Невский был наряден и светел. Все леса были сняты, заново выстроенные древние дома блистали свежими фасадами. Ли шла с полуоткрытым ртом и только вертела по сторонам головой.

«Неужели теперь вот это — мой город?»

Во время войны центр города был полуразрушен ударной волной, а районы на востоке, так же, как и неустойчивые новоделы в других районах, смело начисто. Теперь центр окончательно восстановили. Спальные районы перестраивались заново. Здесь, на Невском уже невозможно представить, что была война, что город лежал в руинах — гораздо хуже, чем после Второй Мировой.

Ленинград не был вовсе уж чужим городом для Ли. Здесь когда-то жили дед и бабка с материнской стороны; мать уже во время войны уехала в Кузин. Здесь учился брат Димка, после базового образования он уехал в Вологду, работал там на заводе, женился. Несколько раз Ли гостила у Димки в Ленинграде.

Впрочем, теперь ей любой мирный город казался нереальным чудом.

Необыкновенно приятно было смотреть на ребятишек, женщин в нарядных платьях, мужчин в свободных рубашках с закрученным по моде воротом. На Ли тоже посматривали с интересом и уважением: как большинство демобилизованных, она не торопилась снять форму, а на форме у нее поблескивали кое-какие значки, медаль и нашивка за ранение, да и звание сержанта было поводом для гордости.

Значит, не просто так она служила, не где попало. Это понимали окружающие.

Ли миновала Дворцовую площадь и вышла на Неву. Задохнулась от счастья.

Нет на свете города прекраснее. Нигде нет такого необъятного простора в сочетании с твердостью имперского гранита, с летящими ростральными колоннами, с помпезными дворцами и куполами по берегам. Ли облокотилась на парапет. Стоять бы так и смотреть, тем более, что погода нынче не вполне ленинградская — синее открыточное небо, позолота сверкает, облака отражаются в свинцовой воде.

Но долго стоять не получится — до встречи три минуты. Прийти следует вовремя — она ведь теперь кобристка. Сердце пропустило удар.

Интересно, она хотя бы узнает Бинха?

Последний раз она его видела выпускником, восемнадцатилетним — Бинх учился дольше, чем другие, из-за войны. Потом еще служил два года; теперь учился на третьем курсе профшколы КБР. Взрослый мужчина. Ли подала документы в профшколу позавчера. И вдруг — звонок. Без изображения, но голос она узнала сразу.

— Аньён, Ли! Чукха хамнида!

(привет! Поздравляю)

— Аньён, — ответила она севшим внезапно голосом.

— Поступаешь в школу?

— Да, а ты откуда…

— Ты же имеешь дело с кобристом, Ли. Очень рад за тебя! Думаю, надо встретиться, как полагаешь?

Она еще плохо знала Ленинград, договорились о встрече прямо на Дворцовом мосту. Погулять по Неве.

Ли вошла на мост. Движение личных автомобилей в центре было запрещено, по центру, нагоняя друг друга, ехали веселые трамвайчики, вокруг них сновали мотоциклы — по большей части Зонгшены, и мелкие скутеры. Под мостом как раз проходил небольшой белый катерок. Ли остановилась, засмотрелась на кораблик.

Надо будет покататься на таком. В Петродворец съездить. Может, с кем-нибудь из профшколы, будут же новые друзья. А может, даже с Бинхом… Хотя кто его знает, будет ли он дружить с Ли, как некогда в школе. И в школе-то он не очень дружил — так, вожатый. И все же этот человек сыграл в ее судьбе огромную роль.

Она вытянула ладонь и положила на перила моста. Пальцы слегка дрожали. И чего она так волнуется? Ну Бинх. Ну и что? Встретятся, поговорят. Не обязательно же ему знать, как часто и много она думала о нем, особенно последний год, и все не могла понять — кто он ей, и почему так все сложилось в ее судьбе.

Маленький скутер пересекал улицу поперек. Ли остановилась. Водитель поставил машину у бортика, соскочил, двинулся ей навстречу — высокий, тонкий, в неприметном сером костюме. Увидел ее и побежал.

И Ли побежала ему навстречу. Прямо в раскрытые навстречу руки. И бросилась, обняла, и он подхватил и закружил ее.

С этой секунды мир встал на свои места. Все в мире стало таким, как надо.

— Я служила в Бресте, в ОСН. Ну, отряд спецназначения. На самом деле — диверсионная группа. Четырнадцать ходок за речку. Два в составе разведгрупп, двенадцать — в одиночку.

— Я знаю, Ли. Я многое о тебе знаю.

— Что же ты не писал, не звонил?

— Не хотел навязываться. А ты чего?

— Так и я тоже!

— Ну мы даем, — они рассмеялись.

— Пойдем посидим где-нибудь. Я бы повез тебя на скутере, но лучше погулять. Погода сегодня отличная.

Скутер поставили у Эрмитажа. На углу Большой Морской обнаружилось симпатичное кафе. Не частное — денег у Ли никаких не было уже давно. А госсети «Аврора», с фигуркой легендарного крейсера над дверями. Ли понравилось бы сейчас все, что угодно, хоть забегаловка с бетонным полом и крысами, но кафе было действительно уютным: легкие столики, белые и синие тона, полосатые занавески, золотые якоря. Картинки с революционными матросами и кораблями на синей воде, под алыми флагами. Радовал и бесплатный ассортимент — веселые пирожные, блины с любыми начинками, выпечка. Ли взяла чаю с лимоном и блинов, мисочку меда. Бинх сгрузил на поднос жасминный чайничек и сухое печенье.

Работала в кафе, похоже, всего одна женщина — немолодая, в сине-белой старинной матроске. Она приветливо улыбнулась посетителям и, видя, что они справятся и сами, углубилась в свой монитор.

Кафе было автоматическим — взятые посетителями блюда тут же восполнились новыми тарелками, съехавшими по направителю из кухни. Бинх объяснил, что в последнее время число частных кафе в Ленинграде резко уменьшилось — с автоматикой никто из них не может конкурировать, ведь официанткам и живым поварам в частном секторе надо платить деньги. А вкус в госкафе ничуть не хуже.

Ли, собственно, не хотелось есть. Она жадно смотрела на знакомый птичий профиль Бинха. Тонкий нос, скулы, узкие блестящие глаза, острый угол подбородка. Он не так уж сильно изменился, наверное, корейцы вообще мало меняются с возрастом.

— Ты такая красивая стала, — сказал вдруг Бинх. Ли фыркнула.

— Я? Красивая? В форме-то?

— Тебе идет форма. Я ведь тебя в последний раз видел девчонкой. Ну в субмире, конечно, смотрел, но это не то. Теперь ты женщина, и очень красивая. Тебе еще бы волосы отрастить немного, они у тебя такие пышные были, а сейчас…

— Ну да, сейчас я как раз недавно оболванилась, — кивнула Ли и провела ладонью по светлому ежику.

— Правда, у нас тоже обычно коротко стригутся. Но не так, как в армии.

— А ты думаешь, меня примут?

— Да.

Он обмакнул печенье в чай. По-русски все-таки пьет, подумала Ли.

— У меня полтора часа, — сказал он, — всего два, но мне нужно полчаса на обратную дорогу. Тебя куда-то подвезти?

— Нет, я на метро, там недалеко. Я в абитуриентской общаге на проспекте Большевиков.

А ты совсем не изменился, Бинх. Я часто тебя вспоминала. Все время. В школе, в армии.

Он улыбнулся рассеянно.

— Теперь будем чаще видеться. Тебе повезло в какой-то мере, Ли, с местом службы. Со специальностью. Фактически они тебя подготовили к школе КБР, ты начнешь не с нуля. Ты уже опытная диверсантка.

— Я работала на связи. Связь, курьерская служба. С нашими там в южной Польше.

— Понимаю. Этого вполне достаточно.

— Хотя стрелять тоже приходилось. Особенно поначалу, с разведгруппой… — Ли замолчала. На втором месяце обучения она попала в настоящий бой. Это уже даже перестрелкой не назовешь. Банда прорвалась сквозь лазерную завесу, вывели из строя генератор.

— Они там мне сказали сразу — внешность у тебя идеальная. Я же беленькая, похожа на полячку. Язык с базового русского учится за несколько месяцев без акцента. Мне давали польские имена, и я ходила туда под легендой.

— Повезло, — повторил Бинх, — я служил в Сингапуре, там было банальное месилово, похлеще, чем с цзяофани. Авиация, артиллерия, ОВ, вакуумные… Меня тоже направили в разведку, но это была обычная армейская разведка, сбегать посчитать танки, взять языка и все такое. Вот это, — он вытянул руку и нашарил медаль на груди девушки, — за тот бой?

— Нет, это за задание одно. А за бой — вот, — она показала другой значок.

— Мне тоже в армии цацек навешали, это да. В КБР ты их не увидишь. Если и получишь когда-нибудь — надевать нельзя.

Блин оказался очень вкусным. Ли сбегала за добавкой и ела теперь потихоньку, промокая каждый кусочек медом.

— Так что у тебя хорошие перспективы в плане карьеры. Ты ведь хочешь работать в ФТА, я правильно понимаю?

— Ну конечно, это было бы интересно! — согласилась Ли, — куда интереснее, чем здесь шпионов вылавливать. Хотя здесь важнее, — поспешно уточнила она.

— Все важно. А как твои родители сейчас?

— Да нормально. Вышли из ЗИНа, живут в реа-колонии. Ищут уже работу в других городах, в Кузин не хотят. Отец будет переучиваться, у него устаревшее образование. Мать… предпринимательская деятельность ей запрещена. Но она и не рвется уже. Ищет место дизайнера одежды в Вологде, там брат живет.

Ли фыркнула.

— Они ко мне приезжали, когда их из ЗИНа выпустили. На свидание. Мать так возмущалась, что меня направили в горячую точку, на границу! Она была уверена, что это из-за них. Ну понимаешь, раз родители вроде как преступники, враги народа, то дочь закатали в такую мясорубку… Я ей очень старательно и долго объясняла, что не из-за них, что наоборот, я сама хотела именно сюда, и это по рапорту. Но самое смешное, что она и дальше это же всем рассказывает. Что злобные органы преследуют меня и послали в горячую точку, чтобы убить. Надеюсь, когда я начну сама работать в КБР, она перестанет это рассказывать.

Бинх покачал головой.

— Это, конечно, не слишком-то хорошо. А что она думает по поводу ЗИНа?

Ли махнула рукой.

— Я уже не обращаю внимания. В ЗИН ее отправили потому, что она была очень добрая, зарабатывала деньги и всем помогала. Там в ЗИНе ее все уважали, и она была самая крутая — насчет этого не знаю, конечно, может, так и было. Я спросила, как насчет нарушения законодательства — так она часа два орала, как я неправа, ведь она же эту тварь, ну работницу, из грязи вытащила. Перечисляла все благодеяния, которые делала для работниц. Я, естественно, оказалась врагом. Вообще я всю жизнь была неблагодарной тварью, в восемь лет донесла на родителей, в результате чего меня забрали в ШК, все детство над ней издевалась, эгоистка, инда. Я уже родилась индой! Потому что ей там какой-то разрез делали во время родов. В общем, тяжелый случай. Я чуть не застрелилась после их отъезда, и не горю желанием снова увидеться.

Бинх внимательно смотрел на нее.

— Все будет хорошо, Ли.

Они гуляли вдоль Невы, глядя на большие и малые корабли. Ли рассказывала, потому что Бинху можно было рассказать все. Или почти все. Он сам спросил о Валере и о том, поддерживает ли она теперь с ним отношения. Ли вздрогнула.

Ей было очень трудно рассказать об этом. Сначала — то письмо, год назад. Как раз когда она отлеживалась после ранения, и думала, что теперь-то уже все хорошо, и теперь она точно будет жить замечательно, она выжила, она знает цену жизни, теперь ей каждый вдох будет доставлять удовольствие…

И то письмо. Он не виноват, конечно — он же не знал, что происходит с ней прямо сейчас. А сообщить было нужно. Он cмущенно улыбался ей с экрана и говорил тихо. Ему тоже шла форма. Его направили служить в тихое место, в Узбекистан. Он там осваивал методы биозащиты.

Валера встретил девушку по имени Халима. Она работала у них на биостанции, куда и он приходил частенько. У Халимы уже было профобразование биолога, и она тоже училась в ШК — интеллигентная, интересная девушка. Валера просил прощения. Говорил, что в общем-то, наверное, они все равно не подходят друг другу. Ничего бы не получилось. Он был прав, Ли часто думала об этом. Письма от него приходили редко, и взаимопонимания в письмах как-то не было. А было ли оно раньше? С ним было весело, легко, приятно. Но — и все, пожалуй.

Нет, Ли не так уж переживала. Она и сама за год многое передумала и не была уверена, хочет ли продолжать эти отношения. И все равно, особенно из-за этой раны, она была слабой, и по ночам то и дело лезли мысли — какая она, эта Халима? Уж точно не спящая красавица. Бойкая, наверное, кокетливая, в сексе все умеет. Потом вспоминались теплые крупные руки Валеры, его проникновенный голос, и нестерпимо ныло сердце.

А еще через полгода пришло новое письмо, на этот раз от командира части. Валера служил в спокойном месте, где в общем-то ничего не случалось. Не лезли через границу диверсанты, не прилетали случайные снаряды.

А тут в соседнем кишлаке началось восстание — вернулся кто-то из прежних собственников, собрал банду, вооружил…

Восстание быстро подавили. А Валера погиб от осколков — машину, в которой он ехал, обстреляли из гранатомета. Всего один погибший и трое раненых. Мелочь на войне. Надо радоваться, что такие небольшие потери.

— Он убит, Бинх, — сказала Ли, — это дикость. В тихом, спокойном месте, далеко от границы. Убит — там у них был какой-то мятеж. Ты знаешь, это так дико! На самом деле отношений между нами уже не было, мы разошлись еще раньше. Мы с ним очень разные люди, Бинх. Но я никак не могла понять — что за бред? Я тут каждый месяц за речку хожу, мне в принципе погибнуть — раз плюнуть. А он… он ведь вовсе не хотел на войну. Он хотел быть ученым, биологом. И он бы стал, он умный. Выяснял бы на атомарном уровне, как биомолекулы работают. Может, открыл бы средство, как стать бессмертными. Или ускорил бы работу мозга, так что мы все стали бы сверхлюдьми. Он хотел просто жить. Пел так хорошо, талантливый был. Музыку хорошую писал. Хотел детей, семью… А его из гранатомета.

— Война, мать ее за ногу, — пробормотал Бинх, — это все война.

— Да когда же это кончится? — спросила Ли, — когда же мир-то на земле наступит, сколько можно?

Бинх остановился. Взглянул на шпиль Адмиралтейства вдалеке, прищурил без того узкие глаза.

— Да, война — это болезнь человечества, симптом болезни. Она должна пройти. И мы будем над этим работать.

В части, по правде сказать, не хотели отказываться от Ли и сильно предлагали остаться на сверхсрочную. Ли подумывала так и сделать, и даже пообещала вернуться, если ее не примут в профшколу КБР. Ведь еще надо тесты пройти. Собеседование, анализ рекомендаций и школьного аттестата. Тесты были особенно сложны и длились почти неделю — Ли даже не подозревала, что существуют такие методики. Ее подключали к ментоскопу, загоняли в виртуалку и заставляли там в самых головоломных условиях решать математические задачи на пределе знаний школьника — хорошо, что Ли знала математику лучше многих. Ей даже вводили какие-то вещества, а потом тестировали на ментоскопе. Результаты оказались удовлетворительными, и вскоре Ли получала в учебной части новенькое удостоверение курсанта, а на складе — форму, которую в городе, впрочем, носить не рекомендовалось.

Никаких списков курсантов нигде не существовало. Имена и фамилии были под нулевой секретностью — не то, что великая тайна, но не афишировались. Каждому присвоили позывной, Ли получила кличку «Ромашка», от чего вначале расстроилась и даже поплакала. Ее соседка по комнате — здесь, в отличие от новенькой школы-коммуны, комнаты были на двоих-троих — носила позывной «Амазонка». Девушки быстро подружились. Амазонку на самом деле звали Рита, ей было уже двадцать шесть (Ли вообще оказалась на курсе самой младшей). Рита была черная, высокая, очень жилистая, с глазами-маслинами и ямочками на смуглых щеках. Она готовилась на арабское направление, собственно, у нее уже был боевой и агентурный опыт в Ливии. Ей предстояло отправиться либо в Африку, либо остаться на коммунистическом Ближнем Востоке, например, в Сирии или Палестине, работая в контрразведке.

Ли сразу поставили на западное направление — с ее опытом, польским языком и славянским видом, да еще английским и немецким.

Нагрузки в профшколе КБР оказались очень большими. Теоретическая учеба так же, как и раньше, была индивидуальной — но занимались по расписанию все вместе, сидя перед мониторами, время от времени преподаватели проводили индивидуальные проверки и тесты. Иногда, по некоторым предметам, шли и общие семинары. Физические нагрузки и спецзанятия — по технике, по стрельбе и так далее — превышали армейские. На отдых времени выделялось мало, да что там — и поспать удавалось не так уж много. По воскресеньям Ли отсыпалась. С Бинхом удавалось встречаться не часто, но все же раз в неделю они выбирались куда-нибудь в город.

— Очень непривычно, — жаловалась Ли, сидя за столиком на закрытой палубе теплохода. Берег Невы проплывал мимо, будто каменная симфония. Взяли билеты, надеясь на хорошую погоду — но небо снова затянуло тучами, и поднялся ветер.

— Даже в армии было не так.

— Тяжело? — спросил Бинх, потягивая лимонад через трубочку.

— Да не в этом дело. Я привыкну. Но в школе мы все решали сами. Даже в армии… до определенной степени. Конечно, каждый выполняет приказы, но хотя бы бытовые вопросы, распределение, планы работ, даже отношения с конкретными командирами — все это можно было решать. А здесь, в ПШ…

— Наша профшкола — не коммуна, — Бинх покачал головой, — это одно из немногих мест, где нет коммуны. Иерархия и подчинение, ничего больше. А знаешь, почему?

— Нет. И не понимаю.

— А ты заметила, что у нас регламентируется все? Что ты ешь, где и сколько спишь… школа претендует на каждую минуту твоего времени. Что читаешь даже.

— Что уж тут читать — кроме учебы, ни на что времени нет!

— Но нам дают интерактивки общие. На втором курсе с временем будет получше, вообще чем дальше — тем легче. Потому что растет внутренняя зрелость и понимание — что нужно, что нет. И все это нужно для того, чтобы сформировалась личность — не просто профессионала, а суперпрофессионала. Решения же потом принимать придется такие, что их не сравнить с вопросами мелкого быта и отношений с командирами.Тебя это расстраивает?

Ли угрюмо смотрела на мутную поверхность оконного стекла. Первые капли дождя брызнули наискосок.

— Знаешь, Бинх, — сказала она, — с тех пор, как я… в школе еще. Как Ресков пригласил нас в секцию эту… у меня такое ощущение, что я не выбираю и не решаю, как жить, а меня куда-то тащит и тащит. И я даже сопротивляться не могу. Все получается как-то само собой. И ведь это у других совсем не так! Все в общем-то выбрали сами, то, что им нравится. Ведь теперь открыты все дороги, абсолютно все! А я…

— Разве ты не хочешь развиваться в этом направлении? — спокойно спросил Бинх, — работать в КБР?

Она покачала головой.

— Не знаю, что я хочу! У меня еще не было времени подумать всерьез!

— Хочешь еще кофе? — спросил он. Сбегал и принес из автомата новую чашку. Ли попробовала. Поморщилась, добавила сливок.

— Помнишь, мы разговаривали с тобой. Ты еще маленькая была. И сказала мне — я хочу бороться против ФТА. Это главное зло. Я расказывал тебе о войне, и ты тогда мне это сказала.

— Я прониклась, — грустно улыбнулась Ли, — сложно было тебе не посочувствовать.

— Дождь идет, — Бинх скосил глаза за окно. Берег исчез в тумане, и казалось, что катер плывет в серой пустоте.

— Ничего. Какая разница, где сидеть? Сидели бы в городе в кафе.

Ли повернулась — сбросить чашку в люк посудоприемника, поморщилась. Мышцы болели после тренировки, они теперь болели почти постоянно. Болел синяк, полученный от Амазонки вчера, во время спарринга. Действительно — какая разница, где сидеть? Здесь даже лучше, мягко покачивает, пахнет водой и ветром. Главное — можно сидеть, не напрягая мозги, разговаривая о том, о сем. Можно даже просто молчать. С Бинхом вообще не обязательно говорить о чем-нибудь.

— На самом деле я тебя понимаю, — сообщил он, — у меня такое же ощущение от жизни. Только меня еще раньше стало вот так тащить. С тринадцати лет, когда наш поселок цзяофани разбили снарядами, и меня взяли в часть. С тех самых пор я ничего не выбираю, и все время попадаю туда, куда меня несет непреодолимый поток. Может быть, это судьба.

Аудитория в подвале, где изучали предмет под названием «военная психология», была обычным, мрачноватым залом с обшарпанными стенами. На стенах висели плакаты с трудноразличимыми надписями и диаграммами. В конце аудитории белела неприметная дверь — в лаборантскую, которую первокурсники прозвали «комнатой 101».

— Современная разведка, — вещала высокая сухая преподавательница с позывным «Гагара», — это соревнование человеческой психики с техникой и фармакологией. Как вы знаете, еще во время войны произошел качественный скачок в приеме и обработке биотоков коры мозга — то есть в ментоскопировании, а сейчас метод совершенствуется с каждым годом. Если десять лет назад мы могли получать лишь неясные картины, требующие профессиональной интерпретации, сейчас ментоскопирование дает визуальную и аудиокартину, доступную для чтения даже ребенку. Целевое растормаживание нейронов психотропами позволяет считывать даже скрытые и бессознательные картины и воспоминания. Что несомненно крайне ценно для психиатрической диагностики, но очень вредно для нас. По нашим данным, противник обладает хорошими образцами ментотехники. Ее применяют не только на допросах, что естественно, но и скажем, при рутинной проверке мигрантов, при медицинских осмотрах, кое-где даже прямо в аэропортах. Ментоскопирование было создано в годы войны, создано в западном блоке и повторено в странах восточного, именно с целью получения точной информации от пленных любого уровня. Достаточно захватить вражеского генерала — и вы знаете о противнике все. Однако эта техника работала недолго, так как были разработаны методы противодействия — и что интересно, эти методы не требуют никаких приборных или химических средств. Все, что вам нужно, находится у вас вот здесь, — и Гагара постучала длинным жестким пальцем по своему черепу, — да, Трактор, я вас слушаю.

— Проскакивала информация, — поднялся один из старших курсантов, — что где-то в ФТА разрабатываются психотропы, способные начисто подавлять волю, что-то есть об этом?

Гагара пожала плечами.

— Локализация волевых процессов известна, это лобная доля. Разрушить эти процессы несложно, беда лишь в том, что одновременно разрушается логическое мышление, речь и личность. Собственно, достаточно простой лоботомии. Можно провести лоботомию и химически. Вы правы, была такая инсайдерская информация, закрытая, о том, что какие-то концерны в ФТА разрабатывают целенаправленные психотропы этого плана. И еще другие варианты — например, сильные галлюциногены в сочетании с психотропами, отключающими реальные впечатления. Если все это будет реализовано — представляются буквально апокалиптические, антиутопические картины. Но пока это все фантастика. А мы с вами поговорим о том, как сопротивляться известным ментоскопическим техникам.

На практике сопротивление отрабатывали в «комнате 101». Техник существовало несколько. Как минимум, любой разведчик должен уметь хотя бы проходить элементарные ментоскопические проверки, которым подвергают всех жителей ФТА по разным поводам. К счастью, пока еще не существует методов дистанционного снятия биотоков мозга — то есть требуется наложить на голову хотя бы один электрод.

С электродом на голове Ли лежала на кушетке и упорно повторяла про себя:

«Немного лет тому назад, там, где сливаяся, шумят, обнявшись будто две сестры, струи Арагвы и Куры…»

Амазонка оборачивала ее руку инъекционным браслетом. В голове начинало шуметь, вещество, поступающее в кровь, било в сосуды, Ли хотелось смеяться, она забывала слова… кусала губы, чтобы прийти в чувство и вылавливала из сосущей пустоты обрывки знакомых строк.

«и в час ночной, ужасный час, когда гроза пугала вас, когда столпясь при алтаре, вы ниц лежали на земле…»

Амазонка что-то говорила ей на ухо, Ли не слышала. Голос в ее голове грохотал, она слышала только себя, только Лермонтова, текли слезы, голову страшно пекло — от введенного средства ее бросило в жар.

«Скажи мне, что средь этих стен могли бы дать вы мне взамен той дружбы, краткой, но живой, меж бурным сердцем и грозой?»

Амазонка меняла капсулы, и жар, возбуждение сменялись слабостью. Ли не могла шевельнуть и пальцем, но вспоминать строки стало намного легче.

«И стану думать я, что друг иль брат, склонившись надо мной, отер внимательной рукой с лица кончины хладный пот…».

— Достаточно. Как оцениваете пробу? — голос Гагары резал воздух, как стекло.

— Хорошо, — Амазонка смотрела на монитор, — в смысле, очень мало что удалось понять… Правда, вот тут. Это вчера мы смотрели интерактивку.

— Да, вот именно, — кивнула Гагара, — Ромашка, вставайте. У вас было три крупных пробела. Фактически это провал.

Ли села на кушетке, держась руками за горящие виски. Комната плыла перед глазами.

«Наверное, я не способна к этому вообще. Есть же люди, не способные сопротивляться ментоскопированию. Наверное, я…»

— Но тем не менее, для третьей тренировки это неплохой результат, — милостиво сообщила Гагара, — не забудьте — к зачету, который будет в конце года, вам придется выдерживать аналогичную проверку стоя и так, чтобы создавалось впечатление, что вы ничего не заметили. Наркотик будет даваться заранее перорально. Как это и принято делать на медосмотрах в ФТА. Меняемся местами. Амазонка, ваша очередь. Ромашка, садимся за прибор.

Преподаватель научного коммунизма был невысокий, крепкий седой мужичок с цепкими внимательными глазами, с позывным Чапай. Семинар по НК стоял в плане каждую неделю, это помимо обычных теоретических индивидуальных занятий.

— Вы знаете, — Чапай расхаживал по классу, зорко поглядывая то на одного, то на другого курсанта, — что НК как дисциплина преподавался во всех учебных заведениях Первого Союза. Тем не менее, уровень знаний марксистской науки после контрреволюционного поражения страны оказался ужасающе низким. Причины? Зевс?

Вихрастый курсант поднялся.

— Ревизионизм партийной верхушки… формализация преподавания? — предположил он.

— Согласен. Садитесь. Общая причина контрреволюционного поражения Первого Союза — как раз в ужасающе низком уровне знаний научного коммунизма. А причина этого низкого уровня — в том, что НК тогда преподавали как абстрактный теоретический казус, не имеющий никакого отношения к реальной жизни. Бред сивой кобылы! НК — это самый главный для вас предмет. Без него все остальные не имеют никакого смысла. Причем это самый главный практический предмет. Что является предметом вашего воздействия? С чем вы собираетесь бороться? Электрик!

— С ФТА? — предположил парень.

— Правильно. Вы собираетесь воздействовать на общество ФТА. НК — это наука об обществе и его изменении. Во времена Первого Союза любили громкие фразы вроде «единственно верное учение». Чушь. Это никакое не учение. Они бы еще религией назвали. Единственно истинной. Это научная теория с очень высокой степенью доказанности. Сколько-нибудь обоснованных альтернатив этой теории нет. Класс капиталистов также пользуется этой теорией. Мы будем ее изучать на практическом уровне и с практической целью: подготовить вас к работе по специальности.

Чапай мягко прошелся по классу. Вскочил на кафедру и уселся за стол.

— Во времена Первого Союза в мире также существовало противостояние капиталистической и социалистической систем. Кто скажет мне, в чем отличие с нашим временем?

Ли скосила глаза на блестящую стеклянную поверхность стола. В чем отличие-то? Тогда соцсистема была очень маленькой…

— Курт?

Встал долговязый белобрысый парень, как и Ли — с западного потока.

— Величина… уровень технологического развития. То есть развития производительных сил, — поправился парень, — тогда были выше у капиталистической системы. А сейчас наоборот. Как и территория.

— Верно, — кивнул Чапай, — но это не самый принципиальный момент. Величина территории — это относительно, так как мы не знаем реального объема зараженной почвы у них в сравнении с нами. Их технологический уровень тоже недооценивать не стоит. Не забывайте — до войны на территориях ФТА располагались США и Евросоюз, которые были развиты на порядок выше других, вряд ли они уже потеряли это преимущество. Еще что? Миледи?

Поднялась крупная, уже не очень молодая курсантка с буйными пшеничными кудрями, стриженными чуть ниже ушей.

— Во времена СССР системы не были принципиально отделены друг от друга. С самого начала СССР был вынужден торговать с капиталистическим миром. Даже перед второй мировой войной был заключен пакт с Германией, имеющий в том числе экономическое значение — из гитлеровской Германии СССР все еще продолжал получать технику, которой в стране не хватало. Тем более, торговля шла во время и после войны, а начиная с семидесятых значительную часть в бюджете СССР стали составлять доходы от продажи нефти. Это была эпоха, когда было провозглашено… ревизионистами, конечно… мирное сосуществование систем. Да и все социалистические страны так или иначе были завязаны на мировую систему торговли. Достаточно было объявить эмбарго, чтобы Куба или Северная Корея погрузились в нищету. Сейчас это не так. ФТА и СТК — полностью изолированные системы, они не торгуют друг с другом.

— Блестящий ответ! — воскликнул Чапай, — молодец курсант! Садитесь.

Миледи хмыкнула и села на место.

— Совершенно верно, — продолжал преподаватель, — хотя в мировой системе социализма тогда тоже преобладали внутрисистемные связи, внутрисистемная специализация каждой экономики, и в сущности, они могли бы прожить и без торговли с империалистами — но тем не менее, эта торговля существовала. Сейчас это не так, потому что… Жук?

— Исторически, — ответил рыжий плотный курсант, — после войны вначале и государств не существовало. В ФТА сейчас границы государств тоже не охраняются, гораздо более реальна граница между Федерацией и ЗР. В СТК государств нет. Нет партнеров, которые устанавливали бы торговые соглашения.

— Это не совсем так, — возразил Чапай, — хотя в целом вы правы. Садитесь. Отдельные капиталисты пытались установить связи с производственными коммунами СТК. Еще до установления централизованного планирования. Но коммуны неизменно отвечали отказом. Им хватало внутреннего обмена и предложения капиталистов были в общем ни к чему. Были редкие случаи, когда такой обмен имел место, но потом заглох. В общем, в курсе истории мы это пройдем. В целом, все производственные коммуны и их территориальные объединения приняли решение не сотрудничать с частными собственниками из мира ФТА. Если противостояние СССР и империалистических держав обозначали когда-то как железный занавес, нынешнее положение дел можно изобразить как великую китайскую стену. Между нами и ФТА — пропасть. Мы отдельно изучим пропаганду и отношение к нам в ФТА. Их представление о нас крайне далеко от реального положения дел — хотя власть имущие и имеющие допуск к информации, конечно, в курсе всего. Их ученые, астрофизики, метеорологи и так далее, не могут не замечать нашей деятельности на планете и на орбите. Но широкие массы уверены, что в СТК либо сплошная ядерная пустыня с хозяйничающими здесь бандами, либо какие-то террористические анклавы, либо тоталитарные республики с лагерями и голодом. Цель власть имущих в ФТА — разумеется, уничтожение Союза, но они понимают, что сейчас эта цель недостижима. А что вы скажете о нашем отношении к ФТА?

Амазонка поднялась.

— ФТА должна быть уничтожена, — негромко произнесла она.

Чапай поморщился.

— Мы не собираемся нападать на ФТА. Нам и так хватает войн. Нам хватило Третьей мировой войны, а сейчас хватает конфликтов на границах, о которых каждый из вас может рассказать многое.

— Я и не говорю о масштабном вторжении в ФТА. Она будет уничтожена изнутри. Потому что империализм исторически обречен. Собственный пролетариат ФТА…

— Садитесь, верно, — Чапай кивнул, — ФТА будет уничтожена изнутри. А мы поможем ей в этом. Кстати, интересный казус — в конце ХХ века империализм также применял методики разрушения государств-противников изнутри, с помощью спецслужб и так называемой теории управляемого хаоса. Это был эффективный метод, беда лишь в том, что хаос в итоге становился неуправляемым, и возникала необходимость новых и новых вмешательств, уже военных. Но мы не собираемся пользоваться методиками цветных революций. Мы будем работать аккуратно и надежно, на основе научной теории коммунизма. Вы будете точно знать, как устроено и работает общество, как функционируют общественные механизмы, и как их можно менять. Электрик?

— Нам представлялось, что мы тут готовимся к работе в разведке, — нерешительно сказал парень.

— Это одна из ваших задач, — согласился Чапай, — добывать данные на вражеской территории. Или выслеживать вражеских разведчиков здесь. Это верно. Но часть из вас будет работать в третьем управлении КБР, а оно как раз и занимается преобразованием общества ФТА. Разумеется, под руководством партии, которая в свою очередь связана с подпольными рабочими организациями ФТА. Им нужны хорошо подготовленные агенты. Некоторые из вас будут заниматься этим.

Он прошелся взад и вперед по кафедре.

— Но вообще-то каждый из вас, работающих за линией… Чем бы вы ни занимались, вы должны помнить ежечасно, кто вы, и какова главная цель вашей работы. Вот для этого мы и займемся с вами изучением практической научной теории коммунизма!

За валом работы, за тяжелыми тренировками незаметно подошел Новый Год. Праздновали скромно, в общежитии. Мальчишки притащили шампанского — в ПШ был сухой закон, но в эту ночь никто ничего не проверял. Амазонка приготовила умопомрачительно вкусное «Птичье гнездо» по арабским рецептам. Дарвин — ее коллега по направлению и даг по национальности сделал кебаб. Каждый привнес какой-нибудь вклад в праздник, Ли на пару с Миледи делали обычный оливье и селедку под шубой. Бинх отмечал со своей группой. Когда Часы Новой Эры, установленные в Пекине, на экране отбивали двенадцать для их часового пояса, все чокнулись бокалами, и Амазонка обняла Ли справа, а Крот — слева. Шампанское сразу ударило в голову, и Ли показалось, что загадывать желания уже не надо — все сбудется и так. ФТА падет. На Марсе будет построен город. Голод и страдания исчезнут навсегда. На глаза навернулись слезы — то ли от возбуждения, то ли от алкоголя. На стенном экране гремел упомомрачительный салют. Курсанты стали кидаться друг другу на шею, парни с особенным удовольствием чмокали Ли в щеки, она отвечала тем же. Все уже было хорошо — ничего не надо загадывать. Но Ли еще успела подумать «чтобы все остались живы». Во время салюта дверь чуть приоткрылась и в комнату заглянул Бинх.

— Аньён! — сказал он негромко, — с Новым годом!

Им дали неделю отпуска — скупые курсантские каникулы. Вообще-то каникул предусматривалось очень мало все четыре года.

Ли так и не могла понять, как относится к ней Бинх. Они по-прежнему встречались хотя бы раз в неделю, заочной связью Бинх по-прежнему пренебрегал. Во время этих коротких встреч Ли успевала пожаловаться на всех преподавателей, на боль, усталость, ужасную несправедливость всего, на недосып, на «комнату 101», на непреодолимые трудности, а Бинх успевал дать ей полезные советы, поделиться опытом и посидеть с ней в обнимку, так что она иногда засыпала у него на плече. Этим их отношения ограничивались. Похоже на общение брата и сестры, которые поступили в одну профшколу и теперь вот должны встречаться по-родственному время от времени. Собственно, думала Ли, в определенной степени так и есть. Все коммунары их школы — братья и сестры. Разве мы иначе поступали бы, если бы учились в одной профшколе с Гулей, Юлькой, Ринатом?

Поэтому она удивилась, когда Бинх вызвался сопровождать ее к родственникам в Вологду.

Брат Димка был старше Ли на десять лет и давно уже, получив профобразование, работал на новопостроенном вологодском комбинате машин молекулярного синтеза. У него была жена Марина, работающая салвером, и трехлетний сынок Максик, а весной намечалась еще и дочка.

Вагон скоростного магнитного поезда «Север» был комфортабельным, сверкал белыми и синими линиями, и домчал до Вологды за полтора часа — пейзажи за окном слились в полосу, так что Ли с Бинхом просто сидели и разговаривали. На главном вокзале пересели на городской трамвай. Вагончики текли по центру Пошехонского шоссе почти сплошным потоком, перелетали от остановки к остановке мгновенно. Через полчаса Ли и Бинх вышли в районе Бывалово, где за старыми заводами виднелся сверкающий футуристический параллелепипед комбината ММС.

Димка встречал их на остановке — обнял Ли, пожал руку Бинху. Ли погладила Диминого серебристого пуделя Грея, весело прыгающего вокруг нее. Они двинулись в жилые микрорайоны, частично еще довоенные — здесь даже попадались серые унылые пятиэтажки «хрущевской» архитектуры прошлого века. Дряхлые на вид, хотя и чуть более молодые, позднесоветские и РФ-овские многоэтажники. Но Дима с семьей, после пяти лет в блоке общежития, получил два года назад квартиру не в старом фонде, а в новопостроенном микрорайоне. Тот был виден издалека — гроздь разноцветных высотников, с башенками и переходами, сверкающих огромными прочными окнами и целыми этажами из кристаллина разных оттенков, с садами на опоясывающих балконах и крышах. Каждое здание было непохоже на другие, формы — самые причудливые, современные материалы позволяли это; но вместе все складывалось в приятный глазу ансамбль, напоминающий старинный затейливый русский городок над излучиной голубой речки.

Грей неторопливо бежал за ними, обнюхивая землю, иногда поднимая лапу возле урн и деревьев. Они миновали стадион — небольшие стадионы и спортплощадки были необходимой принадлежностью каждого такого микрорайона, продуктовый распределитель, где лавочки были оккупированы бойкими бабулями, ждущими, видно, когда подвезут какой-нибудь дефицит — самарские конфеты или мурманскую икру. В ожидании бабули проводили время, весело болтая. Дима попросил подождать минутку — надо взять еще масла, но Ли с Бинхом решили зайти в распределитель вместе с ним. В Вологде все выглядело не хуже, чем в Ленинграде — гигантский зал, длинные полки, на которые автоматически сползала продукция, можно было взять нужное хоть из середины длинного ряда, хоть из конечного лотка. Распределитель был совершенно безлюдным, хотя откуда-то доносился голос, видимо, кто-то говорил по комму.

Дима сбегал в отдел молочных продуктов и снял с полки пачку масла. Бинх прихватил коробку вологодского шоколада.

— Нашим — попробовать, — пояснил он, и Ли тоже взяла коробку. Вроде бы, фабрики везде одинаковые, но вкус у еды все равно разный.

Грей, вход которому в продуктовый зал был запрещен, дисциплинированно сидел у ступенек. Увидев своих, вскочил и завилял хвостом.

— Молодец, — похвалил его Дима. Они прошли мимо детского сада, утопающего в зелени, мимо пруда с утками, со скамеечками для пенсионеров, и наконец, свернули к одной из многоэтажек, сверкающей малахитовой зеленью, украшенной косой волной балконов.

Один из десятка лифтов поднял их наверх. Марина уже стояла на пороге — ореол темных кудряшек вокруг сияющего лица, воздушный шарик большого живота. За ней прятался трехлетний черноглазый Макс.

— Здравствуйте, здравствуйте! — Марина обняла Ли и чмокнула ее в щеку. Поздоровалась за руку с Бинхом, с любопытством на него взглянув. Ли представила Бинха как «товарища по профшколе».

Макс получил гостинцы от тети Ли — ленинградскую пастилу и набор движущихся солдатиков. Убежал разбираться с солдатиками в свою комнату.

— Не устала? Пойдем, покажу квартиру! — Марина потянула Ли внутрь, — ты не представляешь, я до сих пор не перестаю радоваться. После однокомнатного блока в общаге… Это же сказка!

В квартире было четыре комнаты. Одна из них пока не была обставлена, в ней шел ремонт.

— Для Катюши, — пояснила Марина и улыбнулась, погладив себя по животу, — хотя сначала ей, конечно, никакая комната не понадобится. Поставим кроватку прямо у нас в спальне. Но все равно мы хотим заранее все подготовить. И Максу объясняем, а то он уже начал ревновать! Ее еще нет, а он уже… недавно спросил, в каком возрасте можно будет в сад переселиться. Я обалдела! А он объясняет, ну у вас же не будет времени на меня, у вас будет малышка. Переживает!

Ли улыбнулась, не зная, что сказать. В детях она не понимала ничего.

В квартире имелись также спальня, гостиная, комната Макса и огромная кухня, не считая санитарных помещений. На кухне и уселись все вместе под низким фигурным светильником, за стол с вышитой скатертью — Марина, видно, постелила по случаю гостей.

— Мариш, ну зачем же было столько готовить! — всполошилась Ли. Дима ловко выставлял на стол бесчисленные огурчики, грибочки, салатики, блюдо с румяной индейкой, обложенной яблоками, мясной рулет, булочки из хлебопечки.

— Вы же там голодные, — сочувственно сказала Марина, — в казарме живете!

— Глупости какие! Нас хорошо кормят, — Ли покосилась на Бинха, который сделал непроницаемое лицо. Может, ему не хватает? Да вряд ли, он с детства привык есть немного.

— Ну давайте за встречу! — Дима разлил водку по стопочкам. Марина взялась за стакан с соком.

Ли выпила залпом. В армии спиртное доставалось редко, но если уж попадалось, то пили с удовольствием, Ли привыкла к этому. Закусила скользким соленым груздем. Стала наваливать на тарелку салатики и рекомендовать их Бинху, вероятно, все еще слабо знакомому с русской кухней.

Хотя откуда она знает, насколько он с этой кухней знаком? В школе, конечно, еда вся производилась промышленным способом. Семьи и друзей вне школы у него тогда не было. Но откуда ей знать, какие отношения и с кем он заводил потом? Глядя, как Бинх с удовольствием наяривает селедку под шубой, Ли слегка помрачнела.

Он-то знает о ней все. А она о нем? Были ли у него девушки в это время? А может, кто-то есть и сейчас… Может, девушка не возражает против его поездок с Ли — школьная дружба, что тут такого.

Вот именно, школьная дружба, сказала себе Ли, тщательно пережевывая индейку. Грей встал столбиком, подняв передние лапы и умильно глядя на хозяев. Марина кинула ему кусок мяса, пудель ловко поймал его на лету. Ли захлопала в ладоши.

— Он еще не так умеет! — Марина встала. Повинуясь ее жестам, пудель прошелся по кухне на передних лапах, потом лег в позу «умри».

— Здорово ты с ним занимаешься! — воскликнула Ли.

— А иначе нельзя, — пояснил Дима, — теперь с собаками все строго. Это при капитализме их было полно, они размножались бесконтрольно, засирали, пардон, все улицы, кусали людей, сами страдали… А теперь все по-другому!

— Это как? — озадаченно спросил Бинх, — я даже не думал, что и в этой области есть какое-то различие в подходах.

— Оно есть везде, как видно, — покачала головой Ли.

— Размножение собак запрещено, — пожала плечами Марина, — мне казалось, это всем известно. Производство щенков — только через всемирный клуб собаководства. Только породистых, оценка производителей — по здоровью и характеру, причем к вязкам допускаются только собаки со спецдрессировкой. Это, конечно, относится только к крупным, от мелких требуют только диплом по общей дрессировке. Наш Греюшка допущен к вязкам — у него отличные оценки за экстерьер, и спецдрессировка есть — он у нас собака-терапевт! Я его часто на работу беру.

— Это как — терапевт? Собака лечит? — удивился Бинх. Ли покосилась на него. Гм, традиционная корейская кухня включает собачатину. Хотя не факт, что он когда-нибудь такое пробовал.

— На нюх определяет гипергликемию, повышенное давление, — кивнула Марина, — кстати, с собаками много экспериментируют сейчас по генной инженерии. Грей тоже из экспериментального помета, у него улучшено зрение, изменена шерсть. Ну и кроме диагностики, он просто развлекает наших пациентов, это очень важно для них. Погладить, погулять с ним.

— А в каком смысле запрещено размножение собак? — спросила Ли, — а если они случайно…

— Ну если случайно, то конечно, щенков передадут в клуб и найдут для них хозяев. Но суку после этого стерилизуют обязательно, если она не пригодна к разведению. А хозяин получит штрафные работы по кодексу. Поэтому бродячих собак сейчас не появляется… во время войны их, конечно, много погибло, чуть ли не все.

Ли вспомнила собак при погранзаставе — отличные овчарки, немецкие и бельгийские, кавказцы, охранявшие территорию. Были специалисты-миноискатели, были следовые собаки. Казалось бы, сейчас столько техники — а использование собак все еще актуально. Сама Ли побаивалась рабочих овчарок, но любила наблюдать, как они занимаются на площадке с проводниками.

Оказывается, даже домашний пушистый пудель не так-то прост.

— В ФТА бы сказали — жестокий тоталитаризм! — заметил Бинх.

— Нелепость! Контроль за воспитанием детей — давно уже прижился даже при капитализме. А контроль за содержанием собак — чуть ли не нарушение прав человека! — покачал головой Дима, — а ведь это живое существо, к тому же, без воспитания, опасное для окружающих. Я бы сам без Марины не стал брать собаку, но сейчас рад, что Грей у нас есть! Макс его обожает, да вообще с Греем можно спокойно ребенка оставить.

— Расскажите лучше, как у вас там, в профшколе? Наверняка, сурово? — спросила Марина. Перевела взгляд на Бинха, — вы ведь уже на третьем курсе, кажется?

Ли слегка покраснела. Неужели она ляпнула родственникам что-то о Бинхе? Вроде бы нет. Но Бинх, конечно, так подумает. Нет, это не секрет. Но тем не менее, признак отсуствия информационной дисциплины.

— Да нет, — Бинх пожал плечами, — конечно, в других профшколах я не учился, но по сравнению с армией у нас вполне терпимо. Вы где служили?

Дима тут же с удовольствием ударился в воспоминания о службе — ему повезло попасть в Боливию. Очень красиво, горы. Хотя и в Кузине тоже горы, но все-таки это не то. Там еще сохранились города древних инков. А кормили в основном картошкой! Марина поддержала беседу — она служила, как и большинство будущих медиков и салверов в медчасти, но тоже в тыловой, в Кандагаре.

— В прошлом веке никто бы не поверил, что Афганистан может быть тыловой областью, — заметила на это Ли.

— Но ведь там войны почти не было. Там как раз очень неплохо все. Кандагар очень красиво отстроили. Там уже есть школа-коммуна, кстати. Мы, конечно, много тренировались, выезжали на учения. Пациенты к нам поступали из тыловых частей, один раз только были раненые — в Пакистане заварушка тогда была.

После обеда Дима предложил сходить погулять, пока не стемнело. Макса одели в синюю шубку, рядом с пушистым серым пуделем он выглядел потешно — два меховых шарика.

Дима прихватил санки, а на Грея надели шлейку.

— Завтра съездим в Спасо-Лукоцкий монастырь, очень красиво! — обещал Дима, — надо вам хоть немного показать Вологду. Да и по центру пройтись.

— Зайдем в распределитель, у нас тут возродили традицию кружевного дела в школе-коммуне, правда, это за деньги. У них артель, — объясняла Марина Ли, — я тебе уже взяла кружевной платок, но ты можешь своим подругам что-нибудь выбрать. И вообще посмотрим, очень красивые кружева.

Грей неторопливо трусил впереди, тянул санки, Макс захватывал варежками снег, дергал поводья.

У самой речки раскинулся дивный ледяной городок. Такие городки стояли и в Ленинграде, да и тут по дороге Бинх с Ли видели их уже несколько штук. Макс ринулся к разноцветным ледяным зайчикам, снегурочкам, домикам, горкам, Марина двинулась было за ним.

— Давай лучше я! — удержал ее Дима, — ты еще не дай бог там упадешь!

Марина улыбнулась и осталась с Бинхом и Ли.

— А как ты теперь работаешь? — сообразила Ли, — с таким-то животом?

— Да ты что, нам нельзя. Там же инфекция может быть. С начала беременности я работаю в офисе. Статистику веду, планирование. Вот рожу — тогда опять на смены… Ну конечно, месяцев до шести посижу с малышкой дома.

— Но ведь официально можно до двух лет или даже до трех. Фактически, пока ребенок не начнет говорить.

— Да, можно, но кому это надо? Я закисну два года дома сидеть. Димка тоже не хочет брать отпуск, у них там на производстве все время что-нибудь происходит, да и вообще это не его любимое дело — сидеть с малышами.

— А куда малышку? В ясли?

— Да, конечно, у нас теперь в микрорайоне круглосуточные, там два ребенка на воспитателя, условия прекрасные. И потом, я не буду работать на полную ставку. Двадцать, может, двадцать пять часов в неделю — и хватит! Я и сама больше не хочу, знаешь — наша работа очень выматывает, а в усталом состоянии ты уже не можешь относиться к пациентам как следует. Так что малышку буду отдавать в ясли только раза четыре в неделю, на время моих смен — это 6-7 часов. Молока у меня и с Максом было много, так что буду сцеживаться.

— Ну-ка, пошли! — Бинх потянул Ли за собой. Они вбежали в ледяной городок, и Ли чуть не завизжала от восторга, увидев розовый с мерцающими искрами купол над головой, побежала вслед за Бинхом по вырубленным снежным ступеням. С верхушки ледяной высокой горы городок был виден, как на ладони: и Дима, заботливо придерживающий Максика, и другие родители с малышами и детишки постарше, и внизу, на промерзшей речке, расчищенный каток, на котором ребятишки на коньках резались в хоккей, а рядом на небольшой площадке кружились фигуристы.

— Вперед! — Бинх с залихватским воплем заскользил вниз на ногах. Ли кинулась за ним. Они мастерски съехали с горы, ни разу не покачнувшись, но в самом конце Бинх развернулся и сделал коварный выпад — и Ли полетела не на лед, а в сугроб рядом с ледяной полосой. Хохоча, она выбралась из снега, на ходу сминая ком теплыми ладонями, и бросилась на Бинха, затолкав снежок ему за шиворот. Тот вывернулся, попытался схватить Ли, но она ускользнула. Промчалась под ледяной аркадой, скатилась с мини-горки, ловко обогнув играющих малышей. Тут Бинх снова настиг ее из засады, ухватил, но Ли ловко подцепила его ногу своей, и в сугроб они рухнули вместе.

Бинх в падении зацепился за Ли, так что когда она выпростала лицо из снега, оказалось, что щека Бинха — совсем рядом, желто-смуглая, мокрая от тающих снежинок. И Ли, не удержавшись, чмокнула эту холодную щеку. Бинх медленно повернул голову. Их глаза встретились.

Теперь Ли ясно видела, что у Бинха не черные глаза, а темно-карие, со светлым ободком вокруг зрачка. Его рука протянулась вперед. Он нашарил шапку, которая свалилась с Ли, и надел ей на голову. Ладонь скользнула по ее волосам. Потом Бинх вскочил и подал ей руку.

— Давай вставай, простудишься еще! Будешь потом занятия пропускать.

Вечером Макса уложили и сидели вокруг наряженной елочки. Горели свечи, горела цветная гирлянда на елке, отражаясь в блестящих подстаканниках, в фужерах. Ли вдруг подумала, что никогда еще не чувствовала себя так хорошо, так спокойно.

Дома они раньше тоже отмечали Новый Год. К родителям приходили гости, накрывали богатый стол, мама щеголяла нарядами и демонстрировала наряды на Лийе. Тоже была елка, бокалы, вкусная еда, но разговоры были совсем другими, а детей отсылали поиграть в другую комнату. Там же накрывали и «детский стол».

Хорошо было и в ШК, да и потом тоже неплохо отмечали праздники — но все это не Дом. Казенное ощущение. А вот здесь, у Димы и Марины было по-настоящему уютно.

Дима разглагольствовал о своей работе.

— Все-таки за нашими ММС — будущее. Уже сейчас многое производится именно индивидуально, с их помощью. Например, у нас уже стоит в микрорайоне ММС для одежды — пришел, загрузил параметры и берешь, что нужно. Да и пищевые фабрики станут не нужны.

— Ты не прав, — возражала Ли, — чтобы печатать на ММС еду, надо все-таки сначала загрузить туда пищевую массу! Белки, жиры и углеводы! А их надо произвести на фабрике.

— Ну хорошо, но кухни уже точно будут не нужны!

— А сам любишь что-нибудь сготовить, да и мои пироги ешь с удовольствием, — поддела его Марина.

— Ну это хобби! Как хобби, кулинария будет всегда. В этом году у нас планируется открытие нового цеха, его уже строят. Я прохожу переквалификацию и буду работать там. Фармакологические ММС, вот что мы будем делать! Действующие вещества будут загружаться заранее, а напечатать лекарство в нужной форме — таблетка, порошок, раствор в ампуле — вопрос пары секунд.

— Салверы это очень оценят! — подтвердила Марина, — у нас зачастую вопрос формы очень важен. Если взять пациентов с нарушениями глотания…

— Там будут всего шесть человек на смену, а цех будет обеспечивать фактически всю Восточную Европу.

— А что ты там будешь делать?

— Ну я — настройщик. Буду следить за линиями, устранять сбои. Работник такой нужен всего один на смену. Это очень интересная работа, захватывающая. Машина — она ведь умная, чертяка, и такое ощущение, что она хочет исхитриться и сделать все по-своему. А иногда просто сбой, болезнь, и она не знает, что делать дальше, а ты войдешь в систему, отверткой покрутишь — и вот уже дальше все летит. Иной раз это как головоломка, — увлекся Дима, — с ума сойдешь, пока догадаешься… а производство простаивает! Но чаще, конечно, обычные случаи…

— А ты не хочешь какое-то дополнительное профобразование? — спросил Бинх. Они уже давно перешли на ты.

— Ну так а что делать с этим дополнительным? Разрабатывать новые ММС? Я и так вношу вклад, постоянно рацпредложения… Но мне было бы скучно без вот этих напряженных смен, без производства, когда от тебя зависят многие другие участки. Я не ученый по складу. Или допустим, руководить… я не в партии. Но допустим, можно вступить. Можно куда-то поехать на трудный участок, чтобы потом признали достойным руководства. Но я не хочу ни руководить, ни все эти телодвижения делать. Да и дети опять же — я Маринку с ними одну, что ли, брошу? Я рабочий, мне это нравится — зачем мне что-то еще? Кто-то, может, думает, что у меня скучная работа? Нет, не скучная.

— Я как раз это понимаю, — Ли вспомнила школьный цех, — да, это здорово. Когда все крутится, гремит, и на выходе — раз, и готовенький продукт. Когда чего-то не было — и вдруг это есть, потому что ты и твои товарищи это сделали.

— Вот именно! — подтвердил Дима.

— Ну-у, — Марина наклонила голову, — мы в профшколе изучали историю нашего дела… Так вот, в ХХ-м веке салверов вообще не считали за профессию, вообще унижали так, что представить невозможно. Собственно, и названия салверы не было.

— Но сейчас-то салверология — это самое почетное дело! Круче медицины, — возразила Ли.

— Ну круче, нет — не знаю. Врачи — это другое. Это как инженеры, как ученые: они сидят где-то в отдалении, смотрят на приборы, раскладывают пациента по клеточкам и собирают. Это наука, это сложнейший труд. А салверы — работают прямо с человеком, с конкретной личностью. Мы всегда рядом. Как мать с ребенком. С каждым, кому нужен уход и помощь — будь то инвалид, старый больной человек, ребенок с нарушениями развития. Если не ценить салверов — это значит ни во что не ставить беспомощных людей. Раньше таких, как мы, называли какими-то «медсестрами», то есть считали своего рода недоразвитыми врачами, или вообще — сиделками, как будто у нас есть возможность на работе много сидеть! Или нянечками, еще краше. Презирали, потому что эти «нянечки» выполняли «грязную работу», убирали дерьмо, понимаете ли. И в то же время считали эту работу исключительно простой, якобы ее может выполнить любая деревенская баба.

Это для меня непостижимо! Понимаете, работа дизайнера или переводчика — просто знающего два языка, как все мы — это неимоверно сложно, как они считали. А вот уход за больным человеком — делать нечего, это каждый может.

— Я и в самом деле не понимаю, — Ли покачала головой, — как можно не уважать такую работу? Как? Ведь это работа непосредственно с человеком. Сложнейшая. Здесь и психология, и менеджмент, и медицина, и всякие там методики реабилитационные…И со смертью имеешь дело, и простите, с выделениями всякими, с кровью. Наверное, только военных, да и то лишь тех, кто реально воюет, можно с этим сравнить.

— Да. Раньше салверы три года учились, а теперь четыре — еще и психиатрия нужна, и фармакология, и психотерапия, да мало ли что. А учеба знаешь какая у нас была — по восемь-десять часов в день, да еще дома зубрить… Теперь-то хорошие методики есть, а мы по старинке, — задумчиво вспоминала Марина.

— А я читал такую статью, что скоро салверология будет не нужна, так как благодаря успехам медицины исчезнут инвалиды, и молодость будет продлена до самой смерти…

Марина усмехнулась.

— Мы только обрадуемся, поверьте. И я уж найду чем заняться! Вон собачек буду дрессировать. Но только ведь и тогда будут несчастные случаи… словом, к сожалению, салверы пока нужны. Как и армия. Вы ведь не расстроитесь, если на всей земле наступит коммунизм, и армии будут не нужны?

— Да уж конечно, не расстроимся! — улыбнулся Бинх. Улыбнулась невольно и Ли — одна эта мысль вызывала прилив внутреннего счастья. Как было бы хорошо!

Если бы больше никогда, никогда не приходилось воевать…

— А я вот хочу пойти учиться дальше, — заметила Марина, — но не на руководителя, конечно. Я хотела бы специализироваться по психозам пожилого возраста, по деменции. Она сейчас редко встречается, в тех случаях, когда не удается с помощью микроагентов восстановить клетки…

— Лийка, ты лучше расскажи, как ты там была в армии, — попросил Дима, — ты ведь еще толком не рассказывала.

Ли пожала плечами. Многое рассказать было и нельзя.

Но кое-какие вещи — нужно обязательно.

Она поставила свой бокал на журнальный столик. Сцепила руки на колене.

— На границах, ребята, везде плохо. Везде. У нас многие служили именно на границах. И вот там, где я была, недалеко от Бреста — там очень крупный пограничный гарнизон, потому что те лезут все время. Постоянно. И это не отдельные диверсанты или разведчики, хотя и такое бывает, но редко. Это целые группы. Такое впечатление, что они все время прощупывают нашу оборону. Воздух тоже постоянно охранять надо. Но и по земле лезут. Минимум раз в два месяца — бои со стрельбой.

— Ой, и ты в них тоже… того? И стреляла? — спросила Марина со страхом.

— Приходилось, — буркнула Ли, — нет, бывают затишья, несколько месяцев никто не лезет. А потом как двинутся — такое ощущение, что уже война началась.

— Но какой в этом смысл? — удивился Дима, — зачем им это нужно-то?

— ФТА постоянно стремится расширить территорию, — пояснил Бинх, — конечно, на военный успех они не рассчитывают. Но на той же белорусской территории работают множество групп, заброшенных окольными путями, а иногда и прямо через границу. Они обрабатывают население, изредка им даже удается создать небольшую вооруженную группу, но обычно КБР их быстро раскрывает. Беларусь — лакомый кусочек, там сравнительно чисто, есть почва, много населения.

— Но ведь и сама южная Польша — это в основном, как у них называют, зона развития. Там очень бедно. Зачем же им еще территории? — спросил Дима.

— Так ведь Зона Развития — это как раз для капиталистов очень важно! — воскликнула Ли, — даже важнее, чем территория Федерации. В ЗР они все производят, что нужно для жизни, добывают ископаемые и так далее. В ЗР живет как раз пролетариат, который удобно эксплуатировать. Федерация разделена по-прежнему на разные государства — США, Гренландия — она теперь независимая, конечно, потом Франция, Германия, Австралия… И вот каждое государство стремится захапать как можно больше территории ЗР. Подконтрольной, хотя официально так не считается. Официально Польша независимая страна, например, но фактически с нее кормится Германия.

Остаток Германии, конечно. Естественно, Германии важно, чтобы Польша была как можно больше. Жизненно важно. Да и Франции тоже. Поэтому у нас ловили и немецких, и французских военных, но больше всего это сами поляки, они в армию рвутся, это в ЗР хороший способ прокормить семью. Кроме того, есть еще всякие «повстанческие армии», которые якобы стремятся освободить родину от тоталитаризма. В смысле, они считаются белорусскими, но располагаются на территории Польши — вот они лезут больше всего, это фактически банды. Белорусов там очень мало, там все больше поляки, литовцы и даже арабы встречаются. Они живут за счет набегов за границу — им и хозяева за это платят, и грабят они, если получается. С этим бандами проблем больше всего, техники у них мало, их ловят с собаками, перестрелки бывают. Это часто

— А там плохо живут, в Польше? — спросила Марина, — ты сама там была?

Ли задумалась, просчитывая про себя, что можно сказать, а что нет.

— Да, я ведь была в разведке. Я была там на территории. Ну что сказать? Вблизи границы живут не так уж плохо. Нормально живут, сравнимо с нашими деревнями, например, где еще нет техники современной. Обычная традиционная жизнь, свое хозяйство, скотина, огород… Там земля еще достаточно плодородная. И главное, там живут в основном семьи солдат и пограничников, а им платят. Ну эти банды еще — они порой и мирных поляков в пограничье грабят. А вот если дальше проехать, в глубь страны… — Ли замолчала. Рассказывать ли им, что она была в Кракове? Она решила, что лучше не стоит. — Там страшненько. Даже у нас в призонье — и то не так. Безработица — процентов 80. Земли нормальной мало, и она вся в руках европейских фирм, там работников нанимают, фермеров нет. Безработные реально мрут от голода, я видела сама. Вот те, кому посчастливилось работу найти — на заводе или на полях — те живут за колючей проволокой, потому что иначе другие их ограбят.

— Боже мой, ужас какой-то! — Марина стиснула руками виски. Ли кивнула.

— Но самое интересное, что большинство из них все равно ненавидит колд-зону. Это они СТК так называют. Говорят, что у нас тоталитаризм. Что русские их всегда угнетали. Хотя чего уж там угнетали, и когда такое было-то. Да и России никакой уже нет. Но все равно ненавидят именно нас, а на Запад — стремятся. В общем, пропаганда у них работает хорошо.

— Но как же так жить? — спросила Марина, — без надежды, без просвета…

— Большинство из них мечтает попасть в Федерацию. Не мытьем, так катаньем. Это их надежда и просвет, — вздохнула Ли. Она прикрыла веки — множество картин плыли перед глазами. Как рассказать обо всем? Это целую книгу писать надо.

Пятнадцатилетняя голодная и тощая девочка, которая ищет адрес агентства, отправляющего в Европейскую Федерацию проституток — «эскортанток». Парни, строящие планы нелегального перехода границы — охраняемой и простреливаемой. Фермер, который откладывает каждый цент, чтобы отправить сына в Федерацию через какой-то «стипендиальный фонд», причем этот фонд — мошеннический, способ выманивания денег. Целая толпа нищих, матерей с умирающими от голода детьми, больных стариков, у стен Европейского посольства. В надежде, что кто-нибудь милосердный сжалится и возьмет их в Федерацию, на любых правах, хоть нелегально.

Долгие разговоры с отцом Борисом в православной миссии. Большая часть православных, да и католических миссий на территории ЗР давно финансировалась СТК, и многие священники были по совместительству — или даже по основной профессии агентами СТК. Или даже непосредственно кобристами…

Но лучше уж помолчать, чтобы не ляпнуть лишнего. Ли улыбнулась и перевела разговор.

— Когда родители собираются в Вологду? Я слышала, маман все-таки нашла здесь место работы.

Чапай по своему обыкновению расхаживал по классу взад и вперед, постукивая твердыми каблуками.

— Научный коммунизм говорит о классовой борьбе. Между тем, если мы почитаем историческую прессу, документы, то создается впечатление, что классовая борьба имела место в ХХ веке в лучшем случае до 40-х годов. До войны. А потом классовая борьба куда-то исчезла. Ее очень долго не было. Были какие-то освободительные войны против тиранов… национальная борьба. Религиозная борьба — эти знаменитые исламские войны. А вот классовой борьбы будто не было, о ней никто и не упоминал. И даже после Большой Войны никто о классовой борьбе не говорил, кроме коммунистов. Китайцы боролись против американцев, европейцы — против русских, курды — против турков, тибетцы против Китая, и еще было множество мелких восстаний против различных тираний и режимов. И лишь когда компартии во многих местах возглавили движение — опять появилось понятие классовой борьбы, которое сохраняется и до сих пор. Такое впечатление может возникнуть, что и в самом деле такой борьбы не существует, и это выдумка коммунистов, которую они всем навязали. У кого-нибудь есть идеи — это действительно так? Куда девалась раньше классовая борьба? Дарвин?

— Ну во второй половине ХХ-го века в развитых странах пролетариат получил много житейских благ. Социальное государство… вроде как говорили об отмирании пролетариата.

— Неверно, — отрезал Чапай, — даже если бы в развитых странах пролетариат отмер — что тоже неверно, то ведь оставалось множество эксплуатируемых в развивающихся странах, они жили очень плохо, у них были все основания восстать. И они нередко и восставали, кстати говоря. Миледи?

— Но это не называли классовой борьбой!

— Именно! Садитесь, курсант. Вы правы. Само понятие классов и классовой борьбы смертельно опасно для буржуазии. Как можно утверждать, что есть различные классы, и один угнетает другой? Это же значит — открыть людям глаза на происходящее! Ромашка?

— Классовая борьба велась под другими названиями? — выпалила Ли.

— Верно, садитесь. Любой конфликт прикрывался национальными интересами, религиозными или же «борьбой за свободу против тирании» — но на самом деле любой конфликт ХХ-го века имел классовую природу, хотя порой и не такую простую. Подлинно классовые конфликты, например, выступления и стачки на заводах, вообще старались замолчать и скрыть от мира. И лишь после Большой Войны удалось донести до многих правду о том, что происходит: о том, что один класс угнетает другой, и что класс буржуазии должен быть уничтожен, должна быть уничтожена частная собственность на средства производства. Эта подмена терминов долго отлично служила буржуазии. Запомните — буржуазия легко приспосабливается к изменениям, она гибка и умна. Рассмотрим еще один пример мимикрии буржуазии под меняющийся мир. Собственно, сама революционная борьба.

Чапай перевел дух. Подошел к кафедре, глотнул воды прямо из горлышка графина.

— Приблизительно до 70-х годов ХХ века революции — удачные и неудачные — происходили примерно по одному сценарию. Буржуазное правительство — часто тираническое, диктатура — которое жестоко угнетает людей, создавая условия для выбивания из них прибыли своими или иностранными капиталистами. Угнетенные классы восстают, выделяются руководители восстания, или же, как это было на Кубе, вначале приходят революционеры, а к ним уже присоединяется охотно угнетенный класс. В любом случае революционеры — против буржуазии и ее правительства, за народ, за его благополучие, свободу. Цели революционеров — либо установить народовластие, либо хотя бы, если это буржуазная революция, заменить жесткую диктатуру на буржуазную демократию, добиться элементарных прав и свобод.

Но в 80-е годы ХХ-го века мировая буржуазия — в основном, конечно, США — принимает концепцию так называемого управляемого хаоса. Разрабатываются сценарии цветных революций. Кто назовет фазы революции согласно теории Тихомировой?

По его кивку поднялся маленький курсант с позывным Крот.

— Фаза хаоса, фаза организации, оборонная фаза, строительство…

— Точно. Садитесь, — кивнул Чапай, — это проходят в школе. Мы изучим теорию Тихомировой более подробно на втором курсе. Так вот, буржуазия стала применять для разрушения строя государств-противников фазу хаоса. Попросту говоря, государство противника подвергалось жесткой критике извне и изнутри, шла опора на недовольных, формировались группы, даже вооруженные группы в дальнейшем; шла мощная пропаганда по всем каналам. Наконец, когда хаос достигал расчетной величины, с помощью горстки недовольных — хватало и нескольких тысяч человек в столице — совершался государственный переворот. Парадокс! Революция, призывы к свободе — но в результате народ лишается власти и собственности, а приходят самые антинародные, порой диктаторские и фашистские режимы. Так буржуазии удалось разрушить систему мирового социализма, одну страну за другой — устояли лишь Северная Корея и Куба. Затем эта же схема применялась в арабских странах, в Белоруссии и на Украине, в России и Китае — безуспешно. А фаза организации в этом случае происходила под жестким контролем той страны — обычно США — которая поддерживала и финансировала цветную революцию. То есть к власти приходили марионетки. Помимо того, что буржуазия с успехом использовала тактику пролетариата, она еще и обезоружила этим пролетариат — поскольку теперь сбитые с толку люди стали считать любой хаос злом и не спешили восставать, что бы ни случилось. Повстанцы в мире остались в основном управляемые, финансируемые буржуазией — это были группы психически нездоровых граждан, представители радикального ислама или фашисты.

Возникла ситуация, когда казалось, что власть буржуазии абсолютно незыблема! Борьба рабочих больше не двинется дальше экономической тред-юнионистской фазы. Любая революция воспринимается прежде всего как фаза хаоса, а хаос — как абсолютное зло.

Тайга, вы что-то хотите спросить?

Темноволосая девушка поднялась.

— Но ведь в Бандеровском конфликте противоположная сторона тоже восстала! Они не считали это злом.

— Верно. Восстание против восстания — народное выступление против так называемых революционеров, этот парадокс стал нормой. Ведь и в Сирии того времени народ яростно защищал президента от так называемых повстанцев! Да, в Бандеровском конфликте была вторая волна революции, на Юго-Востоке Украины, и там фаза организации шла под жестким руководством Российской Федерации, в то время, как в Киеве организация шла под руководством США. Таким образом, даже если выступление было подлинно народным, крупные империалисты тут же использовали фазу хаоса в своих интересах. Итак, мы видим, что буржуазия приспособилась ко всему… И однако кое-чего она не могла. А именно — спастись от себя самой. Капитализм так и не смог преодолеть свое основное противоречие, иначе он перестал бы быть капитализмом… Собственно, в начале нашего века всем здравомыслящим людям было понятно, что ситуация разрешится либо мировой войной, либо таким экологическим кризисом, который уже можно считать апокалипсисом. Случилась мировая война. А вслед за ней настала… что именно настало, Электрик?

— Фаза хаоса!

— Именно. Революционная фаза хаоса. Восстаний, заметим, было не так уж и много — лишь там, где капиталисты возобновили производство, а эксплуатация, естественно, была ужасающая. Хаос возник сам по себе, как следствие войны. И государства рухнули не потому, что их кто-то сверг — правительства попросту перестали что-либо контролировать. Исчезли. В классической фазе хаоса — так, как это было в Российской революции, скажем — коммунисты принимали участие в так сказать, раскачивании лодки. Наряду со всеми другими хаотическими силами — включая даже националистов, черносотенцев, фашистов — со всеми, кто хочет изменить положение. В фазе организации все эти силы, разумеется, вступали в борьбу и конкуренцию между собой. Но в наше время капитализм рухнул сам по себе. Он самоуничтожился. Хаос наступил без всяких раскачиваний лодки. Когда по стране нанесено два десятка ядерных ударов — никакие революционеры не нужны, правительство и так больше не сможет контролировать ситуацию. А дальше что у нас наступило? Ромашка?

— Э-э… фаза организации?

— Верно, садитесь. Пальцем прямо в небо! Конечно же, фаза организации. И как мы знаем, в этой фазе выделились и победили коммунисты — почти везде. А почему, вы скажете, Ромашка?

— Потому что они были более организованными, — предположила Ли, — чем другие…

— И не только сами были более организованными, но предложили жесткую готовую форму организации трудящихся — советы, коммуны на предприятиях, плановую систему. Как вы помните по теории, после фазы хаоса трудящиеся настолько от этого хаоса устают, что наибольшую симпатию у них в этот момент вызовут те, кто сможет навести хоть какой-то порядок. Конечно, порядок, который трудящихся устроит — ведь в этот момент именно массы творят историю и совершают выбор. И они — на территории СТК — совершили выбор.

Чапай остановился, развернулся и поглядел на портрет Смирновой, внимательно глядящей в класс.

— Но для этого потребовались многолетние предшествующие усилия, еще перед войной, по строительству коммунистических партий, объединению их усилий, обретению влияния в массах. И этот опыт мы изучим, так как он важен для вашей дальнейшей работы.