющие вещества газа хранились в Шиханах, Саратовской области, на одном из восьми складов Министерства обороны, где хранятся боевые отравляющие вещества. Однако, как предполагает профессор Федоров, газ, примененный в театре, не был привезен из Саратова, скорее из Подмосковья, так как у ФСБ и МВД наверняка есть собственные склады, где хранятся входящие в состав газа вещества.

- Не верю, чтобы они давно их смешали, - качает головой Федоров. - Все смеси имеют тенденцию к распаду. Поэтому химики готовили газ прямо перед штурмом.

 

Глава 22

Рузаев позже рассказывал, что «ученые» и офицеры «Альфы», появившиеся в подвалах после трех часов ночи, принесли с собой пластиковые канистры емкостью 5-10литров. На них были какие-то приспособления, назначения которых Рузаев не мог определить. Наверное, это были генераторы газа, о которых упоминал Федоров. Их надо было подключить к электросети, химики расспрашивали Рузаева о напряжении в 220 и 380 вольт. Электрик, гордо бормоча, что без него они бы никак не справились, помог им подсоединить кабели к сети. Все канистры разместили таким образом, чтобы выходящий из них газ попадал в систему вентиляции и закачивался в зрительный зал, на сцену и в коридоры.

Когда все было готово, «Альфа» вывела людей, которым не нужно было оставаться в театре. Опасность взрыва была очень высока.

- Мы выходили тоже через «паялку», - рассказывает Рузаев. - По дороге услышали выстрелы внутри театра, - значит, вентиляция начала действовать. Командир выкрикнул «Газы!», и мы все надели противогазы, хоть, по правде, ничего там не было. «Выходить по одному и зигзагом в сторону госпиталя», - прозвучал очередной приказ «альфовца». Я побежал в сторону госпиталя ветеранов, а там нас уже ждал Ялович. Обнял меня и поблагодарил. Меня охватила какая-то безумная радость…

Журналисты позже утверждали, что слухи в толпе вокруг Дома культуры определяли время штурма сначала на три часа ночи, а потом на шесть утра. Корреспондент «Новых известий» Валерий Яков говорит, что о штурме, назначенном на шесть утра, он услышал от военного, старого знакомого, стоявшего в оцеплении. Ни у кого, однако, не было сомнений в том, что это вот-вот произойдет: примерно в 22.00 заместитель шефа МВД Владимир Васильев попросил журналистов, чтобы перестали показывать здание театра в прямом эфире. В тот же момент по просьбе ФСБ дирекции всех российских каналов приостановили прямые трансляции от здания театра. Наконец, после полуночи сотрудники штаба прогнали даже дружественных ФСБ журналистов, которые вели съемки с точки, откуда прекрасно виден был весь Дом культуры. Важно было не допустить, чтоб были свидетели того, как проникают десантники и химики.

По моей информации, точное время штурма вообще не было определено. Он мог начаться тогда, когда все будет готово в подвалах здания.

Операция началась в начале шестого. В это время в здании включилась вентиляция, но до атаки десантников прошло, вероятно, еще 15-20 минут.

Заложники, с которыми я беседовал, не обратили внимания на включившуюся вентиляцию, зато почувствовали и увидели газ в зале.

- Я почувствовала сладковатый запах, меня охватило ощущение абсолютного покоя и радости, - рассказывает Кругликова. - Мы и до этого были спокойны, так как Бараев пообещал нам свободу. Но когда пошел газ, кроме спокойствия появилась какая-то потрясающая эйфория. Мы до сих пор не спали, боялись пропустить какую-нибудь важную информацию. А тут вдруг охватила такая сонливость - ой, как нам хорошо, как чудесно, какой сладкий аромат нам сюда впустили. Я сидела так спокойно и смотрела, как Бараев соскочил со сцены и бегал по залу с криками «Где электрик? Немедленно выключить вентиляцию!» Электрик Федякин сидел рядом с нами - мужчина с бородкой, слегка хромавший. Бараев бросился прямо к нам. И тогда, если бы он только захотел, он бы нас всех взорвал. Но когда я посмотрела на женщин-смертниц - они прямо-таки сползали по стенам и засыпали. И тут я совершенно успокоилась и радостно подумала: сейчас они уснут, и Бараев уснет, и мы все будем спасены. Потом увидела, что Бараев где-то там бегает и еще кто-то пробегает, но никто не стреляет, я подумала, какой странный запах. Сделала два глубоких вдоха носом, хотелось хорошенько понюхать. Это была моя ошибка. Второй раз вдохнула и больше ничего не могу вам рассказать.

После выступления Бараева многие заложники решили поспать. Они не проснулись, когда заработала вентиляция, и, продолжая спать, вдыхали газ. Не просыпаясь, они оказались под глубоким наркозом. Некоторые не спали, но после стрельбы впали в еще большую апатию, люди так устали, что им уже было все равно, что будет дальше.

- Я уже не испытывала сильного страха, находилась в каком-то отупении, - вспоминает Ирина Филиппова. - Сидела и думала - они нас убьют, как дикие звери. И надеялась, что если дело дойдет до штурма, то, может, нам хоть немного посчастливится, что, может, хоть случайно штурм удастся. Я не спала, была в каком-то забытьи, вне реальности. А под утро услышала крики «Аллах акбар!» Чеченцы крикнули так дружно, что я поняла - сейчас произойдет что-то ужасное. Думала, мы все взлетим на воздух. Террористы побежали к выходу, а в зале кто-то крикнул «Газ!» Стало ясно, что происходит. Мы сползли под кресла. У меня была косынка, я намочила ее водой и мы стали с Веселином дышать через косынку. И все. Больше я ничего не помню.

Еще одна заложница рассказала, что сидевшая рядом с ней чеченка, сообразив, что происходит, крикнула ей: «Дыши через тряпку!» И добавила: «Бегите отсюда!» Как минимум две женщины бросились к выходу и таким образом сами спаслись.

Марк Подлесный сидел в партере, с левой стороны, напротив дверей. Он не почувствовал газа, но вдруг увидел, что люди вокруг закрывают платками и руками лица и носы.

- Стало понятно, что это газ, - говорит Марк. - Я не сразу его унюхал, но я не особенно чувствителен к таким вещам. Даже паралитический газ в аэрозоле на меня слабо действует. Я поднял голову и увидел, что облако газа опускается с потолка, хотя должно было появиться по бокам, из вентиляционных отверстий. Васильев, который сидел в последнем ряду под вентиляционными решетками, сказал мне потом, что газ пошел прямо на него и он уснул моментально. Я увидел над собой эту дымку и понял, что это не шутки, что это настоящий штурм. До этого чеченцы несколько раз думали, что началась атака, начинали бегать, стрелять, кричать.

Марк уже через несколько секунд лег в проход между рядами, наклонил голову и заткнул уши, чтобы от возможного взрыва не лопнули барабанные перепонки. Актеру они еще могут пригодиться, подумал он, и не пришло ему в голову, что взрыв фугасов все равно убьет всех, кто там находился. Несмотря на то, что он зажал уши, все великолепно слышал.

- Террористы стали стрелять сразу же, как только появился газ, - говорит Марк. - У «альфовцев» оружие было с глушителями, их выстрелов не было слышно. А террористы стреляли нервно. Это была не одна серия, а буквально шквал огня. Стреляли и что-то кричали друг другу.

Сохранилась запись, которая подтверждает слова Марка. Как раз в тот момент, когда на зал опустилось облако газа, журналисты «Эха Москвы» дозвонились двум женщинам, с которыми уже несколько раз разговаривали. Это были сидевшие в партере Анна Андрианова и машинистка, работавшая как раз на этой радиостанции Наталия Скопцова. Разговор шел в прямом эфире на волнах «Эха» и начался он в 5.30. Именно благодаря этому весь мир смог услышать в прямом эфире начало штурма.

Скопцова: «Не знаю, пустили газ, все люди сидят в зале, мы очень просим не делать этого… Мы все-таки надеемся, что мы не на "Курске", не там…»

(Скопцова имеет в виду катастрофу атомной подлодки «Курск», произошедшую 12 августа 2001 года в Баренцевом Море. После взрыва в торпедном отсеке часть экипажа лежащей на дне, на глубине 108метров, лодки еще какое-то время оставалась в живых, но российские власти не приняли иностранной помощи, хотя сами были не в состоянии провести спасательную операцию. В данном случае заложница высказывает опасения, что власти пошли на штурм, не считаясь с количеством возможных жертв).

Адрианова взяла у Скопцовой трубку: «Похоже, наши "силовики" начали действовать. Люди, не бросайте нас, есть шанс, если что-то можно сделать, мы просим.»

Журналистка из студии: Мы попытаемся! Вы можете объяснить, что вы чувствуете? Это слезоточивый газ?

Адрианова (с отчаянием в голосе): «Я не знаю, что это за газ, но вижу реакцию. Эти люди здесь не хотят нашей смерти, по-моему, это наши спецслужбы начали что-то делать, они хотят, чтобы мы не вышли отсюда живыми, и таким образом разрешить ситуацию.»

Журналистка: Вы можете выяснить, это слезоточивый газ? Что происходит с людьми? Вы его видите? Ощущаете?

Адрианова: Люди, умоляю, прошу вас, не знаю, видим, чувствуем, дышим через тряпки, это наши что-то творят.

Несколько секунд стрельбы из автоматов.

Адрианова: О Боже, теперь мы все к черту взлетим на воздух! Это наши все начали, это точно.

Журналистка: Что это за стрельба была?

Адрианова: Не знаю, сижу с мордой под спинкой кресла и ничего не знаю. Боже! Мы только что сидели, смотрели передачу по НТВ и радовались. Это все началось снаружи. Видно, наше правительство приняло решение, что отсюда никто не выйдет живым.

В этот момент снова раздается беспорядочная стрельба, которая слышна на пленке еще несколько минут.

И за сценой в комнате реквизиторов, где скрывалась Лариса Абрамова, стало страшно. Как вспоминает Абрамова, чеченский охранник, который следил за дверью проходной комнаты, испугался, что за дверью затаились десантники, и выпустил по двери длинную очередь из автомата. Абрамова прекрасно видела, как светящиеся пули пролетают рядом с ней и пробивают дверь, ведущую в коридор с гримуборными. Через минуту именно эта вторая дверь сорвалась с петель и Абрамова услышала рык «Руки за голову!» Ей удалось сказать, что она заложница, впрочем, об этом свидетельствовал и закрытый выход на сцену. Она услышала, как один из бойцов крикнул: «Сережа, прикрой!», и потеряла сознание.

На балконе последние минуты перед штурмом протекали в полной идиллии. Вот как описывает это Александр Сталь: «Было довольно спокойно. Чеченцы или спали, или чистили оружие. Террорист в голубом свитере снял глушитель с пистолета Стечкина, потом разобрал его, но не смог собрать. Позвал на помощь другого бандита, но и тот не смог справиться. Тогда они до конца разобрали пистолет и положили в таком виде в пакет».

Лобанков положил детей спать в проходах между рядами кресел, а сам решил не смыкать глаз. Размышлял над словами Бараева, пообещавшего, что скоро все будут на свободе.

- Я был очень доволен, что все именно так развивается, - рассказывает Лобанков. - На меня накатила волна радости, но внутренний голос говорил мне, Сережа, что-то тут не так. Я человек театра, где правят железные принципы драматургии - перед потрясением, угрозой, трагедией всегда наступает момент расслабленности. Все работает на контрасте - все прекрасно, и тут удар! Контраст - это сильнейший момент драматургии. Но, подумав об этом, стал сам себя успокаивать - ведь жизнь вносит свои коррективы. Это ведь драматургия самой жизни. Может, не будет никаких потрясений. И все-таки я ощущал какую-то неприятную нервозность.

Лобанков уселся на ступеньках, которые спускались вниз балкона, и, повернувшись спиной к сцене, заговорил с одним из террористов, дежуривших у двери с левой стороны. Как рассказывает Лобанков, парню в красном свитере было лет восемнадцать, но он представлялся эдаким воякой - изображал героя, все время поигрывал оружием, видно было, что ему все это ужасно нравится. Обвешан оружием, как новогодняя елка украшениями, - кроме автомата на нем был пояс со связкой гранат, на плече рюкзак с запасными магазинами. И еще такой странный, коротенький гранатомет.

- Я его спросил про гранатомет, так он сразу начал хвастать, - рассказывает Лобанков. - «Его называют женским, из-за того, что он такой небольшой. Но очень мощный. Бронетранспортер остановит одним выстрелом, а если выстрелить в толпу людей, так двадцать человек за раз положит», - хвалился парень.

И стал показывать хореографу снаряды для этого гранатомета - у него их было множество. Неожиданно замолчал, внимательно посмотрел в сторону сцены, достал из-за пазухи платок, схватил стоящую рядом бутылку и стал мочить платок.

- «Газ!» - подумал я, - говорит Лобанков, которому навсегда запомнились подобные сцены из многих военных фильмов. - Огляделся и понял, что вижу зрительный зал не так четко. Это был не дым, не туман, а какой-то почти прозрачный препарат, который размыл четкость образа, не сильно, правда, но достаточно заметно. В тот же момент я решил понюхать, пахнет ли чем-нибудь. И сделал такой довольно солидный вдох. Запаха не было, ну, может, почти не было. Покосил глазом чуть дальше, на сцену. Из прохода с правой стороны, из-за не до конца сдвинутого занавеса, вышел один из террористов и достал маску. Все увиденное слилось в одну мысль: газ! Я повернул голову, и - такое у меня впечатление - это чеченец дал мне бутылку с водой. Я намочил свитер и прижал его к носу.

В тот же момент Лобанков увидел, что вокруг него спят его воспитанники, а значит, не видят и не чувствуют, что происходит. Он опустился на колени, достал из кармана платки, реквизит из номера, который он готовил с детьми; он машинально забрал их с собой, когда вышел в зал из репетиционной комнаты.

- Я стал рвать платки, мочить их водой и, до кого мог достать, тому клал на нос мокрые тряпки, - рассказывает Лобанков. - Потом Александр Шальнов, отец Алексея, утверждал, что его я тоже разбудил и дал ему платок со словами: «Газ! Делай, как я!» Может, и так, но я был уже в таком состоянии, что ничего не помню. Не знаю, скольким детям я успел накрыть лица мокрыми платками. Внезапно почувствовал, что плыву, теряю ориентацию, что мне все сильнее хочется спать. Успел только схватить свитер и поднести к лицу смоченный кусок. И свалился головой вперед на ступеньках лестницы.

На балконе, недалеко от Лобанкова, лежала Галя Делятицкая. Несколько часов назад Галя почувствовала себя очень плохо, Сергей накрыл ее каким-то пальто, и ей даже удалось задремать. Но когда Лобанков крикнул: «Газ!», Галя проснулась и увидела, как ее коллега мочит платки и кладет их на лица детей. Она сделала то же - намочила платок, снова накрылась пальто, а платок прижала к лицу. Ее охватила сонливость. И тут она услышала вокруг какие-то нечеловеческие хрипы, бульканье, совершенно не похожие на храп спящего человека. Это было именно страшное бульканье, исходящее откуда-то из глубины гортани. Делятицкая подумала, что сидящие в креслах люди откинули назад головы во сне и теперь просто начинают задыхаться. Она не знала, что использованный спецслужбами газ может вызывать судорогу горла и верхних дыхательных путей.

- Все вокруг нее издавали эти звуки, и она подумала, что, если заснет, умрет, - рассказывает Лобанков. Какая-то невероятная сила воли, неизвестно откуда взявшаяся, помогла побороть сон. Она сбросила с себя пальто, стала будить детей, подбежала ко мне. А я уже лежал на боку, тело само, видно, сползло вниз. К счастью, не на спине, а то бы я, наверное, тоже умер.

Галя начала бить Сергея по лицу, трясти и даже бить головой об пол. Она боялась, что, если не разбудит его, он умрет. Но газ был сильнее. Делятицкая тормошила и детей, но ей удалось разбудить только одного мальчика, Никиту.

- На разных людей газ подействовал очень по-разному, - говорит Лобанков. - Ей удалось разбудить Никиту, сама все время держала мокрый платок у носа. На плече у нее висела сумка с важными документами, которые она боялась потерять. И она приказала Никите: «За мной!» В первый момент Никита бросился в сторону выхода, но она помнила, что там могут быть мины, там могут начать стрелять. А перед ней был канат, который свешивался с балкона в партер. «Никита, пойдем!» - сказала Галя. Перелезла через барьер, одной рукой держала платок и сумку, второй схватилась за веревку и съехала вниз. Ободрала до крови ладонь, но не обратила на это внимания. Внизу свалилась на спящих людей. Переступая через них, становясь на поручни кресел, как-то добралась до стены и только тут сползла по стене на пол. Дальше идти не могла, но осталась в сознании.

И тут она увидела бегущих солдат в мундирах, в круглых касках (у чеченцев таких не было), с белыми повязками на обоих рукавах, которые в пылу битвы помогали отличить своих от чужих. Делятицкая ничего не знала о повязках, зато слышала страшную, отборную, вульгарнейшую ругань, которую только знает русский язык. И подумала - наши!

Десантники бежали по спинкам кресел, прыгали по подлокотникам. Разглядывая сверху спящих заложников, выискивали в толпе одетых в черное террористок. Подбегали, наклонялись над ними и стреляли в голову. Так же убили и тех, кто спал под стенами зала.

Никита съехал по веревке следом за Делятицкой. Не ободрал ладони, потому что натянул на них рукава свитера. Пробежал по подлокотникам до двери, ведущей в фойе второго этажа, сбежал по лестнице на первый этаж и просто вышел через главный вход театра. Остановился на ступеньках, а там толпа людей в мундирах, спецназ, милиция, спасатели. И кто-то крикнул ему: «Садись в автобус!» В нескольких метрах от крыльца театра стояли приготовленные для заложников автобусы. Но Никита не понял, о каком автобусе идет речь. Прямо перед ним, возле самых ступенек стояли микроавтобусы, на которых приехали террористы. Никита сел в один из них. Тут подбежал вооруженный десантник и чуть не застрелил его. Когда выяснилось, откуда появился мальчик, десантник показал, куда ему надо идти. Но Никита опять не сел в автобус. В страшной неразберихе вокруг Дома культуры, мальчик спокойно прошел через оцепление и смешался с толпой родственников и зевак, стоявших поблизости от театра. Только через несколько минут его кто-то задержал и мальчика наконец отвезли в больницу.

- Потом он медленнее остальных приходил в себя, - говорит Лобанков. - Никак психически не мог справиться со всем этим. Он видел, как десантники убивают спящих террористов, видел кровь на паркете. Это был для него шок. Мать говорит, что ее сына как будто подменили. Он всегда был веселый, улыбчивый, а после того, что увидел в театре, замкнулся в себе. К счастью, хоть медленно, но все-таки со временем забыл обо всем.

Есть один вопрос, до сих пор не нашедший ответа, - почему террористы, видя начинающийся штурм, не подорвали себя? Ответы есть разные, но никто не говорит, что заложников спас план, разработанный спецслужбами.

- Если бы террористы захотели, они бы нас взорвали, - не сомневается Виктория Кругликова, видевшая мечущегося Бараева.

- Я думаю, это было чудо, - рассказывает Сергей Лобанков. - Достаточно одному из них было нажать кнопку и конец, дальше пошла бы цепная реакция. Одна детонация за другой. Я сам в армии был сапером, специалистом по боям с подводными лодками. Я прекрасно понимал, что достаточно было взрыва одного заряда на поясе, и конец. Может быть, террористы действительно были в таком состоянии, как некоторые мои коллеги из театра, - сидит, видит, слышит, понимает, а пошевелиться не может, как парализованный. Может, и так. Но ведь были и такие, на которых газ не подействовал, кто-то же стрелял, кто-то бросал гранаты. Конечно, большинство могло быть под влиянием газа, но несколько человек - нет. У них же был приказ, они же могли подумать, умру, но заберу с собой еще много неверных. Не знаю, почему так вышло.

Подобного мнения придерживается и Георгий Васильев.

- Это было счастливое стечение обстоятельств, - утверждает Васильев. - Я сам знаю нескольких человек, на которых наркоз не подействовал. Они вышли из театра без посторонней помощи. Таких в зале было несколько десятков. Думаю, что могли быть такие случаи и среди террористов. А ведь достаточно было одного взрыва, чтобы взорвался весь зал. Это просто счастье, везение. Иначе того, что произошло, не объяснишь.

Через несколько дней после штурма на пресс-конференции, где руководители ФСБ показывали журналистам арсенал террористов - взрывные заряды, десятки килограммов пластида, прозвучал вопрос: «Так почему же они не подорвались?» Сотрудники ФСБ беспомощно развели руками. И как позднее написал один из комментаторов, в голову приходит однозначный и единственный ответ: сами так решили!

 

Глава 23

Офицеры в круглых касках, которых увидела сползающая по стене Галина Делятитская, были бойцами одного из самых известных в мире антитеррористических отрядов «Альфа».

Группа А была создана по приказу председателя КГБ Юрия Андропова, подписанному 29 июля 1974 года. Как утверждает генерал Михаил Милютин, бывший шеф седьмого Управления КГБ СССР, в состав которого была включена группа «А», повод ее создания был довольно банальный. Осенью 1973 года в аэропорту Внуково приземлился угнанный самолет «Як-40» с пассажирами на борту. У главы КГБ не оказалось под рукой ни одного воинского подразделения, находящегося в постоянной боевой готовности, которое могло бы немедленно приступить к ликвидации террористов.

В меньшей степени, как предполагают разные источники, это было реакцией на возрастающую волну терроризма в Европе. Двумя годами ранее, в 1972 году во время олимпиады в Мюнхене, террористическая группа «Черный сентябрь» совершила нападение на команду Израиля. Погибло одиннадцать спортсменов. Все активнее действовали итальянские Красные бригады и немецкая фракция Красной армии. Это Москву, вероятно, мало беспокоило, так как есть немало свидетельств тому, что она сама поддерживала эти организации. Но угоны самолетов случались также и в СССР, поэтому возникла потребность в специализированном подразделении по борьбе с преступниками, которые, захватывая заложников, пытаются заставить власти удовлетворять свои требования. Именно так это сформулировано в секретном приказе Андропова - одной из важнейших задач группы А была «борьба с экстремизмом, проявляющимся в захвате заложников на транспортных средствах».

Нынешнее название отряда получило распространение только в 1991 году, когда пресса, в основном западная, стала расшифровывать символ «А» в соответствии с буквенным кодом НАТО как «Альфа». Поначалу группа «Альфа» насчитывала тридцать бойцов, и в ее задачи входила, прежде всего, борьба с угонщиками самолетов. Под конец восьмидесятых годов членами группы были 500 офицеров в нескольких крупнейших городах СССР. В настоящее время «Альфа» насчитывает примерно 250 человек, дислоцирующихся в Москве, Екатеринбурге, Краснодаре и Хабаровске.

В отряд принимаются только добровольцы из среды профессиональных служащих частей, подчиненных так называемым силовым министерствам. Помимо физических данных и безупречного здоровья кандидаты должны владеть иностранными языками, умением водить машину, плавать, приветствуется также знание восточных боевых искусств. Но самым главным качеством является способность мгновенно анализировать ситуацию и принимать решения в экстремальных ситуациях, а также психологическая устойчивость. Именно способность мыслить является решающим фактором при приеме в группу «Альфа».

Советское антитеррористическое подразделение, которое вскоре станет одним из лучших в мире, первую боевую операцию провело только в марте 1979 года в Посольстве США в Москве. В Посольство проник преступник с бомбой. Требовал свободного вылета в США. Его не удалось обезвредить, снайпер только ранил его в руку, мужчина детонировал заряд и погиб на месте. Как позднее вспоминал командир отряда, с профессиональной точки зрения операция была проведена фатально.

Однако вскоре советские командос из группы «Альфа» провели просто показательную операцию, о которой сегодня пишут во всех учебниках для спецподразделений. 27 декабря 1979 года они заняли дворец Дар-уль-Аман, называемый также Тадж-бек, в Кабуле, резиденцию тогдашнего президента Афганистана Хафиззулы Амина; бывший союзник перестал нравиться Москве. СССР сделал ставку на Бабрака Кармаля, а Амина было решено ликвидировать. Его дворец на высоком холме, с мощными укреплениями и под строжайшей охраной полутора тысяч солдат президентской гвардии (часть отряда дислоцировалась вокруг холма, в самом дворце находилось минимум сто пятьдесят гвардейцев) представлялся абсолютно неприступным. Деревья и кустарники покрывали крутые склоны холма, а единственная дорога петляла серпантином. Дворец был столь мощным строением, что четырехствольные зенитные орудия Шилка, 23-миллиметрового калибра, которые во время операции подвергали дворец прямому обстрелу, немногим помогали атакующим. Снаряды отскакивали от стен, как резиновые мячики.

Бронетранспортеры с тридцатью бойцами группы «Гром» (так называлась «Альфа» в той операции) уже на первом повороте крутой дороги попали под огонь пулеметов и гранатометов. Один из бронетранспортеров загорелся, погиб командир взвода, но команда выскочила из горящей машины и начала взбираться по крутому склону с помощью веревочных лестниц. Остальным машинам удалось прорваться к дворцу. Как вспоминают участники операции, шквал огня был такой силы, что пули изрешетили буквально каждый сантиметр брони. Минутой позже советские командос ворвались во дворец.

Виктор Карпухин, который несколькими годами позже возглавил группу и дослужился до звания генерала, вспоминает: «По лестницам я, как и все остальные, не бегал. Это было исключено. Меня бы три раза успели убить, если бы я бегал. Там каждую ступеньку приходилось отвоевывать как в Рейхстаге. Это, наверное, хорошее сравнение. Мы перемещались от одного укрытия к другому, обстреливали все пространство вокруг, потом -к следующему укрытию».

В течение первых минут боя было ранено тринадцать десантников. Несмотря на это, многие продолжали яростно сражаться, не обращая внимания на боль. Одного из «альфовцев» ранили девять осколков гранаты, другому осколки пробили бронежилет, еще кому-то - рожок автомата. К счастью, коллега бросил ему свой рожок. В последний момент. Через секунду в коридор выскочил гвардеец Амина - он бы выстрелил первым.

Атакующие не церемонились. Если из какого-то помещения не выходили защитники с поднятыми руками, в выбитую дверь летели гранаты, а потом помещение прошивали длинные автоматные очереди. Как раз во время обстрела или от осколка брошенной гранаты погиб Амин, скрывавшийся в баре на втором этаже дворца.

Штурм длился сорок три минуты. В ходе операции погибло пять спецназовцев, причем только два «альфовца», остальные из вспомогательных подразделений. Ранения разной степени тяжести получили все бойцы «Альфы», принимавшие участие в операции.

Позднее были значительно менее красочные операции. Группа «Альфа» отбивала заложников в самолетах, в школе, в следственном изоляторе. В январе 1991 года группа была впервые использована в политических целях - захватила телевизионную башню и телецентр в Вильнюсе, когда Москва пыталась подавить стремления литовцев к независимости. Во время путча Геннадия Янаева в августе 1991 года офицеры «Альфы» отказались выполнять приказ председателя КГБ Владимира Крючкова, который требовал захвата Белого дома, где держал оборону Борис Ельцин. Трудно сказать, правда это или красивая легенда. Виктор Карпухин говорил потом, что никакого приказа не было. В октябре 1993 года, когда разгорелась конфронтация Ельцина и российского парламента, «Альфа» принимала участие в захвате Белого дома, где размещался Верховный Совет, но тогда обошлось без боевых действий. Говорят, что защитники Белого дома сдались сами, услышав о приближении «Альфы».

Зато потом все было значительно хуже. В Буденновске в 1995 году «Альфа» потеряла трех убитых, в Кизляре в 1996 году - двоих. Представляется, однако, что специалистов антитеррористического подразделения использовали не совсем по назначению. Они принимали там участие в массовой атаке, в которой использовались пехота и артиллерия. В 90-е годы группа «А» имела дело с чеченскими террористами не только в этих двух городах. Несколько раз «альфовцы» обезвреживали чеченцев, угонявших автобусы с пассажирами и требовавших миллионы долларов выкупа и вертолеты для побега.

Бывали и курьезные случаи. В декабре 1997 года «Альфу» подняли по тревоге: в сторону Москвы из Магадана направляется угнанный самолет. Сразу же после посадки десантники захватили Ил-62. Оказалось, что деньги и коридор на Швейцарию требовал бездомный пенсионер, напугавший команду самолета муляжом бомбы.

Но уже через десять дней произошла трагедия. Девятнадцатого декабря полковник Анатолий Савельев, который во время предыдущей операции выводил из самолета пенсионера-угонщика, был застрелен своими коллегами. Это произошло во время операции у Посольства Швеции в Москве. В машину шведского дипломата, въезжавшего на территорию посольства, неожиданно сел террорист с бомбой в руках. Савельев уговорил налетчика согласиться обменять дипломата на него, Савельева. Полковник провел с террористом в стоящей возле посольства машине два часа. В какой-то момент полковник почувствовал себя плохо, вероятно, это был сердечный приступ. Подошел врач, попросил террориста помочь вытащить больного из машины. Террорист вышел через заднюю дверь и помог положить офицера на снег. Бегущие к машине спецназовцы открыли огонь из автоматов очередями от бедра. В ураганном огне погиб бандит, но и в лежащего на земле Савельева попали четыре пули.

Во время штурма захваченного террористами театра на Дубровке, коммандосов «Альфы» поддерживали десантники из «Вымпела», как это происходило и во время штурма дворца Амина в Кабуле (тогда «Вымпел» назывался еще «Зенит»). В мирное время главным заданием вымпеловцев является борьба с террористами, пытающимися захватить атомные электростанции или добраться до ядерных боеголовок. Но, будучи специалистами высокого класса, воевали и с чеченскими партизанами. В военное время их целью является уничтожение объектов на территории противника, главным образом атомных электростанций.

Подробности операции антитеррористической группы «Альфа» в театре на Дубровке до сих пор окружены строжайшей тайной. В российских СМИ после завершения драматических событий появились интервью с офицерами, анонимно рассказывавшими об операции, нельзя, однако, с уверенностью сказать, насколько эти рассказы соответствовали действительности. Несомненно, часть из них имела пропагандистский характер. Я все-таки собрал их воедино, поскольку они являются единственным источником информации об операции по освобождению заложников, некоторые подробности поражают своей жестокостью и многое говорят об условиях, в которых проводилась эта операция. Я использовал материалы газет «Известия», «Московский комсомолец», «Газета», а также телеканалов ОРТ и РТР.

По официальной информации, в штурме приняло участие около двухсот бойцов «Альфы» и «Вымпела». Цифра эта кажется мне завышенной, - возможно, речь идет обо всех участниках антитеррористической операции, в том числе и снайперах, занявших позиции в соседних с театром домах.

Представляется, что непосредственно в операции приняли участие несколько десятков человек, иначе они просто мешали бы друг другу. В одном из материалов я нашел информацию о том, что «Альфа» была разделена на десять групп по два-три человека. Эта версия кажется мне наиболее близкой к правде.

Перед началом операции все ее участники, «альфовцы», спасатели и милиционеры, повязали на оба рукава мундиров широкие белые повязки. Это был знак, позволяющий отличать их от террористов, одетых, в общем, в такие же мундиры. Офицеры «Альфы» в начале операции были в противогазах, но скоро их сняли, так как они просто мешали, как объяснил потом один из спецназовцев. У «альфовцев» на вооружении были проблесково-шумовые гранаты, автоматы с глушителями «Вал», калибр 9 мм, которые являются штатным оружием российских специальных разведывательно-диверсионных частей.

Стоит отметить, что офицеры антитеррористической группы, выполняя приказ оперативного штаба или Кремля, шли в театр почти на верную смерть. Вероятность того, что здание со всеми находившимися там людьми взлетит на воздух, была огромной. Это прекрасно понимало руководство оперативного штаба. Когда в театре раздались выстрелы, к журналистам вышел Сергей Игнатченко, пресс-секретарь ФСБ, и заявил, что террористы начали расстреливать заложников, поэтому спецназ был вынужден пойти на незапланированный штурм театра. Это было вранье, но оно имело глубокий смысл - если бы дело дошло до взрыва, спецслужбы имели бы оправдание - не было выхода, мы начали штурм, чтобы спасать людей. А ведь тогда никто уже не смог бы проверить, действительно ли чеченцы стали расстреливать людей. Но логики в словах Игнатченко не было. Ведь расстрел заложников не имел, с точки зрения террористов, никакого смысла, они же ждали прихода Казанцева, и в этой ситуации любое убийство было бы просто глупостью. Мало этого, заложники утверждают, что, когда один из узников побежал по спинкам кресел, и началась стрельба, террористы явно испугались последствий! Прямо-таки извинялись и просили передать, что они не хотели убивать зрителей.

Спецподразделения начали занимать здание на Дубровке уже через несколько часов после его захвата чеченцами. Это было не сложно, так как большая часть здания была пустой, - как мы помним, террористы, проведя разведку, отошли в зрительный зал и не охраняли даже коридоры на первом этаже. Поэтому в первую же ночь десантники заняли гей-клуб «Центральная станция», расположенный далеко от зрительного зала в подвалах театра с задней стороны зоны Б. Но это мало что давало. Клуб отделен был от театра металлической дверью и замурованным проходом.

Позднее, по официальной информации, спецназовцам удалось проникнуть в помещения, непосредственно примыкающие к зрительному залу, пробить стену и установить в отверстии видеокамеры и микрофоны, благодаря которым они могли контролировать действия террористов. Трудно сказать, правда ли это. Один из «анонимных альфовцев» сказал журналисту «Газеты», что его товарищи пытались найти вход в театр с крыши, но он был заблокирован.

Пресса много писала о том, что командос помогли диггеры (люди, обследующие канализационные системы и подземные коммуникации). Но это не соответствует действительности. Диггеры действительно появились у театра, но заявили, что по канализации в театр попасть невозможно.

«То, что скоро начнется штурм, мы уже поняли, но даже в штабе этого никто не знал. Откуда и кто отдал последний приказ - мы не знаем. Мы были готовы. Террористы затаились, было абсолютно тихо. Только пьяный генерал милиции чуть было все не испортил. Притащился в новеньком полевом мундире, стал у кого-то вырывать из рук автомат, кричал, что он сам с ними со всеми разделается. Мы автомат у него отобрали. Ну и отмолотили его, ясное дело, до потери сознания. Он в себя пришел, смотрит на нас: «Что это было? В меня стреляли?» - цитирует офицера «Альфы» «Газета».

Около пяти утра все участники штурма находились на исходных позициях: в подвалах, за театром у служебного входа и в строении зоны Б, на втором этаже, там, где начинался коридор, за огромным плакатом ведущий непосредственно к зрительному залу, в фойе второго этажа. Еще одна группа укрывалась в темноте под стеной Дома культуры со стороны улицы Мельникова - она должна была атаковать через главный вход.

После штурма газеты писали, что спецназовцы взрывами проделали проходы в стенах, чтобы без задержек прорваться внутрь. Это не правда, слух о подрыве стен появился из-за того, что в здании действительно были слышны громкие взрывы, но из собранных мною информаций следует, что это взрывались гранаты, главным образом проблесково-звуковые, которые использовала «Альфа». Инженер Александр Кастальский, который ремонтировал здание Дома Культуры после теракта, утверждает, что в стенах не было никаких проломов от взрывов. Впрочем, в этом вообще не было необходимости. В здании было достаточно много, причем никем не охраняемых, проходов, чтобы можно было без особых проблем проникнуть в театр.

Атаку спецназа предваряла газовая атака. По поводу времени ее начала появилось много противоречивой информации. Вероятнее всего, пуск газа в помещения театра был начат около 5.20 утра и продолжался примерно пятнадцать минут. Все это время «альфовцы» неподвижно ждали сигнала. Активная фаза штурма началась без нескольких минут шесть и продолжалась, по разным данным, от пятнадцати до двадцати восьми минут. В это время, по крайней мере в части здания, был отключен свет.

«Начал действовать газ, пошли в атаку штурмовики. Нас было примерно столько же, сколько террористов. У каждого из нас на рукаве широкая белая повязка. Мы шли через мины, ловушки, даже не глядя на них, - надо было как можно скорее ворваться в зал, отрезать «чехов» (так российские солдаты часто называют чеченских партизан) от заложников. Отрезали. В зале мы в один миг положили всех шахидок и несколько террористов. Вошли саперы, начали разминирование. Через минуту стало ясно, что взрыва не будет», - цитирует «Газета» бойца «Альфы».

«Операция началась после первых же выстрелов в зале, - рассказывает в репортаже телекомпании РТР офицер "Альфы", который входил с левой стороны здания, от улицы Мельникова, через коридор на первом этаже в сторону фойе. - Мы входили в здание очень тихо, чтобы никто нас не заметил, потому что приказа штурма еще не было. Обнаружение наших действий активизировало бы террористов, а мы не могли этого допустить. Мы проникли в помещение рядом с туалетами. Обнаружили террориста, которого ликвидировали выстрелом из пистолета с глушителем. Тут мы заняли позицию, это был наш рубеж перед штурмом.

Каждой из групп был определен сектор, в котором она должна действовать. Нашей зоной было фойе на втором этаже, комната, где шли переговоры, а также вход в зрительный зал с левой стороны, а внутри зала - вниз вдоль стены, до входа с первого этажа. Мы хорошо знали каждое помещение, но не знали, где находится каждый из террористов, они ведь могли перемещаться. Мы были готовы к любой неожиданности, - продолжает офицер. - В такой ситуации шутки побоку. В коридоре не было света, было абсолютно темно. Все происходило мгновенно. Когда мы добрались до фойе на втором этаже, нас встретил огонь со стороны колонн. Там, у колонн, были две огневые точки. В темноте были видны только проблески огня. "Обработали" мы их двумя одиночными выстрелами. В это время слева (из коридора рядом со зрительным залом) в нашу сторону была сделана очередь выстрелов и брошена граната. Ручная граната, раздался взрыв, осколком ранило командира звена. Потом мы попробовали ворваться в помещение, где террористы давали интервью. Оттуда открыли огонь из автоматов. Помещение сложное, там есть изгиб. Мы пробовали ликвидировать террористов из автоматов, не вышло. Пришлось использовать гранаты. После взрыва ворвались в комнату. Нашли двоих террористов, у одного из них была на лице маска. В комнате начался пожар. Мы их вынесли в коридор, посветили на лица - оказалось, один из них Бараев.

Двери (ведущие в зал) были закрыты, на них висело самодельное взрывное устройство, - продолжает офицер "Альфы". - Мы это устройство ликвидировали, вошли в зрительный зал. За дверью сидели два террориста и женщина-смертница. Они увидели, что мы входим, пробовали что-то сделать, но мы их ликвидировали одиночными выстрелами, чтобы они не могли стрелять ни в нас, ни в заложников, ни детонировать взрывные устройства».

Как следует из опубликованных рассказов «альфовцев», штурмовики, входившие в театр через главный вход и коридор на втором этаже, практически не встретили сопротивления чеченцев.

«На сцене действовала отдельная группа, она шла из подвалов, - вспоминает другой офицер «Альфы». - Мы еще не вошли, когда раздались выстрелы. Когда мы двинулись (по остекленному коридору на первом этаже рядом со сценой), увидели террориста, поднявшего оружие в нашу сторону. Он был от нас примерно в пятнадцати метрах. Поднял автомат, открыл огонь, - к счастью, очередь прошлась по стеклу. Идущий первым наш боец положил его одним выстрелом. Одним прыжком мы преодолели эти пятнадцать метров. Подошли к двери (боковой, через которую в самом начале входил Ясир) и вошли в зал. Террористы на сцене оказали сопротивление - у всех было оружие, - но в несколько секунд были ликвидированы. В зале, рядом с выходом, сидела женщина, вся в черном, с поясом шахида; в одной руке пистолет, в другой - граната. Несколько раз она выстрелила в нашу сторону. Естественно, ее ликвидировали. Гранату из ее руки вынул наш сотрудник. В гранате не было чеки. Немного дальше, у верхнего входа, было два террориста, они стреляли в нашу сторону, - к счастью, никто не был ранен. Группа, которая входила через тот вход, прекрасно справилась с задачей. Через следующую дверь в верхней части зала входила еще одна группа.

В кабинах режиссеров были люди. Туда бросили гранату, оттуда выскочил один из террористов, и был немедленно ликвидирован. Я хочу подчеркнуть, что все группы действовали очень профессионально, хоть было и немалое везение».

«Мы добивали последних на втором этаже, они прорывались на третий, - вспоминает командос в интервью «Газете». -Откуда-то появилась шахидка. Кровь из нее прямо хлестала, остатками сил бросила гранату. Мы ее добили. Остальных застрелили на третьем этаже».

В ходе штурма «альфовцы» убили всех до одного террористов. Наверняка, у них был именно такой приказ, хотя впоследствии появилось множество теорий, якобы объясняющих, почему это было необходимо сделать. Утверждали, например, что надо было их убить, чтобы кто-то, очнувшись, даже случайно не мог взорвать театр.

«Мы расстреляли спящих террористов выстрелом в висок, - рассказывает «альфовец» «Московскому комсомольцу». - Мы не видели другой возможности. Если на человеке висит два килограмма пластида, только так его можно обезвредить».

Другой «альфовец» на вопрос, правда ли, что террористки погибли под воздействием газа, возмутился и сказал, что «каждая получила пулю».

«Мы добивали всех, на ком была взрывчатка, - рассказывает еще один спецназовец. - Люди ведь могли прийти в себя или, наоборот, могли начаться конвульсии. И вообще, чтобы никто случайно не нажал кнопку, мы делали контрольные (выстрелы в голову)».

В разговоре со мной один из спасателей прямо сказал, что видел, как штурмовики добивают раненую террористку, сидящую в кресле в зрительном зале. А в фильме, снятом оператором ФСБ через пару минут после штурма, слышно, как один из офицеров в холле театра, наклонившись над телом террориста, кричит: «Еще шевелится, сволочь, сделай контрольный (выстрел в голову)».

Во время штурма был ранен только один боец «Альфы». Никто не погиб.

«Группы штурмовиков еще добивали шахидов на третьем этаже, когда мы начали вытаскивать людей на улицу, - рассказывает командос «Газете». - Простые менты, никакие не спецназовцы, появились только через пятнадцать минут, когда все уже было кончено. Мы бы и сами справились, но заложников было слишком много. Одного мента мы просто избили. Подошел к лежащей женщине, взял сумку, вытащил портмоне и сунул к себе в карман. Вдруг увидел, что она приходит в себя, и со всей силы пнул ее ногой в лицо. Мы его избили, а один из наших парней кричал: «Убей его, свалим на потери в бою!» Карманы обыскивали все, кто пришел нам помогать. Стрельба-то уже закончилась».

Из нескольких воспоминаний следует, что бойцы «Альфы» еще в ходе штурма срывали с себя противогазы, потому что они им мешали. Выносили потерявших сознание заложников уже без противогазов, хотя зрительный зал еще был полон газа. Некоторые из них получили отравления, у кого-то началась рвота. Чтобы скорее проветрить театр, «альфовцы» разбили окна, которые и так были посечены пулями и осколками гранат, сорвали плакат «Норд-Ост», висевший на фронтоне здания. Внутри открыли все двери, саперы разминировали взрывные устройства.

Кто-то из спецназовцев шутки ради вложил в руки Бараеву неизвестно откуда взявшуюся бутылку коньяка «Хеннесси». А может, сделал это какой-то пропагандист из ФСБ? Во всяком случае, впоследствии российские правительственные телеканалы показывали снимок Бараева с бутылкой и объясняли, что во время штурма этот радикальный исламист напивался в баре.

Проблема заключалась только в одном - бутылка была запечатана и жутко пыльная. Те же каналы показывали пол театрального фойе, усыпанный шприцами, и комментировали: террористы были наркоманами.

Еще в тот же день вечером Путин встретился с отрядом «Альфа», каждому пожал руку и выпил с ними за успех.

Но если можно сказать, что первая часть операции действительно увенчалась успехом, то дальше в театре и вокруг него воцарился традиционный российский балаган, который стал причиной смерти многих заложников. Никто из них так и не узнал, что был спасен.

 

Глава 24

Прогремели последние выстрелы и взрывы. В театре и вокруг него воцарилась тишина. Было субботнее утро, без нескольких минут шесть. Казалось, штурм уже закончился, но еще примерно четверть часа ничего не происходило. Что в это время делали саперы и специалисты спецслужб внутри здания? На этот вопрос мне не удалось ответить. Многие участники операции считают, что в связи с опасностью взрыва, спасателей и врачей вызвали только после того, как убедились, что театр не взлетит на воздух.

Один из спасателей, Максим, который просил не называть его фамилии, рассказал мне, что стоял в нескольких метрах от Дома культуры и ему казалось, что ничего не изменилось. Террористы все еще удерживают заложников, и никакого штурма не было. Но так только казалось, он уже несколько часов знал, что будет штурм, но не мог понять одного, почему они в бездействии стоят здесь, вместо того чтобы спасать людей. Максим служил в элитарном отряде «Лидер», который был в подчинении у Министерства по чрезвычайным ситуациям (МЧС). Хоть в случае катастроф и природных катаклизмов они всегда были на передовой, в то утро никто очень долго не давал им никакого приказа включиться в операцию.

Высокий, худощавый двадцатилетний парень, со светлыми волосами и голубыми глазами только срочную службу в армии, до гражданки ему осталось чуть более двух недель, когда чеченские террористы захватили театр на Дубровке. В России на срочную службу ребята идут не только в танковые войска, во флот или десант, короче говоря, не только под крыло Министерства обороны, но и в структуры других министерств, так называемых силовых. Одним из них является МЧС, располагающее такими прекрасно обученными спасательными отрядами, как «Лидер».

- Это что-то вроде спасательного спецназа, рассказывает Максим. - Нас бросали туда, где было хуже всего и тяжелее. Мы были в июне 2002 года в Ставрополе во время наводнения, где утонуло несколько тысяч человек (официально - сто две жертвы, эвакуировано сто пятьдесят тысяч человек), и на космодроме Байконур, где в мае 2002 года упало одно из перекрытий монтажного блока (погибло семь рабочих).

Часть, в которой служил Максим, располагалась практически в Москве, в районе Теплый Стан. Когда террористы заняли театр, руководство «Лидера» отобрало из специализированных отрядов (Максим был в отряде верхолазов) наиболее опытных бойцов, всего двадцать пять человек, и перебросило эту группу в район театра. Спасателей разместили в спортивном комплексе на Шоссе Энтузиастов, в двадцати минутах езды от театра.

- Вначале командование сообщило нам, что штурм планируется в ночь с четверга на пятницу, - рассказывает Максим. - Но поскольку не всё успели подготовить, штурм перенесли. Следующей ночью нам сообщили, что атака начнется в шесть утра.

Максима и его товарищей подняли по тревоге. За окнами стояла темная ночь, было что-то около четырех утра. Двадцать пять парней вскочили на грузовик и отправились в сторону театра. Остановились возле театра на небольшом газоне и получили приказ выгрузить все спасательное оборудование, даже альпинистское снаряжение Максима. Все спасатели были в полном снаряжении, что подтверждает мысль о том, что оперативный штаб операции, под командованием которого были и спасатели, всерьез считался с вероятностью взрыва театра террористами. Ведь Бараев хвастался, что напичкал театр двумя тоннами взрывчатки, это могло быть правдой.

- Мы были готовы на все, так как нам никто не сказал, чего можно ожидать, - рассказывает Максим. - Потом нам это только мешало выносить людей. Не успели мы закончить приготовления, как в здании началась стрельба - десантники бросились на штурм за полчаса до намеченного срока!

Максим видел, как через главный вход в театр вбегают люди в камуфляже, с пулеметами - может, бойцы «Альфы», а может, простых спецподразделений милиции, которые должны были прочесать помещения театра в поисках укрывающихся там террористов. Потом на пятнадцать - двадцать минут установилась полная тишина. Хотя Максим точно не знает, с трудом вспоминает, сколько времени продолжались отдельные этапы спасательной операции.

Только после шести утра перед входом началось какое-то движение. Два человека в мундирах и касках, с автоматами в руках вышли через стеклянные двери, волоча по земле судорожно изогнутое тело террориста в грязном камуфляже. Вероятно, труп террориста лежал в проходе, недалеко от входа, поэтому его вытащили, чтобы не мешал в проведении спасательной операции. Неожиданно труп выскользнул из рук одного из солдат, и тот споткнулся о ногу террориста. Выругался, наклонился, и они снова потащили тело в сторону небольшой веранды перед главным входом в здание. С размаху бросили скрюченное тело в грязь и вернулись в помещение. Только тогда Максим с товарищами получили приказ войти в театр. Кроме них в театр вошли и другие спасатели - Центроспас и отряд МЧС из подмосковного Ногинска. Заложники были к этому моменту без сознания уже сорок минут.

- Страшно было, мне казалось, что в любую минуту может произойти взрыв, - вспоминал через несколько месяцев Максим, потягивая за столиком кафе нефильтрованое пшеничное пиво. - Когда мы вошли в холл, везде была масса крови, кровью были забрызганы полы и стены, лестницы на верхние этажи. Страшное зрелище. О газе нас никто не предупредил. Я его почувствовал только внутри, когда мы вошли в зрительный зал, -резкий, жгучий вкус в горле, горечь во рту. Не успели газ выветрить, а нам, естественно, не дали никаких противогазов или хотя бы масок.

Группа Максима пошла путем Ясира - командир террористов вошел в зал через коридор на первом этаже и боковую дверь с левой стороны, рядом со сценой. Вид, открывшийся глазам молодых спасателей, они запомнят на всю жизнь - зрительный зал полон заложников, которые выглядят мертвецами. Театр смерти!

Максиму и его коллегам был дан приказ вытаскивать заложников и выносить их на воздух. Каждое тело несли вдвоем - один брал человека под мышки, второй за ноги. Одному нести было бы слишком тяжело. Естественно, никаких носилок, просто брали их в руки и выносили. Никто не сказал им, что нести нужно лицом вниз, иначе человек может задушиться собственным языком или рвотой. Многих заложников рвало.

Люди в зале лежали буквально в лужах рвоты. Неподвижное тело спасатели клали на бетон перед входом в театр и бежали за следующим. Максим сделал двадцать ходок.

Не приходящих в сознание заложников выносили и другие спасатели. Этим занимались все, кто мог, и штурмовики, и милиция.

Ни у одного из бойцов «Лидера» не было противоядий, но Максим видел, как у входа на площадке, где происходил отбор жертв, какие-то санитары делали людям уколы.

Парень вспоминает, что иногда выносил кого-то еще живого, а когда возвращался с очередным заложником, оказывалось, что тот, предыдущий, уже умер. Может, не вынес того, что ему укололи, думает сегодня Максим.

- Больше всего мне было жаль девчонок, восемнадцатилетних заложниц, которые лежали или сидели в зале с пулями в головах, с явными огнестрельными ранами, - стискивает зубы Максим. - Могли это сделать чеченцы, а могли и наши. Девушки только начинали жить, все у них было впереди. Я уверен, что несколько человек были убиты случайно во время штурма «Альфы». Это неизбежно, но власти в этом никогда не признаются. Тогда об этом никто не думал. Злоба на «черных» была всеобщей. Я видел, как подходили омоновцы и пинали ногами убитых террористов. Видел, как один из чеченцев пошевелился, так они добили его выстрелом в голову.

Максим говорит, что людей из зрительного зала вынесли без нескольких минут семь. Они сели в машины и уехали, их работа закончилась. Естественно, как это бывает в России, они не проходили потом никаких обследований, поэтому ни один из бойцов отряда «Лидер» не знает, как повлиял на него газ, которого они нанюхались в зале.

- Потом никто и не вспоминал о газе, - смеется Максим. - Никто даже не намекнул, что мы были в зоне действия газа.

Отряд Максима работал с левой стороны зала, ближе к сцене. Учительницу Викторию Кругликову, ее дочь и сестру выносили люди из другого отряда, который действовал на противоположной от Максима стороне, у бокового входа справа. Виктория утверждает, что она, ее сестра и дочь выжили только благодаря ее мужу, Сергею.

Кругликов, как только вернулся из командировки, побежал к театру, где наткнулся на милицейский кордон. Все два дня, до самого штурма он был поблизости от театрального центра на Дубровке, заходил в соседние дома, искал какую-нибудь щелку в милицейской цепи, но так и не смог пробраться поближе к тому месту, где держали в заключении его жену. Удалось это сделать только после штурма, когда вокруг театра воцарился хаос и всеобщий балаган. Он побежал к выходу и увидел, как из театра выносят первых заложников, не подающих признаков жизни. Зрелище было ужасающее.

- Он потом рассказывал, что все были мертвые, - говорит Кругликова. - Люди в разной одежде, толстые и худые, старые и молодые, женщины и мужчины, но лица у всех были одинаковые - посиневшие с оскаленными зубами. У всех был одинаково искаженный газом и ужасом облик. Он говорил, что в старых документальных фильмах о концлагерях такие лица можно было увидеть, когда показывали умерщвленных газом людей - оскаленные зубы, стянутые судорогой мышцы.

И тут муж Виктории нашел своих любимых женщин - жену и дочь. Из горла жены вырывался такой страшный хрип, что он подумал: наверное, у нее сломан позвоночник!

- Он так подумал, потому что видел, как нас выносят из театра и бросают на землю, как мешки, - говорит Кругликова. - Именно из-за этого позвоночника он меня схватил первую, а не дочь, именно меня. И понес к скорой помощи, хоть было довольно далеко.

Кругликов прошел мимо стоявших ближе всего ко входу в театр автобусов, которые руководители спасательной операции отправили туда раньше карет скорой помощи. Почему именно автобусы? На это нет ответа до сих пор. Официально говорится, что организаторы акции хотели как можно скорее увести жертвы от театра, в котором мог, как предполагалось, в любую минуту произойти взрыв. Кто-то решил, что быстрее всего это можно сделать автобусами. Поэтому первыми к театру подъехали именно они и заблокировали дорогу машинам скорой помощи - у санитаров и спасателей не было выбора, именно в автобусы они погрузили несколько сотен заложников в бессознательном состоянии.

Но муж Виктории Кругликовой миновал автобусы и с женой на руках добрался до стоящих в более чем ста метрах дальше машин скорой помощи. Положил Викторию в скорую, которая тут же доставила ее в стоящий в ста метрах от театра, на другой стороне улицы, госпиталь ветеранов войны. На площади у театра, где складывали заложников, его не было не больше двух минут.

- Когда он туда вернулся, дочки уже не увидел, - вздрагивает Кругликова. - На ней лежала гора людских тел. Ведь спасатели без конца выносили людей из театра и бросали друг на друга. Хорошо, что он знал, где она, стащил с нее тела других.

Муж Кругликовой не захотел со мной встречаться, а его жена говорит, что он не будет никому об этом говорить, потому что боится: в России нельзя безнаказанно рассказывать такие страшные вещи.

Ей он рассказал:

- «Прихожу, а Насти уже нет, я помнил, где она лежала, вот тут», - цитирует слова мужа Кругликова, которой безразлична реакция властей. - Когда он оттащил этих чужих людей, увидел дочь. Но она лежала, как мертвая, без дыхания. Он растерялся, не знал, что делать. А там, среди горы тел, метался какой-то человек, может врач. И вот этот мужчина кричит ему: «Чего так стоишь!» А муж показывает на Настю: «Это моя дочь, она умерла!» Врач подбежал, наклонился и говорит: «Жива. Бей ее по щекам, поверни лицом вниз и неси в скорую».

Кругликов, перед тем как унести дочь, посмотрел, где лежит сестра жены, Ирина Фадеева. Через несколько минут вернулся за ней и ее тоже перенес в машину скорой помощи, за рядом автобусов. Сегодня ему кажется, что Фадеева была вся в крови. Но он подумал, что это, может быть, кровь убитых террористов, там везде было полно чеченской крови. Потом только оказалось, что это кровь ее сына. Когда Кругликов склонился над Ириной, к нему снова подбежал врач и крикнул: «Что ты, курва, опять тут стоишь!» «Это сестра жены», - ответил он. «Неси ее в скорую!» - рявкнул тот и побежал дальше.

Сегодня Кругликова думает, что им с сестрой и дочерью страшно повезло - они сидели близко от выхода, значит, их в числе первых вынесли на воздух. Потом мужу удалось прорваться сквозь кордон милиции, и он был одним из первых, кто стал носить людей к машинам скорой помощи. К тому же он мгновенно нашел всех трех женщин и отнес их не в автобусы, куда прямо на пол бросали не пришедших в себя заложников, а именно к скорой помощи.

- Я думаю, если бы он не прорвался через оцепление, дочки бы не было в живых, - качает головой Кругликова. - Она бы задохнулась под грудой тел, если бы он ее не раскопал.

А где же Ярослав, сын Ирины Фадеевой? Ведь это о нем так беспокоилась и заботилась его мать, что даже разозлила террористок. Куда он исчез? Кругликов до сих пор не уверен, относил ли он его к машине скорой, или нет. Помнит, что нес мальчика в белой рубахе, высокого, как Ярослав. Но не уверен, что это был его родственник. Первый вопрос, который он задал в больнице жене, когда она очнулась: в какой рубахе был Ярослав в театре? Виктория ответила - в зеленой. Кругликова думает, что муж вынес одного из ребят, обсуживавших гардероб, он сидел за ними - высокий юноша со светлыми волосами. Наверное, это его муж спас. Кругликова также уверена, что Ярослава вообще не вынесли из зрительного зала. Почему? Потому что у него на лбу было пулевое отверстие. Сразу было видно, что он мертвый, поэтому им никто и не занимался.

О том, как его нашли, расскажу несколько позже.

Николай Степченков, врач скорой помощи, который несколькими часами ранее выносил из театра заложников, раненных в ночной стрельбе, вспоминает в интервью газете «Известия», что вызов немедленно ехать к театру поступил ему в 6.50, то есть через час после того, как стихла стрельба! Добавим здесь, что с момента, когда зрители начали терять сознание, прошло уже полтора часа. Трудно заподозрить, что опытный врач скорой помощи, разное повидавший в своей жизни, мог ошибиться в таком существенном для скорой вопросе, как время вызова. По данным из другого источника (рапорта о действиях у театра медицинских служб), общий вызов для бригад скорой помощи был направлен в 6.30. Так или иначе, видно, как много времени прошло между началом штурма и началом спасательной операции. Степченков добавляет, что в вызове слова не было о том, какие брать с собой медикаменты и что случилось в театре. О газе, естественно, тоже ни слова.

- Возле Дома культуры было столько машин, сразу возникла пробка, - вспоминает Степченков. Не было возможности проехать. Я крикнул помощнику: «Хватай сумку с инструментами и побежали!» Смотрим, а на веранде перед театром лежат десятки неподвижных тел. Много стариков, некоторые уже мертвые. К тому же все указывало на то, что они умерли уже давно - два, три часа назад, кожа была уже холодной. А из театра выносят все новых и новых людей. Один из спасателей принес большую коробку с противоядием - антидотом.

Но Степченков категорически отрицает, что кто-то говорил ему, какой газ был использован для усыпления заложников, - он сам определил, что это могло быть.

- Я раньше работал с наркоманами, - продолжает свой рассказ Степченков. - Люди, пострадавшие в театре, имели такие же симптомы, как в случае передозировки наркотиков, - суженный зрачок и отсутствие дыхания. Люди делали четыре, пять вдохов в минуту! Нужно было сделать укол, чтобы привести в норму работу легких и сердца. В какой-то момент я увидел, как спасатели несут людей в автобус мимо нас. Я им крикнул: «Без укола не везите, всех ко мне! Иначе живыми не доедут». И они стали всех подтаскивать к нам. Скольких успели развезти по больницам до прихода врачей, я не могу сказать.

Степченков работал у входа в театр около часа, до 7.50, все это время стоя на коленях, нагнувшись до земли. Потом не мог встать, простреливало поясницу. Но это того стоило.

- Мы с помощником спасли двадцать человек, - говорит врач. - Некоторые сразу поднимались, я еще иглы не успевал вытащить из тела. Другим приходилось делать искусственное дыхание. Я уверен, что «мои» заложники выжили, что для них все закончилось хорошо.

Последнему заложнику Степченков помогал без десяти -пятнадцати минут восемь. Это значит, что большинство заложников пролежали без сознания сначала в зале, а потом на ледяном и мокром бетоне рядом с театром в сумме два с половиной часа! Нет никаких сомнений, что такой эксперимент могли вынести только самые сильные.

В российских СМИ я нашел еще одно важное высказывание врача, участвовавшего в спасательной операции. Рассказ Юрия Павлова необычайно важен, так как он, как и интервью Степченкова, показывает, что спасателей и врачей не предупреждали, что произойдет во время штурма, какие медикаменты должны быть приготовлены. Никто из них не был даже предупрежден о самом штурме, хотя Юрий Павлов не рядовой врач - шеф лечебно-эвакуационного отделения Центра медицины катастроф «Защита» Министерства здравоохранения. ЦМК - это коллектив необычайно опытных врачей, которые принимают участие во всех акциях в случае катаклизмов, случающихся в России, - войнах, терактах, авиакатастрофах и природных катаклизмах. Они в состоянии эффективно действовать в любых условиях, в любой ситуации.

Когда начался штурм на Дубровке, доктор Ирина Назарова, директор ЦМК, не дежурила, но несколькими часами позже приехала в оперативный штаб. В интервью она неоднократно говорила, что врачи, которые шли помогать людям, лежащим перед театром в бессознательном состоянии, имели с собой антидот. Однако ее подчиненный, Юрий Павлов, который руководил действиями врачей ЦМК «Защита» непосредственно у театра, отрицает это. Вот как он рассказывал о спасательной операции в интервью для информационного портала «gazeta.ru»:

- Мы еще вечером догадались, что будет штурм. Видно было, что что-то готовится. Но нас об атаке никто не предупредил. Мы не знали, какие средства будут использованы для освобождения заложников, какие медицинские препараты следует готовить. Специалисты еще раньше предупредили директоров ближайших больниц, что нужно освободить койки. Людей выписывали даже из реанимации. Больницы выбирали по принципу удаленности и показаний врачей. Мы готовились к ранениям и контузиям в результате взрыва. Насколько мне известно, специальных указаний, чтобы больницы готовили какие-то конкретные препараты, не было. Но в этом не было необходимости. Для пятисот - семисот жертв достаточно было бы обычных больничных запасов медикаментов, специалистов и реанимационного оборудования. Готовить дополнительные запасы необходимо, если речь идет, например, о двух тысячах жертв одновременно.

- А что вы делали, когда начали выносить заложников?

- Я был во дворе госпиталя ветеранов войны. Когда услышал по приемнику, что не хватает врачей, побежал туда, где была площадка для трупов и место для селекции жертв. Заложников выносили спасатели, военные и милиционеры. Люди были в таком состоянии, как после приема наркотиков. На первый взгляд можно было подумать, что они находится именно под воздействием наркотиков.

Павлов стал помогать в спасении заложников, как простой санитар из бригады скорой помощи.

- Со мной был наш врач-травматолог, - рассказывает Юрий Павлов. - Через наши руки прошло пятьдесят - семьдесят человек. Даже у специалистов были проблемы с определением, живы ли люди. Дышали с огромным трудом, дыхание было почти незаметное. Люди были в оцепенении и в спячке. А ситуацию вокруг спокойной не назовешь. Сразу свалилась масса народу. Буквально поток. Мы проверяли пульс на шейной артерии. Не было времени на кардиограммы. Если бы мы тщательно занялись одним, не смогли бы помочь десяти другим.

Это очень существенно. Из этих слов Павлова и рассказа Степченкова однозначно следует, что врачей катастрофически не хватало, и они не могли в такие сжатые сроки помочь каждому. Если бы помощь быстро была оказана всем заложникам, число жертв было бы намного меньше. Впоследствии власти утверждали, что под театром в полной готовности ожидали сорок карет скорой помощи. Надо было только организовать их работу. На Дубровке царил кошмарный балаган, а машины и кареты скорой помощи увязли в пробках.

- Движение было страшно затруднено, - вспоминает Павлов. - Было очень много машин разных служб. Они друг другу загораживали дорогу.

У театра не хватало не только врачей, но и координаторов действий медицинских бригад, которые должны были координировать движение машин скорой помощи и определять, в какую больницу направлять пострадавших от газовой атаки.

- У нас не было информации о заполняемости больниц, не было связи с больницами, - вспоминает Павлов. - Из-под театра отъезжали две-три машины в минуту. У меня было только довольно общее представление о количестве вывезенных пострадавших и наличии мест в больницах. И только на этом основании я решал, куда отправлять людей. Около ста человек были направлены в госпиталь ветеранов войны. Кроме того, в другие больницы примерно двести человек были вывезены каретами скорой помощи и около четырехсот автобусами. В автобусы мы в основном сажали тех, кто мог двигаться. В автобусах же увозили и трупы.

- Почему многие заложники были до пояса обнажены?

- Думаю, их обыскивали. Проверяли, нет ли на них поясов с взрывчаткой. Перед входом, на площадке для селекции, жертвам не делали уколов с антидотом. Там только производили отбор и грузили в машины скорой помощи или в автобусы. Врачи работали тяжело, самоотверженно. Что можно было сделать, то сделали.

- Инструктировали ли врачи штурмовиков, как правильно выносить людей?

- Нет. Спецназ работал по собственным схемам. Получили приказ всех выносить, и выносили, кто как мог. Я им говорил какие-то элементарные вещи, например, чтобы несли осторожнее. Атмосфера была такая, что они ни на что не реагировали, как будто не слышали.

- А вы сами знали, что людей, отравленных газом, можно выносить только на плече, иначе пострадавший может умереть.

- Конечно.

- Возможны ли какие-то последствия в случае передозировки антидота?

- Практически никаких, разве что иногда слабое головокружение. Антидот закрывает наркотику дорогу к рецепторам и выводит его из организма.

- Когда, по-вашему, умерло больше людей - сразу после штурма или во время транспортировки?

- Возможно, одинаково.

Задержимся на минутку на одном из наиболее противоречивых моментов, касающихся спасательной акции: давали ли антидот лежащим без сознания на земле перед театром заложникам? В приведенном выше интервью Павлов отвечает, что не давали. Степченков говорит, что делал уколы, но часть заложников увезли без укола. Власти утверждают обратное: сделано все, чтобы спасти заложников. Как заверял министр здравоохранения Юрий Шевченко, было подготовлено и использовано более тысячи доз противоядия. Многие участники операции заявляют, что противоядия были и их использовали. Наверное. Правды мы никогда не узнаем. Думаю, что вполне правдоподобно такое предположение - ампулы с антидотом появились только через пятнадцать - двадцать минут после того, как стали выносить заложников из театра, а поскольку они были упакованы в одну большую коробку, доступна она была только в одном месте. Часть работающих возле театра врачей знала о них, а другая - понятия не имела.

Страшно то, что перед штурмом власти окутали строжайшей тайной не только сам факт использования газа. Это можно было бы понять. Но они, со свойственной российским спецслужбам подозрительностью, заблокировали всю информацию, касающуюся противоядия. Возможно, они были правы - руководители контртеррористической операции опасались, что загадку можно будет легко разгадать, если они сообщат больницам, какое противоядие следует подготовить, специалисты без труда догадаются, что «Альфа» будет использовать усыпляющий газ. Операцию завалили организаторы спасательной акции, слишком поздно доставив антидот к театру, когда часть заложников уже была вывезена в больницы; а там врачи вообще не имели понятия, что следует давать пациентам.

Между тем это противоядие есть в каждой больнице и в каждой машине скорой помощи, его используют для спасения наркоманов с передозировкой наркотиков из группы опиатов. Называется оно налоксон. В российских аптеках чаще всего можно встретить препарат, изготовленный варшавской фирмой «Польфа». Стандартная упаковка с надписью налоксон гидрохлорид содержит десять ампул по 1мл, в каждой ампуле - 0,4мг препарата. Показания: в случае передозировки опиатов (таких, как опиум и отвар маковой соломки) взрослому следует давать от 0,4 до 2мг налоксона. Упаковка (десять ампул) налоксона стоит в России 130-150рублей.

Многое указывает на то, что организаторы подвезли к театру одну картонную коробку со ста упаковками, то есть тысячу ампул препарата.

Но вернемся к операции перед театром.

Интернет-издание gazeta.ru беседовала также с коллегой Юрия Павлова, директором территориального Центра медицины катастроф Московской области, Людмилой Пахоменко.

- У театра находилось более трехсот машин скорой помощи, но они в большинстве стояли в бездействии, - утверждает Пахоменко. - Ближе их не подпускали, потому что опасались взрыва. Получилось, что мы были там не особенно нужны.

- А если бы в каждую машину перенесли по два-три человека и провели простейшие процедуры, такие, как интубация, то есть введение специальной трубки в трахею, большинство тех, кто умер, могло бы выжить?

- Думаю, что да, - говорит Пахоменко. - Принципиальный вопрос - почему этого не было сделано.

Заострим на этом внимание, потому что это столь же существенная проблема, как вопрос антидота. Составляющие использованного газа вызывают сильное нарушение дыхания. Если бы потерявшим сознание людям помощь была оказана достаточно быстро и врачи применили интубацию (в каждой машине скорой помощи есть простой аппарат, служащий для поддержки дыхания), жертв было бы гораздо меньше.

Такого же мнения придерживается Дмитрий, врач скорой помощи, слова которого цитирует «Комсомольская правда»:

- Конечно, жертв было бы меньше, - говорит Дмитрий. - Надо было обеспечить больше машин скорой помощи, а не бульдозеров и БТРов. Мы не были готовы принимать живых.

На улицах, прилегающих к Дому культуры, стояли не только машины разных служб, а еще и бронемашины, и строительная техника, в основном краны, которые должны были использовать для разбора завалов, если бы в театре произошел взрыв. Позже они мешали спасательной операции. Дмитрий перед началом штурма находился в колонне из десяти карет скорой помощи на Волгоградском проспекте. Руководство предполагало, что им придется выносить трупы, но на Дмитрия это не произвело большого впечатления, успел уже привыкнуть. Когда наконец поступил вызов, они двинулись в сторону театра, но тут же застряли перед милицейским кордоном - офицер милиции еще не получил приказ пропускать скорую.

- Минут десять мы ждали приказа, - рассказывает Дмитрий. - А потом застряли в пробке, потому что не успели отвести от театра краны и бульдозеры. Когда мы подъехали, перед входом лежали заложники. Рядом стояла коробка со шприцами и ампулами налоксона. Какой-то мужчина кричал: «Кто умеет, делайте уколы!» Мы стали вскрывать упаковки и наполнять шприцы. Уколы делали все, кто мог и не мог: штурмовики, спасатели, даже милиционеры из оцепления. Никто не отмечал (на теле пострадавшего), что укол уже сделан. Некоторые второпях делали по два-три укола. Бардак был страшный.

Дмитрий вспоминает, что спецназовцы загрузили в его машину целых восемь пострадавших. Он так и не знает, довез ли он их живыми.

И еще одно мнение. Александр Подрабинек - известный российский диссидент и правозащитник, в прошлом несколько лет работал в скорой помощи.

- У меня было такое впечатление, что власти не предполагали, что кого-то можно будет еще спасти, - говорит Подрабинек. - Ожидали мощный взрыв. Поэтому планировали сначала разобрать завалы, а потом, может быть, кому-то оказывать помощь. Всегда в случае таких акций все нужно прорабатывать до мельчайших деталей. Известно, где находится въезд, где выезд, как подъезжают машины скорой. Есть врач, который производит селекцию: подходит к каждому и оценивает его состояние, тяжелое, легкое, а может, человека уже не стоит спасать. Ничего такого у театра на Дубровке не было. Зато был ужасающий балаган. Я знаю, что некоторым делали укол антидота, но не обозначали крестиком, что укол уже сделан. А это же закон в полевой медицине.

Сцены, напоминающие Дантов ад, разыгрывались не только вокруг входа в театр, где холодный дождь заливал лица сотням полумертвых людей. После семи утра борьба за жизнь заложников перенеслась в больницы, которые не были готовы к приему людей, отравленных газом. Драматичнее всего было в больнице № 13, где, как и во многих других окрестных больницах, перед началом штурма освобождали места. Всего в «тринадцатой» подготовили сто восемьдесят мест. Это был максимум, поскольку ни одна больница в мире не в состоянии эффективно провести реанимацию большего числа людей. Пострадавших ведь надо внести и заниматься каждым несколько часов. Российские специалисты считают, что каждого человека в бессознательном состоянии должны реанимировать два специалиста. Именно поэтому госпиталь ветеранов войны, находящийся напротив театрального центра и располагающий пятьюстами свободными койками, принял только немногим более ста заложников (девять из них умерли). Руководство больницы № 13 посчитало, что у них будет так же - организаторы акции у театра, которые будут распределять пострадавших по больницам, направят к ним только небольшую часть заложников, скажем несколько десятков человек. Между тем, как утверждает Николай Зубанов, главный врач кардиологического отделения городской больницы № 13, в течение неполных полутора часов (с 7.40 до 9.00) в «тринадцатую» привезли, в основном на автобусах, более трехсот пятидесяти бывших заложников! Чуть не половину всех заложников из театрального центра.

- Я должен сказать, что многие потерпевшие были уже мертвы, когда их доставили к нам, - сказал Зубанов в интервью для еженедельника «Новое время». - В основном это были те, кого привезли автобусами. Непосредственно в больнице умерли немногие. Из трехсот пятидесяти доставленных к нам пострадавших во всех реанимационных отделениях умерли восемь человек. А мертвых привезли значительно больше. Общее количество тех, кто умер в больнице, и тех, кого уже привезли мертвым, составляет примерно тридцать пять человек. Другими словами - десять процентов.

В больнице тут же стали испытывать недостаток буквально всего. Не хватало каталок для перевозки больных, лифтов для доставки их на верхние этажи больницы. Людей в бессознательном состоянии помогали вносить даже нетяжелые больные и нянечки. Их клали прямо на пол в палатах и коридорах. Отравленные газом люди попадали во все возможные отделения, не только интенсивной терапии и реанимации, но и в травматологию и гинекологию.

- Нагрузка на коллектив больницы и физическая, и моральная - огромная, - говорит Зубанов. - Хуже того, примерно через пятнадцать минут после приема первых пострадавших мы почувствовали, что у нас появились первые признаки отравления. Головокружение, нарушения зрения, внезапная слабость. Мы пооткрывали все окна, чтобы не дышать тем воздухом, который выдыхали больные. Аппаратов искусственного дыхания, естественно, не хватало, приходилось делать искусственное дыхание через интубационные трубки и просто по системе «рот в рот».

Мне не удалось встретиться с врачами, которые в больницах занимались спасением заложников. Когда выяснилось, что жертв много, Комитет охраны здоровья издал абсолютный и категорический запрет на передачу журналистам любой информации, касающейся спасательной акции и состояния больных. Запрет касался главным образом больниц. Врачи, которым грозила потеря работы, а может, и более серьезные последствия, отказывались от любых контактов с журналистами даже через много месяцев после штурма.

Тогда я воспользовался помощью одного из родственников жертв Дубровки. Павел Финогенов потерял в театре брата. До сегодняшнего дня он безуспешно пытается выяснить, кто несет ответственность за его смерть. В ходе своего частного расследования они с матерью добрались до врача, заведующего одним из отделений больницы, в которую попал брат Павла, Игорь Фино-генов. Он повторил мне то, что услышал от человека, бывшего военного врача, практиковавшего во время интервенции Советской армии в Афганистане, много повидавшего и разбирающегося практически во всем. В том числе и в последствиях использования боевых отравляющих веществ.

- Доктор сказал, что в его больницу привезли на автобусах тридцать два человека, - вспоминает Финогенов. - Не было никаких карет скорой помощи, только два «икаруса», а в них заложники, лежащие на полу. Никакого сопровождения, никаких санитаров, один водитель автобуса. Никто не следил, не умирают ли потерявшие сознание люди, что с ними происходит. Среди доставленных потерпевших было двадцать восемь живых и четверо мертвых. Этих четверых даже не пытались реанимировать, не было никаких шансов. Зафиксировали смерть, причиной которой было западение языка. Семнадцати выжившим необходимо было делать искусственное дыхание. С этим тоже были проблемы, поскольку из-за сильных спазмов гортани невозможно было делать им интубацию. Врачи не знали, какой газ был использован, какие антидоты следует применять, как помогали заложникам еще у театра. Одному из пациентов для пробы ввели атропин. Результат был моментальный - появилась реакция в зрачках, улучшилось дыхание, ослаб спазм гортани. Поэтому атропин ввели всем пациентам. Через несколько минут состояние почти всех заметно улучшилось, и только в нескольких случаях понадобилась поддержка аппаратуры искусственного дыхания. Никто из них не умер. Если бы антидот ввели сразу и первую помощь оказали еще у театра, можно было спасти всех.

Врачи установили, что в зале находилось двадцать семь детей младше пятнадцати лет. Пятеро из них умерли. Профессор Ян Луцкий, главный детский токсиколог России, в интервью «Время МН» так описывает их состояние, когда после штурма они попали в больницы:

- Дети были без сознания. Двое в коме, двое в состоянии, близком к коме. У них были нарушения не только дыхания, но и деятельности центральной нервной системы и сердца.

Диагноз поставили уже врачи скорой помощи, а в нашем токсикологическом центре он был только подтвержден: подозрение на отравление производными опиума. Мы понимали, что человек, пораженный такими веществами, может умереть, прежде всего, в результате остановки дыхания. Но под угрозой были также селезенка, почки, печень. Конечно же, мы должны знать и степень токсичности вещества, и его состав, и дозу.

Как известно, этого так никогда и не сообщили.

Вскоре после освобождения заложников Борис Немцов и Ирина Хакамада из либерального Союза правых сил (СПС) предложили создать парламентскую комиссию, которая могла бы прояснить все обстоятельства гибели ста тридцати заложников. Однако российская Дума, большинство в которой принадлежит прокремлевским партиям, решительно отвергла эту идею - нечего, дескать, выяснять, операция завершилась с большим успехом, а за смерть заложников вина лежит только на террористах, и уж ни в коем случае не на спасателях и штурмовиках.

Тогда СПС создал собственную комиссию, назвал ее общественной и пригласил для участия в ней экспертов, в основном врачей и спасателей. СПС ставил цель доказать, что операция контртеррористической группы была проведена идеально, подвели чиновники, московские бюрократы, которые должны были организовать спасательную операцию. Естественно, попутно политики СПС хотели обстряпать свой «частный» интерес: обвинить в фатальном балагане вокруг театра мэра Москвы Юрия Лужкова, с которым они давно были не в ладах.

Несмотря на это, выводы комиссии подтверждают мои наблюдения - из-за страшной неразберихи и отсутствия организации у театра на Дубровке, в сущности, не было никакой спасательной операции. Никто не руководил выносом людей из зала, движением карет скорой помощи и автобусов, размещением в них жертв, никто не обеспечил врачебной опеки по дороге в больницы. Именно во время заседаний комиссии появилась информация, что около ста человек уже возле театра были признаны умершими. Таких даже не отправляли в больницы.

- Всех можно было спасти, - утверждает профессор Борис Блохин из Российского государственного медицинского университета, также выступивший перед комиссией, который, по его словам, двадцать лет проработал в реанимации. - Что происходит в случае любого наркоза? По прошествии какого-то времени больной теряет сознание и начинает дышать нерегулярно, как попало. Но такого дыхания недостаточно, и наступает гипоксия (кислородное голодание) мозга, то есть нарушается деятельность центров, управляющих дыханием. То же самое произошло и в театре. Если в определенное время дыхание не нормализуется, наступает смерть. Всем нужно было делать интубацию и вручную стимулировать дыхание. Если бы было известно о газе, можно было бы соответствующим образом снарядить всех врачей, но этого не сделали.

Из сказанного профессором однозначно явствует - подвели организаторы. Это же подтверждает и другое высказывание, на этот раз директора Московской службы спасения, Александра Шабалова.

- Ни врачей, ни нас, спасателей, никто не предупреждал, что это будет газ, - утверждает Шабалов в интервью «Комсомольской правде». - Хотя можно было это сделать. Если не накануне штурма, то хотя бы во время его проведения. Ведь у нас в машинах есть дыхательные аппараты, противогазы, аппараты для искусственной вентиляции легких. Но мы получили задание брать только перевязочные материалы. И все.

Еще одно, очень драматичное высказывание анонимного эксперта, выступавшего на комиссии СПС.

- Мне, как врачу, страшно стыдно, - сказал он. - Ладно бы это случилось где-то в степи, в деревне или в тайге! А тут вся Москва хотела помочь, а мы, несмотря на это, сидим здесь и рассуждаем о такой катастрофе.

Комиссия СПС пришла к выводу, «что главной причинной увеличения количества жертв среди спасенных во время штурма заложников явилась безответственность чиновников, отвечавших за координацию действий, направленных на спасение людей после штурма, а также за организацию первой помощи людям пострадавшим и их транспортировку в больницы». Только вот ни одного имени чиновников здесь нет.

Но они все прекрасно известны. Как утверждает портал gazeta.ru, планы, тактику и стратегию действий врачей и спасателей разработал Андрей Сельцовский, председатель Комитета охраны здоровья Москвы, который, несомненно, постоянно находился в оперативном штабе. Он должен был знать об акции штурмовиков и планировавшемся использовании газа. Он заверял, что подчиненные ему организации прекрасно справятся со спасением заложников, и, кажется, именно он отверг идею о развертывании полевого госпиталя по соседству с театром. Один из моих собеседников утверждает, что такое предложение, в частности, было сделано «Альфой». Если бы такой госпиталь был развернут рядом с театром, жертв было бы в несколько раз меньше. Кроме того, именно в обязанности Сельцовского входила подготовка больниц и информирование их о том, какие медикаменты следует приготовить для заложников.

План действий, подготовленный Сельцовским, проводила в жизнь его заместитель, профессор Людмила Костомарова, руководитель научно-практического Центра неотложной помощи, которая в свою очередь назначила координаторов, руководителей отдельных медицинских бригад, которые должны были отвечать за действия врачей у театра.

Вину Сельцовского и его подчиненных подтверждает объявленный сразу же после штурма запрет распространения информации о здоровье пациентов и ходе спасательной операции. В отличие от инструкции относительно необходимых лекарств, запрет был передан руководству больниц весьма организованно. Причем, впоследствии на пресс-конференциях Сельцовский неоднократно утверждал, что операция была проведена блестяще, было сделано все возможное для спасения людей. Один из комментаторов позже задал в прессе такой вопрос: «Если операция прошла успешно, зачем нужно врать и блокировать доступ к информации?» И сам себе ответил: «Естественно, затем, чтобы нельзя было найти виновных, которые своей беспомощностью привели к смерти десятков людей». Никаких сомнений, что шеф комитета охраны здоровья, вводя информационную блокаду, спасал самого себя.

Впрочем, Сельцовский может спать спокойно. В России не было и не будет публично дискуссии на тему спасательной операции; исключением была действовавшая несколько дней общественная комиссия СПС. Выводы либералов никого не заинтересовали. Не среагировал на них Кремль, хотя лидеры СПС лично вручили выводы комиссии Владимиру Путину. Хотя, позвольте! Была реакция. Просто российские наблюдатели не обратили на нее внимание. Через несколько месяцев после теракта Путин, в секретном указе о награждениях за проведение контртеррористической операции на Дубровке, полностью опустил организаторов спасательной акции. В бюрократической России, наследнице пышных бюрократических церемониалов царской и советской империй, такое проявление недовольства верховной власти - это страшная кара.

Зато не было никакой реакции прокуратуры. Власти однозначно решили: общественное мнение должно считать, что операция увенчалась успехом и никто не собирается вникать в подробности. Нет никаких сомнений, что прокуратура Москвы никогда не опубликует настоящих результатов следствия. Тем более что пропаганда давно свалила всю вину на чеченцев, которые якобы «начали расстреливать заложников» и вынудили бросить штурмовиков в атаку.

Уже после штурма власти выдумали, каким образом смерть заложников в результате газовой атаки тоже приписать напрямую террористам. Естественно, объяснение такое разработали великолепные специалисты, и оно, наверняка, в форме инструкций попало к экспертам судебной медицины и патологоанатомам, которые проводили вскрытие жертв Дубровки. Им было поручено именно так объяснять причины смерти людей в зрительном зале - оказалось, что газ здесь ни при чем. Всему виной состояние, до которого террористы довели заложников.

А вот и доказательство. Ниже мы приводим фрагмент одного из заключений комиссии, проводившей вскрытие тел умерших заложников. Насколько мне удалось узнать, во всех случаях, за исключением смерти от огнестрельных ранений, как это было с Ольгой Романовой, схема повторялась:

«Смерть наступила в результате острой сердечной и легочной недостаточности, вызванной сочетанием опасных для здоровья факторов, таких, как длительный эмоциональный стресс, пониженное содержание кислорода в помещении, вынужденное длительное положение тела, которому обычно сопутствует кислородное голодание, обезвоживание, связанное с длительным отсутствием питания и жидкости, длительное недосыпание, приводящее к истощению компенсаторных свойств организма, а также нарушение дыхания под влиянием неустановленной химической субстанции (читай, газа. - Авт.), которая, как следует из материалов дела, вызвала быструю потерю сознания.

Удержание заложника, у которого наступила потеря сознания, в сидячем положении усилило уже начавшееся нарушение жизненно важных функций организма, которое могло осложниться также нарушением проходимости дыхательных путей, что усугубляло гипоксию. Многофакторный характер причин смерти заложника исключает непосредственную причинно-следственную связь между использованной химической газовой субстанцией на организм жертвы и ее смертью.

В данном случае эта связь носит характер опосредованный, так нет объективных оснований считать, что при отсутствии других вышеперечисленных факторов только использование химической газовой субстанции могло бы привести к смерти».

Проще говоря, применение газа не было решающим фактором смерти заложника! Во всяком случае, нет доказательств того, что смерть наступила бы, если бы заложник двигался, пил воду и нормально питался. В заключениях комиссии, которые мне удалось увидеть, не было ни одного упоминания о том, что заложник задохнулся продуктами собственной рвоты или из-за западания языка, нет упоминаний и о том, сколько времени заложники ожидали медицинскую помощь и насколько непрофессиональной она часто бывала. Зато в каждом заключении очень четко обозначено, что заложников эвакуировали на носилках, хоть их никто возле театра в глаза не видел.

Я убежден в том, что описанные выше причины смерти заложников определялись не в результате вскрытия, а согласно политическому решению. Не могли же власти признаться, что это газ собрал такой страшный урожай. Свидетельствует об этом интервью министра здравоохранения Юрия Шевченко еженедельнику «Итоги». Шевченко, в частной жизни близкий приятель Путина, в основном повторяет то, что мы цитировали выше, и добавляет, что, если бы не штурм, через пару дней заложники все равно бы погибли. А значит, штурм был неизбежен!

- Начнем с того, - говорит в интервью министр здравоохранения, - что в качестве специального средства в ходе операции по освобождению заложников были использованы производные хорошо известного препарата - фентанила, применяемого в анестезиологии во всем мире, а это субстанция усыпляющая, а не отравляющая. Эффективная доза определяется индивидуально для каждого человека и колеблется в довольно широких пределах. Достаточно сказать, что в свое время мне лично дважды делали наркоз данным препаратом. Появилась сонливость, отключение сознания, потеря чувствительности и даже небольшие нарушения дыхания, которые анестезиолог быстро купировал. У каждого человека индивидуальная чувствительность к наркозу. На кого-то он действует быстрее, на кого-то медленнее. Кроме того, следует помнить о том, что из-за отсутствия вентиляции газ в зрительном зале и вообще в помещениях театра распространялся неравномерно, в разных местах люди получили разные дозы. Доказательства? Часть террористов была в сознании, когда в театр ворвался спецназ. А организмы заложников, в отличие от террористов, были ослаблены и отравлены продуктами обмена веществ.

Попытаюсь объяснить то, что не все люди понимают. Я их не виню, - в конце концов, они не специалисты. Даже абсолютно здоровый человек, даже олимпийский чемпион, организм которого значительно крепче и сильнее, чем у обычного человека, не в состоянии выдержать такого количества одновременно проявляющихся негативных факторов, какие возникли после захвата театра террористами. Во-первых - стресс. В списке факторов, пагубно влияющих на здоровье человека, он, может, на первом, а может, и на последнем месте, но он присутствует. Во-вторых - и это главное - люди шестьдесят часов не могли двигаться. Мы говорим: движение - это жизнь. Почему? При неподвижности возникают нарушения кровообращения: сердце, которое качает кровь, только на 60-70% обеспечивает ее движение во всех сосудах организма. На удалении от сердца, в периферийных частях тела, кровь продвигают сокращения мышц, «массируя» артерии и особенно лимфатическую систему. Когда этот элемент отсутствует, кровь застаивается, ее элементы склеиваются, создавая характерные сгустки, которые запирают эти пути, то есть сосуды. В таких условиях из-за застоя крови нарушается обмен веществ, в тканях образуются токсины, они откладываются в той части организма, куда не поступает свежая кровь, и отравляют ее. Кроме того, существует такое понятие - crash-syndrom. Когда в конечностях долгое время отсутствует кровообращение, например, если наложен перетягивающий жгут, достаточно его снять и человек моментально умирает. Кровообращение восстанавливается, и все токсические вещества, накопившиеся в изолированной части организма, моментально попадают во все важнейшие органы. Здесь было то же самое: людей, долгое время неподвижных, резко привели в движение, их снимали с кресел, резко активировалось кровообращение, и немедленно возник crash-sydrom - произошло отравление собственными токсинами. Кроме неподвижности выступали и другие негативные факторы. Обычному человеку в тех условиях, которые создались в зрительном зале Дома культуры (температура воздуха +25, соответствующий уровень влажности), необходимо получать пять литров воды в сутки. Четыре литра - это минимум для поддержания физиологических функций организма. Заложники получали максимум 300-400граммов, и то не все. А ведь организм в состоянии стресса тратит колоссальное количество жидкости, - естественно, обезвоживание жертв было ужасающим. А обезвоживание - это страшнейшая вещь. Мы знаем по опыту Афганистана. Оно сильнейшим образом ослабляет организм. Достаточно сказать, что наш организм на 80% состоит именно из воды. К этому следует добавить нарушения электролитического характера - изменение в результате обезвоживания организма содержания в крови таких элементов, как кальций, натрий, магний, калий, регулирующих деятельность сердца, мозга, всех органов и систем. Даже небольшие отклонения в содержании этих элементов могут быть смертельными. Неподвижность, недостаток питания приводят к распаду белка. Продукты распада остаются в организме, отравляя сердечную мышцу, мозг, печень, почки и остальные органы. Вот что происходило в организме заложников.

Существует еще один фактор, вероятно важнейший. Человек все время дышит. Воздуха в моем кабинете, а он не самый маленький, хватит одному человеку на три часа. После этого я должен открыть окна и проветрить помещение, иначе я буду дышать двуокисью углерода. Теперь прошу представить себе восемьсот человек в зале, который не проветривается. В результате заложники находились в очень тяжелом состоянии, которое называется гипоксией, то есть кислородным голоданием. Не следует забывать также о болезнях, которыми эти люди страдали ранее. Кто-то был простужен, у кого-то был бронхит, еще у кого-то повышенное давление, хроническое заболевание сердечной мышцы, воспаление поджелудочной железы, желтуха или другие заболевания, которые нередко случаются. И все эти факторы тоже имели свое влияние. Так что смерти - результат деятельности террористов: это они держали людей в стрессовой ситуации, без еды, питья и воздуха.

Я хотел бы отметить: если бы все это продлилось еще пару дней, то все заложники, весь зрительный зал, все бы были мертвы - без расстрелов и взрывов, - подчеркнул российский министр здравоохранения. - Выжили бы только немногие, а в их организмах произошли бы необратимые изменения. Террористы создали в зале именно такие условия - все люди были обречены на смерть.

Шевченко, до того, как стал министром, был известным кардиохирургом в Петербурге. Тем более его слова о том, что во время операции, которую он перенес, появились «…небольшие нарушения дыхания, которые анестезиолог быстро купировал», звучат как издевательство над заложниками. Ведь некоторые умирающие ждали помощи врача больше двух часов, лежа на мокром, ледяном бетоне, под секущим их лица дождем.

- Мне кажется, что наши власти были обескуражены тем, что мы пережили, - комментирует Виктория Кругликова. Отзывается в ней страшная горечь человека, боль которого не восприняли всерьез, к которой отнеслись издевательски. - Никто ничего не пытается объяснить, а причиной смерти власти называют сидение в неудобном положении. Вы себе представляете? Плохо люди сидели и умерли! Что можно после этого сказать?! Люди, сидите удобно! Господин Путин, сидите удобно, иначе вам грозит смертельная опасность. Будете не так сидеть, умрете.

 

Глава 25

Сами заложники мало что могут сказать о спасательной операции - почти все они без сознания лежали на холодном бетоне перед театром. Только позже, рассматривая себя, понимали, какой это должен быть кошмар. Маргарита Дубина, открыв глаза в больнице, увидела свои руки, абсолютно черные.

- Я сначала подумала, что они в грязи, но оказалось, как объяснили врачи, до них долго не доходила кровь, - вспоминает Маргарита Львовна.

У других были синяки и огромные шишки на голове. Они только догадывались, что их тянули, тащили, возможно, по лестницам, а потом бросали на бетон. Но у них не было претензий, они были живы. Некоторые узники вообще не уснули, газ на них не подействовал. Сын Маргариты Дубиной, Александр Зельцерман, - здоровенный мужик, и, конечно, нужна была солидная доза препарата, чтобы его усыпить, к тому же ему здорово повезло в зрительном зале. Он сидел у бокового входа с левой стороны. Когда вентиляция начала подавать газ в зал, террористы открыли эту дверь, и таким образом в том месте, где сидел Зельцерман, было много свежего воздуха. Благодаря чему он ни на секунду не потерял сознания.

Но были такие, кто много часов и дней боролись за свою жизнь. Вот как и те, и другие рассказывают о штурме и спасательной операции. Александр Зельцерман в интервью латышскому телевидению:

- Я практически не терял сознания. Когда раздались крики «Газ!», я посмотрел наверх и увидел странный дым. Поскольку нам в школе преподавали навыки самообороны, я знал, что делать. Взял куртку, закрыл лицо, нос, рот, и говорю сестре: «Слушай, что-то начинается». И мы бросились под кресла. Через минуту, когда я спросил, все ли у нее в порядке, она не ответила. Я ее даже потряс, но она уснула. Вокруг все спокойно сидят на своих местах, а в коридоре уже слышна стрельба. Я подумал: пока стреляют, я никуда не пойду. А куда? Там же стреляют! А когда стал терять сознание, меня подхватили под руки парни с белыми повязками на рукавах, наверное из «Альфы», и крикнули: «Бегом!» И я побежал. Меня вывели на улицу и поставили возле стены.

Уже в другом интервью, для портала gazeta.ru, Зельцерман рассказывал, почему попал в руки ФСБ.

- Я еврей, три дня не брился, - объяснял он. - Наверное, был очень похож на террориста. И так повезло, что штурмовики меня не застрелили.

Зельцерман стоял под стеной театра с широко расставленными ногами минут пять-семь. У него отобрали все документы и деньги, которых потом, естественно, не вернули. Спецназовцы вывели, кроме того, еще одного заложника, актера Марата Абдрахманова, у которого были такие восточные, «татарские» черты лица. К тому же Марат был в мундире летчика - в момент нападения террористов он танцевал на сцене. Наконец появился еще один подозрительный заложник.

- Потом нас троих отвели в какой-то дом по соседству, - рассказывает Зельцерман. - Там мы еще немного постояли. А потом нас отправили на «фильтрацию». Так между собой говорили спецназовцы.

Слово «фильтрация» из армейского жаргона, которым так насыщен русский язык. Фильтровать - значит отделять гражданских от партизан или террористов. Стоит добавить, что за все время, пока он стоял у театра, Зельцерман не видел, чтобы кого-нибудь выносили. Важнее были «подозрительные» заложники, чем потерявшие сознание. Это еще один довод того, что главной задачей была ликвидация террористов, спасение заложников было не столь существенным.

- Обошлись с нами нормально, в стиле московских спецслужб, - рассказывал Зельцерман порталу «gazeta.ru». - Мне связали руки поясом. Марка не связали, потому что я сказал, что он артист. А тому, третьему заложнику, надели наручники. Нас привезли в школу на улице Дубровской, 16, и передали следователю, который стал меня допрашивать. Я попросил воды - не дали. Попросил, чтоб мне позволили позвонить в консульство - не позволили. Но пояс с рук сняли. Поскольку я приехал в Москву как раз в день нападения террористов, велели мне подробно рассказать, что я делал с момента приезда в Москву до того момента, когда попал в руки спецслужб. Три дня - от и до. По порядку, без спешки. После двадцати минут допроса, когда стало ясно, что я не террорист, стало легче. Мне дали воды и стали разговаривать значительно спокойнее. Но в сумме я давал показания около трех часов. И только потом я смог позвонить в посольство.

Лишь после допроса Зельцермана накормили. Выдали справку, удостоверяющую личность. Документы - водительские права и паспорт, а также деньги - не отдали. Что в этом странного, это же Россия.

Рядом с Зельцерманом в зале сидела Ирина Филиппова. Она, правда, потеряла сознание во время штурма, но быстро пришла в себя, когда ее вынесли из зала.

- Я проснулась уже в автобусе, почувствовала боль в легких, - вспоминает Филиппова. - Увидела людей в камуфляже и подумала, что террористы нас куда-то везут. Мы доехали до какого-то детского сада, и только тут я поняла, что люди в мундирах - наши. Всех, кто мог ходить, отвезли на допрос. В детском саду были какие-то женщины, давали нам воду, а офицеры спрашивали о наших фамилиях и еще о чем-то, я уже не помню о чем. Не люблю я вспоминать тот момент пробуждения, - продолжает она. - За окном темно, а внутри меня страшная физическая боль. Тогда я услышала за собой такой ужасный хрип девушки, как будто у нее что-то булькало в горле. И вокруг еще раздавались крики военных, но я все это еле слышала. Наверное, из-за шумовых гранат. Один из спецназовцев подошел и спросил: «Все в порядке?» А я не могла ответить, в горле пересохло. До сих пор по утрам чувствую сухость в горле. Автобус трясся и дергался, а у меня внутри все переворачивалось. Каждое торможение приносило ужасную боль. Не могу сказать, что там было много народу. В основном все сидели на креслах, но сколько их было, понятия не имею. А потом, после допроса в детском саду, я снова потеряла сознание и пришла в себя от холода в машине скорой помощи. И попала в городскую больницу № 7. Окна моей палаты в больнице выходили на Проспект Андропова. Недалеко оттуда, как раз накануне теракта, я купила квартиру и сделала ремонт. А окна палаты выходили на строительный рынок, где я долго выбирала нужные для ремонта материалы.

Хореограф Сергей Лобанков в свою очередь попал в кардиологическое отделение переполненной больницы № 13, и его спасали подчиненные Зубанова:

- Все бы закончилось совсем иначе, если бы спасательная операция была хорошо организована. Спецназ свою работу выполнил хорошо, к ним ни у кого нет никаких претензий, они мгновенно заняли здание, взрыв не произошел. Катастрофой было то, что делала медицина. И опять подчеркну - винить надо не медиков! В этой ситуации врачи были героями. Надо было только видеть, что творилось во время реанимации. Там врачи буквально ходили по телам, потому что некуда было класть потерявших сознание людей. В «тринадцатую» привезли примерно триста пятьдесят человек, треть всех заложников, которых в театре, по-моему, было где-то девятьсот - тысяча человек, - добавляет Лобанков. - Привезли их автобусами, в которые просто забрасывали штабеля тел. Всех этих людей надо было как можно скорее перенести лестницами, лифтами, по коридорам на третий и четвертый этажи, в разные палаты. Это тянулось бесконечно! Приходилось ждать лифт, пока он съедет вниз, пока поднимется. А дорога была каждая секунда. Помогали все, кто был в больнице - охрана, сестры, санитарки с кухни, повара.

Я попал в кардиологию. Туда вместе со мной положили еще девяносто человек, повторяю - девяносто человек! Все без сознания, и в каждого нужно было вдохнуть жизнь. Некоторые лежали на кроватях, большинство положили на пол, в коридоре. Вначале не приходящими в сознание людьми занимались четыре человека, потом подошла вторая смена, которая по телевизору услышала, что происходит. Всего восемь человек. Выглядело все так: подходят к одному - сердце, дыхание, начал приходить в себя, идут к другому, к третьему, к следующему. Эта восьмерка поставила на ноги девяносто человек. Каждому досталось по пятнадцать пациентов. А ведь это тяжелый физический труд, нужно сделать искусственное дыхание, массаж сердца.

Когда меня привезли, я был трупом. Санитары мне потом рассказывали, что меня трижды возвращали к жизни. Раз оживили, второй раз, а со мной все еще плохо. Только благодаря этим людям я сегодня могу сидеть здесь и разговаривать с вами. Но об их героизме потом никто не говорил. Наоборот - когда я пришел в себя, услышал где-то рядом властный голос кого-то, кто ругал врачей, которые нас спасли. Он цеплялся к каждой мелочи. Упрекал их, что глаз не промыли, что перевязку не так наложили. Это была какая-то комиссия московских или министерских чиновников, которые через много часов после штурма приехали в больницу с инспекцией и вместо благодарности стали критиковать. Врачи злились, потому что именно из-за этих чиновников все так обернулось.

Когда я пришел в себя, сначала не мог смотреть. Глаза жгло, наверное из-за газа, как будто их песком засыпали. Многие заложники потом жаловались, что у них шишки на голове, что болит спина, хотя никаких проблем раньше с этим не было. А я им говорю, люди, благодарите Бога, что вы живы. Если бы вы знали, как вас грузили, как переносили. Что вы хотите от бабули, дежурившей на кухне, которой пришлось, вместо того чтобы чистить картошку, носить на себе здоровых мужиков? Если ты ударился об ступеньку, ну извини, с каждым может случиться. Тебя же сюда привезли мешок мешком, без признаков жизни.

В театре у меня с собой было пятьсот долларов и папка с документами. Ничего не пропало. Когда я проснулся, мне сказали, что деньги и документы у заведующего отделением, главного кардиолога больницы. При выписке я из благодарности оставил ему деньги. Он сказал, что устроит банкет для всех, кто участвовал в нашем спасении.

Охранник Николай Любимов:

- Я проснулся через несколько часов после штурма, но ненадолго, следующие два-три дня почти все время был без сознания. И все-таки я помню, как ночью врачи обсуждали, как бы не работать на час дольше, ведь в ночь с субботы на воскресенье, когда я проснулся первый раз, был переход с летнего на зимнее время.

А еще до того, как я пришел в себя, вот что я увидел. Помню, лежу я в каком-то огромном зале, освещенном серебристым светом, как обычный дневной свет, только очень яркий, - вспоминает Любимов. - Душа отделилась от тела и полетела куда-то, а перед ней открылся туннель, как в метро, там, где движется эскалатор. И моя душа полетела туда, к «Батюшке». Тут я хотел бы добавить, что жил-то я в социалистические времена, крестить меня, правда, крестили, но я был очень далек от религиозных дел. А там я полетел прямо к «Батюшке», лечу, лечу, и начинаю молиться: «Боженька, дорогой мой, пойми меня, не могу я к Тебе, жена моя, Инесса, этого не переживет и пойдет за мной. Мы же сына только похоронили, она этого не переживет». И вдруг я в своем полете остановился, застыл и как перышко, по спирали, до сих пор чувствую эту легкость, полетел вниз. И пока летел, такую благодать испытывал! Долетел наконец, сел в самый дальний угол, смотрю из своего уголочка и прекрасно вижу, как на противоположной стороне мое тело окружают четыре врача и героически пытаются меня оживить. Буквально рычат медсестрам распоряжения: «Сделай ему укол адреналина!» А перед моими глазами появляется огромное табло, на котором красивыми оранжевыми буквами, очень четко прорисованными, загорается надпись: АДРЕНАЛИН. А другой врач кричит: «Массаж!» И загорается эта надпись. А с правой стороны стоит себе монитор, который контролирует деятельность сердца. Я смотрю, а амплитуда становится все меньше и меньше, наконец все, сердце перестало биться. В этот момент подходит, открывает правый глаз - как сейчас помню, - смотрит и говорит: ну конец, можно готовить в морг. И бригада рассыпалась. Кто-то пошел домой, какая-то женщина ищет свой зонтик, двое обсуждают игру «Локомотива» с Турцией, а я из своего угла смотрю на экран и вижу вдруг: пик! А потом долго-долго ничего. А потом опять: пик! Сердце начало биться! Один из врачей решил не идти пока домой, подождать, он со мной рядом сидел на стуле. А тут вскочил и кричит: «Ребята, он еще здесь!» Тут все вернулись ко мне, тому, который сидел в уголочке, свет погас, настала страшная темень, и я вернулся в свое тело.

Я потом рассказал врачам эту историю. Они сказали, что все так и было и такой момент был, когда они уже не надеялись меня спасти. Только табло с оранжевыми буквами не было. Спасли меня врачи и Господь Бог.

Я еще помню, что, когда врачи спасали меня на столе, они меня называли Ковальчуком. Душа хотела сказать, что никакой я не Ковальчук, а Любимов, но никто не слушал. Когда я в тело свое вернулся, почувствовал, что сердце забилось, я опять им хотел сказать, что я Любимов, но в горле трубка торчит, ничего сказать не дает. Тут я почувствовал, что задыхаюсь, - наверное, горло заливали кровь и флегма. Хочу и не могу сказать, что сейчас умру. В последнюю минуту они заметили мои усилия и вырвали трубку. И я понял, что жив! Сначала долго отплевывался, а потом глубоко вздохнул. А они удивились, что я дышу. Потом врачи мне сказали, что, когда я попал в больницу, у меня давление было 60 на 50, я был в глубокой коме, зрачки узкие, три вдоха в минуту.

Я стал себя трогать и щипать, проверяю, все ли на месте. Оказалось, что левая рука осталась бесчувственной, как парализованная. Приходили невропатологи, говорили, что это воспаление нерва. И объяснили, что я как бы отлежал руку. Я говорю: «Вы с ума сошли, как это отлежал?» А они мне: «Лежал когда-нибудь целый час на руке, а рука потом онемела? Ну, вот именно, и теперь то же самое, только лежал ты часа три-четыре! Сказать по правде, неизвестно, сколько ты так лежал, и трудно сказать, что будет дальше. Может, начнет работать, а может - нет. Посмотрим».

Я долго ходил в обычную поликлинику, потом мне все-таки дали направление к специалисту, который колол меня иголками и объяснил, что вся левая сторона, не только рука, не реагирует на внешние воздействия. В голове разъединились какие-то нервные контакты. Вся левая сторона практически парализована. Напоминает состояние после инсульта или как будто сердце не работает и кровь не доходит. Однако поражение левой стороны какое-то нетипичное. Рука, например, должна была бы ослабеть, а она сильная, хватает, как клещами, может стакан раздавить, только ничего не чувствует. Еще у меня проблемы с сердцем и давлением. Одним словом, инвалида из меня сделали. И врачи не знают, как меня лечить. Дали кучу указаний - тяжестей не поднимать, голову не наклонять. Выписали лекарства, которые мне надо пить до конца дней, чтобы держать ритм сердца на нужном уровне и чтоб давление не прыгало. А еще одно лекарство, чтобы организм усваивал два первые, а еще одно, чтоб голова не кружилась. Иду в аптеку, сначала не понял, а там выходит 1500 рублей за эти лекарства. Ну как я могу лечиться?

А ко всему еще и бессонница. Все дома спать ложились, а я ходил и читал. Как-то в такую ночь я подумал, что ведь чеченцы мне ничего плохого не сделали. Ладно, пугали, но ведь это не чеченцы виноваты в том, что я здоровье потерял. Нас отравили, а врачи даже не знают, что это такое. Я теперь знаю, что это состояние нужно было сразу же блокировать уколом антидота, так там же такой бардак был, никто ничего не сделал. Да еще за ноги меня тащили, хоть я не обижаюсь, - может, так и лучше было. Почему я думаю, что меня за ноги тащили? Вся голова в шишках, правый бок, руки, ноги, бедра - все в синяках. Но это не важно.

Любимов был одним из последних выживших заложников. Его выписали из больницы под конец ноября. Когда он выписывался, в московских больницах оставалось еще восемьдесят заложников, в том числе несколько человек в тяжелом состоянии.

 

Глава 26

Для родственников заложников, собравшихся недалеко от центра помощи в профшколе № 190 на улице Мельникова и мрачно поглядывавших в сторону серой глыбы здания театра, штурм был просто шоком. Они же так просили, так старались, чтобы его не было. Однако все, что случилось потом, было еще страшнее.

Валентина Храмцова с дочерью, сыном и невесткой перед самым штурмом сидели в машине, припаркованной на автозаправке на углу улицы Мельникова и Волгоградского проспекта. Ближе к утру услышали по радио, что из театра вынесли двоих раненых. Как мы помним, это было в 2.00 ночи, однако Храмцовы уснули и услышали об этом только в начале шестого. Они тут же помчались в центр, чтобы что-нибудь узнать. Никто, к сожалению, ничего не мог сказать, поэтому они снова вышли из школы на улицу.

- И как раз в этот момент в театре раздался первый взрыв, -рассказывает Валентина. - Металлические ворота со стороны улицы, через которые мы только что вошли, уже были заперты, чтобы мы не смогли выйти. Какая-то женщина бросилась на решетку и стала кричать: «Отдайте моего ребенка!» Потом был еще один взрыв. Казалось, вот-вот все взлетит на воздух. Конечно, мы сразу поняли, что это штурм, потому что стали подъезжать военные грузовики и началась страшная беготня. Да мы уже раньше поняли, что штурм будет, когда увидели, как к Дому культуры медленно подъезжают грузовики с военными.

А потом вдруг все стихло. Выстрелов больше не было, и все вернулись внутрь, в центр, чтобы хоть что-то узнать. Пришел заместитель мэра Валерий Шанцев и сказал, что штурм закончился и мы скоро увидим своих родных. Это было уже после того, как закончилась стрельба и взрывы. Прошло еще минут двадцать, их, наверное, даже еще не вынесли из зрительного зала. А Шанцев сказал, что никто не погиб, все живые и веселые, радуются прекрасно проведенному штурму. И добавил, что через пару часов мы все встретимся с нашими близкими. Мы, естественно, радовались, как дети, все были так счастливы.

Поначалу, пока не было видно машин скорой помощи, мы думали, что, может, их вывозят другой дорогой, а может, им оказали первую помощь, а только потом стали увозить в больницы. Но как оказалось, никто и не думал оказывать им помощь. А потом, как раз рядом с нами, по улице Мельникова, стали ездить эти страшные автобусы. Это было где-то около семи утра. Тогда я что-то заподозрила - видно было, что сидящие в автобусе люди как будто спят. Никогда я не видела таких спящих людей. Власти, наверное, специально это придумали, чтоб как раз рядом с центром помощи родственникам шли эти колонны автобусов, в которых на полу лежали груды тел, а у сидящих на креслах людей головы были неестественно запрокинуты назад. И не видно было никаких врачей. Впрочем, там вообще не было никого, кроме потерявших сознание заложников. Шанцев убеждал, что это усыпляющий газ, люди сладко отоспятся за все три дня, когда они не могли глаз сомкнуть в зрительном зале театра, и мы через несколько часов с ними увидимся. Но что-то было явно не в порядке. Автобусы с людьми из театра проезжали мимо нас и два часа после штурма, почти до восьми, до половины девятого.

Валентина и Ирина Храмцовы ясно помнят, что сразу после штурма в центре помощи обещали, что через час в центре будут вывешены списки заложников и информация, в какие больницы они доставлены. Но час проходил за часом, а никакой информации не было. Поэтому отчаявшиеся женщины вместе с Федором как сумасшедшие помчались в ближайшую городскую больницу № 13, но там разверзлось истое пекло - милицейский кордон вокруг больницы, везде полно агентов спецслужб, все заперто, никто никакой информации не дает. Об обещании Шанцева, что родственников скоро допустят к освобожденным заложникам, никто не знал, и об этом не могло быть и речи. По распоряжению прокуратуры больницы превратились в укрепленные следственные изоляторы, в которых допрашивали тех, кто уже пришел в себя, и разыскивали переодетых террористов. Милиция никого не впускала и не выпускала. Но не только маниакальная подозрительность была причиной такого обращения с родственниками. Власти уже в субботу в первой половине дня прекрасно знали, какой ужасающей трагедией закончился штурм, и хотели оттянуть момент, когда это станет достоянием общественного мнения. Зная российских чиновников, армейских офицеров и офицеров спецслужб, а также политиков, я убежден, что они лихорадочно искали способ, как скрыть правду.

Тем временем, в соответствии с обещанием Шанцева, специальные автобусы забрали родственников с улицы Мельникова, развезли по больницам, высадили у запертых ворот, и автобусы уехали. Таким путем власти избавились от беспокойной, раздражающей толпы. Вскоре, в 13.00, оперативный штаб сделал заявление об успешном завершении штурма и тем самым закончил свою деятельность. Вечером, когда все еще не было никаких вестей о многих заложниках, а их родственники кочевали на улицах возле больниц, Путин с «альфовцами» и представителями штаба уже пили за победу.

- От больницы, где ничего нельзя было выяснить, мы вернулись в центр помощи родственникам, - вспоминает Валентина Храмцова. - Нашли телефоны больниц и стали их обзванивать. Только в одной больнице к нам отнеслись доброжелательно. В остальных дежурные в справочных бросали трубки или грубо спрашивали - вам что, заняться больше нечем, как звонить и расспрашивать о заложниках. Первые списки появились только после обеда, но и это мало что изменило. Даже если чья-то фамилия была напечатана на листочке, приколотом к стене спортивного зала школы на улице Мельникова, все равно нельзя было попасть в больницу, а часто и проверить, правда ли это. Знакомая узнала в штабе, что ее муж лежит в больнице № 13. Поехала туда, там ей сказали, что его нет, вернулась в центр для родственников, там ей опять говорят, что он в «тринадцатой». Ну она опять в больницу, а там ей говорят, что его точно у них нет. Причем и штаб и больница обвиняют друг друга во вранье. Наконец она поехала домой, тут позвонил муж, и, оказалось, что он все-таки в больнице № 13.

Этот ужасающий балаган и неведение продолжались еще сутки. Федор Храмцов все не звонил и не подавал никаких признаков жизни. В воскресенье, 27 октября, после обеда, сестра Федора, Нина, сказала, что не может больше ждать. Взяла список моргов и вместе с мужем отправилась проверять, не лежит ли в одном из них ее брат. В нескольких моргах сказали, что его нет, и она облегченно вздыхала. Но потом позвонила и говорит: «Кажется, я его нашла. Я не уверена, но кажется, это он».

- Очередные списки с информацией о заложниках должны были вывесить в центре помощи на Мельникова только через час, вот я и подумала, что мы успеем проверить, - рассказывает Валентина. - Если его в морге нет, значит, жив, подумала я. В моргах родственникам сначала показывали альбом с фотографиями умерших. Когда мы туда приехали, увидели фотографии, ну и… - голос ее срывается. - На той фотографии у него было совсем чужое выражение лица, - Валентина вытирает глаза. - Он был очень веселым человеком, а на фотографии - страх, ужас и отчаяние.

Сцены перед моргом навсегда останутся в памяти Валентины Храмцовой. Люди теряли сознание, когда находили фотографии близких, отовсюду неслись крики и плач. И так было во всем городе. В эти последние октябрьские дни перед всеми московскими моргами стояли толпы людей.

Распознавание родственника по посмертной фотографии было только первым этапом на этом хождении по мукам. Потом нужно было простоять час - полтора в очереди на улице, под ледяным дождем. К счастью, Нина заняла очередь еще до их приезда, и Храмцовы быстро дождались вызова внутрь.

- Когда его привезли на специальной каталке, мы не могли поверить увиденному, - вздрагивает Валентина. - Он был весь в синих пятнах, уши - совсем синие, а прекрасные, светлые, густые волосы слепились в космы. Ведь он же сначала три дня сидел в театре, а потом лежал под дождем на бетоне. Мы не могли его узнать. Лицо было опухшее. И совершенно высохшие руки. Я дотронулась до кончиков его пальцев и подумала: что случилось с его руками? Такое впечатление, что под кожей ничего не было, пустота…

Мы его видели своими глазами, дотрагивались до него, но никак не могли поверить. Ходили вокруг тела и искали чего-то, какого-то знака, который бы подтвердил: нет, это не он, похож, но не он! Но увидели только то, что это действительно Федя: у него была родинка на веке, и так и есть. У него указательный палец был немного короче, когда-то он отрезал подушечку и кусок ногтя пилой, вот и палец есть. Нина, стоявшая рядом с нами, смотрела на нас, как на сумасшедших, и наконец сказала: «Вы что, не понимаете, что это он?» А мы все ходили вокруг каталки с его телом, чтобы найти какое-то доказательство, что это не он. А Нина повторяла: «Это же он!» Хоть сама уже чуть не теряла сознание, еле держалась на ногах. А мы все делали, чтобы это был не он. Когда нам его привезли, ему уже сделали вскрытие - даже с телом не дали проститься нормально. Могли бы подождать, чтоб хоть обнять его можно было. Вы только представьте себе, что можно испытать рядом с близким человеком, разрезанным, со шрамом вдоль всего тела.

Потом началась беготня с бумагами, и тогда Храмцовы поняли, что власти опять над ними издеваются. В морге им выдали справку, где в рубрике «причина смерти» было коротко и ясно сказано: «жертва терроризма». Даже не террористов, а именно вот так, абстрактно, - терроризма. Даже странно, что не дописали «международного». Потом с этой справкой нужно было поехать в ЗАГС, где справку забрали, а вместо нее выдали «свидетельство о смерти», где тоже есть графа «причина смерти», но ее оставили пустой. То есть официально неизвестно, от чего умер Федор Храмцов.

Дальше - хуже. В похоронном бюро оказалось, что у семьи Храмцовых и московских властей разные точки зрения на то, что значит «похороны на достойном уровне». Немого раньше СМИ сообщили, что мэр Москвы отдал распоряжение, чтобы всем жертвам были организованы достойные похороны за счет города. Небедного города, заметим: бюджет российской столицы - это одна пятая бюджета Польши. Но вид гроба потряс близких Федора Храмцова.

- Гроб был кошмарный. Стоил 1400 рублей и выглядел так, как будто его сделали из картона. Оббит подкладочным материалом, собранным в складочки и прикрепленным степлером, - говорит Ирина Храмцова, дочка Федора. - Когда мы приехали, молодой парень из похоронного бюро очень вежливо к нам отнесся, сказал: «Только не пугайтесь. От московских властей ничего нормального ждать не стоит».

К счастью, работники похоронного бюро позволили выбрать приличный гроб, Храмцовы только доплатили разницу в цене - 17 000 рублей.

Но в других местах бездушные чиновники не собирались никому помогать. Зоя Чернецова, мать Данилы, того самого, который добровольно пошел в зал со своей тещей, Мариной Крыловой, услышала: если ей не нравится гроб от московских властей, это ее проблема. Хочет иметь приличный гроб для сына, который погиб во время штурма, пусть сама купит, а этот пусть заберет и продаст кому-нибудь!

Потом по российской столице прокатилась волна похорон. Федора Храмцова похоронили 30 октября поблизости от Москвы в деревне Щербинка, совсем недалеко от дома, в котором он жил. Валентина Храмцова мало что помнит о похоронах, в памяти остался только мерзкий дождь со снегом.

- Гроб стоял под таким навесом, - вспоминает она. - Могила была хорошо выкопана, а не так, как это часто бывает, дыра в земле. Хоть могильщики немного опоздали и заканчивали копать уже при нас. Ничего удивительного, немного раньше рядом были еще одни похороны, и тоже кто-то из театра. Не успели закончить. Но у нас могила была чистенькая и аккуратная. Получается, что только работники похоронного бюро и могильщики отнеслись к нам по-человечески. Мы хотели оставить им немного денег, они отказались. Оставили водки, чтоб они помянули Федора. А на следующий день уже стояла оградка, и работники кладбища следили, подсыпали землю, чтоб не просела. И место нам дали очень хорошее, прямо возле дорожки. Так они там вдвоем и лежат. Двое из «Норд-Оста».

Через несколько недель после штурма прокуратура вернула Храмцовым часть вещей убитого трубача: футляр от видеокамеры, в котором Федор носил трубу, мобильный телефон, электронную записную книжку и даже документы, подтверждающие взнос за квартиру, ведь в день теракта он поехал в банк платить за квартиру для сына с невесткой.

Внуки не знают, что случилось с дедушкой. Никто им не сказал, не пытался объяснять, но пятилетний Миша и так все понимал - сначала, когда смотрел репортажи с Дубровки, он хотел, чтоб дедушку отпустили, а его взяли вместо дедушки. А после штурма все время убивал террористов и играл со своей младшей сестрой в игру «у тебя погиб кто-то близкий».

Было еще одно существо, которое тяжело переживало эту трагедию, и многие месяцы не могло прийти в себя. Элька целыми днями лежала под дверью и ждала хозяина. Ей не объяснишь, почему хозяина, самого любимого, нет дома.

История поисков Федора Храмцова хоть потрясает воображение, но она еще не самая страшная. Чтобы отыскать пятнадцатилетнего Ярослава Фадеева, его мать, Ирина, сама еле живая, сбежала из больницы. Ей пришлось прыгать через бетонный забор, потому что прокуратура и спецслужбы не хотели выпускать бывших заложников - все еще искали чеченских террористов, которые могли скрыться среди своих бывших узников.

Ирина не могла выдержать в клинике. Ее сестра, Виктория Кругликова и племянница Анастасия нашлись в госпитале ветеранов войны, но сына нигде не было, хоть все знакомые обзванивали больницы и морги. Поэтому Ирина, для которой сын был смыслом всей ее жизни, попросила друзей, чтоб ее ждали с одеждой за забором, и сбежала. Сначала поехала домой, взяла фотографию сына и уже хотела начать поиски, когда позвонили знакомые: нашли Ярослава, он в морге. Фадеева была на удивление спокойна. В морге они долго ждали, пока привезут тело мальчика. Ирина, которая сразу заметила на лбу сына странный синяк, а на шее следы крови, подозревает, что задержка была вызвана тем, что отверстие на лбу мальчика заклеивали воском.

- Я не знаю, что это было, это же наш ребенок, мы в ране не копались, - нервничает Виктория. - Неизвестно, как она появилась. Думаю, что это наши спецназовцы. С одной стороны, не хочется в это верить, а с другой - никто меня не убедит, что я не права. Ведь потом было вскрытие, которое должно было показать, от чего он погиб. Но в свидетельстве о смерти об этом нет ни слова. Просто жирная черта, как будто это не имеет значения. Но это не единственная ложь. Я потом читала, что написано в заключении об обстоятельствах смерти Ярослава: что в субботу утром «найдено тело мальчика, вызвана машина для перевозки трупа». Где найдено? Об этом ни слова. Это была первая версия заключения. Потом появилась новая, в которой все выглядело еще красивее: «тело мальчика было вынесено спасателями МЧС на носилках»! Именно так и было написано, а дальше «был сделан укол налоксона». Это же бредни! Я хочу посмотреть в глаза тем людям, чтобы они мне это сказали прямо в лицо. Там же был такой хаос, никто не знает, кто кому какие уколы делал, кому их делали, а кому нет. А тут, в документах, царит идеальный порядок, как будто все происходило спокойно, как на ученьях. Кроме того, если его действительно застрелил кто-то из штурмовиков, так тело было вынесено в самом конце и ни о какой помощи не может быть и речи. Дальше в заключении написано, что врач скорой помощи осмотрела тело примерно в восемь часов и засвидетельствовала смерть. Не было даже попытки реанимации. Дальше врач пишет, что во время осмотра тела не обнаружено никаких повреждений. А врач в морге делает запись, что на лбу мальчика видна рана с глубоко запавшими внутрь краями и синяк в области носа. Значит, что? Из театра его вынесли без единой царапины, а потом измывались над трупом в карете скорой помощи? Если верить документам, на них можно было бы подать в суд за профанацию тела, правда? Вранье, все вранье, и в одном и во втором случае, не могут даже одну версию этого вранья между собой согласовать.

Баллистическая экспертиза, которая могла бы показать, как именно погиб Ярослав, не проводилась, а если она и была, то результаты были строго засекречены, как и весь ход следствия. В книге регистрации поступления в морге Ирина обнаружила рядом с фамилией Фадеев карандашную запись «огнестрельное ранение». Но подтвердить этого не удалось. Все, что связано с жертвами теракта в театре, окружено строгой секретностью.

- Она, наверное, даже обрадовалась, что нашла его, - раздумывает сестра Ирины, Виктория Кругликова. - Ведь там, в зале, она ему все время твердила: мы будем вместе. Что бы ни случилось. Поэтому и обрадовалась. Исчезла неизвестность, она знала, что ей нужно делать.

Когда привезли тело Ярослава, Ирина попросила, чтобы все вышли. Хотела в одиночестве проститься с сыном. Спросила санитара, есть ли другой выход, а потом и его попросила уйти на минутку.

- И сказала Ярославу: сейчас я к тебе приду, - вспоминает Кругликова. - Ей казалось, что он еще здесь, что он слышит ее. Выбежала через боковую дверь на улицу. Остановила такси. У нее с собой ни копейки не было, отдала водителю кольцо и поехала в сторону Коломенского, там есть большой такой мост через Москву-реку. Водитель высадил ее посреди моста и спокойно уехал, хоть, наверное, видел, в каком она состоянии. Потом она немного постояла на мосту, потому что появились прохожие. Когда они прошли, сняла куртку, туфли и бросилась вниз. Она все время думала только об одном - увидеться с Ярославом.

Потом Ирина говорила, что падала так долго! Кажется, одно мгновение, а она все падала и падала - вся жизнь перед глазами пролетела. И под конец вдруг поняла, что она не должна этого делать - ведь у нее старые родители, как они смогут жить после ее смерти?! Но остановить уже ничего было нельзя. Исчезла под водой, в которой плавали уже куски льда, но даже не потеряла сознания и быстро вынырнула, хоть плавать не умеет. Опять попыталась погрузиться в воду, но безуспешно. «Я пробую, а утонуть не могу», - говорила она потом. И поняла, что она должна жить, чтобы узнать правду о смерти Ярослава. Ведь если бы все родственники Ярослава погибли, нашему правительству это было бы только на руку. Мы должны жить, чтобы рассказать правду.

Спас Ирину один из прохожих, парень, который, пройдя мимо стоявшей на мосту женщины, понял, что с ней что-то не так, и не ушел. Наблюдал за ней издалека. Вместе с ним подбежали еще какие-то люди, спросили: «Вы откуда?» «Из морга», - ответила Ирина. И поняла, что ее сейчас отвезут в сумасшедший дом. Сообщила номер телефона сестры и вскоре была дома.

Через три недели, 18 ноября 2002 года, в шестнадцатый день рождения Ярослава, вся семья собралась у его могилы на кладбище. «Подарили мы ему оградку», - с горечью говорит Кругликова.

Теракт на Дубровке принес значительно больше трагических историй, которые могли бы стать сюжетом не одного романа.

Сорокалетняя Елена Барановская познакомилась со своим мужем Сергеем много лет назад в пионерском лагере. Но, как это нередко случается, потом жизнь их надолго разделила. Она вышла замуж за другого, родила сына, но Сергей ждал. Через много лет они встретились, и Сергей Барановский убедил Лену выйти за него замуж. Она согласилась. Они были так счастливы вместе незадолго до теракта, что даже ее девятнадцатилетний сын сменил фамилию на Барановского. Перед самым терактом они закончили ремонт в новой квартире, мебель расставили как раз 22 октября, за день до нападения террористов. Но ни разу там не переночевали. Решили как-то отметить переезд и начало новой жизни - пошли на мюзикл, там попали в руки террористов. Сергей Барановский и Андрей, сын Лены, погибли.

Сорокадевятилетний американец Сэнди Алан Буккер из Оклахома-Сити, инженер-электрик «Дженерал моторс» чудом пережил в своем родном городе страшный теракт, когда в 1995 году Тимоти Маквей взорвал федеральное здание. Тогда погибло сто шестьдесят восемь человек. Он выжил. Чтобы погибнуть далеко от родного города, во время контртеррористической операции в российской столице. Сэнди приехал в Москву за своей невестой. С сорокапятилетней Светланой Губаревой, программисткой из Караганды (Казахстан), он семь месяцев переписывался по электронной почте, и наконец они решили пожениться. Оба были разведены. Двадцать третьего октября Светлана получила в Посольстве США в Москве паспорт с визой и документы, разрешающие выезд в США вместе с тринадцатилетней дочерью Александрой Литяго. Решили отпраздновать - купили билеты на мюзикл «Норд-Ост». Сэнди и Александра погибли во время штурма.

Евгений и Вера Фроловы, которые тоже погибли во время штурма, оставили двух сыновей: семилетнего Александра и четырехлетнего Михаила. Воспитывают мальчиков пожилые бабушка с дедушкой.

Григорий Бурбан, тридцатидевятилетний гражданин Украины, с американским видом на постоянное жительство в кармане, был влиятельным бизнесменом в Одессе. В июле 2002 года женился на Елене, двадцатитрехлетней студентке педагогического института. В свадебное путешествие (и одновременно командировку) Григорий и Елена выбрались только в октябре, в Москву. И в первый же вечер пошли на спектакль в театре на Дубровке. Григорий погиб во время штурма.

Среди погибших детей было двое подопечных Сергея Лобанкова, маленьких актеров, игравших главные детские роли в спектакле, - Кристина Курбатова и Арсений Кириленко. Им было по четырнадцать лет.

Погибла сидевшая на балконе Дарья Ольховникова, двенадцатилетняя дочь генерала Юрия Ольховникова, взятого Бараевым «в плен» несколько часов до штурма.

Так же как в случае с Ярославом Фадеевым и Федором Храмцовым, большинство погибших находили через несколько дней после штурма, лихорадочно, отчаянно разыскивая их по моргам и прозекторским. Не всем, однако, так повезло. Эпопею Галины Влах, которая еще в конце ноября безуспешно искала своего бывшего мужа, а известий о нем ждала больше семи месяцев, я уже рассказал раньше. Может, он и нашелся бы раньше, если бы его жена не рассчитывала на то, что власти выполнят свои обязанности. Российских чиновников нужно загонять в угол, причем всеми возможными способами, в том числе и при помощи прессы, тогда только появляется какой-то шанс.

Так, как это случилось во время поиска двух молодых людей - девятнадцатилетнего Дмитрия Родионова и двадцатидевятилетнего Юрия Сидоренкова. Их семьи по нескольку раз бывали в каждом морге, об их исчезновении заявили в милицию и прокуратуру. Фотографии обоих юношей опубликовали газеты, о поисках рассказывали все телеканалы. Нашли их «случайно» почти через десять дней после штурма, 4 ноября 2002 года в тех же прозекторских, где раньше о них никто не слышал. Причем, как я уже упоминал, прокурор Москвы Михаил Авдюков несколькими днями раньше уверял, что людей, пропавших без вести, нет. Никогда так и не выяснилось, что же было причиной недоразумения и где укрывали тела убитых заложников.

Даже после того, как нашли Сидоренкова и Родионова, в российских СМИ, главным образом в Интернете, продолжали появляться «списки пропавших без вести заложников». Журналистам, однако, не удалось разыскать ни одного родственника, который искал бы своих близких. Похоже на то, что в «списке пропавших» остались фамилии людей, которые ранее попали в список заложников по ошибке или с искаженными фамилиями.

Впрочем, можно ли в таком случае, в самом центре Москвы вообще говорить о «пропавших»? Естественно, причиной этой неразберихи была некомпетентность учреждений и служб, которые должны были помочь людям в поисках родных. Но были и другие причины, прежде всего потрясение и страх, охватившие власти предержащие сразу же после штурма. Они поняли, как много людей погибло не в результате взрыва и действий террористов, а в результате использования газа и фатальной спасательной акции.

Потрясенные количеством жертв, а еще больше маячащей впереди расплатой, они пустились во все тяжкие, обманывали людей, хотя раньше, не сомневаясь, рисковали жизнью тысячи человек.

Началось это с заместителя мэра Москвы Валерия Шанцева. Выше я писал о том, как он пришел в центр помощи родственникам минут через двадцать после начала штурма (то есть, примерно в 6.10 утра в субботу) и радостно заявил, что заложники живы и радуются прекрасно проведенному штурму. Не исключено, что Шанцев действительно верил, что все закончилось благополучно. Его слова свидетельствуют о том, насколько власти боялись взрыва. Когда выяснилось, что взрыва не было, счастливый чиновник побежал к родственникам с радостной новостью. Ему в голову не пришло, какую ужасающую беспомощность проявят его подчиненные, отвечающие за спасательную операцию.

Но уже к восьми утра появилась первая правдивая информация о размерах трагедии. Валерий Яков из «Новых известий», которому удалось добраться до площадки перед театром, где он увидел десятки мертвых заложников, подавившихся собственными языками и рвотой, рассказал об этом на волнах радио «Эхо Москвы».

Примерно к этому времени, около восьми утра в субботу, 26 октября, власти уже, наверняка, знали больше, чем Яков, который только издалека видел штабеля трупов. Из-под театра уже вывезли всех живых, заканчивался вывоз трупов. Руководители этой операции, несомненно, к этому времени пересчитали убитых, смерть которых была констатирована уже возле театра. До сих пор эти данные не опубликованы, считается, что умерших было около ста человек.

Вскоре после восьми, когда из-под театра вывозили последние трупы, мэр Москвы Юрий Лужков сказал журналистам «Интерфакса», что погибло сто тридцать человек. Для всех это был шок. Ожидали, что будут убитые, но не столько же! Кремль испугался реакции родственников, общественного мнения, наконец, реакции важнейших мировых столиц. Многое указывает на то, что субботним утром на высшем уровне еще не было принято решение, признаваться ли в истинных масштабах трагедии, или попытаться скрыть число убитых. Поэтому «Интерфакс» в течение нескольких минут рассылает своим абонентам поправку: извините, ошибка машинистки, печатавшей текст выступления Лужкова, погибло только тридцать человек.

Журналисты, все еще толпившиеся вокруг театра на Дубровке, с надеждой поглядывали в сторону оперативного штаба. Один из представителей штаба объявил, что в ближайшие часы состоится пресс-конференция и появится официальное заявление о ходе штурма, спасательной операции и количестве жертв. Заявление все никак не появлялось, а конференцию откладывали с часа на час. Это было еще одним доказательством того, что что-то не в порядке, что операция отнюдь не прошла так гладко и Кремль обдумывает, что дальше делать. Наконец, уже после 13.00, то есть семь часов спустя после штурма, перед журналистами на улице рядом с театром появился Владимир Васильев, заместитель министра внутренних дел, с заявлением, которое шлифовалось несколько последних часов. Несмотря на это, Васильев часто отрывался от текста, написанного на листке бумаги. Видно было, что он очень переживает, оттого часто допускает грамматические ошибки в своей речи. Только сегодня можно оценить, насколько его слова расходились с правдой, но тогда он моментами говорил искренне, с болью, особенно, когда упоминал о тысяче возможных жертв. Вот, что он сказал:

«Мне поручено сообщить вам информацию, тяжелую как для меня, так и для всех членов штаба, и для каждого россиянина. Очевидным, несомненным и не поддающимся пересмотру фактом является то, что цель достигнута - заложники освобождены.

Вы сами являетесь свидетелями тому, что штаб соглашался на все условия террористов, на самые сложные, иногда надуманные претензии и заявления, отправлял на переговоры всех, кого можно. Нас иногда осуждали за то, что столько людей ходит в театр, а террористы их то принимают, то нет. Вы были свидетелями того, что мы пытались выполнить все требования террористов. Слишком высока была ставка. Специалисты, проверившие здание, подтвердили, что заложены бомбы, таким способом террористы оказывали на нас давление. Конструкция театра и угроза взрыва говорили о том, что в здании никто не останется в живых, если произойдет сильный взрыв. Такова архитектура.

Даже когда были исчерпаны все возможности освобождения заложников, среди которых были и дети, продолжались переговоры об их освобождении, этой ночью еще шли переговоры. Полномочный представитель президента Виктор Казанцев связался с террористами по телефону и вылетел в Москву, чтобы встретиться с ними и переговорить об условиях освобождения детей. Казанцев сейчас в Москве (это неправда, Казанцева в Москве не было. - Авт.).

Все что происходило, шло по сценарию террористов. Около 5.15-5.20 наше внимание привлекли выстрелы. Группа заложников пыталась сбежать из театра, и появилась реальная угроза для них. В связи с этим был реализован план специальной операции.

Тяжело было принять план спецоперации. И мы, члены оперативного штаба, естественно, несем ответственность за этот план. Действия штаба оценит прокуратура. Такая работа ведется. Прокуратура ведет осмотр места происшествия.

Принятие такого решения, теперь мы в этом глубоко убеждены, было правильным, обоснованным, и оно было принято в нужный момент. По нашим подсчетам, в случае неудачной операции мы могли потерять до тысячи и больше людей. Я имею в виду находившихся там заложников и силы, принимавшие участие в акции.

Результаты операции таковы: удалось спасти более семисот пятидесяти человек. Они находятся в разных больницах Москвы. В то же время мы скорбим вместе с теми, кто потерял своих близких. В настоящее время, это подтвержденные данные, которыми я располагаю, мы потеряли шестьдесят семь заложников, которых не удалось спасти.

Сейчас много говорят о том, был ли использован газ или нет. Мне поручено сообщить вам, что специальные средства были использованы. Это позволило, и вы видели это на экранах, нейтрализовать террористов, в том числе и тех женщин-смертниц, которые были обвязаны взрывчаткой и держали пальцы на кнопках. И это при такой концентрации в зале, вы это тоже видели.

До последней минуты мы боялись того, что может дойти до мощного взрыва. Даже сейчас еще не все взрывснаряды разминированы. Мы боялись, что может рухнуть крыша здания. Считаем, что не дошло до этого благодаря высокопрофессиональной работе тех, кто это сделал, - бойцов спецподразделений.

Ликвидированы тридцать четыре террориста. Осуществляется фильтрация с целью выявления бандитов. Мы исходим из предположения, что в Москве находятся сообщники бандитов.

Хочу подчеркнуть, что идет много разговоров о том, что многие заложники погибли в результате использования тех специальных средств, которые использовала группа. Это не так. Идя к вам на встречу, я специально встретился с Демури Киртадзе, главным врачом госпиталя № 1 ветеранов войны, в помещениях которого находился штаб. Этот госпиталь, естественно, принял самую тяжелую категорию заложников. По информации Киртадзе, они приняли сто четыре жертвы, девять человек умерло. Ни в одном случае причиной не было «отравление». Прежде всего он, как специалист, объясняет трехсуточным стрессом, голодом, отсутствием лекарств и квалифицированной врачебной помощи».

Сегодня мы уже знаем, что это была одна из главных причин задержки конференции заместителя министра МВД Васильева: лихорадочный поиск оправданий и причин смерти такого количества заложников. Нельзя же было сказать, что они погибли в результате использования газа, ведь тогда власти несли бы ответственность за их смерть.

Голод, обезвоживание, отсутствие движения привели к нарушению деятельности легких, сердца, кровообращения - такие причины смерти заложников сообщили на следующий день (воскресенье, 27 октября, 18.00) во время пресс-конференции, на которой выступили специалисты: известный уже нам глава Комитета здравоохранения Москвы Андрей Сельцовский и главный анестезиолог Москвы Евгений Евдокимов. Естественно, ни словом никто не упомянул о плохой работе служб, подчиненных обоим чиновникам.

Именно в ходе той пресс-конференции Сельцовский сообщил, что погибло сто семнадцать заложников, в том числе только один - в результате огнестрельного ранения (Павел Захаров, убитый за несколько часов перед штурмом случайной пулей, попавшей ему в голову. Его вывезли из театра, отвезли в больницу, где констатировали смерть). Возникает вопрос: а где люди, расстрелянные террористами? Ответ очевиден - Ольгу Романову по неизвестной причине (вероятно, из-за того, что ее тело было вынесено из театра до штурма) Сельцовский пропустил, а остальных отнес к рядам террористов, а точнее, к «группе людей с огнестрельными ранениями, вывезенных из театра, подозреваемых в терроризме». Дело в том, что до этого момента (полтора суток после штурма!!!) следственная группа и спецслужбы все еще точно не знали, кто из них был террористом, застреленным во время штурма, а кто заложником, убитым террористами или шальной пулей во время атаки штурмовиков.

В воскресенье вечером глава Комитета здравоохранения Москвы информировал, что во время штурма ликвидировано пятьдесят террористов.

Остановимся на минутку на этой цифре. Несколькими днями позже прокуратура сообщила, что отряд Бараева насчитывал сорок одного человека, а семью месяцами позже сообщено, что только сорок (когда установили личность Влаха). С большой долей уверенности можно сказать, что десять человек, исчезнувших из этого списка, - это заложники с огнестрельными ранениями (как раз такие, как Влах). Из-за пулевых отверстий прокуратура «для упрощения» сначала посчитала их как террористов, и только потом окончательно определила, что они были заложниками (одиннадцатой была Ольга Романова, а двенадцатым Павел Захаров, тоже не включенный в эту группу, как следует из высказывания Сельцовского).

Официально, однако, власти сообщили, что только шесть человек погибло от огнестрельных ранений. Это были: Ольга Романова и Константин Васильев (расстрелянные в первую ночь после захвата театра), Геннадий Влах (крановщик, пришедший искать сына, расстрелянный террористами), Павел Захаров (случайное ранение в голову), а также Максим Митин и Денис Грибков. Один из них с бутылкой в руках побежал к выходу по спинкам кресел и был расстрелян (не удалось установить который), другой, вероятно, погиб во время штурма. А где еще шесть человек из двенадцати? Следствие хранит молчание по поводу этих несовпадений.

Абсолютным молчанием окружена и история Ярослава Фадеева. Была ли рана на лбу следом выстрела? Кто послал пулю, убившую Ярослава: боец «Альфы» или террорист? Если «Альфа» во время штурма была вооружена ручными пулеметами типа «Вал» (калибр 9мм), а чеченцы, как сообщалось, автоматами Калашникова (калибр 5,45мм и, возможно, 7,62мм), то дело должно было быть очевидным даже для начинающего патологоанатома. Между тем никто даже не пытается ответить на эти вопросы, а ФСБ и прокуратура даже пытались запугать мать, чтобы она не встречалась с журналистами (как утверждает Ирина Фадеева, сотрудники пригрозили ей, что произведут эксгумацию сына, чтобы провести тщательное расследование). Хотя ответы, наверняка, известны, но очень узкому кругу людей.

То же самое в случае Алены Поляковой, которая была на спектакле с мамой Ольгой. Фамилия девочки сначала появилась в списке без вести пропавших, когда ее родственники не смогли найти ее ни в одной больнице, ни в одном морге. Наконец, благодаря связям друга семьи, удалось найти тело Алены в одном из военных госпиталей. С пулевым ранением. Ее фамилия никогда не появилась в официальном списке жертв.

Эксперт милиции (просил не сообщать фамилии), проводивший через несколько часов после штурма предварительное описание трупов в одной из больниц, рассказал мне, что среди тел был труп молодого мужчины лет двадцати пяти с характерной татуировкой «ВДВ» (воздушно-десантные войска). Как утверждает эксперт, парень погиб от одной пули, которая попала ему в затылок. Не удалось установить, как его звали и был ли он в списке погибших с пулевыми ранениями.

Причины этой фатальной неразберихи и хаоса очевидны. Российские спецслужбы не слишком волновали эмоции семей потерпевших, и они отнюдь не собирались помогать родственникам в поисках тел близких. Впрочем, они уже были мертвы, и у служб не было повода торопиться. Значительно важнее для них был поиск сбежавших террористов и их сообщников. Сразу же после штурма Москва была на грани чрезвычайного положения.

Спецслужбы продолжают утверждать, что газовая атака была столь молниеносной, что террористы не успели среагировать. Но мы знаем, что было не так, и поэтому после того, как театр был занят штурмовиками, ФСБ неожиданно сообщило, что некоторые террористы могли переодеться в гражданскую одежду и укрыться среди заложников. Из-за этого больницы превратились в тщательно охраняемые следственные изоляторы. Входы были под наблюдением не только охраны, но и кордонов милиции, которые не впускали и не выпускали никого, кроме персонала, а родственников, пытавшихся получить хоть какую-то информацию о судьбе близких, грубо отгоняли.

Помимо этого, в Москве были предприняты чрезвычайные меры безопасности. Проверяли каждую машину, выезжавшую из столицы, в результате чего на выездах образовались гигантские пробки. СМИ передали, что нескольким террористам во время штурма в суматохе удалось скрыться, в связи с чем милиция стала прочесывать соседние с театром дома. Наконец Борис Грызлов, глава МВД признал, что в Москве действовала террористическая сеть, насчитывающая несколько десятков человек. Настроение в городе было близко к панике.

Практически чрезвычайное положение, введенное прокуратурой и ФСБ в больницах, когда туда стали привозить заложников, дало «результаты». Спецслужбы схватили сорокатрехлетнюю чеченку Яху Несерчаеву, которая, как мы помним, отправилась на спектакль с двумя подругами. И с ней, как и «подозреваемым» Александром Зельцерманом, обошлись, как пристало обходиться с сообщницей террористов.

Яха из-за больного сердца и легких очень тяжело перенесла газовую атаку. Собственно, можно сказать, что выжила она чудом. Запущенного в зал газа она не заметила, услышала только, как кто-то крикнул: «Газ пустили!», и через несколько секунд потеряла сознание. После штурма чеченка попала в тяжелом состоянии в больницу № 13, и там начались проблемы: ее бред на чужом языке вызвал подозрение соседей. А может, очнувшись, упомянула соседкам, что она из Грозного? Трудно сегодня сказать, только милая бабуля, которая до этого уступила ей свою кровать, донесла об этом дежурившему в коридоре милиционеру.

Тут же явились милицейские специалисты, сняли отпечатки пальцев и взяли одежду на экспертизу. А потом пришел очень милый офицер и сказал: у меня плохие новости, вы задержаны за помощь террористам. Яху, такую слабую, что она без посторонней помощи даже стоять не могла, перевезли в госпиталь для заключенных. В это время в ее квартире был произведен обыск, а ФСБ объявило журналистам, что задержана сообщница террористов: на ее руках обнаружены следы пороха и взрывчатых веществ.

В тюремной больнице ей не оказывали никакой помощи, -впрочем, вскоре опять появились представители милиции и заявили: «Вам придется лечиться в другой больнице». Принесли ей огромные мужские туфли, которые она надела на босу ногу, и грязное мужское пальто, в которое укуталась перед путешествием в октябрьскую холодину. На ней ведь не было ничего, кроме ночной рубахи. Милиционеры защелкнули наручники на ее руках. И отвезли ее в следственный изолятор, где охранница, увидев ее, тяжело вздохнула: «Еще одна зараза…»

В СИЗО Яха провела неделю. За это время ее никто не допрашивал, вообще никто ею не занимался, хотя она ежедневно просила о встрече со следователем. О лечении не было и речи, хоть чеченка находилась на грани жизни и смерти. Спасли ее друзья, которые по знакомству и при помощи блестящего адвоката добились встречи с соответствующим прокурором и доказали, что Яха не имеет с терроризмом ничего общего.

Несерчаева живет в Москве, но, сломленная болезнью и страшными переживаниями, не захотела возвращаться к событиям конца октября 2002 года. Отказалась встречаться со мной.

Очередным пойманным «сообщником террористов» оказался журналист телевидения «Лидер ТВ» из Азербайджана Нариман Мехтиев. Он прилетел в Москву со своим оператором в пятницу вечером, за десять часов до штурма. Как все азербайджанцы, Мехтиев - смуглый брюнет, что само по себе уже подозрительно. Кроме того, он почти беспрерывно разговаривал по мобильному телефону на чужом языке. Это не могло не вызвать подозрений. После штурма к нему подошла милиция и люди в штатском, кто-то показал на него пальцем, и, не успел Мехтиев сказать, что он журналист, ему натянули на голову мешок и провели так метров сто, вероятно в оперативный штаб. После обыска его подвергли семичасовому допросу. Не помогли вмешательства ни посольства, ни руководства телевидения «Лидер ТВ». Выпустили его только во второй половине дня.

Был еще один человек, помогающий, как посчитало ФСБ деятельности Бараева и его людей. Его арестовали в группе иностранных журналистов еще до штурма, а российские службы безопасности засекли его по сигналу сотового телефона.

Чеченец Заурбек Талхигов, о котором я уже писал раньше, с 1999 года жил в Петербурге, где занимался торговлей. В Москву приехал подписывать контракт на поставки мяса, а в окрестностях театрального центра появился после того, как Асланбек Аслаханов призвал чеченцев прибыть к театру и предложить себя вместо заложников. Талхигов покрутился среди журналистов и родственников заложников, потом подошел к группе голландских журналистов, среди которых был Олег Жиров. Голландский бизнесмен украинского происхождения приехал в Москву на несколько дней с женой и сыном. Они собирались пойти на мюзикл вместе, но в последний момент Олег был приглашен на важную встречу и вынужден был отказаться. Его жена Наталия Жирова и четырнадцатилетний сын Дмитрий попали в руки террористов. Жиров заметил Талхигова, который внешне напомнил ему армейского друга. Спросил, чеченец ли он, и попросил о помощи - позвонил на мобильный жене, а когда телефон взял один из террористов, отдал свою трубку Заурбеку. Трудно сказать, о чем они разговаривали, - разговор шел по-чеченски. Талхигов провел семь-восемь разговоров, пробуя, как он утверждает, убедить террористов отпустить жену и сына Жирова. По словам журналистов, он помогал и сотрудникам ФСБ в контактах с террористами. Несмотря на это, его арестовали, так как, по официальной версии, он передавал террористам информацию относительно количества милиции, размещения снайперов и бронетранспортеров вокруг театра, а также «координировал действия террористов внутри здания».

Не удалось ему вытащить оттуда ни одного заложника. Наталия Жирова погибла во время штурма.

Во время процесса прокуратура представила одну из пленок, на которой обвиняемый рассказывает о снайперах и БТРах. Две другие записи, где, по утверждению свидетелей, Талхигов вступается за жену Жирова и пытается договориться с террористами, были уничтожены как несущественные. Процесс был закрытым, без участия журналистов. В суде первой инстанции Талхиров был приговорен к восьми с половиной годам колонии. Приговор был оглашен 20 июня 2003 года, 9 сентября был поддержан Верховным судом и получил законную силу. Адвокаты заявили об апелляции в Европейский Суд по правам человека в Страсбурге. По мнению депутата Асланбека Аслаханова, Талхигов сыграл роль козла отпущения.

До средины сентября 2003 года это был единственный осужденный за соучастие в террористическом акте на Дубровке.

Суббота, 26 октября 2002 года, 21.00

Заканчивался один из страшнейших дней в современной истории России. Начался он с рискованного штурма спецподразделений, потом была трагическая спасательная операция, автобусы и машины скорой помощи, перевозящие людей в бессознательном состоянии в больницы, тысячи отчаявшихся родственников, разыскивающих своих близких, живых или мертвых. Всему этому сопутствовало бездушное безразличие чиновников и политиков.

Именно в такой момент президент Владимир Путин впервые с начала кризиса обратился к народу. Большинство заложников были не в состоянии его услышать, поскольку многие не пришли в себя, а остальные и так не имели возможности смотреть телевизор в московских больницах. Несмотря на то, что несколько часов назад уже стемнело, перед больницами клубились толпы людей, пытающихся получить хоть какой-нибудь обрывок информации о своих близких.

Вот что сказал президент в такой момент:

«Дорогие соотечественники!

В эти дни мы вместе пережили страшное испытание. Все наши мысли были о людях, оказавшихся в руках вооруженных подонков. Мы надеялись на освобождение попавших в беду, но каждый из нас понимал, что надо быть готовыми к самому худшему.

Сегодня рано утром проведена операция по освобождению заложников. Удалось сделать почти невозможное - спасти жизни сотен, сотен людей. Мы доказали, что Россию нельзя поставить на колени.

Но сейчас я прежде всего хочу обратиться к родным и близким тех, кто погиб.

Мы не смогли спасти всех. Простите нас. Память о погибших должна нас объединить.

Благодарю всех граждан России за выдержку и единство. Особая благодарность всем, кто участвовал в освобождении людей. Прежде всего сотрудникам спецподразделений, которые без колебаний, рискуя собственной жизнью, боролись за спасение людей.

Мы признательны и нашим друзьям во всем мире за моральную и практическую поддержку в борьбе с общим врагом. Этот враг силен и опасен, бесчеловечен и жесток. Это - международный терроризм. Пока он не побежден, нигде в мире люди не могут чувствовать себя в безопасности. Но он должен быть побежден. И будет побежден.

Сегодня в больнице я разговаривал с одним из пострадавших. Он сказал: "Страшно не было - была уверенность, что будущего у террористов все равно нет".

И это - правда. У них нет будущего. А у нас - есть.»

Тогда, в субботний вечер, несколько часов после штурма, когда я слушал это обращение, мне казалось, что это прекрасное выступление - великолепно написанное, великолепно прочитанное. Для меня главным было то, что президент извинялся, в первый и пока что в последний раз за свое пребывание на посту в Кремле. Раньше он не просил прощения за катастрофу атомной подводной лодки «Курск», не каялся за войну в Чечне, а в тот вечер - извинился. Однако я только значительно позже понял, что это не были искренние извинения, они просто должны были увеличить его популярность в глазах тех россиян, которые живут далеко от Москвы и драму заложников видели только глазами проправительственных журналистов.

Люди, потерявшие в театре своих близких, просто не слышали этого выступления, им было не до телевидения и президента.

- Я никогда не слышала, чтобы он просил прощения, - говорит учительница Виктория Кругликова. - Столько раз раздавл потом медали и награды, даже встречался с детьми, игравшими в «Норд-Осте», но никогда не пригласил к себе тех, кто потерял там близких, и не попросил прощения. Никогда не сказал: «Вы попали на войну, мы хотели вас спасти, но не смогли». Моя сестра Ирина говорит, что для наших властей - мы темная, бесформенная масса. Спросите сегодня Путина, кто там погиб, - он не сможет вам ответить. Я думаю, что нас - и нас, и чеченцев - власти впутали в какую-то странную интригу, которой мы не понимаем. Может, наше правительство должно было доказать всему миру, что у нас есть терроризм, такой, как за границей, а может, показать, что война в Чечне неизбежна, и устроить кровавую бойню? Я уверена, что спецслужбы знали о том, что что-то готовится. Не могла же такая большая группа вооруженных до зубов людей с пудами взрывчатки так спокойно пробраться в центр Москвы. А значит, их впустили!

Во время Второй мировой войны, когда гитлеровские дивизии подошли к столице, говорили: «Велика Россия, но отступать некуда - за нами Москва!» И люди гибли, чтоб не допустить врага в сердце нашей Родины. А теперь вдруг оказалось, что в самом центре террористы убивают людей. Это как ужасный сердечный приступ всей страны.

Больше всего у меня претензий к президенту, ведь он должен нас защищать, раз мы его все выбирали. Он не только не справился с этой святой своей обязанностью, он сделал все наоборот: неизвестно во имя чего, так просто, убил нас.

После этой операции мне было стыдно, что я россиянка! Я даже хотела отказаться от гражданства, не хотела быть частью этого народа. Но не сделала этого. Ярослав погиб, а ведь он был россиянином. Я не могу его предать.