В конце марта первый курс выехал на полигон. Ли впервые прыгнула с парашютом. В остальном занятия на полигоне оказались для нее не новыми — примерно этому же она училась в армейской разведке.

Хотя и половина курсантов прошли ту же самую подготовку.

Ли с удовольствием вдыхала свежий еще холодный воздух, вылезая утром из палатки, с хрустом рушила ботинками тоненький ледок на лужах. Ей нравилось бегать — даже с полной выкладкой и даже в противогазе, нравился простор над головой и до самого горизонта.

Оказывается, она успела в городе соскучиться по природе, по вольным лесам и полям.

Через две недели они вернулись к обычным занятиям. С Бинхом по-прежнему встречались один-два раза в неделю, ходили в кафе, гуляли по Невскому. Старые друзья, школьные товарищи.

— А куда ты потом, после школы? — спрашивала Ли. Бинх пожал плечами.

— Мы ведь не выбираем. Куда пошлют.

— Но ты же на что-то готовишься? Мне-то можно сказать, или секретность? Направление, наверное, ЮВА?

Бинх покачал головой.

— Нет, не ЮВА. Тебе я сказать могу. Направление — западное.

Ли едва не подскочила.

— Но ведь и я… А почему — западное?

Он пожал плечами.

— Внешность сейчас не так важна, кореец может оказаться где угодно. Я хорошо владею английским и немецким. Ты знаешь, на третьем курсе, во втором семестре определяется и специализация, и нередко первое задание. Так вот, я сейчас в группе Третьего Управления.

— Ничего себе, — протянула Ли. Она как зачарованная смотрела на Бинха. Третье Управление — туда берут далеко не всякого.

— Я подал заявление в партию, — добавил Бинх, — на прошлой неделе рассмотрели. Но как ты понимаешь, я кандидат, и до вступления еще год. Без этого в Третьем Управлении, конечно, не работают.

Ли ужасно хотелось расспросить Бинха, что именно и как он будет делать. Но было ясно, что больше он не расскажет. И она заговорила о другом.

— Как ты думаешь, может, и мне уже подать заявление в партию?

Бинх пожал плечами.

— Смотри. Торопиться не надо. Партия у нас кадровая, и… это очень непросто. Резко возрастут требования к тебе, весь этот контроль. Подумай, нужно ли это тебе сейчас.

— А там реально так жестко? — спросила Ли, — как у юнкомов?

Она сама еще была юнкомом, но в ПШ ячейка была слабая и собиралась редко.

— Хуже, — усмехнулся Бинх, — я еще кандидат, но у кандидатов контроль такой же. Раз в месяц отчитываешься перед ячейкой. Раз в год проверка личных дел с беседой. Ячейка отслеживает всю твою жизнь… включая личную. Ну еще и чистки — стандартные раз в три года, а бывает и чаще.

— А требуют что?

— Да все. Как и у юнкомов, но жестче гораздо. Партийное поручение — которое у тебя обязательно будет — и степень его выполнения. В том числе, личную инициативу при выполнении. Как работаешь или учишься. Контакты с коллегами — их тоже спрашивают. Это правильно — если человек дерьмо, как правило, окружающие это видят, именно на работе, где человек проявляет рабочие качества и порядочность, коллективизм. Или не проявляет. Дальше, у пропагандистов проверяют все, что они за это время написали — на предмет выявления отклонений, и это обсуждается. И наконец, личную жизнь. Порядочность в отношениях… в семье, если дети есть — то с детьми.

— Гм, — Ли пожала плечами, — но ведь ничего особенно сложного тут нет. Надо просто быть нормальным человеком и добросовестно работать.

— Да, для тебя, наверное, нет ничего сложного, — согласился Бинх, — я тоже не вижу проблем. Посидим, может, чайку выпьем?

Они зашли в недавно открывшееся госкафе сети «Огонек». Заведение было полно народу, многие сидели, развернув экраны коммов или планшеты. На большом экране наверху шла какая-то трансляция — не то совещание, не то дискуссия.

— Ну вот, — огорчилась Ли, — не посидеть спокойно.

— Поищем что-нибудь другое? — предложил Бинх.

Ли подумала.

— Да времени мало, — вздохнула она, — до Советской мы не дойдем сейчас,а ближе я кафе не знаю. Или ты знаешь?

Бинх покачал головой.

— Ничего страшного, — бодро сказала Ли, — послушаем.

Главное, мысленно добавила она, просто посидеть рядом. Это даже лучше. И они уселись в незанятом углу, за столик, полный людей — вполоборота Ли даже видела экран.

Бинх притащил две кружки чаю, пирожные. Сел рядом — совсем близко. Ли с удовольствием наблюдала за его ловкими, смуглыми руками — длинные пальцы, торчащие костяшки. Как он расставляет кружки, сыплет себе сахар. Ли предпочитала без сахара, только с лимоном.

…То была одна из бесчисленных общественных дискуссий. В СТК дискуссий вообще очень много, Ли привыкла к этому еще в школе. Люди постоянно что-нибудь обсуждали — что-то насущное, вроде строительства еще одной электростанции или дороги, или же что-нибудь совсем абстрактное — вроде вопросов этики и смысла жизни.

Обсуждали без конца в социальных системах и виртгостиных Субмира. Обсуждали в школах, на предприятиях — официально в зале, в ходе заявленных дискуссий, или же совершенно неофициально, в пивной после работы. Обсуждали стихийно, в очереди у распределителя, просто на улице, на лавочках, на пляже в отпуске — и обсуждали организованно в газете. Разговаривали о вечном в купе скорого поезда и в элитарной философской студии. Культуре дискуссий учили с детского сада, и к обсуждениям подталкивали школьников. Не то, чтобы каждый такой спор непременно влиял на решения Советов, но — помогал каждому сформировать свое мнение об этом мире, о месте в нем, почувствовать себя частью этого мира, ответственной за все, в нем происходящее.

Но текущая дискуссия, видимо, была важной — по значку серпа и молота на экране Ли поняла, что дискуссия инициирована Евразийским Советом СТК. Такие общественные дискуссии проводились в каждой коммуне (будь то огромный завод или маленькая лаборатория), и сумма мнений, полученная в результате дискуссии и обработанная компьютерами, действительно влияла на дальнейшую политику СТК.

Большинство сидящих в кафе следили за дискуссией на собственных мини-экранах. Бинх, скосив глаза, видел планшет соседа — темнокожего высокого парня, а Ли смотрела на большой экран.

Выступал мужчина средних лет, с заметной лысиной, в приличном офисном костюме.

— Мое мнение по ФТА: мы должны прекратить бессмысленную гонку вооружений! Вспомните историю — однажды коммунисты в СССР уже допустили эту ошибку, и это было одной из причин крушения Первого Союза. Все без исключения молодые люди обоего пола тратят два года своей жизни на бессмысленную армейскую муштру! Это безумный расход временнОго ресурса. Я уже не говорю о тысячах, которые ежегодно гибнут! А производство вооружений, разработка нового оружия! Я не говорю, что СТК не требует защиты — разумеется, требует! Но мы ведь не только защищаемся — а как же захват Сингапура несколько лет назад?!

Ли глянула на Бинха, тот ответил ей легкой улыбкой.

— Для обороны, — продолжал разглагольствовать лысый, — было бы вполне достаточно укрепленных полевых установок, стратегического оружия сдерживания и небольшой, но хорошо обученной профессиональной армии. А мы бросаем фактически школьников, детей на войну!

— Он же ничего не понимает, — тихонько произнесла Ли, — он совсем новости не смотрит, что ли?

Бинх неопределенно буркнул что-то. Лысого на экране сменила женщина с блеклым помятым лицом.

— Дело не только в экономии ресурсов! — заявила она, — и даже не только в человеческих драгоценных жизнях, которые расходуются на бессмысленную войну! Давайте задумаемся о принципе: имеем ли мы моральное право навязывать наш образ жизни и наши ценности другим народам? Народы, построившие СТК, сделали свой выбор. Но другие народы — нет, они сделали другой выбор, и какое же мы право имеем им буквально огнем и мечом что-то навязывать?

В кафе зашумели, и Ли не расслышала последних слов женщины. За соседним столиком разорялся какой-то высокий бородатый кавказец.

— Да пусть она посмотрит хоть раз, как там люди в зоне развития живут! Там дети гибнут от голода, а ей хоть бы что! Их там дурят, мозги им пудрят, а мы будем сидеть и смотреть, да!

Ли глянула на свой комм, усилила звук — так проще слушать основную нить дискуссии. Можно,кстати, и свою реплику кинуть через Субмир — вон чьи-то реплики ползут по боковой полосе. Но маловероятно, что сервер отберет именно ее, Ли, высказывание. Это же не школа-коммуна, это идет обсуждение на огромной территории, если не во всей Миркоммуне. Кто, интересно, его инициировал?

— Вся беда в избытке информации, — негромко произнес Бинх, — каждый из наших, кто служил на границе,может рассказать, что значит — сократить армию, не воевать с ФТА. Но это информация первого уровня, то, что мы видели сами. Для всех остальных это информационный поток второго-третьего уровня — они смотрят новости и тоже в курсе происходящего. Но этот поток пересекается с массой других, и это обусловливает общую неверную информированность.

— Гм, — буркнула Ли, — я бы сказала — недостаток информации, но ты прав, пожалуй — это, скорее, избыток.

На экране появилась высокая женщина со светлыми, забранными в пучок волосами.

— Ошибкой Первого Союза была вовсе не гонка вооружений, — произнесла она, — а ревизионистский пересмотр ленинской теории империализма. Империализм был объявлен способным к мирному сосуществованию. Где-то понять тех коммунистов было можно — тогдашняя социалистическая система была слабой в сравнении с развитым империализмом. Хотя на их стороне была социалистическая организация и планирование, более передовой строй — что доказывали успехи СССР во многих областях науки, в освоении космоса, несмотря на общее материальное отставание. Они могли бы честно смотреть правде в глаза! Они могли бы не бояться империализма — ведь мировая война все равно была неизбежна. Теперь мы не повторим этой ошибки: мы знаем, что империализм не способен к миру, и помним, по каким экономическим причинам происходят войны: в наше время в ФТА снижение нормы прибыли просто катастрофическое, они борются за каждую малейшую возможность выжимать чуть болше прибыли. Не только теория, но и практика говорит о том же: за последние 20 лет в ФТА по нашим данным состоялось четыре сравнительно крупных военных конфликта — между США и Гренландией, Австралией и Европейским Союзом за острова, и два вторжения со стороны США в разные зоны развития. Кроме того, ФТА постоянно атакует границы СТК и финансирует группы мятежников и террористов, проникающие на нашу территорию. В противоположность этому, в СТК, за исключением приграничных территорий и борьбы с бандами, мы наблюдаем прочный мир, что естественно — что могут рабочие коммуны не поделить друг с другом? При нашей взаимосвязанной плановой экономике? Следовательно, как теория, так и практика говорят об одном и том же: империализм ФТА не способен к миру ни при каких условиях, это террористический, агрессивный строй, какие-либо переговоры с ними не только бесполезны, но так же опасны, как опасны были такие договора для СССР. Единственный выход — война против ФТА на границах и поддержка прогрессивных движений внутри самой ФТА. Как это было в Сингапуре, где наши войска лишь поддержали восстание рабочих!

Ли покосилась на Бинха, тот кивнул едва заметно.

— Их было большинство, местных. Без нас бы они, конечно, вряд ли чего добились. Но их было куда больше, чем нас.

С экрана уже говорил пожилой седой дядька с ироничным изгибом рта. Казалось, после каждого слова он готов усмехнуться.

— Я профессор экологии и заведующий Балтийской Экобазой, — сообщил он, — это так, в порядке сведений, чтобы вы понимали, что я все это не вчера в интерактивке увидел. Вы здесь все рассуждаете об отношениях с ФТА, как будто это ваша надоедливая престарелая тетя — поздравлять ее с днем рождения или нет, общаться или нет. Этично это, видите ли, или неэтично! И вообще легкомыслие современного человека потрясает! Вы, кажется, решили, что у нас тут наступило светлое будущее, можно расслабиться, на рыбалочку съездить на Ладогу — благо, озеро очистили, поработать, интерактивочку посмотреть! Вы понимаете, что планета как была на грани гибели — так никуда от этой грани и не ушла? И наоборот, за последние десятилетия еще и ближе к пропасти придвинулась? Что по-хорошему у нас сейчас единственный выход — садиться всем на какой-нибудь еще не изобретенный звездолет и валить в другую галактику, потому что удастся ли нам вообще спасти Землю — еще вопрос. О том, что по прогнозам содержание кислорода в атмосфере в ближайшие десять лет упадет еще на пол-процента вы знаете. О том, что вымирание видов на планете перешло критический предел и больше не может быть остановлено — вы знаете. О климатических явлениях, которые мы кое-как научились сдерживать — но это вроде мальчика, который пальцем плотину затыкал, вы тоже знаете. Так о чем вы тут рассуждаете, что это за детский сад? Да, может быть, я вот вижу по репликам на стене, вы думаете, я призываю по этому поводу быть пацифистами? Черта с два. Система экобаз, экологического образования, работа, на которую — отдам должное мировому Совету СТК — бросаются невероятные, огромные ресурсы, все это дает хоть какой-то эффект. Но — на территории СТК. А ФТА по-прежнему является страшнейшей угрозой для всего живого на Земле. И не потому, что она войны ведет, не потому, что она там эксплуатирует… а потому что у них бесконтрольный рынок, бесконтрольное производство и потребление! Причем потребление в ЗР, где люди голодают, как бы еще не выше, чем в Федерации — потому что в ЗР сосредоточено все производство, которое жрет наш воздух, наши ископаемые и нашу воду, уничтожает наш океан. Наш, общий! Производит мусор — вы же знаете о пресловутых пластиковых островах в океане. Энергетика у них частично до сих пор на газе, а частично на устаревшей технике, потому что их единственный гибридно-термоядерный реактор расположен только в Штатах. Поэтому мы, экологи, можем пахать с утра до ночи как проклятые, Советы могут вкладывать в экологию все мыслимые ресурсы — но пока ФТА жива, планета будет умирать! Это как раковая опухоль, пожирающая наш мир. А звездолеты, повторяю, мы еще пока не придумали, и бежать нам пока с Земли некуда! Поэтому я говорю, как эколог — или должна сдохнуть ФТА, или умрет вся планета! Или мы уничтожим это неконтролируемое рыночное производство и наконец начнем как взрослые люди планировать и распределять — или мы сдохнем все. Повторяю, все! И я, как эколог, голосую всегда ЗА увеличение военных расходов, и ЗА нашу армию, и двое моих детей сейчас в армии, один срочную служит, а дочка — офицер, ракетчица. И даже предположим, пусть новые войны уничтожат еще какое-то количество лесов, почвы, воздуха. Это — как хирургическая операция. Вместе с опухолью придется вырезать и здоровую ткань, но чтобы уже наконец выздороветь, и чтобы этого кошмара, этого позора человечества больше не было!

— Хорошо сказал, — прошептала Ли. В кафе все затихли, слушая ученого.

— Мы и не думаем об этом, — ответил Бинх, — а ведь он прав. Земля умирает. Нам нужно ее спасти.

Ли чувствовала себя бесконечно взрослой, уставшей, опытной. Она уже почти год училась в профшколе КБР. Это не шло ни в какое сравнение даже с войной на границе. Вообще ни с чем не шло в сравнение. Ли за этот год узнала слишком много об СТК, об ФТА, о мире, в котором приходится и еще придется жить — и очень многому научилась.

Пожалуй, единственные люди, которые знали еще больше — это были преподаватели и старшие курсанты. Например, Бинх.

Ли за последние месяцы привыкала к мысли, что с Бинхом снова придется расстаться. Ничего не изменилось. Все, как в школе — странная не то дружба, не то что-то другое. Может быть, с ее стороны — «что-то другое». А с его — просто дружба, старая привычка. А потом они расстанутся, и теперь уже точно даже не будут друг другу писать. Потому что оттуда не пишут.

Май выдался дождливым. На демонстрации 1-го лило как из ведра. Седьмого, в день СТК народное гуляние вышло скомканным, праздновали все в помещениях. Салют, правда, провели, и даже разогнали тучи. На следующий день все вернулось на круги своя, и неизвестно еще, когда наступит хорошая погода. Впрочем, теперь без разницы, лишь бы летом было тепло. Так думала Ли, сидя на койке с ногами, уткнувшись в экран планшета, где как раз шла жаркая рубка городских коммун по поводу восстановления новых линий метро. Ли не очень интересовала эта дискуссия, но почитать реплики было прикольно.

— Ты пожрать не хочешь перед занятием? — спросила Амазонка. Ли покачала головой.

— Я бы пожрала. Но неизвестно, что нам колоть будут. Еще сблеванешь там.

— А я, пожалуй, схожу поем, — Амазонка пошла к двери. Поправила у зеркала короткую прическу — волосы метнулись черной волной. Ли проголосовала за замораживание новых веток — нет ресурсов сейчас на баловство — и отложила планшет. Закинула руки за голову и смотрела на потоки воды, стекающие по серому слепому стеклу.

«Боишься?» — спросил ее Бинх перед этими двумя неделями. А ведь она спрашивала его — он-то знал, что предстоит первокурсникам. Но не ответил, только усмехнулся. Информационная сдержанность, черт бы ее побрал. Кобристы это умеют, помалкивать и усмехаться. А шуточки по поводу двух недель психоподготовки вот уже несколько месяцев ходят на первом курсе. Мрачные шуточки, напряженные… Комната 101 в любом случае — не сахар. Все уже научились контролировать себя под ментоскопом, но приятного в этом мало, очень мало, и потом полдня тебя тошнит, а некоторым вообще приходится отлеживаться. В депривационной камере уже все отсидели. Все известные наркотики на себе перепробовали. И разное другое, даже вспоминать не хочется. Даже трудно представить — что учебная программа предусматривает еще? Да такое, что от всех других занятий группу на две недели освободили…

— Пошли, — Амазонка заглянула в дверь, — а то опоздаешь.

Ли с быстротой молнии слетела с кровати, ноги в ботинки, затянула ремень, поправила волосы. Она шла по коридору вслед за высокой Амазонкой.

— Слышь, — подруга обернулась, — давай договоримся. Если нас в пару поставят… ну полегче как-нибудь друг с другом, а?

— Что полегче-то? — спросила Ли. Амазонка пожала плечами.

— Если бы знать.

— Ладно, — буркнула Ли, — давай договоримся. Не знаю, о чем, но на всякий случай.

— Может, кто-нибудь добровольно хочет первым? — Гагара обвела взглядом их четверых. В этот раз были не «пары», а четверки — к Ли и Амазонке присоединились Жук с Дарвиным.

Ли, сама себе удивляясь, шагнула вперед.

— Хорошо. Сегодня вы. Ложитесь, — Гагара кивнула на кушетку. На голову Ли надели привычные пластины стационарного ментоскопа, на руку — инъекционный браслет. Гагара что-то объясняла, Ли ничего не слышала — от укола ее потянуло в сон. Она не сопротивлялась и довольно быстро заснула.

…Она открыла глаза.

— Где я?

Странный незнакомый прибор. Кушетка. Люди в форме… Две женщины — одна пожилая, подтянутая и легкая. Вторая… да это же Настя!

— Насть, это что у тебя за форма? — спросила она. Молодая черноволосая девушка беспомощно посмотрела на пожилую. Та слегка кивнула.

— Ты помнишь что-нибудь? — спросила Настя.

— Я… нет, — ей казалось, что внутри — пузырь с прочными стенками, и за стенками бушует пламя, и очень хочет вырваться наружу. Она перевела взгляд на мужчин и узнала Мурата и Артема. Но почему они в какой-то форме?

— Помнишь, как тебя зовут? — спросила Настя.

— Да, — ответила она, — меня зовут Вика.

Ее звали Викторией. С Настей, Муратом и Артемом они жили в одном квартале когда-то, учились в одной школе. Она помнила, как играли в казаки-разбойники, и Артем сидел на дереве, выслеживая неприятеля, и потом он упал и сломал ногу. Помнила, как Настя пригласила всех на день рождения, и там была некрасивая ссора из-за того, что она целовалась с этим парнем из старшей параллели, как его, симпатичный такой, а Мурат увидел… После школы они не встречались ни разу. Вика отслужила срочную в Перми, поступила в профшколу пищевиков. Артем хотел стать микробиологом и поступил в биологическую профшколу. Настя училась на оператора кибернетических устройств, а Мурат — в профшколе авиатехники. Почему все они теперь носят какую-то форму? Вика не понимала.

— Где мы?

— Это экспериментальный госпиталь, — пояснила Настя, — не волнуйся. Ты ничего не помнишь об аварии?

— Что за авария? — сердце Вики колотилось.

— Это амнезия, — заметил Мурат.

— Мы ехали на машине. Она перевернулась. Что-то с тормозами, занесло, было скользко, — коротко объясняла Настя.

— Что это за форма у вас?

— Здесь так положено. Госпиталь военный. Тебе придется полежать какое-то время, салверы пока не разрешают общение с родственниками.

Вика вспомнила.

— Мама! Ей-то сообщили хоть?

Друзья переглянулись.

— Твоя мама в экспедиции, ты забыла?

— Да… действительно, — пробормотала Вика. Память восстанавливалась, будто одна за другой заполнялись пустые ячейки. Мама — полярный эколог, сейчас в Арктике, занимается восстановлением арктической почвенной фауны. У них часто сбоит связь, поэтому они общаются раз в неделю, и то не всегда. Она успеет сама поговорить с мамой. Отец погиб на границе… С братом общаются редко, он… где он живет? В Вологде.

— Поешь, — Мурат поставил на казенный серый столик поднос, — отдохни пока. Мы тебя навестим.

Вике было тревожно. Она съела столовский обед, потом пришла незнакомая врач, осмотрела ее. Вика смотрела на планшете старые фильмы, читала роман под названием «Не бойся, девочка». Какой-то еще довоенный. Роман ей понравился, там речь шла о параллельных мирах и промежутке между ними, где люди могли усилием воли творить все, что угодно — но в первую очередь, конечно, творили оружие. Поэтому в том мире ценились люди с фантазией, они умели производить виртуальное оружие, и их брали в армию. В романе шла речь о девочке, не очень-то сильной и способной к военному делу, которая училась в военной школе, чтобы защищать родину. У этой девочки было что-то общее с самой Викой. Хотя Вика никогда не собиралась защищать родину да и в армии служила в спокойном месте.

Она зачиталась и заснула далеко за полночь.

На следующий день к ней пришел Артем.

— А остальные где? — спросила Вика. В коридор выходить было нельзя — врач сказала, что она в изоляторе, в боксе. Поэтому сидели прямо в палате.

— Придут позже, — пояснил Артем. Он принес мешок семечек, и они щелкали эти семечки за столом и болтали о том, о сем. В основном, о прошлом. Артем временами мучительно морщился и застывал неподвижно, будто пытался что-то вспомнить.

— А помнишь, как ты ногу сломал? — спросила Вика. Глаза Артема слегка расширились.

— Ногу? Ты что, я никогда не ломал ногу.

— Но я же помню, — беспомощно произнесла Вика. Она хорошо это помнила, Артем был в их команде. Он еще сказал: «Да я сейчас увижу, куда они побежали, проблем-то!» Взял электронный бинокль, спертый у отца, и полез на дерево. Оля еще крикнула «Осторожнее!», и Вика тоже подумала, что ветки уж очень тонкие… И тут он свалился! Такое не забудешь! Оля разговаривала со «Скорой», а Вика сидела рядом с Артемом, который корчился от боли, и не знала, что делать… вроде бы надо шину наложить. Но бинтов же нет. Или не надо, они все равно сейчас приедут? А он тяжело дышал, и на лбу выступили мелкие капли пота.

Ну как такое забудешь?

— Руку вот я ломал, правую, — заметил Артем, — на горке. Помнишь? Еще пришли зареченские, и пытались нас выгнать. Один такой амбал, как даст, я и полетел с горки… Ты же вроде тоже была. Или нет?

— Нет, я такого не помню, — она вообще не знала, о каких «зареченских» он говорит. Они никогда ни с кем не дрались во дворе!

— Ну может, тебя не было. Но ногу я точно не ломал!

— Ты на дерево полез, — возразила Вика, — мы в «Казаки-разбойники» играли…

— Не помню такого, — покачал головой Артем, — я даже не знаю, как в эти казаки-разбойники играть вообще! И ногу никогда не ломал.

Они уставились друг на друга. Каждому показалось, что либо он сходит с ума — либо собеседник.

— Ладно, Вик, это фигня, давай в шахматы, может?

Вика поставила Артему мат через пятнадцать минут. Парень с изумлением смотрел на нее.

— Ты же сроду… Ты же хуже всех играла! А я все-таки чемпион школы…

Вика пожала плечами.

— Научилась.

Она хорошо помнила, что в свое время была неплохой шахматисткой. Что он говорит? Почему это «хуже всех»?

Прошло еще несколько дней.

На второй день Настя и Мурат зашли в гости на короткое время. На третий Мурат уже присоединился к Артему и Вике, и они несколько часов гоняли на компе «Стратегию». Выявились новые странности. Мурат тоже не помнил о том, чтобы Артем сломал ногу. Ну ладно, тогда Мурат был в другой команде — но ведь все равно нельзя не запомнить такое событие! Правда, и «зареченских» Мурат тоже не помнил, но зато рассказал, как к ним в школу приезжал знаменитый исследователь Луны Родион Верцинский. Вика тоже помнила это, но очень смутно. Почему-то ей казалось, что с Верцинским она встречалась в Донецке. Но возможно, она перепутала. Артем же не помнил этого вообще.

Вечером Вика дочитала «Не бойся, девочка» и решила, что стоит прочитать и продолжение — еще два романа про эту же героиню.

На четвертый день и Настя сидела с компанией в небольшом холле. Играли в «Стратегию», разговаривали. Странности все нарастали. Вика прекрасно помнила свою работу на гигантской кухне-фабрике, учебу в профшколе, танцы, Игоря, которому она, кажется, нравилась. Когда она рассказывала об этом, или о службе в Перми — ни у кого не возникало вопросов. Точно так же и остальные интересно и удовольствием вспоминали о том, что делали после школы. У Артема уже, оказывается, есть очень серьезные отношения с девушкой…

Но вот как только речь заходила о прошлом — непременно у всех различались детали воспоминаний.

Главное все помнили хорошо. Директрису школы звали Вафля (в жизни — Валентина Григорьевна), физрука — Егор Иваныч; во дворе школы располагались две спортплощадки, а между ними — раскидистая сосна, на которую было запрещено лазить, но все, конечно, лазили. На Новый Год сосну наряжали гирляндами. Вспоминали игру в Зарницу, футбольные матчи, олимпиады… Но более мелкие воспоминания противоречили друг другу. Вика осторожно намекнула на ссору во время дня рождения Насти, и выяснилось, что Настя и Мурат вовсе никогда не питали друг к другу симпатии, и тем более, не ссорились. Артем не умел играть на гитаре (а Вике казалось, что умел), зато он помнил, что Вика участвовала в танцевальном ансамбле — чего точно не было и не могло быть никогда. Мурат вспомнил какой-то поход после девятого класса, и Вика радостно подхватила:

— Да, я помню! Точно. Мы еще у озера остановились, костры, рыбу ловили… так красиво там, звезды! Артем, а мы с тобой гуляли вдоль берега, помнишь?

Но Артем не помнил не только прогулки, но и самого похода. Настя тоже никакого похода припомнить не могла. Четверо уставились друг на друга.

— Мне кажется, — сказала Вика, — мы должны поговорить с врачом. У нас же явно что-то не в порядке с памятью.

— А может, это какой-то эксперимент? — предположил Артем. Это слово словно упало на электрическую сеть, натянутую в мозгу, и пробудило ее… пробежали неясные импульсы. Вика сжала кулак — ей вдруг показалось, что вся ее жизнь — бред, чушь, а на самом деле… там, внутри, жил кто-то другой. Воин, невероятно сильный и осторожный. Эксперимент?

Ерунда какая. Она начиталась какой-то чуши, вот и воображает невесть что. Она самая обычная девушка, работница фабрики-кухни…

Дверь открылась, и вошла некрасивая женщина в форме, Вика видела ее в первый день, после пробуждения.

— Внимание, — произнесла женщина. Все уставились на нее. Медленно, ритмично, она стала говорить.

— Колесо. Дельфин. Храм Афродиты. Синхрофазотрон. Репликация. Мнемозина. Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись… Ребята, спокойно, вспоминаем, молчим.

С первых же слов будто ожила в мозгу электрическая сеть — но гораздо сильнее, мощным всплеском, ударила в лобную пазуху, виски, в нос, потекли слезы, на несколько мгновений девушка потеряла сознание, а потом очнулась. Закрыла лицо ладонями. Отчего-то было невероятно стыдно.

Ее зовут Лийя. Она — курсант профшколы КБР, второй курс. Как она могла поверить в такую чушь? Какая еще Вика, откуда это вообще взялось?

Ребята смущенно переглядывались. Остальные перенесли возвращение к реальности легче, чем Ли.

— Приходим в себя, — повторила Гагара, — назовите свои позывные!

— Жук, — пробормотал бывший Артем.

— Дарвин.

— Амазонка.

— Ромашка, — с отвращением сказала Ли.

— Отлично. Итак, вы испытали на себе методику наложения ложной личности. Сейчас она широко используется в агентурной работе. Преимущества такого метода — агента с ложной личностью невозможно раскрыть никакой проверкой. Ментоскопирование покажет только ложную личность, наркотики или пытки тоже не дадут никакого результата. Такой агент не может выдать себя и случайно. Без якоря — специально заложенного сочетания слов и ощущений — вскрыть ложную личность невозможно.

— Но какой смысл в использовании такого метода? — поинтересовалась Амазонка, — ложная личность ведь не помнит, что именно ей нужно выяснить или сделать. Она задания не помнит!

— Поэтому в ряде случаев наложение ложной памяти невозможно, — кивнула Гагара, — однако во многих случаях оно используется. Скажем, если речь идет о разведке. Вас посылают на военный завод или на работу в штаб или, скажем, пылесосить полы в доме стратегического противника. Вы невольно фиксируете взглядом многие детали, которые затем, после выполнения задания, мы получаем с помощью ментоскопирования, даже если вы специально не старались их запомнить. В ложную личность можно добавить подсознательную мотивацию — скажем, работник секретного завода будет испытывать необъяснимую тягу к чертежам и деталям устройств. Есть и другие варианты наложения ложной личности.

— Элементарно для связиста это прекрасное прикрытие! — выпалила Ли. Гагара, вопреки ожиданию, не сделала ей замечания.

— Верно. Вы, конечно, обратили внимание на несовершенство этого метода. Дарвин?

— Наши воспоминания не соответствовали друг другу.

— Те, кто вошел в эксперимент позже — Амазонка и Жук — могли бы объяснить, почему это так. Но я скажу вам. Личности, которые вам наложили — это ментоскопические паттерны реальных людей. Вика, Мурат, Настя, Артем — все они существуют реально. Однако ментоскопические паттерны сохраняют лишь грубые общие детали. Остальное ваш мозг достраивает исходя из собственного опыта. Сейчас посидите и подумайте, откуда вы взяли те подробности, которые не совпадали с воспоминаниями других.

Ли начала вспоминать. Сломанная нога — это, конечно, Сергей, и он действительно свалился с дерева, вот только было это во время учений в ШК. В казаки-разбойники они играли в дворе, еще в раннем детстве — Ли взяли играть старшие ребята. Да все подробности так или иначе встречались в ее собственном опыте. Хотя вот эту ссору на дне рождения она непонятно откуда взяла! Или нет — почему же непонятно, из интерактивки про экологов. Там как раз такая сцена и была, а Ли недавно смотрела эту интерактивку.

— Ну что же, вопросы вы зададите во время рефлексии, — произнесла Гагара, — а до завтра вы свободны. Советую погулять — погода сегодня прекрасная!

Бинх получил диплом — вручение проводилось за закрытыми дверями, в присутствии только четверокурсников. Ли на остаток карманных денег купила в городе великолепный букет темно-красных роз и встретила Бинха у выхода.

— Спасибо, — его кожа потемнела до оливкового оттенка. Он легонько, по-дружески обнял Ли. Показал ей голографическую карточку с переливами — свидетельство об окончании профессионального образования. Карточка была золотого основного цвета — Бинх закончил профшколу с отличием.

— У тебя ведь каникулы, так? — спросил он, — ты уже спланировала время?

Ли покачала головой. Она думала ненадолго съездить в Вологду — родителей не очень хотелось видеть, но надо же навестить Димку с Мариной и племянниками. А потом, может быть, домой, в Кузинскую ШК, тем более, что и Гулька хотела приехать с Сергеем, и другие. Но никаких четких планов пока не было.

— Я через неделю еду на стажировку в Берлин, — произнес Бинх, — у меня немецкий неплохой, но нужна еще одна практика в языковой среде. Не хочешь там каникулы провести?

Ли подумала.

— У меня тоже еще не было немецкой практики — думаю, разрешат!

Она опустила глаза, чтобы Бинх не увидел вспыхнувшей улыбки.

Каникулы курсанты КБР обычно проводили продуманно. Разрешалось съездить повидать родных, конечно. Но основные каникулярные поездки использовались для языковой практики или изучения культур, близких к той, где предстояло работать. Ли в два счета получила направление на трехнедельную языковую практику, и вскоре они уже сидели с Бинхом в четырехместном удобном купе скорого поезда «Швальбе».

В Европе ФТА расположилась причудливым образом. Граница вновь расколола Германию, теперь с севера на юг — Бавария и Баден-Вюртемберг остались капиталистическими, в то время, как все остальные немецкие земли присоединились к СТК. ФТА захватывала Чехию и Словакию и рвало Польшу — северные польские территории с Силезией были освобождены рабочим восстанием. Калининград потерял свое некогда особое положение, поскольку границ меж государствами больше не было. Литва, Латвия и Эстония также были присоединены к СТК, но там и теперь постоянно шла напряженная борьба с националистическими бандами.

Поезд прошел через Познань, уже недалеко от границы ФТА и вскоре незаметно польские вывески станций сменились немецкими — у бывших государственных границ, впрочем, надписи повсюду старались делать двуязычными.

Теперь языковой вопрос старались решать исходя из одного лишь критерия — удобства местного населения.

Ли неплохо знала немецкий, а польский уже почти как родной, поэтому не испытывала никаких неудобств. Бинх же лишь в Германии оживился — польского он не понимал совершенно, даже на том интуитивном уровне, на каком его немного понимает русский человек. Ведь и русский не был для Бинха родным.

Берлин после войны уже неплохо отстроили, да впрочем, он не слишком пострадал в Третью Мировую. Не больше, во всяком случае, чем во Вторую — потому что на сей раз Германия не играла в войне главной роли, хоть и начала ее на стороне НАТО и США.

В Берлине сохранились целыми старые кварталы, метро, автострады, теперь свободные — личный автотранспорт в СТК был редкостью, а в городах вообще не использовался. Над автострадами, снабженным магнитными полосами сплошным потоком летели веселые открытые летние вагончики горпоезда.

Бинх и Ли переночевали в молодежной гостинице в районе Веддинг, в здании из ярких разноцветных квадратов. Им выделили койки в восьмиместной спальне, и местное турбюро даже предусмотрительно поселило в их номер компанию молодых немцев — ведь ленинградцы приехали на языковую практику. Никакого языкового барьера они не почувствовали, и до полуночи играли с новыми знакомыми в «Стратегию» и разговаривали. Немцы — четверо парней, две девушки — прибыли в Берлин из Дуисбурга на выставку робототехники, привезли собственные образцы и с удовольствием демонстрировали их Бинху и Ли. Это были бытовые киберы с гибкими бессуставными манипуляторами, ловкими, как человеческие руки. Ребята утверждали, что вот именно такие киберы, возможно, заменят людей в работе салверов, то есть в уходе за тяжелобольными и инвалидами. Ли и Бинх сомневались в этом. Работу салверов им обоим пришлось когда-то испытать на себе, они оба были в свое время тяжело ранены; сможет ли робот тонко чувствовать, реагировать на боль, на изменение выражения лица пациента, когда моет его или меняет памперсы? Белобрысый долговязый Лукас утверждал, что конечно, сможет. Вопрос только в чувствительности сенсоров, а это — дело техники. Эта проблема наверняка будет решена в ближайшие пару десятилетий.

С утра после завтрака Ли и Бинх отправились осматривать город.

Они прокатились на теплоходике по Шпрее, затем вышли в центр. Центр Берлина был набит разными историческими памятниками — военный мемориал Первого Союза. Бывший Рейхстаг, где теперь располагался исторический музей. Возле Бранденбургских ворот — музей пропаганды, отчасти на открытом воздухе. Здесь можно было увидеть объемные модели — как изменялся центр Берлина по ходу различных перипетий истории. Оказывается, после контрреволюционного «объединения Германии» весь центр был уставлен пропагандистскими памятниками и мемориалами «погибшим на берлинской стене». Ли фыркнула.

— Интересно, зачем они лезли через стену? Представляю, я бы в Польшу ходила прямо на глазах у погранцов. Далеко бы я зашла!

— По-видимому, это были в основном оплаченные пропагандистские акции. Ну или совсем психи, — предположил Бинх, — да их ведь за много лет не то, что реально много накопилось… Все это вполне в пределах статистической флюктуации.

— Все равно не понимаю. Их же выпускали, можно было уехать официально. У нас вон тоже есть желающие переехать в ФТА, и никто их не держит в принципе — но если они попрут через границу без документов, их и свои могут по ходу пристрелить, и чужие.

— Ли, да нет в этом никакой логики. Это пропаганда, не более того.

Они миновали музей обороны ГДР. Здесь хранились обломки знаменитой Берлинской Стены, старинные фотографии солдат-пограничников, охранявших хрупкий мир социализма. Карты и документы планов по военному захвату ГДР, рассекреченные значительно позже. Потом Ли захотелось есть, и они перекусили в небольшом госкафе — деньги на поездку им выдали, но их лучше сэкономить, чтобы потом купить подарки, местные сувениры. В госкафе кормили интернациональной кухней, Бинх взял какой-то рис с рыбой — вроде бы китайский, но он сказал, что и у них готовят похоже. Ли выбрала картошку с селедкой и с удовольствием наблюдала, как Бинх ловко управляется с палочками.

Теперь они шли по западной части города, по бывшему Западном Берлину. В небольшом скверике они набрели на памятник РАФ, один из многочисленных мемориалов, установленных во всей освобожденной части Германии.

Памятник понравился Ли.

В черном длинном камне были высечены наполовину выступающие из него фигуры бойцов — ребят в городских плащах и куртках, сжимающих в руках пистолеты или автоматы. Их позы были напряжены, лица суровы. Некоторые держались за руки. Скульптуры были реалистичными, лица можно узнать; памятник отражал все четыре поколения РАФа, идущие одно за другим, конечно, только наиболее ярких героев каждого поколения. В самом начале под символом РАФА — винтовкой на фоне красной звезды — Ли узнала Ульрику Майнхоф. Лицо женщины показалось ей чуть растерянным и совсем не боевым, глаза расширены, губы сжаты — словно от боли. И пистолет в руке она держала как-то неумело. Рядом с ней лица Эннслин и Баадера выглядели совершенно гранитными, с суровым, непоколебимым выражением.

На цоколе памятника лежали несколько разрозненных букетов. Ли огляделась — нельзя ли купить цветы поблизости, но ничего подобного не было видно. Бинх смотрел на лица рафовцев с непонятным выражением.

— Помню, — сказала Ли, — наша преподавательница в немецком секторе так и говорила: если хотите понять историю Германии в ХХ-м веке, РАФ нельзя обойти. Одна из ключевых точек. Хотя они и не были собственно марксистами…

— Неверно, они были марксистами. Коммунистами — нет. Но в той ситуации это действительно… было не так важно, — кивнул Бинх, — люди пытались делать, что могли.

В стране, где ничего нельзя было сделать, они все-таки делали невозможное.

Ли внимательно посмотрела на него.

— Бинх, — спросила она, — а куда ты теперь?

Они так редко говорили об этом — о собственном прошлом, настоящем и будущем. Не то, что все это было секретом. Но они привыкли не задавать лишних вопросов и не сообщать лишних сведений о себе. Просто так — мало ли что.

Но Бинх ответил.

— Я после этой практики поеду в Кинешму, на подготовку.

— В Кинешму? — удивилась Ли, — а что там?

Они двинулись вдоль по аллее. Бинх неожиданно взял Ли за руку.

— Там химкомбинат. Мне дается полгода на изучение профессии оператора дистанционного пульта управления. К счастью, я и в ШК был оператором, правда, в другом производстве, но там много общего. Так что шансы есть.

— Э-э… а это-то зачем? — поразилась Ли.

— Ты помнишь, в каком я управлении?

— Да. А, кажется, поняла.

— Именно.

Они замолчали. Ли представила Бинха в белом рабочем костюме в цеху… она никогда не видела химического производства. Наверное, там огромные чаны, трубы… И Бинх у пульта. С сосредоточенным лицом, перебирает клавиши. Идет по цеху. Разговаривает с местными рабочими — южными немцами, наверное… или швейцарцами. Впрочем, у них там интернационал, а на заводах работают часто люди из Зоны Развития, поэтому и восточная внешность Бинха не будет бросаться в глаза.

— Я буду работать в Федерации.

— Но ведь считается, что пролетариат самой Федерации не может быть революционным, — возразила Ли. Бинх улыбнулся и пожал плечами.

— Но ведь кто-то должен работать и с ними.

Ли задумалась. Навстречу им прошагала пожилая парочка — мужчина в очках и летней белой шляпе, в белом костюме, седая, но все еще красивая дама с крошечной чихуа на поводке.

— Тут все не так просто, — услышала она голос Бинха, — я тебе советую почитать Холлендера, это наш теоретик по Федерации. Например, «Пролетариат Федерации: марксистский подход». Если вкратце: современное состояние империализма характеризуется катастрофическим снижением нормы прибыли. Эта проблема решается двояким способом. В Зонах Развития — традиционно: высочайшая безработица, национально-религиозная рознь и ее разжигание, подачки и обещания райской жизни в Федерации, и на этом фоне — жесточайшая эксплуатация нищих рабочих, без соблюдения техники безопасности, с крайне низкими зарплатами и тяжелыми условиями жизни. Потому что эти рабочие счастливы тем, что им хотя бы так платят, хотя бы регулярный доход есть. Ну а в Федерации тоже ведется производство, но там решение проблемы прибыли другое.

— Да, я знаю, — перебила Ли, — мы же это проходили.

— Но если ты прочитаешь Холлендера, такие вопросы вообще не будут возникать. Федерация — это сверхэффективное объединение собственников. В принципе, подвид фашизма, конечно. Когда класс капиталистов консолидировался до такой степени, что сложил национальные капиталы и из них выплачивает постоянную ренту — пусть на очень низком уровне — всему населению, независимо от того, работают люди или нет. Этот их так называемый БОД или базис. Части населения при этом позволяют работать. Работа объявляется ценностью сама по себе, и платят за нее не больше, чем в ЗР, то есть небольшую добавку к базису или совсем ничего. Если кто-то работать не хочет — его объявляют больным и лечат психиатрически. Работа — благо и подарок, так считается, но дело в том, что немногочисленные, всего около 20% населения, промышленные рабочие создают такую гигантскую прибавочную стоимость, что часть ее капиталисты легко могут потратить на выплату БОДа всем гражданам Федерации. Включая самих рабочих. По сути, отдельному капиталисту там уже ничего платить рабочим не надо — все решается на уровне гигантских монополий и объединений так называемых работодателей. Получать прибыль очень легко. Но правда, не имея изначально средств, стать капиталистом, даже мелким, практически невозможно — ведь высочайший уровень прибыли обусловлен высокой капитализацией, то есть нужно вначале приобрести средства производства, а это крайне дорого. Однако у них все же есть и мелкий, и средний бизнес. Это положение начало складываться задолго до войны — то есть даже после Второй Мировой войны. Мелкая буржуазия развитых стран субсидировалась крупной, всем гражданам обеспечивали какой-то низкий, но все-таки уровень жизни, а прибыли все равно были огромными. При низкой социальной напряженности.

Он помолчал.

— Но это не значит, что в Федерации люди сплошь довольны своим положением и не хотели бы его изменить. Кроме того, представь, сколько им врут про «колд-зону»!

— Но ты же не можешь рассказать им правду! — Ли остановилась. Бинх едва заметно пожал плечами.

— Я попробую. Сколько смогу.

Ли посмотрела на него — высокие скулы, глубоко посаженные узкие глаза. Мороз пробежал по коже. Она вдруг вспомнила Марика, парня на заставе, который погиб в одной из перестрелок с бандитами. Она разговаривала с ним о чем-то, и он вот так же стоял и слегка улыбался, и потом эта улыбка снилась ей — потому что больше она Марика не видела. Это была одна из первых пережитых ею смертей. Наверное, поэтому запомнилась так. Но Бинх?!

Ли закрыла глаза. Нет. Нет. Это чушь. Я не буду верить никакой интуиции и никаким дурацким предчувствиям. Реальность будет такой, какой мы сами ее творим. Бинх будет жить! Мы увидимся.

— Слушай, — сказала она, смело и прямо взглянув в его лицо, — ты только не… Не думай, что это тебя к чему-то обязывает. Но я должна тебе сказать одну вещь. Знаешь, Бинх, короче, я долго думала, что это такое. Много лет не могла понять. Ты был таким хорошим другом, вожатым… товарищем. Вроде как это не имеет никакого отношения к… личной жизни и всему такому. Я поэтому и с Валеркой вот связалась, но это было неправильно. Это была ошибка. И потом, я думала, что ты… ну такой ослепительный, прекрасный, замечательный. А я обыкновенная. Но теперь я знаю, и ты тоже знай… Что я тебя на самом деле люблю.

Она перевела дух.

— Ты не это… Ничего. Это ничего не значит. Но я тебя всегда буду любить, и все, что я делаю — это для тебя.

Она умолкла.

Ну и дура, пронеслось в голове. Нам еще две недели тут вместе шарахаться и в одной комнате жить. Могла бы хоть сказать под конец. Хотя можно ведь и уехать обратно в Россию, подумаешь.

Лицо Бинха менялось на глазах.

Губы приоткрылись, будто он хотел что-то сказать. Но промолчал. Сощурил глаза, они заблестели, будто от влаги. Потом он шагнул вперед и обнял Ли.

«Вот и все, — подумала она, — это на всю жизнь».

— Я дурак, Ли, прости меня, — глухо произнес Бинх, не выпуская ее из объятий, — я так долго пытался это предотвратить. Запрещал себе. Я все думал — что у тебя за жизнь будет со мной? Зачем тебя связывать? Ты же знаешь, какая это жизнь, все время в разлуке и все время в страхе потерять другого.

«Любовь, ты ведь знала о нашей непрочной судьбе. Зачем ты избрала такое жилище себе?» — вспомнила Ли.

Они шли, держась за руки, по аллее. Берлинцы и гости города смотрели на них с удивлением, радостью или насмешливо — но им было все равно. Они перепрыгивали лужи, не расцепляя рук.

— У тебя это давно? — спросил Бинх.

— С самого начала, — призналась Ли, — но я была такая дура! Я не понимала, что это такое. А у тебя?

— У меня не с самого начала. С начала я и правда был твоим вожатым. Да ты ведь и малявка тогда была. У меня знаешь когда началось? Незадолго до моего отъезда. Тебе было тринадцать лет тогда. Мы договорились встретиться в обсерватории. Я зашел, ты сидела за монитором и что-то писала. Какие-то уравнения. У тебя было такое лицо… взрослое, красивое, вдохновенное. Ты даже не заметила, как я вошел. И еще волосы — лунные, серебряные. Они распушились в свете лампы, и я увидел, что они бегут как поток. Потом ты обернулась ко мне, и я увидел твои глаза. Синие, большие. Я увидел тебя целиком, как ты есть. Ты помнишь, как это было?

— Не-а, не помню, — легко ответила Ли, — наверное, было что-то такое… ты же не раз забирал меня из обсерватории. Но я ничего такого не подумала.

— Я сразу все понял про себя и про тебя. Потом так долго старался забыть. Заставить себя. Быть просто другом. Но не получалось. Видишь — не получилось.

Он засмеялся.

— Мы такие дураки, Бинх, — сказала Ли, — нам надо это… как-то отметить, нет?

— Да. Давай. Прямо сейчас. Слушай, у меня в Потсдаме есть друг. Служили вместе. Я с ним уже разговаривал, хотел встретиться, но он сейчас сам в командировке. А квартира свободна. Ты была в Потсдаме? Там очень красивый дворец. И ресторан есть замечательный один. Пойдем сходим туда, я договорюсь с Инго, и мы… ну если хочешь, мы можем пожить у него на квартире, там сейчас пусто. А то в хостеле все-таки народу много очень. Давай?

— Ты просто гений! — воскликнула Ли. Они остановились возле огромного фонтана, с какими-то современными пестрыми статуями. Позади цвело поле рододендронов — алых, багровых, розовых.

Бинх обнял Ли за талию. Секунду они смотрели друг на друга — близко-близко, не веря внезапно прорвавшемуся, так долго хранимому счастью.

Потом их губы сблизились и соприкоснулись.