Занятия в секции КБР оказались увлекательными.

Ресков стал первым делом учить их обращаться с оружием. Казалось бы, в школе и так военке уделялось большое внимание, все умели содержать оружие в порядке, стрелять — даже лучше, чем писать авторучкой. Но теперь они пользовались небольшими пистолетами, таких Лийя раньше не видала — оружие скрытого ношения, но при этом мощное и точное, назывались эти штуковины УВП (универсальный высокоточный пистолет) разных модификаций. УВП-11 напоминал наручный комм, а УВП-26 — перстень, другие модификации были в форме пистолета, но либо очень маленькие, либо гротескно-игрушечные. Некоторые УВП стреляли лазерным лучом и пулями одновременно. Пули под УВП делали самонаводящиеся, промахнуться из него сложно, особенно если стрелять разрывными. Лийя поражалась убойной силе некоторых модификаций этих смешных пистолетиков, результат получался как после пальбы из гранатомета.

УВП был специально разработан для кобристов, хотя и для военных не представлял тайны.

Сложность заключалась в том, чтобы скрытно носить оружие, правильно выхватывать его в случае необходимости, быстро реагировать. Они немного стреляли по мишеням, а затем тренировались пользоваться УВП в разных жизненных ситуациях, отрабатывали жесты выхватывания пистолета десятки и сотни раз, стреляли из разных положений.

Кроме того, каждое занятие они некоторое время уделяли единоборству. Хотя и это ни для кого не было новостью, Вэнь был мастером кунг-фу, а Рустам — каратэ, да и все в школе изучали облегченный вариант тай-цзи-цюань на уроках спорта. Ресков подошел совсем с другой стороны — он не начинал объяснять про дыхание и энергию, они не занимались растяжкой и разминкой. Ресков показывал те запрещенные приемы, которые в борьбе могут быть эффективны. Как вывернуться из захвата, как бить в глаза, в висок, в горло — они тренировались на манекенах.

Во второй половине занятия они заучивали правила информационной безопасности — как правильно скрывать информацию от окружающих, как избежать утечек. Как пользоваться коммом и вообще связью. Как заметить слежку за собой. И так далее, и тому подобнон. Заучивать все это было нудно, хотя Ресков и пытался разнообразить занятия рассказами из собственной практики (Ли узнала много нового об учителе) и ролевыми сценками.

И все же это было увлекательно и таинственно — скрывать что-то от других, ходить в секцию, куда другим хода не было, запоминать пароли и коды. Немного смешно — напоминало игру. Но Ли с увлечением в нее играла.

Ребята сблизились между собой, но вне секции им было запрещено проявлять друг к другу интерес — этого требовала конспирация. Лишь по пути домой — расходились по двое-трое — удавалось немного поболтать с кем-нибудь.

Чаще всего Ли шла домой с Юлькой. Юлька нравилась ей, жаль, что раньше они практически не общались. Ее родители погибли в корейском конфликте — том же самом, собственно, где воевал Бинх. Сама она была отличницей по жизни — прекрасно училась, опережая программу, была комвзвода по военке, и действительно вполне могла бы готовиться на военного переводчика, неплохо изучила уже четыре языка — китайский, английский, испанский и итальянский.

При этом она увлекалась театром и готовилась к исполнению роли Леди Макбет, театралы как раз решили поставить этот спектакль. Говорила, что хотела бы стать актрисой.

Она ведь идеальный будущий агент КБР, думала Ли, болтая с подругой. Возникал комплекс неполноценности: сама Ли вовсе не так хороша, и языков знает всего два, ну третий учит, и в военке хуже. Впрочем, она же хотела быть ученым, астрофизиком.

— Слушай, а ты что-нибудь искала в смысле этой… ну, группы националистов? — негромко спросила она. Юлька машинально огляделась вокруг.

— Ничего, — сказала она негромко, — и не надо сейчас.

— Я знаю. Я тоже ничего, — Ли проглотила подробности, — но ведь как-то их надо искать?

— Мы не казахи, — тихо сказала Юля, — я даже не представляю. И в группе у нас казахов нет.

Верно! — кольнуло Ли. Надо искать через кого-то из ребят казахской национальности… им могли что-то предложить, намекнуть. Но как сейчас разберешься, кто какой национальности? Это давно уже не имеет никакого значения у нормальных людей! Например, она понятия не имела, что Эдик — поляк, и узнала лишь потому, что болтали — кто какие языки знает, вот он и сообщил, что польский у него — родной. Анвар, кажется, узбек, а Рустам? Да ни у кого не поймешь на самом деле! Вот и сама Ли, кстати: вроде русская, но отец приехал из Полоцка и по национальности белорус. Но разве она когда-нибудь об этом думала? Какая разница? Имя ей вообще дали не пойми какое, откуда только взяли. Кажется, еврейское такое имя есть. А Бинх прозвал ее Ли, это имя распространено и в Корее, и в Китае, да так она Ли и осталась…

Никто давно уже не думает всерьез — к какой ты там нации принадлежишь. Это же бред какой-то.

Но раз завелись националисты, придется об этом подумать.

Они простились с Юлькой на развилке и побежали к разным корпусам. По пути Ли напряженно размышляла, не забывая ступать осторожно — в темноте того и гляди напорешься на корягу.

И все-таки напоролась. Споткнулась, чертыхнулась, падая, но выправилась, и вдруг как молнией ее озарила мысль: так ведь есть рядом человек как раз нужной национальности! Гулька — Гульнар — она ведь и есть казашка!

Надо было подождать хоть до завтра, но Ли не могла утерпеть. Через четверть часа она уже входила в комнату подруги с коммом в руке.

— Помнишь, ты же обещала мне перекинуть видео с похода! А меня тут Нала дергает из Индии, ей посмотреть охота.

— Понятно. Ну давай, — Гулька протянула свой комм, пощелкала управлением, — вот они, видики.

— Я посмотрю, выберу, — Ли присела к столу, стала просматривать ролики на тонком прозрачном мониторе, — кстати, слушай — а что такое Ак-Орда? Ты не знаешь, случайно?

— Ну это древнее государство, которое было когда-то на месте Казахстана, вроде, — пробормотала Гуля, — а чего ты спрашиваешь?

— Да так, слово встретилось.

— Просто странно! — Гуля стала разбирать постель, готовясь ко сну, — за несколько дней уже второй человек пристает с этим словом. А я и знаю-то случайно, читала роман исторический…

— А кто это еще к тебе приставал? — Ли приложила все усилия, чтобы не продемонстрировать явного интереса.

— А-а… да у нас дураки какие-то. Я же казашка. И вот они по школе разговаривают со всеми казахами и вроде как приглашают изучать историю… Про эту Ак-Орду и все такое. Что-то про национальное достоинство. Делать людям нечего.

— Странно! — Ли повернулась к ней, — коммунары — и носятся с каким-то национализмом, что ли?

— Да не знаю. Думаешь, это прямо национализм у них? Я не поняла толком, мне некогда ерундой заниматься.

«Как же незаметно выяснить у нее, кто это был?» — Ли сделала вид, что углубилась в просмотр ролика.

— Пожалуй, возьму вот этот, с переправой. Тут горы очень хорошо… У нас вроде довольно много казахов в школе?

— Ну да, ты же знаешь, нас здесь вообще много. После войны же какое-то время здесь тоже был Казахстан! Они же тогда весь Урал почти захватили. Тоже, кстати, Ак-Орда называлось…

— Правда? Я как-то не интересовалась.

— Ну это было недолго, лет пять всего. Я думаю, там ничего у них особенного. Мне Карагёз рассказывала — собираются, читают что-то про национальную историю, на домре играют. По-моему, это неинтересно, но каждый сходит с ума по-своему.

Ли с облегчением поднялась. Она знала, какую именно Карагёз подруга имеет в виду — одну из старших девочек пятого отряда.

— Спасибо, в общем! За ролики, — уточнила она, — хорошо получились, Нале понравится. Мирного вакуума! — и она повела ладонью в воздухе тем жестом, каким прощались звездолетчики из сериала «Фантом», вошедшего в моду в школе этой осенью.

— Спокойного анабиоза! — пожелала ей Гуля, и девочка слишком поспешно выскочила в коридор.

— В Казахстане не было серьезных причин и истоков для злокачественного фашистского национализма. Конечно, в имперский период Назарбаев, сотрудничая с правительством Российской Федерации, сильно поднял экономику Казахстана. Естественно, за счет продажи сырья. Это общеизвестно. Тогда там начал развиваться буржуазный национализм на обыденной антисоветской основе. Сильно эксплуатировалась тема голода среди казахов во время коллективизации в Первом Союзе, согласно исследованиям Карпова и Сулеева, этот голод действительно во многом стал следствием грубейших ошибок и непонимания экономического уклада народа со стороны партии. Националисты, естественно, трактовали это как специфическую агрессию русских против казахов, — Вэнь с легким отвращением пожал плечами, — было и много других аспектов… Но тогда, повторяю, национализм не приобрел сколько-нибудь серьезного влияния, да и был, в основном, демократическим, безобидным.

— Я бы не сказал! — возразил Коля Стрелков, — например, организация Аблязова…

— Не спорю! Я говорю об общей тенденции.

— Все верно, — вставила Юля, — настоящий, кондовый национализм, даже нацизм начался у них в основном во время войны и после. Во время войны правительство Казахстана вело в общем логичную политику, стараясь не вмешиваться в конфликт гигантов, а что-нибудь с него поиметь. Поставки нефти одновременно Китаю и Европе… Предоставление НАТО полигонов, а России — Байконура. И так далее…

— Точно! — согласился Вэнь, — я прикинул объемы торговли и получаемую прибыль, если в юанях считать, то… — и он начал сыпать цифрами. Стрелков и Юля, по-видимому, так же хорошо владеющие материалом, принялись уточнять. Ли покраснела, слушая это — ей и в голову не пришло так тщательно подготовиться.

Только здесь и можно обсуждать эту тему. В школе надо помалкивать. Делать вид, что все идет, как обычно.

— …поэтому по Троицкому соглашению к Казахстану перешли сначала Курганская и Челябинская области, а через год — уже и Тюмень, и почти весь Урал… Собственно говоря, Российская Федерация уже фактически не существовала, ни правительства, ни армии — пустое место. А свято место пусто не бывает… И тут у них появился злокачественный практически фашистский национализм, как было принято у народов бывшего Первого Союза — антирусский в основном.

— Ну да, — добавил Рустам, — это уж как водится. После победы СТК в Казахстане и взятия под контроль промышленности, войны на этой территории шли еще два года. Я имею в виду только горячие непосредственные боевые действия. Потом тоже постреливали. Но я бы никогда не подумал, что еще сейчас…

— Как видишь, — вздохнул Коля.

— Вы молодцы, — высказалась Ли, — а я знаю историю только в общих чертах. Не догадалась даже тщательно просмотреть экономическую историю и конкретно национализм.

— Ну вот, теперь ты знаешь, над чем поработать, — усмехнулся Коля.

— Да. Но я зато выяснила, кто конкретно входит в организацию. Один человек…

Все разом замолчали и уставились на нее. Ли смутилась.

— Ну это… не точно, и вряд ли она там занимает высокое место. Но она точно знает об организации! Вот как бы к ней подобраться?

Дверь открылась, и ребята повскакали с матов. Вошел Ресков в форме хаки.

Начиналась очередная тренировка секции КБР.

После тренировки об открытии Ли заговорили снова. Девочка рассказала о том, каким образом удалось узнать о Карагёз из пятого отряда. Но как теперь поговорить с ней?

— Я даже не представляю, — призналась Ли, — так, чтобы не раскрыться. И главное — ведь я уж такая блондинка, дальше некуда. Бывают русские с темными волосами… а я совсем не гожусь. Иначе можно было бы соврать, что у меня есть корни казахские.

— Я могу, — вызвался Рустам, — кстати, возможно, они у меня даже есть.

Ресков покачал головой.

— Врать не стоит. Они могут проверить.

— А что же делать, Кир? — спросила Юля, — как с ней работать в самом деле, чтобы не раскрыться?

Учитель помолчал.

— На самом деле для националистов национальная принадлежность не так уж важна. Даже для фашистов! В Бандеровском конфликте многие участники украинской стороны между собой говорили по-русски, среди них была масса русских. В Великую Отечественную за Гитлера воевали подразделения и даже целые армии славян, и даже евреи оказывались в рядах Вермахта. Вы же понимаете, что суть национальных конфликтов — совсем не та, которую они выдают наружу, для непосвященных. Я не могу назвать ни одной националистической организации, где не было бы по факту людей совершенно других национальностей. Поэтому… этим может заниматься любой из вас. Абсолютно любой.

Он посмотрел на Лийю.

— Но так как начала эту работу Ли, думаю, мы не будем ей мешать раскручивать эту линию. Если кто-то из вас найдет другие возможности — очень хорошо. Пусть Ли поработает по Карагёз.

Советы, данные Ресковым, оказались на удивление полезными. Как и обучение скрытой анонимной работе в коммуникациях.

Несколько дней Ли при каждом удобном случае заходила в Субмир. Меняла адрес и с чужого адреса анонимно и скрыто просматривала персонал Карагёз Еримбаевой из Девятого отряда.

Ли не относилась к людям, охотно торчащим в Субмире. Она даже сообщениями с друзьями через комм обменивалась только по делу. В персонале Карагёз открывался для нее совсем новый мир. Внутренний мир другого человека. И чем больше Ли в него погружалась, тем становилось интереснее.

Она читала комментарии Карагёз к чужим текстам и видео. Просматривала собственные ролики девушки. Карагёз была старше Ли на два года. Карагёз была совершенно другим человеком, чем Ли, Гуля, Юлька, Ринат, вообще почти все друзья Ли.

Она снимала полевые цветы. Простенькие видео, где на фоне выгоревшей травы покачивались тонкие, беспомощные головки чистотела. Где шмель деловито возился в бело-желтом ромашковом ковре. Где трогательно выглядывали из корней пшеницы яркие васильки.

Карагёз не увлекалась ничем особенным. Кажется, недавно у нее был несчастливый роман с одним из парней. Тот уже закончил школу и уехал. Карагёз писала об этом романе, как о личной травме. У нее еще не было представления, где учиться после школы, кем работать — она собиралась, как многие, пойти сразу в армию, а там будет видно.

Она никогда не участвовала в видаках (судя по персоналу), не интересовалась никакими делами управления школой. Но любила поворчать — «пока дойдешь до цеха по этой грязи»… Вообще, злилась Ли, читая ее — живет, как в гостинице. Кто-то ей здесь все должен организовать, построить, проложить нормальные дорожки, обеспечить всем нужным инвентарем. А она сама — что? Она, старшая?

Она не особенно интересовалась наукой, занимаясь в обществе палеонтологии скорее формально — там она больше всего времени уделяла шлифовке голографических копий вымерших животных. Занятие забавное, придающее блеск чужим рефератам и лекциям по палеонтологии — но работа дизайнера, а не ученого.

И все же Карагёз невольно вызывала симпатию. Она любила интерактивки и книги «про любовь», отлично умела вязать и вышивать гладью, у нее жили две симпатичные кошки. Ее имя в переводе означало «черноглазка».

Она все время делилась ссылками на Талгыта Мустафаева из Второго отряда. Никаких других доказательств знакомства Карагёз с этим парнем Ли не нашла. Как будто это было чисто виртуальное знакомство.

Ли тоже раньше не знала Талгыта. Может быть, видела в лицо — старшие ребята в коммуне так или иначе все знали друг друга. Но этот парнишка ничем не выделялся. И Ли не запомнила его.

Однако именно в его Персонале она нашла статьи об Ак-Орде — не древней, а том самом краткосрочном Великом Казахстане, империи, которая возникла и опала сразу после Войны, словно надутый мыльный пузырь. Статьи о том, что такое национальное достоинство, чувство нации. О том, что «это необходимо осмыслить». Откуда Талгыт брал эти статьи — неужели писал сам? Ли сомневалась в этом.

Талгыт в Субмире очень отличался от Карагёз. Его личность понять было нельзя — он ничего не писал личного, редко выкладывал снимки и ролики. Ли воспользовалась поиском по официальным разделам и выяснила, что Талгыт учится так себе — по большинству предметов отстает на год, а то и два; нигде и ничем не выделяется. Что уже само по себе было странным, потому что большинство коммунаров выделялись хоть в чем-то. Даже Карагёз, например, заняла какое-то высокое место на конкурсе вышивальщиков.

Но в конце концов, если есть конкурсы (о смысле и нужности которых постоянно спорили как здесь, в школе, так и педагоги в высоких Советах), то должны быть и проигравшие, разве не так?

Если есть активные коммунары — то должны быть и неактивные. Если есть хорошие работники и ученики — то должны встречаться и плохие…

Чем дальше, тем более Ли становилось не по себе. Было что-то неправильное, нечестное в этом. Хуже всего то, что ее мучила совесть — казалось, что это она поступает неправильно. Наблюдает за коммунарами — за коммунарами! — тайком, исподтишка. А еще ей придется врать, скрывать, втираться в доверие. Впрочем, она уже многое скрывает — и даже от Гули! Эта мысль была так омерзительна, что к горлу подступала тошнота, и темнело в глазах.

Но как ни размышляла Ли, холодный разум подсказывал вывод, что делать все это необходимо. Иначе нельзя.

Ли решила, что проще будет подступиться к Карагёз — та производила впечатление человека недалекого. Уже не скрывая сетевого адреса, под ником «Одуванчик» Ли оставила несколько незначащих комментариев в Персонале Карагёз. Один из этих комментариев — под статьей об Ак-Орде.

«Интересные мысли. Никогда не задумывалась о том, что вот ведь раньше здесь жили казахи, русские, татары… А теперь никто об этом не говорит. Но разве это обстоятельство никак на нас не влияет?»

«Конечно, влияет!!!» — ответила Карагёз, не поскупившись на восклицательные знаки.

Они обменялись еще несколькими подобными репликами, и наконец Карагёз предложила встретиться и обсудить, обещала «познакомить с людьми, которые лучше меня в этом разбираются».

«Но я сама русская», — предупредила Ли.

«Это ничего! У нас есть и другие национальности. Главное — это Дух!!!» — ответила Карагёз.

Ли очень хотелось перед этой встречей еще раз поговорить с Ресковым. Но он велел связываться с ним лишь в самых срочных, исключительных обстоятельствах. Как и друг с другом. Так что Ли еще раз перечитала несколько глав из присланной Бинхом книги про северокорейскую разведку — в этих главах содержалась кое-какая полезная информация — и пошла на рандеву.

Ее колотила мелкая дрожь. Вот сейчас она может все испортить! Абсолютно все!

Карагёз ждала ее в столовой. Черные раскосые глаза девушки слегка расширились.

— Это ты?!

— Одуванчик, — улыбнулась Ли, — а что? Тебя это удивляет?

Карагёз покрутила головой.

— Не знаю… ты такая… такая, — она, видимо, не могла найти подходящих слов, — я о тебе никогда не подумала бы. Что ты можешь этим заинтересоваться.

«Такая — активная? Известная? Такая… лояльная?» — мысленно продолжила Ли. Тошнота снова подступила к горлу. Когда они шли к лифту, острая мысль воткнулась в висок изнутри и вызвала на коже испарину. «Теперь уже никогда не будет так, как раньше». Никогда не почувствовать, что школа — это твой дом, жить так легко, свободно, счастливо, как раньше — невозможно.

Надо было отказаться от всего этого — как Боб. Отказаться, а не становиться… шпиком.

В небольшой малой аудитории (здесь обычно занимался по школе Второй отряд) собрались несколько человек. Ли сразу узнала Талгыта и еще одного парня из ее параллели — Дастана. Еще было четверо мальчишек и одна девушка-выпускница. Все не то казахской, не то похожей на нее внешности. Ли не знала их по именам. Один парень — с явно рязанской ряхой — подергивал струны домры. А один из присутствующих вовсе не был коммунаром, да и казахом он никак быть не мог — звали его Петр, был он белобрысым и работал в инфоцентре, там требовалось участие взрослых программистов, ребята не могли самостоятельно поддерживать всю компьютерную школьную сеть. Ли случайно знала этого Петра — он как-то приходил в астроцентр отлаживать новую прогу. Она сразу напряглась, но вспомнив советы из книги Бинха, постаралась расслабиться. Ну вычислит ее этот Петр — значит, того не миновать. Но как, собственно, он ее вычислит?

— Вот… Лийя, — представила ее Карагёз, — она хотела познакомиться. Узнала через мой Персонал.

— Селем, — Талгыт поднялся ей навстречу, протягивая руку. Этот жест был самым обычным. Ли ответила:

— Амансыз ба, — хотя сама она не учила казахского, но основные-то слова и выражения каждому известны. Тем более, если твоя лучшая подруга казашка… Это понравилось Талгыту, лицо его разгладилось, глаза блеснули.

— Присаживайся, Лийя! Мы тебе рады.

— Расскажи-ка, что тебя привело к нам, — велел Петр. Лийя посмотрела на него. Хотя к казахам он явно не имеет отношения, похоже, он здесь главный. Да и понятно — взрослый.

— Я почитала статьи в персонале у Карагёз… Мне показалось интересным, — пробормотала Ли. В книге Бинха как одну из ролей рекомендовали «скромная ограниченная женщина», и здесь эта роль явно подходила, — я никогда о таком не задумывалась! Ведь и правда, все мы принадлежим к какой-то национальности, но никогда не думаем об этом. А это наши корни… Разве это не важно, осознавать свои корни, говорить об этом?

— Конечно, — важно кивнул Петр, — ты, как я понимаю, сама русская?

— Я наполовину белоруска, — зачем-то уточнила Ли.

— Но наполовину русская. Ты должна знать, что именно русские — причина бед и проблем людей всех национальностей. Ведь, собственно, русские и развязали Третью Мировую войну. Да и сейчас в СТК они занимают привилегированное положение. Поэтому им следует в первую очередь покаяться, оглядеться вокруг себя и увидеть другие народы, которые они угнетали веками!

— М-м… а разве русские, а не страны НАТО развязали войну? — удивилась Ли. Петр сморщился.

— Ты ничего не знаешь об истории. Вам вдолбили эту официальную версию, и вы в нее верите!

— Это ничего, захочет — обрящет, — вставил Талгыт. Но серые глаза Петра смотрели требовательно.

— Тем, кто заражен рашкованским имперским духом, у нас не место, я сразу предупреждаю.

— Да я и не чувствую себя русской, — сразу сдала Ли, — я же говорю, наполовину я белоруска. А белорусов русские всегда угнетали! Петр, а разве ты сам не русский?

— Во-первых, я не Петр, — внушительно сказал он, — меня зовут Петро. Во-вторых, я украинец.

— А почему же ты не называешь себя Петро? — спросила она, — никто ведь был бы не против. Я имею в виду… зачем же скрывать свою национальность?

— Тебе этого не понять, — жестко сказал Петр, — ты слишком мимикрировала под них.

Ли дала волю нарастающему страху и гневу, позволив чувствам прорваться на лицо. Даже слезы заблестели в глазах. Она выглядела, как пораженная и перепуганная девочка — она так и хотела сейчас выглядеть.

— Да не переживай, Лийка, — парень с домброй пересел к ней поближе, хлопнул по плечу, — я вот чисто русский, меня Мишей зовут. Не дергайся так! Тут нет на самом деле вражды какой-то. Я лично русский националист. Поэтому я тоже считаю, что русским надо прекратить угнетать других и заняться уже наконец собственным национальным строительством!

— Золотые слова, — согласился Петр, — ну ладно, камрады, давайте начнем!

— Очень хорошо, — произнес Ресков, выслушав ее. Остальные «юные кобристы» замерли в потрясенном молчании. Но Лийя даже удовлетворения от этого не испытывала, — просто прекрасно. Молодец. Что было на собрании?

— Ничего особенного.

Лийя стала вспоминать детали. Они говорили. О том же, что писали в персоналах Карагёз и Талгыт. Еще один парень, Мухтарчик, рассказывал об истории великой Ак-Орды, Ли показалось, что это несколько преувеличенно, например, по этой теории русские целиком произошли от древних казахов. Но спорить она, конечно, не стала.

Дастан читал стихи на казахском — она ничего не поняла. Какого-то древнего акына. Потом говорили о статье, принесенной Петром, ее Талгыт тоже опубликовал у себя в персонале. Статья была об ужасном голоде, который разразился в Казахстане в 30-е годы ХХ-го века. Вроде бы русские под предводительством Сталина специально хотели выморить свободолюбивых казахов голодом. Ли это показалось неясным, ведь Сталин все-таки был коммунистом и вряд ли хотел выморить голодом какой-либо народ, да и вообще кого бы то ни было. Но и тут она возражать не стала. Зато спросила, почему они не поднимут эту тему в школе, ведь это интересная историческая тема, может быть, историческое общество взялось бы за разработку. Но на нее посмотрели, как на очень глупую и наивную девочку. А Петро сказал.

— Они еще не доросли.

— А что, правда был такой голод тогда? — поинтересовался Анвар. Ресков вздохнул.

— Тогда много чего было. Кто из вас был в Уфалее?

Поднялось несколько рук.

— Ну и как там?

— Плохо, — ответила Ли, — дети даже умирают. Ужасно просто живут люди. И там тоже был голод, но сейчас должно стать лучше, мы же фабрику закончили.

— Теперь представьте, что лет через пятьдесят по каким-то причинам коммуна погибнет. Ну не станет СТК. Нет, так, конечно, не будет — но представить-то можно. И вот историки ФТА накопают материалы и скажут: вот какой был голод, болезни, дети умирали, люди так плохо жили — а кто во всем виноват? Коммунары во главе с лично товарищем Смирновой. Или товарищем Байкальским, выбирайте на вкус. Вот примерно так делается эта пропаганда…

— Но если там правда они допустили какие-то ошибки? — спросила Ли, — и голод был из-за этого?

— Может быть, и так, — согласился Ресков, — я не историк, таких подробностей не знаю. А это имеет какое-то значение для нас сейчас? Все допускают ошибки, и мы их тоже допускаем. Важно следить, чтобы не наделать ошибок сейчас, а не копаться до бесконечности в проблемах, существовавших когда-то давно. Сейчас у нас все изменилось, трудности другие, задачи перед нами другие стоят. Лийя, я думаю, лучше, если ты продолжишь. Они к чему-то пришли? Что-то планируют?

— Петр сказал, что надо вносить в школу этот… дискурс. Но постепенно. Например, провести день национальной культуры… никто же не откажется. А что? Мы, кажется, в младших классах делали что-то подобное. Я даже учила узбекский танец.

— Точно, — вспомнил Рустам, — языковые сектора у нас проводили дни культур.

— В общем, наверное, они скоро внесут предложение о дне казахской культуры. В принципе, в этом нет ничего плохого, но мне не нравится, что они при этом скрывают себя самих. Свои намерения. И там будет дискуссия.

— Хрен мы им дадим провести такой день! — угрожающе воскликнул Анвар. Коля поднял руку.

— Ты неправ. Провести надо обязательно, и дискуссию! И даже лучше, если инициатива будет исходить от них. Вот только к этой дискуссии мы подготовимся. Мы будем заранее знать их аргументы. Если бы они не предложили, я бы даже сам сейчас сказал — а давайте вынесем все это на открытое обсуждение!

— Согласен, — наклонил голову Ресков, — но с нашей стороны сейчас не должно исходить никакой инициативы. Если они предложат дискуссию, открытый разговор — подготовиться и провести. Но — мы ничего не знаем о них и о их организации. Коля, понимаешь, в чем дело? Ты сейчас мыслишь как юнком, как коммунар. А мы тут с вами другим делом занимаемся. Для нас важно не переубедить их, а выяснить технические вопросы. Морозова, слушай внимательно, это относится к тебе в первую очередь. Откуда они берут тексты. Кто у них лидер группы. С кем и как они контактируют вне ШК. Но выяснять все это следует без нажима, ни в коем случае не задавая вопросов… понимаешь? Мы еще поговорим об этом с тобой.

— Да я понимаю, — буркнула Ли.

— Лидер, как мне представляется — Петр?

— Ну он взрослый. Наверное, он. Но и Талгыт вообще-то тоже. Петр — он же даже не казах.

— Это ни о чем не говорит. Ладно, ребята, давайте сначала поработаем. Поднимаемся, берем оружие, строимся!

— Противно, — буркнула Ли. Они возвращались с Юлей и Вэнем — только до цеха, дальше им следовало идти по отдельности. Здесь территория была совсем не освещена — в темноте Ли с трудом различала даже силуэты друзей.

— Ты молодец, — возразил Вэнь, — смотри-ка! Внедрилась в группу, шустрая! Мы все искали какие-то подходы издалека, а ты…

— Да пошли бы эти подходы куда подальше! — Ли замолчала. Она не знала, как выразить все чувства, мучающие ее в последнее время. Вернее — с чего начать их выражать.

— Как жить вообще… зачем жить, если все — вот так? — спросила она наконец. Юля остановилась. Поглядела ей в лицо.

— Ты чего? Про что это ты?

— Да противно это все! Вы не видели их, не слышали… а я слышала. И мне противно. Вот живешь тут, занимаешься астрономией. На видаках проблемы решаешь, у нас вроде как самоуправление. На юнкомовских собраниях… И кажется — жизнь вроде такая интересная, и главное — мы сами можем ее менять как захотим, и всем хорошо. А тут видишь людей, которым все вот это — абсолютно пофиг. Понимаете? Я же их персоналы изучила. Они столько лет в коммуне прожили. И ничего не заметили, ничему не научились. У них, оказывается, проблема жизни в том, что их русские угнетают. И главное, нельзя же сказать, что этого нет, раз им что-то обидно, неприятно — то это проблема, которую надо решать. Но почему не решить ее на общем собрании, не сказать об этом открыто? Да хотя бы в субмире открыто об этом говорить, на конфах.

Но они вообще ни о чем не говорят! Они живут сами по себе. Я даже не думала о том, что вот есть в коммуне такие люди.А они есть! И у нас в отряде такие вот тихие есть. Никуда не лезут, работают себе потихонечку… Я думала, ну не страшно, не всем же быть активистами. Но сейчас… Я себя, вы знаете, чувствую такой дурой! Ну такой дурой! И все мы дураки какие-то! Вопросы решаем, школой управляем, учимся, работаем. А люди живут совсем по-другому. Они умные, а мы — дураки.

Ли перевела дух. Ребята остановились на углу цеха, еще в тени здания. Глаза Юли казались огромными и черными на белом лице.

— Это они дураки, — убежденно произнесла Юля, — почему ты слушаешь их? Они… да они просто обыкновенные инды!

Ли вспыхнула и сжала зубы. Индивидуалисты. Как родители. А ведь и с родителями она постоянно чувствовала себя глупой — вот мама, она умная. Она занимается серьезным взрослым делом — зарабатывает деньги, обеспечивает ее, Лийю, себя, копит, приобретает вещи. А Лийя — просто какая-то прекраснодушная дурочка, которая верит в коммуну и любит работать вместе со всеми.

— Нас тогда много, дураков таких, — заметил Вэнь, — нас даже больше, чем этих умных. Наше мнение тебя не интересует?

— Да нет, я все понимаю, — кивнула Ли, — я не о том даже. Просто стало как-то все… не так. Надо скрывать какие-то вещи. Подругам не расскажешь, юнкомам нашей ячейки даже не расскажешь. Вообще — разве это нормальная жизнь? Выслеживать, подозревать… такое ощущение, как в грязь окунулась. Мы же жили нормально. Мы все — как семья, как братья и сестры. И вдруг ты начинаешь вот так — подозревать, выяснять, прятаться. Доносить. Мерзко! — вырвалось у нее, — вообще ничего не хочется больше!

Юля обняла ее за плечи.

— А почему ты думаешь, что война — это только где-то там, далеко? Что война — это не прямо здесь и сейчас? — тихо спросила она, — ведь это и есть классовая борьба.

Ее слова эхом отдались в ушных раковинах. Мир показался Ли нереальным. Звезды качнулись в высоте. Не бред ли все это — высокое звездное небо, темный угол гигантского цеха, стоптанная дорога, и они, трое подростков… и вот эти странные, дикие слова. Война?

— Они же не принадлежат к другому классу, — пробормотала Ли, — какая тут классовая борьба.

— Обыкновенная, — ответила Юля, — она вот такая и есть. Не очень красивая, не как в фильмах.

— Они транслируют ценности другого класса, буржуазные ценности, — добавил Вэнь, — ты не понимаешь, что ли? Им же это все кто-то внушил. С определенной целью.

— Ты давай, Ли, не сдавайся, — Юля сжала ее плечи, — ты у нас молодец. Если не ты, то кто это сделает? Ну… мы же теперь кобристы. Мы знаем, что да, придется скрывать и придется выслеживать. Потому что классовая борьба еще не скоро кончится. Еще весь мир — видишь какой хреновый? Давай, не падай духом. Да, теперь всегда будет так. Но надо когда-то становиться взрослыми.

— И еще одно предложение поступило! — член ВК школы, Рашид Нурмухаметов, взглянул на экран, — не знаю даже, надо ли обсуждать!

— Ну ладно уж, говори, — буркнула сидящая рядом Женя Волошина.

— Предлагают провести день казахской культуры. А почему именно казахской? Можно вообще серию дней культуры провести! Конкретику смотрите на экране.

Ли с Гулей переглянулись. Как часто бывало, они участвовали в школьной видеоконференции вдвоем, сидя на ковре в комнате Гули.

— Что-то задолбали в последнее время с этой казахской культурой, — буркнула Гуля, — заняться, что ли, больше нечем?

— Но посмотри, предложение интересное… история. Публичные дискуссии. Мне кажется, может получиться неплохо! — возразила Ли. У нее даже челюсти свело от необходимости врать. Пальцем она нащупала сенсор и послала сигнал на выступление. На экране уже что-то говорили другие ребята.

— Я лично буду против! — ощетинилась Гуля, — и так времени нет, а они еще какой-то ерундой…

Комм Ли засветился синим светом. Быстро до нее дошла очередь. Ли выпрямилась — сейчас на нее смотрела вся школа. И Талгыт тоже, и Дастан, и Петро. Хотя Петро взрослый и даже не учитель, он, скорее всего, не участвует в видаках.

— Я считаю, это очень хорошее предложение! — быстро заговорила Ли, — в самом деле, если в нашей школе есть люди, которых волнуют такие вещи — национальная культура, скажем, то надо дать им высказаться! Почему мы должны об этом молчать? И что плохого в том, чтобы ознакомиться с национальной культурой Казахстана? А потом можно и другие национальные культуры изучить всем вместе… По-моему, отличное начинание! Если есть люди, готовые это организовать и провести — то почему нет? А я вижу, что есть… вот инициативная группа из трех человек.

Она ощутила, как под форму из яремной ямки катится крупный пот.

— Ставлю на голосование! — подытожил Рашид. — внимание всем, голосуем! Подсчет!

Большинство коммунаров — 63 процента — проголосовали за предложение о дне национальной культуры. Ну что ж, теперь дело за инициативной группой.

Ли выдохнула. Посмотрела на Гулю. Та смотрела на нее в упор, с очень странным выражением в темных глазах.

— А почему ты против? — спросила она, — что тут такого? Ты же сама, кстати, казашка.

Гуля тяжело вздохнула. Легла на ковер и заговорила, глядя в потолок, закинув руки за голову.

— Понимаешь, — сказала она, — национализм — это ограниченность. Это глупость. Вот люди занимаются наукой, изучают там космос, кварки-лептоны, развитие организмов, ну не знаю, лекарства новые создают. Другие люди борются за то, чтобы всем было хорошо. Экономисты считают и планируют, чтобы у всех всего хватало. Писатели и всякие там режиссеры пишут и делают интерактивки про сложные проблемы — любовь, например, разлука, отношения межчеловеческие. Которые у всех наций проходят, между прочим, более-менее похоже. Психологи тоже изучают отношения и человека вообще. Строители строят новые города, фабрики. Рабочие производят полезные штуки. Это все — настоящее. Это важно для людей, для всех нас, для человечества, и для каждого в отдельности. И вот какие-то приходят и заявляют, что они хотят посвятить свою жизнь тому, чтобы создать свою отдельную маленькую нацию, чтобы у них был свой язык. На этом языке нельзя ни написать великого произведения, ни научной работы — потому что это не метаязык, он недоразвит. Это несправедливо, говорят они. Да, несправедливо. Но язык — это не человек, который может обидеться. Множество языков исчезли, умерли, как и множество людей, которых тоже забыли, и это тоже несправедливо. Мир вообще всегда был несправедлив! В том числе, и к языкам. Да, русский язык вот у нас вытеснил многие другие, как в Китае — ханьский, а в Южной Америке — испанский и португальский. Это обидно. И вот эти люди вместо того, чтобы строить, изучать, делать жизнь остальных лучше, да хоть хорошую интерактивку снять — занимаются теперь исправлением этой несправедливости. Жизнь на это кладут и еще других убеждают — бросьте говорить, например, на русском, давайте уже на родном языке говорить и его развивать. Вот делать-то нечего нам больше! Вот это национализм. И это еще самый мягкий вариант, потому что как мы знаем, в итоге этот национализм часто приводил к тому, что обиженные начинали друг в друга стрелять. Из-за каких-то эфемерных, фантастических принципов и доисторических обид. Оно нам нужно?

— Ну погоди! — Ли была ошеломлена таким потоком слов, — Так далеко, конечно, не надо заходить. Но ведь мы же учим все равно языки. И изучаем культуры. Что плохого в дне национальной культуры? И потом, главное, как я уже сказала — если у нас есть люди, озабоченные этим, то им надо дать высказаться!

— Ладно, ладно! — Гуля гибко без помощи рук поднялась с пола одним движением, — кому охота — пусть этим занимается. Все равно же большинство проголосовало за! А я лично пойду, посмотрю, как там лошадки, Казбек вчера перебесился, как бы не заболел!

И она ушла на школьный ипподром, а Ли отправилась к себе — заканчивать реферат по химии.

Очередное заседание подпольного кружка было посвящено последней Ак-Орде. Ли с отстраненным интересом исследователя слушала доклад Талгыта. Который тот не рискнул выложить даже в свой персонал. Этот доклад предназначался лишь для посвященных.

Оказывается, революция в Астане и распад Ак-Орды были вовсе не результатом борьбы рабочих Казахстана (где уже давно существовала и компартия, и крепкие боевые профсоюзы), а — заговора российских имперцев в союзе с коммунистами. Поэтому Великий Казахстан, включащий Урал и пол-Сибири, распался. На этой территории снова стали использовать русский язык. Хотя лицемерно в СТК и говорят, что национальных границ и государств больше не существует — но их невозможно отменить чьим-то указом. Посмотрим правде в глаза — здесь и сейчас существует Россия. А на той территории, которая раньше принадлежала Казахстану — тоже говорят преимущественно по-русски и доминирует опять русская культура.

Ли почти не слушала, глядя на Талгыта. Он казался совершенно взрослым — что он делает в школьной коммуне? А что собирается делать с лета, когда закончит школу — ему уже восемнадцать, то есть придется сразу идти в армию. А куда он пойдет? Впрочем, пойдет, куда пошлют, конечно. А потом что?

У Талгыта были широкие кустистые брови, почти сходящиеся на переносице. Взрослое скуластое лицо степняка. Если бы не эти брови, он, пожалуй, был бы даже красив. Да и так он ничего, решила Ли. Только очень взрослый — кажется, ему уже двадцать пять, не меньше.

— Это мы, конечно, на Дне культуры говорить не будем, — закончил Талгыт, — это уже так. Не поймут.

— А что мы будем говорить? — спросила Ли, — я к тому, что… надо же как-то подготовиться.

— Костюмы я гарантирую, — пообещала Карагёз. Талгыт сдвинул мощные брови.

— Я послезавтра буду в Кузине. Там как раз и возьму методички. Не волнуйтесь, все разработано. Как это все проводить, как аргументировать… вернее, аргументы вообще не нужны, главное — вызывать эмоциональную реакцию. Обязательно сделаем выставку о голоде в ХХ-м веке. И о ядерных полигонах, как русские нас радиацией вымаривали. Мне материалы обещали.

«Кто обещал?» — Ли прикусила язык, побоявшись спросить. Нет, такие вопросы лучше не задавать — спугнешь еще.

Тем более, у нее теперь вполне достаточно информации.

Лицо Карагёз на экране комма казалось мертвенно бледным.

— Тал не вернулся, ты в курсе?

— Как не вернулся? — натурально удивилась Ли, — а он разве куда-то ездил?

— Так он в Кузин сегодня ездил, ты забыла, что ли?

— Точно, — Ли уселась в кресло у окна, достала планшет. Черт, еще надо позаниматься к завтрашнему тесту по молекулярной генетике, — теперь вспомнила. Так он, может, собирался там заночевать?

— Я тоже сначала не волновалась, — ответила Карагёз, — нет, ночевать он не собирался, но я думала, мало ли что… Но Петро меня всполошил. Знаешь, он говорит, может, его кобристы выследили!

— КБР?! — Ли так и подскочила в кресле, — да ты что? За что?

— Ну ты что, маленькая, что ли? — скривилась Карагёз, — не понимаешь, что КБР может, уже давно нами интересуется.

«И уж конечно, я настолько глупа, что прямо говорю об этом по комм-связи!» — мысленно фыркнула Ли. Она состроила испуганную физиономию и произнесла.

— Но за что? Нет, я об этом совершенно не думала! Мы же не делаем ничего плохого!

— Я тоже так думала сначала, но Тал мне объяснил. У нас же вообще ничего нельзя! Все не одобренные коммунистами группы, общества — все запрещено. Конечно, если КБР о нас узнает… вот я и волнуюсь за Тала!

— Ну не знаю! — вздохнула Ли, — я сама же юнком! По-моему, это глупо. Что это у нас запрещено и почему?

— Я и удивилась, что ты заинтересовалась нами, — кивнула Карагёз, — ты юнком! У нас больше юнкомов нет.

— А-а… вот почему ты удивилась. Ну а я не вижу тут ничего такого. Ты не волнуйся, Тал наверняка там решил переночевать где-нибудь. Он же взрослый уже. Может, у него там есть кто-то в Кузине…

— Да, может быть, — ответила Карагёз после некоторого молчания.

— А про КБР — по-моему, ерунда. Делать нечего больше им, как такой ерундой заниматься…

— Ты очень наивный человек, — с горечью произнесла Карагёз, — они только такой ерундой и занимаются. Разоблачают нормальных людей… Я тоже раньше думала, как ты, но Тал мне многое рассказал. Про ЗИНы. Про расстрелы, ты знаешь, что сейчас многих еще расстреливают? Мы тут живем и ничего не знаем на самом деле.

— Может, и наивная, — согласилась Ли, — но я уверена, что за такую фигню, как у нас, никто никого расстреливать не будет. Ну глупость же, Карагёз! Ладно, давай до завтра подождем! И мне еще надо тут биологию делать…

Она дождалась, пока экран погаснет, откинула голову на спинку кресла. Сердце бешено колотилось.

Она позавчера сразу же — в режиме чрезвычайной ситуации — нашла Рескова и сообщила ему обо всем. В городе Талгыта уже ждали. Не для ареста, конечно, а чтобы проследить его связи. И вот теперь — он не вернулся.

Почему-то ей вспомнились родители. ЗИН выглядит неприятно снаружи, там, где охрана и дом свиданий. Но ведь в сущности в ЗИНах нет ничего страшного. Лес, природа, домики в лесу, и даже не то, что общество совсем их бросает — все-таки дают набор для выживания с собой.

Даже непонятно, почему к ЗИНам относятся, как к чему-то ужасному.

Правда, известно, что некоторые не возвращаются из ЗИНа. Там смертность выше, чем в обычной жизни.

Но вряд ли выше, чем, например, в Уфалее до постройки фабрики.

О чем она думает? Спросить бы Рескова сейчас, что случилось с Талгытом. Видимо, связи отследили, и возможно, арестовали и его, и эти «связи». Но Рескова сейчас искать нельзя.

Ли попыталась сосредоточиться на работе. И вскоре поняла, что тест придется перенести — к завтрашнему она подготовиться не сможет.

Официальная версия быстро разлетелась по школе — Талгыта в городе задержала КБР «для выяснения некоторых обстоятельств».

Об этом особенно не говорили, да и никто не видел в этом чего-то сверхъестественного. Мало ли что? Талгыт уже не первоклассник, вокруг могут быть всякие люди, вон в прошлом году банду из Дагестана задержали.

В тот же день из киберцентра куда-то пропал программист Петр Величенко — уехал, не попрощавшись, не уволившись. Это заметили только те, кто связан с киберцентром, но и члены «Ак-Орды» тоже не могли этого не заметить. Ли в коридоре остановил Мухтар.

— Ты слышала, Петро свалил?

— Как свалил? Куда? — выпалила она.

— Никто не знает! Все из-за Талгыта. Короче, мы ничего не знаем, не в курсе…

— А как же теперь день национальной культуры? — ляпнула Ли. Мухтар посмотрел на нее, как на идиотку.

— Какой нам теперь день. Сиди и молчи, не дай разум кому узнать…

— Не понимаю, — завела Ли прежнюю песню, — что случилось-то? Мы же ничего плохого не делали!

Мухтар только хмыкнул и отошел. У Ли подкосились ноги. Это сколько же коммунаров — уже вот как минимум шесть человек, не считая Талгыта — думают так! Что же это у них за коммуна такая…

Она прогнала мрачные мысли, выпрямилась и пошла на работу в цех.

Денек в конце октября выдался ясный и теплый. Бабье лето. Ли неторопливо скользила на скутере, впитывая синее небо, лиловые горы вдали, желтые остатки листвы на черных стволах.

Как хорошо, что все это кончилось. Да, она будет и дальше с удовольствием ходить на занятия в школьной КБР. Но с этой группой покончено. Никакой слежки больше, никаких разоблачений, и этого дурацкого постоянного ощущения грязи, грязи, грязи, из которой никак не можешь выпутаться. Как из болотной топи.

Зачем она вообще ввязалась во все это? Все остальные члены секции ведь не напрягались так…

Но ведь она реально помогла КБР. Они там накрыли взрослых, вполне серьезных националистов. Ресков ее очень хвалил. Так что… все правильно. Наверное. Неприятный осадок, конечно, остался. Да хватит думать об этом! Теперь уже этого ничего не будет. Все кончено. Скоро Праздник Революции. Потом Новый Год. Что бы Димке послать на Новый Год? А может — Бинху тоже открыточку через комм… ну так, напомнить о себе. Давно не общались.

Да кто она такая, чтобы Бинх о ней помнил?

Скутер ревел, взбираясь в гору, и Ли задерживала дыхание, словно ехать было труднее. Но вот перевал позади, и Ли чуть прижала ручной тормоз, чтобы не слишком разгоняться. С горы открылся дивный вид — леса кое-где стояли еще красные и желтые, а в долине раскинулся Кузин, с его новыми сверкающими районами и тусклым старинным центром, с взлетающей в небо серебристой стрелой антенны уловителя.

В Кузине у нее было сегодня много дел — надо на складе кое-что взять для отрядного праздника, а главное — поручение юнкомовской ячейки, они готовили совместное мероприятие со школьными юнкомами в Кузине. Надо сегодня встретиться и кое-что обсудить. Это — нормальные, обычные дела. К которым она привыкла, и которые ей нравились.

Ли не стала переодеваться, так и поехала в Кузин в рабочей форме цвета хаки, юнкомовский шнур тоже надела, конечно, а поверх — камуфляжную куртку «осенний лес». По правде сказать, эта куртка не так уж и маскирует, где это они такой осенний лес видели? Уж точно не на Урале. Но ей и не нужно маскироваться.

Внезапно раздался оглушительный щелчок — как звук хлыста, Ли вздрогнула от неожиданности, а в следующий момент перекувырнулась и полетела наземь вместе со скутером.

Она собралась мгновенно. Скутер больно придавил ногу, но Ли выскочила из-под машины сразу, перекатилась, оказалась в придорожной канавке, выхватив «Осу».

Сейчас ей пригодился бы УВП! Ношение летального оружия, однако, требует спецразрешения. Поэтому все обычно носили нелетальное. Например, вот «Осу». Ли повела стволом, прислушиваясь, осматриваясь вокруг.

Показалось. Чего это она? Видимо, на что-то напоролась на дороге. Но звук… Ну показалось, наверное! Ли приподнялась на локте. Ощутила на миг, как болит ушибленная нога.

Новый короткий треск, и — будто копье воткнулось в без того больное бедро, над самым коленом. Не столько больно, сколько мокро и горячо. Ли задохнулась. Перекатилась, выставила ствол, вглядываясь в лес. Стреляли оттуда. Заметила движение впереди, пальнула туда — резиновой пулей, ну так другой-то нет.

Удар обрушился сверху. Прямо на грудь, на плечо, а потом — под шею, Ли задохнулась и не успела даже закричать. Пистолет из руки выбили. Ли попробовала было развернуться, как учил Ресков, но страшно мешала нога — боль в ней только начала разгораться, нога была будто свинцовая.

Ее куда-то волокли, полузадушив, плотно прижав шею спереди. Ли пыталась кричать, но выходил только хрип, она билась в ужасе, но стальные пальцы впивались в глотку. Потом ее швырнули на твердый камень, покрытый легким слоем опавшей листвы.

Здесь на Урале вся почва такая — жесткая.

Она задергалась, но тот, кто тащил ее, быстро и умело закрутил руки назад, связал чем-то тонким и жестким. И потом перевернул и прислонил к сосновому стволу — теперь она полусидела, упершись в ствол связанными руками, а вся правая штанина промокла и потемнела, и ногу начало страшно ломить.

Тот, кто тащил ее, наклонился, и Ли узнала Петра.

— Сука! — тихо произнес он, — доигралась?

Он же сейчас меня убьет. Ли как загипнотизированная смотрела на старенький «Кедр» в руке националиста.

Я не хочу умирать.

— Сука москальская, — повторил Петр, — это ты сдала Талгыта?

Что такое «москальская»? — подумала Ли. Какая разница? Он убьет меня. Чудовищная несправедливость давила сильнее боли — она же только начала жить! Почему именно она? За что? Нет, за что — как раз понятно…

Ли вдруг разом успокоилась. Вспомнился почему-то Бинх, его неестественно спокойное лицо, когда он говорил об убитых. Тоже — в основном совсем молодых мальчишках. Девочках. Таких же, как они.

Мне не уйти отсюда живой, ясно поняла она. Сжала зубы. Значит, вот так все кончится. Вот это последнее — просверки синего неба за стволами, черная дырочка дула, белые от ярости глаза этого… Петра, или как его. Этого фашиста.

— Ты сдала, сука? Говори!

— Тебя тоже поймают, — сказала она, — если ты убьешь меня — знаешь, что тебе будет?

Черная дыра, крошечная смертоносная окружность застыла перед глазами. Какой смысл с ним разговаривать? Все равно ведь убьет, так пусть стреляет. Хотелось закрыть глаза. Штанина внизу намокала все больше. Наверняка задета крупная вена — она умрет в любом случае, хотя бы от кровопотери. Дура — надо было сразу жать на комм, вызывать помощь. Впрочем, помощь не успела бы все равно.

— Я всегда вас ненавидел, — тихо сообщил Петр, — Мой дед воевал на Донбассе, его там убили! Рашкованские сволочи. Ненавижу! А ты, тварь, скотина, кобра проклятая, — он смачно выматерился. Ударил Ли ботинком в лицо. Девочка отшатнулась, удар получился смазанным, зато болью взвыла раненая нога. Петр пнул по ноге. Еще и еще раз. Ли закричала.

— Заткнись, кобра, кому говорю! Мне терять нечего, сука! Но тебя я еще убью…

Нога горела так, что боль отдавалась в виски, в уши, боль начисто вытеснила страх. Националист говорил еще что-то — Ли не слышала. Потом снова хлестнул выстрел, и гора обрушилась на Ли.

На этот раз — плечо. Левое. Девочка закричала.

— Сейчас сдохнешь, сука, готовься!

Внезапно он резко отвернулся от Ли. Девочка видела происходящее будто сквозь туман, сознание уплывало. Снова грохнули выстрелы, но с Ли ничего больше не случилось, а вот силуэт ее мучителя стал медленно валиться куда-то вбок. Ли стало трудно дышать — грудная клетка не хотела слушаться, не хотела подниматься. В глазах заплясали блестящие мушки.

И сквозь туман, сквозь стаи прыгающих мушек Ли увидела над собой лицо Рескова.

— Морозова! Тихо, тихо! Сейчас все будет хорошо. Сейчас.

Он ловко и быстро рвал пакет, вытаскивал какие-то штуковины, резал штанину, перетягивал бедро.

— Терпи, девочка. Сейчас будет легче.

Гуля смотрела на нее очень странно. «Теперь всегда будет так?» — говорил ее взгляд. Всегда — недоговоренность? Тайны? Вранье, легенды, непонятные исчезновения?

— Извини, — тихо сказала Ли. Громко говорить не получалось, казалось, на груди все еще лежит тяжелый груз. Иногда, особенно по ночам, очень хотелось, чтобы этот груз хоть кто-нибудь снял.

Одна из пуль пробила ребра и легкое.

Гуля удивленно подняла тонкие брови. Провела рукой по волосам Ли. Вздохнула.

— Мы все так ждем, когда ты вернешься! Дискуссия была очень интересная, кстати, но тебя не хватало.

— Какая дискуссия — в день национальной культуры?

Этот день все-таки провели в школе. Только теперь инициаторами были члены группы КБР — негласно, конечно.

Костюмы Карагёз никуда не пропали — многие разгуливали в тот день в казахской национальной одежде. Миша играл на домбре (и еще несколько человек — кто умел). Читали старинные стихи. Историческое общество представило несколько лекций и фильмов по истории Казахстана. Например, о революции в Астане, о знаменитом выступлении нефтяников в Жанаозене в 2011-м году и расстреле бастующих.

Были и дискуссии.

— Но в общем-то немного таких дураков было, которые спорили. Но мы их победили! И даже решили завести в персонале Коммуны раздел «национальный вопрос» на форуме. В самом деле, об этом надо открыто говорить… Это интересно! Жаль, что тебя не было.

— Я уже не хочу об этом говорить, — Ли закрыла глаза. Теперь при словах «национальный», «нация» у нее долго будет стоять перед глазами искаженное ненавистью лицо Петра, его широкий, с пористой кожей нос, водянисто-серые глаза, его руки, ботинок с рубчатой подошвой…

Пусть они провалятся со своими «нациями».

— Как же тебе досталось, — с жалостью произнесла Гуля, — а из этой группы — ну которой этот Величенко руководил — в общем, двух человек исключили из коммуны. Вроде как закон они не нарушали. Но кому нужны такие коммунары, тем более, они в старших классах.

— Мухтара, наверное, исключили и Дастана?

— Точно, — кивнула Гуля, — вроде их. На общем собрании решили. Ну на фига они нам нужны, такие?

— Теперь они дальше будут жить в СТК, — монотонно произнесла Ли, не открывая глаз, — и вынашивать опять какие-то мысли. И гадить.

— Ну а что делать? Может, и не будут. Но хоть коммунарами не будут считаться! Ты не устала, Ли?

— Нет, что ты.

— Я завтра опять приеду.

— Спасибо. Мне тут… грустно одной. Хорошо еще, что все приезжают.

— Мы с Ринатиком приедем, у него вроде завтра тоже время есть.

Гуля попрощалась и вышла. Ли открыла глаза. Отдельная палата в новом корпусе Кузинской больницы. Маленькая, но отдельная — теперь все палаты отдельными делают. Занавеску Гуля отдернула, и в широком окне покачивались верхушки деревьев — черные ветви березы с жалкими обрывками мокрой листвы, мохнатая шапка сосны.

Едва слышно скрипит насос, установленный на здоровое, правое плечо. Качает лекарство и физраствор в кровь, по тоненьким пластиковым жилкам, автоматически проросшим внутрь, припавшим к подключичной вене. Ли уже привыкла к этому тихому скрипу.

Дверь снова открылась. Ли широко открыла глаза — это был Ресков. Он еще ни разу не приезжал к ней — с того момента, как сдал ее в больницу, это Ли помнила смутно: они летели на санвертолете, она на носилках, Ресков рядом, держит ее за правую руку, и ей кажется, что через эту руку он вливает в нее жизнь. Жизнь в ней едва теплилась.

Вообще члены группы КБР навещали ее мало. Вот свой отряд — много, каждый день и не по одному человеку. А из КБР каждый побывал по разу, только Юлька — два. Ресков же еще у нее не был. Все это, конечно, ради конспирации. По-прежнему. Теперь так будет всегда.

Учитель подошел, сел рядом с ней. На плечи наброшен белый халат.

— Как ты? — спросил он, — болит что-нибудь?

— Нет, — ответила она. Ей постоянно капали анальгетики.

— Как чувствуешь себя?

— Да так себе, — Ли попробовала улыбнуться, — спасибо вам. Если бы не вы тогда…

Ресков мучительно сморщился, покрутил головой.

— Нам повезло еще. По-хорошему тебя нельзя было отпускать вообще. Но данных о том, что они связаны с вооруженными бандитами, у нас тогда не было. И все равно это мой прокол — то, что ты едва не погибла. Я отслеживал тебя, конечно, через комм, ты же понимаешь. Счел, что мой Зонгшен покрывает расстояние до Кузина за четверть часа. Я действительно был на месте происшествия через пять минут. Зонгшен мой идет и по лесу, а след был хорошо виден, да и навигация. И все же я чуть не опоздал.

— Он мог бы убить меня сразу.

— Видимо, он не убийца. Еще. Он боялся на самом деле, накручивал себя. Стрелял — но не в сердце, издевался. Это не так легко — в первый раз убить безоружного.

— Я бы все равно умерла, если бы не вы. Кровотечение. Так что он все равно убийца.

— Конечно. Он был убийцей, готовился им стать. Сейчас, раз ты выжила, его бы, вероятно, не расстреляли, если у него еще нет жертв на счету. Нынешние времена гуманные. Но теперь он мертв. У меня не было другого выхода, я должен был стрелять, чтобы спасти тебя.

Ресков помолчал.

— Вчера был суд, — вновь заговорил он, — Талгыта и трех его сообщников из взрослых отправили в ЗИН. Для националистов существует отдельный ЗИН, кстати, на территории Казахстана — там только дополнительно систему орошения поставили. Они там кучкуются в отдельные национальные группки. Воюют между собой. За десять лет, думаю, он многое поймет.

— Он же был украинец, — произнесла Ли, — а Миша у нас вообще русский. А национализм казахский. Почему так, Кирилл? Что за ерунда такая?

Ресков покачал головой.

— Ты разве еще не поняла — ни при чем здесь национализм, нация, любовь к народу или к своей культуре. Разве у нас кто мешает любить свою культуру и развивать ее — да развивай сколько влезет. Даже навязываем в определенной степени — все языки СТК предлагаются в школе для изучения. Бред это все, Лийя. Я же рассказывал сколько раз — и у Гитлера было полно коллаборационистов из народов, которые считались неполноценными. И например, в бандеровском конфликте участвовали и русские националисты. Ну не бред ли — риторика вся антирусская, проклятые москали, кацапы — а русские националисты как свои. Это просто фашистская идеология. Фашисты любой нации могут отлично сотрудничать друг с другом.

— Они говорили, — вспомнила Ли, — что СТК возник не потому, что рабочие взяли власть. А потому, что русские имперцы все захватили и уничтожили великий Казахстан.

— Вот! О рабочих они и слышать не хотят. А их идеал — это на самом деле власть местной национальной элиты, и в конечном итоге — восстановление буржуазии, чтобы эта элита снова получила собственность и имела возможность делать прибыли. Конечно, большинство-то националистиков мелких этого не понимают. Они и вправду верят в нацию и прочий бред. Их пока можно переубеждать. А вот те, кто стоят за ними…

Ресков покрутил головой.

— Лийя, — сказал он, — то, что ты сделала — это… ну очень круто. Не то, что ты пострадала, конечно — это моя вина. А то, что ты фактически одна эту группу раскрыла. И бандеровца этого — главным-то, конечно, он был, а не Талгыт. Мы и связи его уже знаем теперь. Он бы раскручивал украинцев, но в нашей школе их меньше, да и у них еще с бандеровщины прививка, не любят они нациков. Поэтому он стал казахов раскручивать. Ты даже не представляешь, какая ты молодец. И как ты все правильно сделала, и это — в пятнадцать лет. Знаешь, если бы ты что-то сравнимое, да в твоем возрасте сделала в армии — тебе бы сейчас орден дали и по всей Евразии прославили. А так — никто не узнает, кроме нас и твоего личного дела. В дело все занесено, конечно, насчет этого не волнуйся. Это тоже такой аспект. В КБР ты можешь хоть из кожи вон вылезти, хоть какой подвиг совершить — узнают об этом только после твоей смерти, да и то далеко не сразу.

— Да мне все равно, — Ли едва шевелила губами, — какая мне разница. Зачем мне слава эта. Да и за что тут…

Она замолчала. Все это время — и даже сейчас, и особенно сейчас, ночами, когда подступала боль — она нисколько не гордилась собой. Ей было тошно. По-прежнему мерзко, противно. По-прежнему — ощущение грязи, в которую она вляпалась — и не отмыться.

Но самое главное, что теперь как-то стало понятно, что придется так и оставаться во всем этом. Другого пути нет.

Если хочешь хоть немного себя уважать.

— А я ведь тебя сначала в группу не планировал, — признался Ресков, — мы отбирали ребят по другим параметрам, ты вроде и не проходила. Ты больше наукой занималась, общественница, умница. Но у нас есть один выпускник, он сейчас курсант КБР. Чон Йунгбинх, ты его помнишь, конечно же. Мы с ним говорили об этом в Ленинграде, и он сразу порекомендовал тебя.

— Бинх, — вырвалось у нее.

— Хороший товарищ, дельный. Вот так ты и попала в группу. Ну теперь я, конечно, нисколько не жалею!

Ресков ушел, попрощавшись, а Ли еще долго лежала, глядя в потолок, переваривая услышанное. Выходит, всем этим она обязана Бинху.

И выходит, Бинх помнит ее. Уже почти не пишет — но помнит.

Смеркалось, как всегда, рано, в комнату вошел дежурный салвер Володя с торчащим панковским гребнем и подносом в руках.

— Хэй, привет раненым героям! — воскликнул он, включая розовый мягкий свет, — или поярче сделать? Угу. Ну-ка, покажи свой драндулет!

Он поменял растворы для вливания. Протер кожу над проросшими жилками какой-то дезинфекцией.

— В туалет не хочешь? Тогда давай жрать, и без разговоров! Ну-ка, ну-ка, — он легко передвинул Ли повыше, нажатием кнопки поднял головную часть кровати, — твои любимые, между прочим, бутерброды с лососем!

— Неудобно, — пожаловалась Ли. Здоровая правая рука тоже двигалась с трудом из-за помпы с лекарствами.

— А ты терпи, казак, атаманом будешь. Давай-ка ешь, кормить я тебя не буду, я же должен стимулировать твои ресурсы! И кстати, к тебе там еще одна притащилась. Они тебя замучили совсем! Ей зайти или пусть завтра приходит?

— Да пусть зайдет, — улыбнулась Ли.

Ужин она доела до половины. Дверь открылась, и в палату робко заглянула Карагёз.

— Здравствуй, — робко сказала она.

— Привет. Да ты заходи! — Ли насторожилась. Отодвинула подставку с едой — та мягко автоматически отъехала.

Карагёз села на краешек стула.

— Вот… это тебе, — стала доставать из сумки конфеты, яблоки.

— Спасибо, — Ли не знала, как говорить с Карагёз. По правде сказать, ей было неловко, — ну как там, в школе?

— Да нормально, — кажется, и Карагёз растерялась, — так нормально все…

Она сцепила в замок тонкие пальцы.

— Лийя, я… Я не думала, что все так плохо! Правда! — вырвалось у нее, — я не думала, что он такой! Что он способен… Ну, Петро. Я думала, ничего такого, ну мы там собираемся, разговариваем. Но что он будет стрелять… в тебя…

— Я тоже, честно говоря, не представляла, что все так плохо, — кивнула Ли. Карагёз смотрела на нее с жалостью, и эта жалость накатывала, как асфальтовый каток. Страшен был не сам факт ранения, боли — страшна вот эта ненависть, эти цепкие мужские руки, впившиеся в глотку, тяжелый ботинок в лицо. Он хотел уничтожить, раздавить ее. Вот что страшно. И она не могла ему сопротивляться — она гораздо слабее. Да и не умеет она сопротивляться, все эти спарринги, тренировки — это же в шутку, это спорт. По-настоящему она не только не убивала людей — даже не ударила никого всерьез.

А он — стрелял в нее, он бил насмерть. Ли чувствовала, что дальше не сможет жить с этим фактом. По крайней мере — жить, так как раньше. А как вообще с этим жить? И стоит ли?

Она сморгнула. Сжала зубы. Не время сейчас расклеиваться, потом порыдаешь.

— Ты знаешь, я… я когда об этом узнала, пошла к нашим… у нас в отряде Тинка председатель ячейки, ты ее знаешь, конечно. Я рассказала все. Мы думали сначала, что ты не выживешь. Так из больницы передали, что все очень плохо. Я думаю — ну как мы могли? Как мы этого бандита слушали — ведь это же бандит! Зачем мы все это делали? Это же глупо, глупо! Тина и сказала, что мы дураки, конечно, и из-за нас в тебя и стреляли. Но хорошо, что я хоть сейчас… Мухтар еще возмущался потом, а я ему говорю — ты сам занимайся этой ерундой. А я не хочу там, где людей надо убивать! И с бандитами какое-то дело иметь! Ведь как подумать, какую чепуху они несли все это время. И Тал тоже чепуху нес, а я, дурочка, к себе в персонал тащила.

Ли слушала, прикрыв глаза.

— Ничего, — сказала она, — ты не расстраивайся, Карагёз. Все будет хорошо, я тебе обещаю. Все еще в нашей жизни будет хорошо.