Мои родители были очень честолюбивые люди… Сами они ликеидами стать не смогли, хотя и достигли немалых высот: отец был начальником лаборатории в Радиотехническом институте, потом - директором института. Мама - кандидат наук, филолог, раньше преподавала в ПГУ. Только ради меня она оставила престижную работу в университете. Но какой бы высоты ни достиг человек, всегда между ним и ликеидом остается пропасть… Мои родители поставили цель: вырастить ликеида-ребенка. Маме было уже за тридцать, когда я родился.

Позже я узнал, что родители занимались тщательным отбором: проводили за свой счет полный генетический анализ эмбрионов, не только стандартный, но и определение возможного IQ, вообще талантов и способностей. Шесть детей было убито, прежде чем родился я - самый перспективный, талантливый, подающий надежды.

У моих родителей было достаточно возможностей воспитывать меня как ликеида, как финансовых, так и интеллектуальных. Они применяли все возможные методики раннего развития, из дневника, который вела мама, я знаю, что в полтора года не только свободно говорил, но знал наизусть стихи Пушкина, в два года научился читать, в три - играть на скрипке… Конечно, с рождения я занимался плаванием и динамической гимнастикой, с года - детским риско, чуть позже началась медитация, психотехника. Вот примерно таким образом меня подготовили к шестилетнему возрасту к поступлению в Русский Ликей. Я успешно сдал экзамены, и мы с мамой переехали в Москву… Родители жертвовали буквально всем ради этой цели - сделать из меня ликеида. Мама оставила работу, мы сняли небольшую квартиру в Москве, папа приезжал к нам на выходные. Многие русские ребята, поступившие в Ликей, живут в интернате, но все-таки шестилетний малыш без родителей не способен учиться серьезно, обстановка в интернате, как всем известно, такая, что редко кто дотягивает до окончания хотя бы Ликейской Школы.

Поэтому родители решили, что за мной нужен тщательный контроль. Где-то они были правы… Я рос, как тепличный цветок - мама создавала все условия для моей учебы, а учеба, конечно, была напряженной. Только постоянная смена занятий спасала от перегрузки. В детстве, лет до двенадцати, нам оставляют еще небольшое свободное время для игр, у меня был друг, Коля, он вместе со мной закончил школу, но Колледж не вытянул… Наверное, Коля был первым и единственным человеком, которого я по-настоящему любил в детстве. Ведь в основном мою жизнь составляли занятия, мировая культура, храмы Ликея, риско, медитации… лет в десять я уже научился концентрироваться полностью, изредка в медитации меня посещало сияющее существо с крыльями, и мы летали с ним в бескрайнем небе - земное небо было лишь жалким подобием того, настоящего. И так это было чудесно, я чувствовал себя таким сильным, всемогущим, свободным, я ощущал такую любовь моего ангела-спутника, какой не найдешь на Земле… мне казалось, и с каждым годом все больше, что единственная настоящая реальность - это то, что я переживаю в медитациях, а земля, физический мир - сон, тень, нелепая карикатура на Настоящую Жизнь. К счастью, у меня не возникло сильной зависимости от медитации, как у некоторых… ведь не секрет, что медитации учат всех, но ежегодно какая-то часть детей теряет рассудок благодаря этому или же впадает в наркотическую зависимость от своих видений. Это мы считаем необходимой платой за счастье временного пребывания в ином мире. Но я не очень способный человек, я достаточно сильно привязан к физическому миру, и это сыграло довольно большую роль в моей судьбе.

Я помню свое первое переживание смерти. Умерла моя прабабушка. Мне было семь лет. Тогда нам еще не объясняли ничего про перевоплощения, про посмертные состояния… Собственно, я мало общался с прабабушкой, поэтому смерть ее не стала для меня трагедией. Она лежала, я помню, в гостиной на столе, и я видел ее бессильно повисшие руки и под неплотно закрытыми веками неподвижные белки глаз… Это не напоминало спящего человека, нет… я понимал, что это уже не человек, это именно труп, это то, во что превращается человек, умирая. И вот эта ее неподвижность, абсолютная расслабленность так поразила меня, что я ночью не мог заснуть… я вдруг понял, что такое смерть. И что сам я тоже умру когда-нибудь. И все люди смертны. И мне так ужасно не захотелось превращаться в такое вот - неподвижное и застывшее - что я не выдержал и пришел к маме. Она успокоила меня, рассказала, что только тело остается таким, а дух выходит из него и живет дальше. Потом в храме нам рассказали о перевоплощениях, о посмертных мирах, о карме… и страх перед смертью прошел полностью. Но все же осталось какое-то благоговение… Когда я позже сталкивался со смертью, теоретически я знал, что это просто переход души в иной мир, что душа продолжает жить, и это тело вообще ничего не значит… но практически, чувства мои говорили иное - вот эти бессильно повисшие пальцы, застывшие глаза - вот это и есть смерть… это трагедия, это ужас, непередаваемый ужас нашей жизни.

Помнишь, я показывал тебе то, что осталось от Пискаревского кладбища?

Впервые меня туда привез отец. Дело в том, что он был не просто честолюбив, он еще был русским патриотом… национализм и патриотизм, в особенности доходящий до террористических проявлений, появляется тогда, когда с Родиной не все в порядке. Когда Родина сильна, и ей ничто не угрожает - никакой необходимости в национализме нет, и никто о своем патриотизме на каждом углу не кричит. Мой отец, разумеется, был цивилизованным патриотом - он мечтал вырастить сына, русского ликеида, славу и гордость России. Он же не понимал, что ликеид лишен отечества, что я перестану быть русским, будучи ликеидом.

И вот он привез меня на Пискаревское кладбище, мы посидели с ним на этих холмах - братских могилах, и он рассказал мне о том, что происходило тогда.

Рассказывать он умел… Мне было двенадцать лет, и это впечатление сохранилось у меня на всю жизнь. Я вышел с кладбища другим человеком. Со мной произошло.. как бы это сказать… я впервые вдруг увидел людей.

Что такое были для меня окружающие люди? Бледные тени, движущиеся где-то на краю сверкающего, яркого, Божественного мира культуры, природы, иноматериальности, фантазий, в котором я жил тогда. В котором живут все ликеиды. В детстве же мы вообще очень мало сталкиваемся с людьми… родители никогда мне не мешали, поскольку с самого раннего детства я полностью соответствовал их желаниям, и делал то, чего они и хотели от меня - усиленно развивался. Меня никогда не наказывали, в этом не было необходимости, между мной и родителями существовало полное согласие, они меня обслуживали, ухаживали за мной, возили на занятия - вот и все. Я почти не знал их как людей, не видел их человеческих проявлений. Очень долго, лет до 15, я даже не знал, например, где они работают. Эти ровные, очень хорошие отношения у нас считались любовью.

С другими родственниками мы вообще встречались крайне редко, как это сейчас принято у культурных людей. В школе, разумеется, у нас воспитывали чувство коллективной ответственности, дружбу, взаимопомощь - с этим у меня все было в порядке. У меня не было серьезных конфликтов ни с кем, был друг Коля, вообще в нашем классе сложилась особая замкнутая атмосфера, как это обычно бывает в ликейских коллективах: один за всех и все за одного, мы отличали друг друга от остальных, мы помогали друг другу в учебе и во всех проблемах… так же было у меня и позже, в колледже, и в авиачастях, где я служил, особенно на войне. Эти отношения я тоже считал любовью… я и правда любил своих товарищей, каждый из них казался мне особенным, прекрасным, я видел только их светлые, хорошие черты и был от них в восторге. Но за пределами класса люди практически не существовали для меня. И уж тем более - не-ликеиды.

У нас не воспитывают эту обособленность специально, даже наоборот - всегда подчеркивают, что не-ликеиды - такие же люди, как и мы. Но ведь мы живем совсем иной жизнью, нас воспитывают, у нас очень много ограничений, мы очень много работаем, учимся, в то время, как обычные дети абсолютно свободны и не несут никакой ответственности ни за что. Конечно, в таких условиях обязательно возникает чувство касты, согласись, оно было и у тебя, и у всех ликеидов оно есть. С возрастом оно только усиливается, нам постоянно напоминают об ответственности перед человечеством, мы посвящаемся в храмах, мы даем, наконец, присягу. И мы уже воочию видим очень существенную разницу между нами и обычными людьми. Правда, воспитанная уже культура не позволяет нам подчеркивать эту разницу… у подростков все это ярче, острее, четче. К двенадцати годам мне была хорошо знакома граница между ликеидами и их прекрасной, жертвенной, наполненной этикой и любовью жизнью - и обычными людьми. Жизнь ликеида - драма, жизнь простого человека - комедия.

Но после Пискаревского кладбища жизнь повернулась ко мне совсем другой стороной.

Это было как прозрение, как удар… мне вдруг открылись люди. Простые люди, совершенно не воспитанные, не героические, не культурные, самые обыкновенные.

Они все там умирали… и в смерти они становились точно такими же, как мы.

Некоторые из них были даже, возможно, подлыми, трусливыми, агрессивными, хлестали водку и били детей и жен - но и они умирали в том городе, и жены их умирали, и дети… Я вышел с отцом на улицу, и вдруг увидел простых людей, идущих навстречу, и тогда впервые в своем сердце я ощутил любовь к этим людям - к каждому в отдельности, каким бы он ни был… вовсе не потому, что они чем-то отличались - именно потому, что они были единым целым, каждого из них могла настигнуть смерть, и перед лицом смерти никакое воспитание, никакая красота, ни физическая, ни душевная, не имели значения.

Знаешь, однажды я видел, как женщина рожает… Я видел ее лицо. И с тех пор, когда я вижу любую женщину, я на мгновение представляю ее в родах - какой бы она выглядела там. С растрепанными, раскрученными волосами, с лицом, искаженным болью - и потом, когда все кончается, как молодеет лицо, как расправляются морщинки, сияют глаза… Это очень любопытно иногда представить, особенно с женщиной ухоженной, тщательно накрашенной, со сложной прической, с отрепетированным выражением лица… Сразу вдруг понимаешь, что и она - просто женщина, несмотря на свою защищенность и неприступность, что и она будет так же страдать от боли, может быть, даже сдержит крик, но на лице ее все отразится.

Вот так же и смерть. Смерть объединяет всех нас. Тогда всех объединила война. Между нами есть что-то общее, коренное, человеческое, и я почувствовал это в тот миг…

Но это был только миг. Мы сели с отцом в машину, захлопнули дверцы.

Отгородились от мира пешеходов, каждого из которых мне только что хотелось обнять - и я бы сделал это без малейшего колебания,без заносчивости перед ними, без малейшего страха, что меня не поймут - даже если меня не поймут, все равно я люблю этого человека, потому что мы братья, потому что я такой же человек, так же подвержен смерти и страданию. И уже очень скоро это состояние у меня прошло… А потом сменилось устойчивым представлением о собственном ликейском превосходстве.

Слишком уж велика пропасть… мы талантливы, красивы, даже внешне красивы, ловки, изящны, мы Воины света, вся наша жизнь исполнена смысла, мы служим человечеству. А они - ну кто они? Даже лучшие из них неизмеримо хуже любого ликеида, потому что не исполняют его функций. Они живут только для себя, они ничем не лучше животных… только ликеид заслуживает звания человека. И самое главное - ведь если бы они хотели, они могли бы добиться того же самого… в том-то и дело, что они не хотят, просто не хотят. Им нравится эта животная жизнь - ну что ж… каждый сам выбирает свой путь - это ведь один из девизов Ликея.

Нам никогда этого не говорят в школе, наоборот, подчеркивают, что если и есть у нас какое-то превосходство, мы должны направлять его только на помощь и службу всем людям. Подчеркивают наше равенство и единство со всем человечеством… это входит в ликейскую этику. Но эти положения на самом деле никак не обоснованы, поэтому по-хорошему никто в них не верит. А верят все в противоположное, вот в то, что я сказал - ты согласна со мной?

Итак, я быстро и прочно забыл о кладбище… отец, собственно, тоже не имел в виду внушить мне идеи равенства всех людей - он только хотел продемонстрировать, что и в истории России были героические страницы.

В это время у меня уже сформировалось представление о будущей профессии. Я знал, что буду летчиком. Это у меня какое-то врожденное, всегда в небо тянуло.

И кроме того, мне очень хотелось попасть в Космос. Я себе уже лет в двенадцать сознательно поставил такую цель. Где-то в самой глубине моего существа жил страх перед этой черной бездной, ведь только тоненькая пленочка атмосферы - а дальше пустота, Великая Пустота, страх и благоговение, трепет, величайшая тайна, я понимал, что даже поднявшись над атмосферой, я не разгадаю тайны, но я просто буду стоять над этой бездной, я чуть-чуть загляну в нее… Одна эта мысль вызывала во мне священный трепет. Я не мог, никогда не мог рассказать об этом кому-то, передать эти чувства словами, и сейчас я передаю их вовсе не адекватно, и однако они играли очень большую роль в моей жизни.

Космос! Ведь это страшная дерзость - думать, что люди могут покорить Космос. Но даже сейчас я не думаю, что это богохульная дерзость, вроде Вавилонской башни. Человеку свойственно стремиться вперед и вверх, и если он прекращает это движение - он теряет свое звание человека. Мы должны идти дальше, должны исследовать, конечно, нам никогда не покорить мир, но он дан нам для познания… хотя бы постоять рядом с этой тайной, посмотреть. У меня вовсе не научный склад ума, в профессии мной движет элементарная радость мальчишки, который на своем велосипеде научился перелетать через кочки или ездить без рук - вот так же и мне доставляет неизъяснимую радость заставить машину сделать какой-нибудь трюк, выжать из нее все возможности, красиво зайти на посадку или заложить вираж. Но в то же время увидеть истинное, черное лицо Мироздания, чуть-чуть прикоснуться к нему… мне очень этого хотелось.

Я выбрал профессию военного летчика, так как это было наиболее вероятным путем к астронавтике. Военный, лучше всего истребитель, или же испытатель - но испытателей готовят уже после колледжа, из людей со стажем. В Москве нет военных специальностей, я отправился учиться в Маннхайм.

Да, чуть не забыл… перед этим я познакомился с Динкой.

Моя первая любовь. Она не была ликеидой, жила в одном со мной дворе в Петербурге. Я ее видел мельком и девчонкой, но когда она подросла, стала на удивление симпатичной. Черненькая - полутатарка, невысокая, вся какая-то компактная, легкая, блестящие, как угли, глаза, копна темных волос сзади, над тонкой стройной шейкой. Бедовая была девчонка… работала она на ипподроме, лошадей любила - страсть. Но конечно, не ликеида, самая обычная девочка, телевизор смотрела, слушала попсу, ходила на дискотеки, даже эйф пробовала, правда, к счастью, не слишком увлеклась. Курила. По-моему, ни одной книги за всю жизнь не прочитала, даже тех, что по программе в школе полагались. Скучно ей было…

Но однако, как-то же мы с ней говорили. Не все же время занимались сексом.

Нет, я хорошо помню, мне всегда было с ней интересно. Я ей рассказывал о книгах, которые читал - она сама не читала, но слушала меня с удовольствием. Мы бродили по городу, я брал ее в аэроклуб, катал в самолете. Да, о чем-то мы все время говорили, как-то общались и в общем, знаешь, это было совсем не плохо.

Потом я уехал, она очень плакала, когда мы расставались. Сильно влюбилась. Мне тоже было не по себе, в Маннхайме даже пришлось прибегнуть к помощи психолога, чтобы научиться как-то жить без Динки. Она мне не писала и не звонила. На звонки у нее не было денег, а письма писать она просто не умела, ей трудно было выразить мысль письменно. Я звонил несколько раз, но потом это как-то заглохло.

Наши отношения продолжались много лет, но в основном - только тогда, когда я возвращался в Питер. Я ведь каждый год ездил на каникулы, потом в отпуск. Это была нормальная любовь ликеида. Я действительно глубоко и серьезно любил Динку.

Когда мы были вместе, я носил ее на руках, делал ей подарки, думал о ней ежечасно и ежеминутно, пару раз подрался из-за нее с хулиганами. Да и в разлуке я всегда думал о Динке. Я ей изменял. Не в колледже, там строго, но уже когда служил, в армии, в Хайфе, потом в Тегеране… девчонки прямо вешались на шею, этого было невозможно избежать. Да я и не чувствовал своей особой вины. Я холост, молод, ну что мне делать, завязаться узлом? Специально я не искал, но если ты ликеид, летчик, молодой, чуть-чуть красивее обезьяны - сильно искать и не нужно. Я привязывался к моим временным пассиям, но любил все равно Динку, в этом смысле я был ей верен.

Почему я не звонил ей, почему мы общались только в Питере… понимаешь, вот позвонишь: ну как у тебя дела? - нормально. А у тебя - тоже. И начинает плакать. Сдерживается, но глаза блестят, губы дрожат. А рассказывать-то не о чем. Жизнь течет монотонно. Конечно, у ликеида всегда масса духовных переживаний, мыслей, но о них вот так коротко, по телефону, когда девчонка даже тебя не слушает, а думает только, когда же ты наконец приедешь… это невозможно. А у Динки жизнь и вовсе однообразная, рассказать не о чем.

Последние годы я вообще ей не звонил, так у нас повелось.

Я закончил колледж одним из лучших. Дал присягу, на Миссию отправился в Хайфу. Год служил там, потом началась война, самая крупная в нашем столетии, как ты знаешь.

Что такое война современная? Чего стоят одни только лазерные станции на орбите, плюс системы слежения… противник не может даже шахту ракетную построить. Даже сколько-нибудь крупный аэродром. Гражданские аэродромы на занятой территории - и те выжигаются полностью. По-хорошему, один-два удара с орбиты, выжечь несколько крупных поселений на занятой территории, ну пусть погибнет несколько сот тысяч человек… из которых половина все равно заражена националистическими идеями. И конец войне.

Но ликейская этика же не позволяет… мы не можем убивать без разбору. Даже бомбардировки населенных пунктов у нас запрещены. Надо искать партизанские гнезда, подпольные аэродромы - их "Кристаллы" с вертикальным взлетом можно спрятать под землей, в пещерах по десятку самолетов, там десяток, здесь дюжина… Эта тихая война идет постоянно. И в Хайфе мы воевали. Я там на "Аквиле" одно время летал, это разведчик, в Ливане искал объекты…

Но тут исламисты накопили большое количество техники, умудрились как-то все же, рывком заняли большую территорию. Такое редко бывает… Cотни самолетов с той и с другой стороны, самая крупная война столетия - но и тут все относительно благородно, спокойно, схватки в основном в воздухе, между профессионалами, потом десантники быстро занимают очищенную территорию, и там уже ликеиды со всей присущей им гуманностью наводят порядок.

Мне было интересно, конечно, проверить себя в боевых условиях… симуляторы - это одно, а когда ты видишь реального противника… Хотя мы его и видим-то только на экранах, в виде мерцающей точки.

В общем, у меня получалось. Я сбил совершенно точно семь самолетов, из них пять "Кристаллов"… Не знаю, спасся ли кто-то из экипажей этих самолетов… но война есть война.

Мы мало сталкивались, собственно, с противником. Но, конечно, идеологическая подготовка велась… я тогда недоумевал, не мог понять психологию этих людей. На захваченной исламистами территории ввели суровые законы. Женщины у них должны были ходить в чадре и парандже - я сам видел эти мешкообразные, спотыкающиеся существа… ввели телесные наказания, причем публичные. Рассудку ликеида этого, конечно, не постичь. Смертная казнь, ну и так далее. Ты сама все это знаешь. Раза два я видел пленных исламских пилотов, мы их отправляли в Европу, в колонии на психологическую переориентацию. Они казались озлобленными, словно одержимыми. По мере захвата территории противника наша часть перебазировалась, мы встречались, хоть и немного с местным населением. Я пробовал заговорить с кем-то из них. Особенно с женщинами, но это было почти безнадежно - они боялись. Для них говорить с незнакомым мужчиной - это дикость. Но мне было интересно понять их. Однажды один старик на рынке - я покупал фрукты - оказался словоохотливым и неплохо говорил по-английски, он не был националистом, он занимал как бы промежуточную позицию. И вот когда я стал с негодованием говорить о положении женщин, запертых в домах и во всем зависящих от мужчин, он заметил: А вы спрашивали самих женщин? Какую жизнь они предпочитают? Быть никому не нужной, одинокой, независимой, самой зарабатывать себе на хлеб, как у вас, или же иметь мужа и столько детей, сколько дает Бог?

Это заставило меня задуматься. Нет, я не считаю, конечно, что женщина обязана занимать такое положение, как у исламистов, не может работать и так далее… Но впервые, понимаешь, впервые мне указали на что-то положительное в психологии фундаменталистов. И еще меня это задело, потому что я вспомнил Динку. Она казалась совершенно гордой, независимой, довольной своим положением… но иногда она с такой завистью говорила о своих замужних подругах, так тянулась понянчить чужих малышей. В глубине сердца я ощутил тогда, что Динка на самом деле вовсе не хотела бы быть такой независимой… что такая она от гордости, от воспитания. Не может же она первая мне сказать, что хочет замуж. В общем, слова старика задели мою собственную совесть, мои собственные дела, и поэтому показались, по крайней мере, чем-то важным… Но все равно исламистов я не мог понять. Я был уверен, что ими движет Семя дьявола, что они поступают так только потому, что некие потусторонние существа, питающиеся человеческим страхом и болью, заставляют их делать это. Кстати, это очень удобная позиция - если объявить, что твой противник просто-напросто исполняет волю дьявола, можно не пытаться его понять, выйти на диалог. Но на то было похоже… их жестокость, полное отсутствие гуманизма, упертость - как это еще можно понять? Понимаешь, я как-то видел наших пленных… они их, конечно, убивали, всех. Причем не просто убивали… например, сажали на кол, в кислоте растворяли… и перед смертью тоже им такое приходилось пережить… В общем, я видел то, что от них осталось - зрелище не для слабонервных. Уже одного это зрелища хватило бы, чтобы возненавидеть исламистов. Но ненависти во мне, в общем-то, не было. Я отдавал себе отчет, что это люди одержимые, ведомые дьяволом… Выпуская ракеты, я понимал, что это лучшее, что я могу для них сделать. Для спасения их души.

Потом… один раз все-таки меня сбили. Я хорошо помню тот вылет. Мы шли с Паулем, это был мой ведомый, патрулировали пространство за аэродромом, вдруг я увидел на радаре всплеск, тут же, конечно, стал ловить противника, велел Паулю заниматься тем же, поймал точку, стал наводиться, выпустил ракеты, после этого мы с Паулем начали противоракетный маневр. И тут самолет сильно тряхнуло, я понял, что все кончено, успел рвануть рычаг. От перегрузки я потерял сознание.

Очнулся уже когда парашют раскрылся, и почему-то костюм был порван и грудь вся разворочена - потом сказали, меня задело там чем-то… осколком самолета, что ли. Удивляюсь, что я не помер, видимо, повезло. Долетел до земли. Потом меня довольно быстро нашли.

Месяца три я лежал в госпитале, за это время и война закончилась практически. И к сожалению, в это время умер мой отец, я никак не мог присутствовать на похоронах… Конечно, ребята меня навещали, мать приехала… лежать - это занятие вообще малоприятное, несколько операций… но я, несмотря на потерю отца, был такой счастливый, довольный собой и жизнью, гордый, окруженный всеобщей любовью. Потом признали, что я полностью здоров. А раз так, можно было опять начинать думать о школе астронавтов. Миссия была закончена, на войне год считают за два. У меня был довольно широкий выбор мест работы, в том числе, испытателем… но я выбрал место преподавателя в иерусалимском колледже.

Там я работал чуть меньше года. Наверное, это было самое счастливое время моей жизни. Я пользовался большим уважением, как летчик с боевым опытом, каждый день летал с учениками, в основном, на спарках, часто была возможность самому взять управление. Мы проходили высший пилотаж в полном объеме, он, в общем, в бою не нужен, но позволяет чувствовать себя в небе абсолютно свободно. Я и чувствовал себя свободно, уже давно… Я совершенно перестал бояться неба. Это такое непередаваемое, прекрасное ощущение полного своего всемогущества, силы, свободы… почти как в медитации, но еще сильнее, потому что это - в физическом мире.

Конечно, в Иерусалиме я, как и все, начал увлекаться старыми религиями, это ведь колыбель иудаизма и христианства. Был я на Голгофе, видел Крестный Путь… перечитал тогда Библию. Когда мы ее в школе проходили, Ветхий Завет я даже не дочитал до конца… а Новый мне понравился, во всяком случае, Евангелие. И в Иерусалиме я его перечитал с большим удовольствием. Тогда мне Иисус представлялся кем-то вроде Главного Ликеида, который пришел, чтобы на земле уже тогда построить Ликей, просветить людей, поднять их духовный уровень, но, к сожалению, враги ему помешали… Собственно, это примерно и есть ликейская концепция Христа, если я верно помню.

И вот пришло мне приглашение в школу астронавтики. Это удивительное чувство, когда исполняется твоя мечта… то, к чему ты с таким трудом, с потом, с кровью пробивался с самого детства. Я съездил в Хьюстон, прошел медкомиссию, был принят. Перед началом занятий поехал отдохнуть в Петербург.

Динка была меня моложе на год, ей тогда стукнуло двадцать пять. Но если для ликеиды двадцать пять - только самое начало жизни, то для простой девушки, тем более, русской, это уже серьезный возраст, конец молодости. Потому что в этом возрасте у них уже все решено и определено. Динка мне показалась в этот раз немного нервной, сильно повзрослевшей, если не сказать - состарившейся.

Какие-то морщинки появились, голос и движения огрубели немного, какая-то горечь возникла, словно она хотела что-то сказать, но не могла, но все время намекала на это невысказанное. Я ее не понимал. С родителями у нее были какие-то конфликты… Она уже от них съехала и жила отдельно, в маленькой комнатушке, на большее не хватало зарплаты. С квартирной хозяйкой тоже были конфликты. Но я ничем не мог ей помочь. Предлагал оставить деньги, она оскорбилась. Но в общем, опять была любовь, была радость, а потом я собрался уезжать… И перед самым отъездом у меня состоялся очень неприятный разговор с Динкиным братом. Он был старше ее, очень рассудительный, неглупый мужчина, был женат и имел уже ребенка. Дождался меня во дворе и сказал примерно следующее.

- Слушай, я понимаю, что ты ликеид, герой, и все такое. Но перестань морочить девчонке голову.

Я не понял его и попросил изъясняться более конкретно. Тогда он мне и выдал.

- Динке уже 25 лет. У нее нет никого. Она симпатичная, и все такое, но у нее до сих пор, кроме тебя, никого не было. Такие ненормальные плохо кончают.

Она влюблена в тебя, как сумасшедшая, и всем дает от ворот поворот. К ней такие парни подкатывались, так что ты…

- Но чем я могу помочь? - я действительно был таким дураком, я совершенно его не понимал. У Динки своя жизнь, у меня своя, я же не стою над ней с плетью, требуя верности, как какой-нибудь фундаменталист.

- Она верит в тебя, понял? Она тебя ждет, - сказал ее брат, - Она думает, что ты на ней женишься… ну не обязательно там оформлять отношения, но в смысле, что ты будешь жить с ней одной семьей, в одной квартире, и так далее.

Ребенка хочет от тебя. А я что-то не понял, есть у тебя такие планы или нет?

Этот вопрос, Джейн, мне показался тогда до ужаса оскорбительным и бестактным. Разве можно свести все многообразие наших с Динкой отношений, всю эту нежность, радость, короткие грозы, тучки сомнений, ослепительное сияние солнца любви - к такому краткому и простому вопросу: собираешься ли ты на ней жениться? Это так невероятно пошло, мерзко, низко… в тот момент я даже не подумал, что Динка могла подослать брата, возможно, я разочаровался бы в ней мгновенно. Я и до сих пор не знаю, была ли это только его инициатива, или ее тоже. Но сейчас это для меня неважно.

Я просто не знал, что ответить брату Динки. Просто не знал…

Если бы он спросил - любишь ли ты ее? Я бы ответил - да. Если бы он спросил - готов ли ты сию минуту отдать за нее жизнь, я бы тоже ответил - да. Но вот так… собираешься ли ты жениться? Да при чем тут женитьба? Ведь мы любим друг друга!

Я ведь даже не думал о том, что для меня Динка была лишь приятным отдыхом, переменой занятий, убежищем, помимо Динки у меня был целый прекрасный и грозный мир, совсем иная жизнь, ей недоступная. А у нее - ничего не было, кроме меня. Я один заменял ей весь мир. Кроме меня, ей оставалась будничная простая работа, помощь по хозяйству вечно ворчливой и недовольной матери, пересуды с девчонками во дворе - и гордое молчание, когда те рассказывали о своих любовных делах. И одинокие беспросветные вечера. Но мне это и в голову не приходило… Я считал само собой разумеющимся, что она ждет меня, что она верна - впрочем, если бы она изменяла мне, я не подумал бы ее в этом упрекнуть.

Я стал мямлить что-то в том смысле, что сейчас уезжаю в Хьюстон, учиться в школе астронавтики, это продлится три года. Что у ликеидов не принято создавать семью во время Миссии и во время учебы. А после окончания учебы, конечно, будет видно…

- А что, тебя не примут женатым в эту школу?

- Да нет, примут, но…

Тут брат Динки изложил мне кратко и ясно свои требования. Динка вся извелась, у нее не жизнь, а сплошной кошмар. Она больше не может куковать в одиночку. Поэтому я должен твердо решить, нужна она мне или нет. Если я собираюсь жить с ней, создавать семью и так далее, значит, надо кончать с этим неопределенным положением. Либо зарегистрировать с ней брак, тогда она хоть будет считаться замужней, либо не регистрировать, но снять отдельную квартиру - средств, вроде бы, у меня достаточно? - поселиться там с ней, а потом ехать куда угодно, но чтобы Динка уже жила в нашей общей с ней квартире, на наши с ней общие деньги. Либо взять Динку с собой.

А если она для меня только развлечение, если я ее только использую, то чтобы я это прекратил, девчонок для этого дела вокруг сколько угодно, он сам, лично, готов для меня их найти. А Динка - не такая, она влюблена и хочет настоящей любви, а не того, чтобы ее только использовали, а потом выкинули, как ненужную салфетку.

Я был совершенно ошарашен. Конечно, Динка не была для меня только развлечением. Я всегда относился к ней серьезно… считал, что любил ее. В каком-то смысле я ее и любил. Но предпринимать такие серьезные шаги вот прямо сейчас?

Мне, честно говоря, было совершенно не до того. Думаю, ты, как ликеида, меня хорошо понимаешь.

Мне опять показалось все это невыносимо пошлым. Это исходит из нашей общей ликейской оценки жизни. Я был героем, летчиком, ликеидом, я был Воином Света и спасал человечество от Дьявола. Я свободно любил свободную женщину, у меня из-за моей работы не было возможности быть с ней постоянно, но когда я мог вырваться к ней, она с радостью и благодарностью дарила мне свою любовь.

И вдруг мне намекают, что у меня есть какие-то обязанности по отношению к этой женщине… что я несвободен. Что я должен что-то сделать… и не спасти ее, например, из горящего дома, не выкрасть из плена, это я счел бы своим долгом без напоминаний. Но Динка жила счастливо и безопасно. Оказывается, я должен почему-то немедленно устроить ее судьбу… Какая нелепость!

Однако, надо было что-то отвечать… в конце концов, это не-ликеид, простой человек, у него свои понятия, к нему надо отнестись снисходительно. Я собрался, преодолел себя и спокойно объяснил, что конечно же, отношусь к Динке очень серьезно, люблю ее, и подумаю над его словами. Сейчас же у меня такое положение, что через два дня я уезжаю, и уже поздно что-либо предпринимать. Но я обязательно что-нибудь придумаю…

Однако я быстро забыл об этом разговоре, а сама Динка никогда не говорила мне о том, что страдает… очень уж была гордая. Я сам тоже с ней не говорил об этом, и вообще этот инцидент с ее братом просто выпал из моей памяти… память, она ведь избирательно сохраняет только то, что человеку выгодно. Динка меня ждала, она любила меня - я принимал это как должное. Если бы она не стала ждать, решила выйти замуж - я не осудил бы ее. Возможно, не слишком сильно бы и страдал. Если бы она просто изменяла мне все это время, я отнесся бы к этому совершенно спокойно, ведь я-то изменял ей. Так было бы даже лучше… непонятная Динкина верность даже тревожила меня - ну какая необходимость ей, простой девчонке, даже не ликеиде - нас хоть воспитывают в каких-то строгих понятиях - быть такой целомудренной?

Я изменял Динке… особенно в Хьюстоне на первом курсе. Там такая мулатка была, довольно светлая… на тебя чем-то похожа. Лиз. Я просто свихнулся с ней… Это был такой секс, который и сексом-то трудно назвать, это целая жизнь была, целая феерия… Я совсем на ней съехал, все остальное время ходил как в трансе. Знаешь, такое бывает у талантливых медиумов, когда они в медитацию так уходят, что окружающая жизнь их перестает интересовать. Вот так же мы с Лиз, но она не как личность меня волновала… я все это время, как ни странно, продолжал любить Динку. Просто вот эта страсть невероятная, сжигающая, как у Набокова в "Лолите"… Ну это так, эпизод моей жизни, довольно приятный, да и длился-то он всего месяца три. Потом Лиз меня бросила, и еще месяц я страдал, как наркоман от ломки. После мне было приятно все это вспомнить. И сейчас еще приятно.

Вот такие мы все, ликеиды… и я ведь никогда не подозревал, что что-то в моей жизни не так. Я любил родителей, делал все, как они запланировали, с мамой, казалось, у меня были превосходные отношения, основанные на чистой любви. "Сыночек, ты на завтрак будешь яичницу или сандвичи?" - "Мамуль, я сегодня не ем, спасибо тебе большое!" Нежный поцелуй в щечку, ласковый взгляд - и бегом на занятия. Девушка? Я любил ее чистой, трепетной любовью, заботился о ней, когда мы были вместе - стихи для нее писал, на руках носил, развлекал всячески, защищал. Друзья? О, в Хьюстоне, как и везде, я нашел превосходных друзей. Мы делали общее дело, нам всегда было интересно вместе, мы стояли друг за друга горой… Кроме того, я переписывался и со старыми друзьями. Короче говоря, все превосходно, уж во всяком случае, в отношениях с близкими… Я был в этом уверен.

Мы все в этом уверены.

В Хьюстоне все шло превосходно. Я был в числе лучших, мой наставник-психолог - он же тренер риско, он же инструктор по медитации - был мной очень доволен. Я казался, да и был абсолютно уравновешенным, спокойным, счастливым ликеидом. Несмотря на то, что не использовал право полугодового отпуска после войны, а сразу начал работу… мне не хотелось отдыхать, для меня полеты - это собственно, и есть отдых, хобби, радость и успокоение. В школе мы почти не летали, поэтому я ездил в аэроклуб, приобрел себе спортивную "Бабочку" и крутил на ней высший пилотаж… тогда у меня на это были деньги, разумеется.

После первого курса я не поехал в Петербург, так получилось… участвовал во всемирных соревнованиях на Гавайях, потом поехал к своему другу в Мексику… хотелось все успеть. Я написал Динке в очередной раз, надеясь, что она меня простит. Послал ей подарки. Потом начались опять занятия, ритм жизни был очень напряженный. Мысль о Динке меня даже тяготила как-то, нет, я любил ее, но она меня будто связывала этой своей верностью, было как-то неудобно все же. А в октябре пришло письмо от ее брата. Оно было настолько диким, сумбурным, что я не поверил, не понял… дошло до меня только тогда, когда я получил подтверждение от мамы.

Мама лишь коротко и скупо упоминала о том, что Динка умерла. Но это короткое упоминание-то и убедило меня в том, что все, сказанное в другом письме - правда.

Динка родила ребенка от меня. Ему уже было пять месяцев.

Мы завели его позапрошлым летом, когда я был там. Понимаешь, мне даже в голову не пришло, что Динка не предохраняется. Мы так к этому привыкли… Этому учат в школе, и как-то принято, что это дело девушки, заботиться о безопасности в этом смысле. А она решила вот так поступить… может быть, и правда - устала ждать, устала жить в разлуке, поняла, что не дождется, когда я решу жениться на ней. Так пусть будет хоть ребенок от меня. Может, она хотела этим выразить свое отчаяние… По словам брата, рекомендация Семейного Центра была отрицательной из-за ее финансового положения, она мало зарабатывала, а главным образом - из-за ее психического состояния. Но Динка родила… мальчик был здоровым. После его рождения она осталась совсем одна, брат иногда заходил, подруги… у брата у самого только что родился второй ребенок, было не до Динки. С родителями был конфликт, они были категорически против ребенка, вообще поведение Динки им не нравилось, они считали, что она хочет повесить им на шею этого внука, вместо того, чтобы самой сначала по-человечески устроиться в жизни. Мальчика она назвала Алексеем… Работать она больше не могла, не с кем было оставить ребенка, пособия еле хватало на оплату квартиры и скудное питание, она, правда, подрабатывала - брала чужих детей… У нее пропало молоко, сын стал болеть, коровьего молока не переносил, началась астма. У Динки совершенно не оставалось времени. РМЭ - рассеянный микроэнцефалит можно лечить только на ранних стадиях.

Динка просто не замечала головной боли, головокружений, выпадений зрения… Ей становилось все хуже, но пойти к врачу представляло слишком большую проблему…

Ведь это надо где-то оставить малыша, а где, с кем? Ну может быть, она нашла бы возможность, но видимо, просто легкомысленно отнеслась к собственному состоянию. Однажды она упала без сознания. Ребенок долго кричал, соседи, с которыми она конфликтовала (им не нравилось, что она стирает или моется поздно вечером, что ребенок ночью просыпается и плачет) - эти соседи никак не реагировали, просто ворчали и возмущались… Ребенок вывернулся из кроватки, там была щель между прутьями, а кроватка довольно высокая. Он упал и повредил шейные позвонки. Через несколько часов он умер. На следующий день брат зашел к Динке, она была еще жива, ее тут же отправили в больницу, но ведь это РМЭ, некрозы уже слишком распространились, она прожила еще несколько дней.

Мне очень трудно тебе передать, что я испытал тогда. В моих ушах стоял крик ребенка. Моего ребенка. Здорового, нормального, пятимесячного ребенка, убитого мной. Я словно переживал его ужас, где мама, почему она не несет еду, почему не берет на руки, и вот он ползет в отчаянии, бьется, лезет куда-то, и вдруг - удар… Страшная боль. Несколько часов страшной боли. И Динка… если бы все это случилось не так, если бы не я был виноват - и тогда мне было бы тяжело пережить это. Но это мое равнодушие, мое безразличие ее убило.

Я помню, что не спал, по крайней мере, одну ночь… или несколько ночей. Я как будто засыпал, но вдруг обнаруживал себя у окна, со скомканной в руке простыней, на лбу холодный пот… бормотал какие-то нелепости. Днем я учился, производил, наверное, впечатление, что все нормально, но стоило мне остаться одному… Помню одну мысль: все кончено. Все.

Что кончено? Моя прежняя жизнь - спокойная, счастливая. Не будет ее больше, никогда. Есть вещи, которые нельзя простить.

Я ведь понял тогда, что это я виноват во всем. Нет, конечно, я знал, что и сама Динка виновата - зачем быть такой гордой… Был бы другой характер, не конфликтовала бы со всеми - может, ничего бы и не было. Да и вообще, зачем было заводить этого ребенка. Подождала бы три года, пока я закончу школу, а там…

Ведь так тоже нельзя, надо же и мнение отца учитывать.

Конечно, и ее родители виноваты - бросили дочь в таком положении, замкнулись в своем эгоизме, не помогали ей… И остальные родственники тоже.

Но какой мелкой и ничтожной выглядела их вина по сравнению с моей… Ведь это я отец, да, я не знал о существовании ребенка - но просто потому, что не хотел знать. Вообще интересовала ли меня когда-нибудь жизнь Динки как человека?

Ее настоящие чувства, желания, мечты…

Я просто не предполагал, что в ее жизни может произойти что-то серьезное.

Поэтому и не звонил ей, не стремился общаться… Серьезное все происходило со мной и вокруг меня. Я был ликеидом, я воевал, видел смерть друзей, спасал человечество… я учился, чтобы нести знамя Ликея в Космос! Быть в самом авангарде… А что серьезного могло произойти с ней, обычной девушкой из страны третьего мира, ее жизнь была монотонна, скучна, абсолютно безопасна. В сущности, она была бесполезным созданием, красивеньким, милым, но пустым и бесполезным. Как большинство не-ликеидов. Ее жизнь протекала в картонной коробке среди ваты, ликеиды защищали ее, кормили, обеспечивали, лечили, развлекали…

И вдруг она умерла. Да еще - так умерла. И в смерти она стала равной любому ликеиду, любому из моих погибших друзей.

Она умерла за свое право быть женщиной, женой и матерью… за отнятое у нее право. Хотя сама она никогда не смогла бы это сформулировать. Она это сформулировала своей жизнью и смертью.

Да и я тогда так не думал. Я просто сидел и смотрел на Луну. На Луну, где мне, может быть, придется, посадить планетолет. Ходить по ее поверхности по колено в пыли. И уже смутно понимал, что будущее мое изменилось.

Я не смогу простить себе этого, никогда.

В конце концов я рассказал своему лучшему другу о случившемся… мне было стыдно, вообще противно об этом говорить. Но надо было как-то объяснить свое изменившееся поведение… Друг выслушал меня очень сочувственно. Надо сказать, что у него на той же самой Иранской войне погибла возлюбленная, ликеида, она была штурманом на "Аквиле". И вот он меня выслушал и сказал:

- Знаешь, когда Патриции не стало, я долго тоже не хотел жить… а потом понял, что жить можно и с болью. И даже быть счастливым… ведь я продолжаю то же, что делали мы с Патрицией вместе.

- Но я не о том… Ты-то был не виноват в гибели Патриции. Ведь это все моя вина, понимаешь? Я такой подлец… я просто не имею права жить.

Друг кивнул. Он был уверен в себе и знал ответы на все вопросы.

- С чувством собственной вины особенно трудно примириться. Но ты должен это сделать… знаю, что трудно. Но сейчас ты думаешь только о себе. Ты должен перешагнуть через это и жить дальше ради нашего общего дела…

- Какого дела? - спросил я.

- Ну как - какого? Ликейского… защищать и просветлять человечество.

Я опешил. Я жить-то не мог… какое там - просветлять кого-то.

- Как я могу просветлять человечество, если я сам подлец? Чему я могу учить людей, куда их вести? И как вообще просветлять людей, может, ты знаешь? До сих пор это, по-моему, никому не удается… Большинство людей какими были, такими и остались.

- Ну как просветлять… конечно, мы люди обычные. Просто помогать своим ближним и выполнять свою работу.

- Но как раз это я и не могу… ты же видишь, как я отнесся к своему ближнему.

- Но Алекс… это же очень хорошо, что ты это осознал и понял. Теперь ты будешь поступать иначе.

Он это сказал очень самодовольным, менторским тоном. Уж он-то никогда не поступал так плохо, так ужасно, как я. И это, конечно, меня задело. Когда он ушел, я подумал о его жизни… его родители тоже были не-ликеидами, и мать жила сейчас одна, больная, в доме престарелых в Польше, и некому было даже ее навестить - он мог делать это от силы раз в год. Понятно, что он не мог бы взять ее к себе - как бы он тогда учился в школе астронавтов. Ему это даже в голову не приходило. Понятно… но с чего это покорение космоса важнее душевного состояния его матери? И ведь он даже не думал об этом, даже не замечал, что совершает подлость.

Тут я подумал, что я все-таки лучше его, ведь я осознал и понял… вот ведь какой я хороший! Так страдаю из-за смерти какой-то не-ликеиды, не каждый бы так стал…

Нет, Алекс, сказал я себе. Так нельзя. Это уже не только твоя ошибка, твое бессердечие… что-то неправильно в самой основе, в самой идее того, во что ты веришь. Иначе такого бы не произошло. Иначе мой друг бы ужаснулся, а не призывал меня все забыть и заняться Делом. Да и все остальные…

С этого дня у меня начался некий пересмотр ценностей. В принципе, судить других нехорошо, что мне за дело до их грехов. И собственно, в первую очередь я и думал о себе.

Я вспомнил то переживание, которое было у меня в детстве на Пискаревском кладбище. Почему я забыл его? Почему я смог его забыть? Да потому что меня делали ликеидом, упорно делали. И я был вполне к этому пригоден.

Что такое ликеид? Это сильный в первую очередь человек, воин, который живет ради других, ради идеи и долга, всесторонне развитая личность, обогащенная знанием мировой культуры, общением с природой, мощной духовностью…

Заведомо известно, что все ликеидами быть не могут. Во-первых, не у всех соответствующие способности. Во-вторых, и это самое главное - у большинства людей, как ни крути, просто нет достаточного желания, чтобы стать таким - безупречным и сильным. Нет воли…

Казалось бы, все ясно и просто. Но почему став таким - сильным и всесторонне развитым - я не смог просто обратить внимание на девушку, которая ждала меня, преданно любила столько лет… хоть раз узнать ее желания, ее надежды. Пойти ей навстречу. Да потому, что мне было просто некогда. Мой мир был слишком богатым и разнообразным, моя личность - слишком развитой, чтобы я из-за нее мог заметить других людей… а вот Динкин брат, простой парень, не талантливый и не выдающийся, замечал - и свою жену, и детей, и родителей, и на сестру у него еще оставалось время.

И еще потому, что вот эта убежденность в своем превосходстве приучила меня принимать всерьез только ликеидов. Не-ликеиды - как будто и не люди. Как будто у них нет и не может быть своей жизни, своих мыслей, желаний.

Нас убеждали, что живя согласно ликейской этике, мы осчастливим и своих ближних. Что такое идеальная ликейская семья? Ты сама росла в подобной… сплошная любовь и благодать. Ведь развитая, духовная личность любит совсем не так, как недуховная. Да, и я любил Динку как ликеид. Я дарил ей себя. Когда мы были с ней - я о ней очень заботился… наши отношения выглядели просто идеальными, творческими, красивыми. Но вот к чему это привело…

А моя мать? Что я знал о ней? Только то, что она поддерживает мою карьеру… а о ней самой, как о личности - да почти ничего. А отец? Я даже толком не знал, как он умер - правда, тогда мне было не до того, но ведь я мог позже спросить. А мои другие родственники - бабушка, тетка? Что я знал о них, об их жизни, их желаниях, мечтах, любви? Нуль.

Значит, если я просто забуду обо всем и продолжу свою жизнь ликеида - никто не гарантирует, что не будет новой подлости, что отныне я больше не совершу подобного.

Ну хорошо, предположим, я действительно исключение. Я холодный негодяй, забывший своих близких… но вот мой друг - разве он не точно так же относился к своей матери? Я смотрел вокруг себя и видел точно таких же ликеидов…

Вот гордость нашего курса, американец-ликеид, он женился семь лет назад на простой женщине… как водится, не сошлись характерами. Его семье жена не нравилась. Парень разошелся с ней, а пятилетнего сына оставил себе - это логично, ребенок получает идеальное ликейское воспитание. Жена стала наркоманкой, сейчас лечится, но похоже, это безнадежно… Сокрушенный муж лишь качает головой. Но понимает ли он, что это его вина? Знает ли он, что значит для матери лишиться возможности быть рядом с ребенком, видеть его лишь изредка и не надолго? Знает ли он, что любая женщина, даже самая распущенная, предпочтет смерть такой муке? Она и выбрала смерть, только медленную. Но бывший муж и его ликейская семья даже не задумываются о том, что убили человека.

Вот женщина-ликеида, оставившая мужа - разлюбила. Тот оказался для нее недостаточно мужественным, перестал быть мужчиной ее мечты. Ребенка она забрала с собой, живет независимо, счастливо, всегда безмятежна и довольна. Муж несчастен, его жизнь так и не сложилась.

Не у всех, конечно, в жизни очевидна такая подлость… но чем больше я вспоминал ликейские семьи, в которых бывал, отношения друг с другом, с детьми, с родителями, особенно - с не-ликеидами, тем муторнее мне становилось. Мне открылась вдруг общая, понимаешь общая наша ликейская мерзость, наше ледяное гордое одиночество, наше самопочитание, нас ведь с детства учат думать - я сильный, я могущественный, я самый любящий, я правильный в своей сути, я, я, я… И особенно наше презрение к обычным людям, не таким умным, не таким талантливым, образованным, культурным, воспитанным, не достигшим нашего уровня.

Ведь если ты несешь кому-то свет и культуру - ты априори считаешь, что человек этот ниже тебя и нуждается в том, чтобы ты его учил. Но ниже ли они нас на самом деле? Не стоило ли бы как раз нам кое-чему поучиться у обычных, необразованных людей?

Вот это как раз и неправильно в самой идее Ликея, понял я. И именно поэтому в мире существуют войны, национализм, поэтому люди, простые люди не могут подняться ну пусть не до нашего уровня, но хотя бы до того, который им доступен. Именно поэтому существуют маргиналы, на которых просто никто не обращает внимания, а их жизнь - это сплошная мука.

Ведь наш мир, Джейн, устроен очень печально, в сущности. В мире очень много боли, страдания, неустроенности. Поэтому нас и учат быть Воинами - мы должны бороться с этими страданиями… Согласно ликейскому учению все просто и элементарно. Зло происходит от дьявола, который влияет на некоторых, скажем так, даже на очень многих людей, и заставляет их совершать ужасные вещи в физическом мире. Классификация видов зла, темных слоев Земли в Ликее хорошо разработана. Ну а мы боремся с дьяволом за людей.

Но я всегда как-то, хоть и признавал эту концепцию, пытался искать все-таки более реальные причины страданий людей. Дьявол - это одно, но ведь он существовал всегда, а в последние века положение на Земле стало другим. Значит, появился какой-то дополнительный фактор…

Так вот она - причина зла. Это и есть Ликей… Методика раннего развития детей оказалась более страшным оружием, чем водородная бомба. Сколько нам ни дают основы этики - все это поверхностное… а это раннее развитие, это несомненное, наглядное превосходство над любым сверстником-неликеидом вызывает уже у подростков неуемную гордыню. Нас учат загонять ее вовнутрь, не демонстрировать, но гордыней проникнуто все учение Ликея, все его действия. А как должны реагировать люди на появление сверхлюдей, которые несомненно, во всех отношениях, их лучше? Кто-то озлобляется и пытается с нами воевать, безнадежно, самоубийственно, но в этом они видят единственный способ остаться людьми. Большинство просто молча соглашается и опускается духовно, даже не пытаясь как-то оспорить факт нашего превосходства - да и как его оспоришь… Но когда тебе заявляют безапелляционно, что вот есть какая-то грань в духовном развитии, которую тебе не перейти никогда, что ты всегда, как бы ни старался, будешь хуже ликеидов - пропадает всякое желание вообще к чему-то стремиться… ну у кого-то, как у моих родителей, не пропадает, но их усилия, по сути, смешны, им все равно не достичь ликейского уровня.

Вот это примерно то, что я понял тогда. И понял еще, что передо мной стоит выбор. Я учился по инерции, тем более, сам предмет учебы был для меня очень привлекательным… но в целом я уже тогда перестал быть ликеидом. Я перестал быть всегда счастливым и спокойным, я больше не медитировал - просто не мог, я обвинял себя, и я постоянно пытался заговорить с моими товарищами о том, что меня волновало… Я тогда еще носился с идеей, что мне удастся что-то кому-то доказать, что-то изменить - хотя я не знал практически, как.

Но увы все разговоры еще сильнее укрепили во мне ту же самую мысль: что-то неверно в самой идее Ликея, в нашей этике, в наших отношениях с людьми…

Разговоры были бесплодными, меня просто не понимали. "Я не вижу никаких проблем", - вот лейтмотив того, что отвечали мне друзья. "По-моему, ты перенапрягся, тебе нужно отдохнуть", - за эту мысль они хватались особенно охотно. В конце концов я вышел на разговор с моим наставником - учителем риско, инструктором по медитации и психологом. У меня был довольно неплохой наставник, неглупый, я даже где-то восхищался им… он обучался риско в Японии, в лучших додзе, и в молодости воевал, был десантником, причем рассказывали о каких-то его фантастических подвигах, вроде того, что он как-то уговорил начальство не сбрасывать бомбу на партизанскую базу, пробрался туда с ребятами и захватил всех националистов живыми - из гуманных соображений, конечно. Для меня этот наставник был воплощением Ликея… у меня долго не получалось с ним поговорить, он все время был занят. Но конечно, он видел, что со мной творится нечто, что я не медитирую - я этого и не скрывал.

Мы встретились с ним в помещении для медитации, сели друг против друга, скрестив ноги, и он долго, молча смотрел, как бы сквозь меня… Потом он сказал:

- У тебя серьезный конфликт в подсознании…

- Да и в сознании тоже, - добавил я. Мне хотелось поговорить, объяснить, в чем дело…

- Это из-за той девушки, - полувопросительно сказал наставник. Он уже знал, что произошло, - Комплекс вины… Да, это трудно пережить.

Он поднял руки, и я почувствовал движение в моей ауре. Он работал с моим полем, делая, по-видимому, какое-то успокаивающее движение… Но мне вовсе не хотелось этого! Я хотел поговорить с ним! Меня даже задело это бесцеремонное вторжение в мое поле, я напрягся. Он сразу почувствовал сопротивление и уронил свои руки. Еще некоторое время вглядывался в поле вокруг меня.

- Дело не только в моей вине, - начал я, - Я понял основу, почему я стал таким… Это потому, что я ликеид.

Наставник посмотрел на меня прозрачными добрыми глазами.

- Положение довольно серьезно, Алекс, - он, кажется, совершенно не слышал моих слов, - Напряжение, агрессия… Ты не можешь медитировать. Это заколдованный круг, понимаешь? Чем меньше ты медитируешь, тем больше растет агрессия.

- Вы можете говорить, как человек? - спросил я, - Объясните мне, наконец, что происходит? Я хочу понять, своим сознанием, разумом, мозгом понять - почему ликейская этика оказывается такой порочной? Ведь я не нарушил этику, совершенно не нарушил… А человек умер.

Наставник пожал плечами - воплощенное спокойствие, хладнокровие, уверенность в себе.

- Ты не должен стремиться понять все разумом. Человеческий разум ограничен.

Ты должен ощущать сердцем…

- Но я и тогда ощущал сердцем, а вот не ощутил же… может, у меня сердце такое эгоистичное.

- Сердце не ошибается, - мягко сказал наставник, - Твоя агрессия направлена против тебя самого, Алекс… Ты разрушаешь свой организм, аура уже затемнена.

Ты в своей сути Бессмертный Дух, который не может ошибаться. Ошибается твоя смертная оболочка, ты должен научиться сосредоточивать сознание не в ней, а в Духе… это же азбука, ты должен это знать.

- Но скажите мне - ошибся я в данном случае? Это была ошибка моей оболочки?

Наставник некоторое время молчал.

- Однажды, когда я был молодым, - заговорил он, - и учился целительству у тибетского монаха, ко мне принесли ребенка с врожденным пороком сердца…

Спросили, делать ли ему операцию, или я смогу вылечить его… У меня было много сил, я был уверен в себе и взялся лечить. Ребенок умер. В результате операции он, скорее всего, выжил бы. Я долго не мог восстановиться после этого… однако это было испытание, посланное мне для того, чтобы я понял - можно пережить свое несовершенство… Можно пережить и это, и двигаться дальше.

Говоря это, он снова мягко вошел в мою ауру. Зажег свечи, усыпил меня… когда я пришел в сознание, в комнате пахло сандалом, и душа моя была абсолютно спокойна. Я попрощался и вышел, умиротворенный, счастливый…я совершенно не понимал своего недавнего смятения. Только что я побывал в сияющем небе, более прекрасном, чем даже реальное, и любимый с детства голос говорил мне: выше голову! Ты достоин общения со мной! Ты прекрасен, ты ликеид! И все случившееся уплывало куда-то в далекое, полузабытое прошлое.

Но когда я вышел из здания, навстречу мне по дорожке шла молодая мулатка и везла в открытой коляске очаровательного черноглазого малыша, он был совсем крошечным, но уже сидел пряменько и гулил, и смеялся, махая ручонкой… И едва я увидел его, все наваждение мигом с меня слетело, и снова вернулись смятение, горечь, непонимание.

Таким мог быть и мой сын.

Двигаться дальше, говорил я с ожесточением… если бы дело было в этом, в моем несовершенстве! Я уже прошел этот урок, пусть не так жестоко - однажды я решил полихачить в воздухе и загубил машину без всякого смысла… Это я пережил. Были и более мелкие случаи, когда я позорился - наверное, у каждого они бывали.

Двигаться дальше - куда? В Космос? Ну хорошо, вот я слетаю на орбиту, может быть, даже на Луну или Марс… стану известным, знаменитым. Может, совершу что-нибудь выдающееся, какой-нибудь ремонт в открытом Космосе… Еще раз слетаю. Еще раз. Под старость сяду писать мемуары. Преподавать буду…

А если еще кто-нибудь умрет рядом со мной - я это уже легче переживу. Не впервой… Я буду уже опытным.

Я вдруг понял, что как бы ни любил я полеты, как бы ни мечтал о Космосе - все же главным для меня оставался вопрос - зачем, чего ради? Ради человечества.

Я воевал ради человечества. Каждый раз, садясь в кабину, я знал, что делаю это ради счастья простых людей, той же Динки. Лететь в Космос - ради того, чтобы все человечество совершило рывок вперед… открыть людям звезды.

Но людям, человечеству не нужно такое счастье, им не нужны звезды - такой ценой.

И после этого, когда я вновь стал прежним, во мне действительно проснулась вполне серьезная агрессия - против моего наставника. С какой "любовью" и "добротой" он пытался помочь мне! Разве я просил его вторгаться в мою ауру, воздействовать на меня таким образом? Я не знал тогда, что это еще только начало, только первая, безобидная попытка вернуть меня в Ликей насильно, вылечить от совести.

Но тогда я еще не решился… просто потерял остатки веры в Ликей. И этот мой ангел, которого я видел в медитациях - кто он был, если все время только внушал мне, какой я хороший, как бы я ни ошибался, что бы ни делал - все равно я хороший… фактически заглушал неприятный, резкий голос совести. Я отказался от ангела, и вообще перестал медитировать. Были у меня жуткие видения, угрожающие голоса - это обычно бывает, когда ликеид долго не медитирует, случалось, я не спал ночами, не знал, куда деваться от страха… бежал искать людей, даже проститутку снимал на ночь, чтобы она просто сидела со мной в комнате. Но это прошло. И с ума я не сошел.

Со временем мне стали отвратительны даже занятия в школе. Стало неинтересно учиться, потому что - незачем. Неприятно находиться среди товарищей, уверенных в себе, сильных ликеидов. Я видел всю их надменность, заносчивость, уверенность в своей непогрешимости - и всю реальную низость их жизни… но я не мог не то, что доказать им - даже просто сказать что-то. Но самое ужасное заключалось в том, что пришло отчаяние. Я зашел в какой-то тупик. И однажды я задал себе вопрос - а зачем, собственно, жить?

Это был совершенно неизбежный вопрос в моих обстоятельствах. Суди сама… у человека была Идея, была религия, были товарищи и близкие люди, которыми он искренне восхищался, он жил в абсолютно понятном и устойчивом мире. И вдруг всего этого не стало… идея оказалась неверной, религия весьма сомнительной, товарищами восхищаться не было больше никакого смысла, они оказались обычными людьми, если не хуже, да и общаться стало не с кем, а мир… мир совершенно непонятен. И ничего взамен, пустота… Ну хорошо, Ликей не только не спас мир от зла, скорее, наоборот. Но что же это получается, зло вообще неистребимо и всесильно?

И главное, что делать мне самому, зачем жить в таких обстоятельствах? Будь у меня жена и ребенок, я жил бы ради них. Но у меня уже никого не было, ни единой родной души, а друзья… они оказались чужими. Как только я перестал быть ликеидом - отношения с друзьями почти прекратились. Мне казалось, что они избегают меня, но им, вероятно, казалось, что это я избегаю их. На самом деле я отчаянно искал возможности поговорить, обсудить все то, что я думал - но говорить как раз они не хотели, и даже если хотели - просто не могли понять, в чем дело. Я оказался в полном вакууме, в одиночестве… Настоящем одиночестве, страшном - до сих пор я такого не знал.

И вот где-то в начале марта, на рассвете - это была ночь с субботы на воскресенье - я сидел в своей гостиной, дождь барабанил в окно. Я немного спал в эту ночь. Передо мной на столе были разложены шприц, игла, несколько ампул с элллимексом, сильным сердечным средством. Я надеялся, что этого хватит - так, чтобы надежно, чтобы уйти сразу… Эллимекс снимает аритмию, но в больших дозах вызывает фибрилляцию желудочков. Очень удобно. Я тщательно подготовился. В последний месяц мой особенный интерес вызывала фармакология, я искал подходящие средства…

Практически, это было единственное, что меня в последнее время реально интересовало.

Я проснулся часа в два ночи, долго ходил взад и вперед по комнате, без единой мысли в голове - так тигр мечется по клетке, из которой нельзя уйти.

Наконец я решился. Пора, сколько можно думать, готовиться, планировать… Ведь все уже ясно. Я приготовил шприц и лекарства. За окном, между тем, уже рассвело, но и рассвет был тусклым, серым, сквозь беспросветные тучи. Я вскрыл ампулу, втянул шприцом содержимое. Затем вторую… Принято считать, что самоубийство - страшный грех. Но какая разница - рано или поздно мы все сольемся с Богом, войдем в Единую Гармонию… попросту говоря, перестанем существовать. Мы ведь, в сущности, лишь иллюзия… это адвайта… но это похоже на правду. Мы лишь иллюзия с нашими страстями, так зачем же мучиться, когда можно достойно закончить наше иллюзорное существование. Это по адвайте, а согласно Культу Ликея, наш мир - это тело Бога, Бог во всем - в этих дрожащих на стекле каплях, в резной вычурной спинке деревянного стула, в колючих листьях алоэ на окне… Все это пронизано единой Силой, все это - Бог. Но какое дело до меня и моих проблем этому цветку алоэ, этим каплям? Океану плевать на страдания молекулы воды. Гармонии все это безразлично… вот и наставник пытался приобщить меня к этой равнодушной Гармонии. Да, так можно преодолеть любое страдание… Стать равнодушным, как Бог.

"Неправда!" - крикнул мне кто-то. Я положил шприц. Такое ощущение, что кто-то постучался в сердце, как стучатся в дверь. Было бы невежливо уйти, даже не спросив, кто там. И тут вдруг мне вспомнились слова, коренным образом противоречащие тому,что я только что думал. Я даже не сразу вспомнил, откуда это. Ты знаешь, мы читаем очень много религиозной литературы, запутаться можно. Но эти слова почему-то врезались в мою память, может потому, что тогда показались нелепыми какими-то.

"Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную".

Ты тоже не помнишь, конечно… это из Евангелия от Иоанна. Я встал, подошел к окну. Дождь перестал. Я бы с удовольствием сказал, что тучи разошлись, но это было бы неправдой. Тучи не разошлись.

Бог нас любит, подумал я, и попробовал поверить на минуту в эту совершенно простую, детскую мысль. Бог нас любит…

Он стал человеком для того, чтобы искупить наши грехи. Ведь мы на самом деле очень плохие люди. Очень плохие. Вот я, например, очень плохой, ужасный человек, я был черств, бессердечен, горд, из-за меня умерли Динка и ребенок. Да и сейчас я не лучше. Это я уже несколько месяцев ощущаю, и окружающие мне еще больше это демонстрируют… И этот грех нельзя простить, невозможно.

Но Он может прощать. Он ведь не для того пришел, чтобы судить, или чтобы учить нас - хотя и учить тоже, но это не главное. Он пришел, чтобы стать на место худшего, несчастнейшего, самого низкого и позорного человека, испытать самые страшные муки, которые мог тогда испытать человек… и это Бог, которому только пальцем шевельнуть - и всех нас в тот же миг не стало бы. Всемогущий, всесильный… Он так нас любил, что полностью отказался от своего всемогущества и стал одним из нас, самым несчастным. И вот это называется Искуплением.

Когда я это понял, то подошел к столу, выбросил ампулы и убрал шприц. Было ли это некое видение, озарение? Нет, я просто это понял, своей головой.

Разумом. Скудным, человеческим разумом, не способным постичь Мировую Гармонию.

Но это была очень простая вещь, это даже любой не-ликеид способен понять. И мысленно рассуждая, я оделся - я был полураздет - заправил кровать. Это самое удивительное, что Он умер ради всех людей. Даже тех, кто, собственно, Его убил.

Он просто пришел в наш несчастный мир, лежащий во зле, и показал, что Он любит нас - всех. Даже тех, кто в Него не верит. И Он прощает наши грехи, Он-то имеет власть прощать.

Очень трудно передать и пересказать собственными словами то, что мне открылось.

Все это уже давно написано, и более умными людьми, чем я. Я просто спустился по лестнице. Я жил в многоквартирном доме, а внизу у нас всегда дежурил швейцар-охранник, на всякий случай. Сегодня на посту сидел пожилой мистер Черри, чернокожий с седой курчавой головой, почитывал газетку, рядом, на столе, стояла кружка с дымящимся кофе. И я вдруг почувствовал такую нежность к этому старику, просто непередаваемую - так я даже отца никогда не любил. И я подошел к мистеру Черри и впервые в жизни с ним заговорил.

- Доброе утро… кажется, дождь перестал.

Черри метнул на меня взгляд исподлобья.

- Доброе… сегодня обещают без осадков.

Я улыбался, и наверное, выглядел глупо - но мне это было безразлично.

- У вас до десяти утра смена? - спросил я.

- До десяти…

- Не тяжело ночью сидеть?

- Да не… я днем отсыпаюсь. Привык уже.

- А бывает, что заходят… ну, кого не приглашали? - продолжал я, весь в упоении от нового, незнакомого мне чувства. Было страшновато немного, но здорово.

- Да, бывает… наширяются и шастают… ну ничего, я копов вызываю, если что.

- Да вы можете кого-нибудь из жильцов вызвать, если помощь нужна. Мы ведь все обучены драться. Хоть меня можете вызвать, я всегда готов.

- Ну это не обязательно, - возразил швейцар, - а вы куда же так рано?

Прогуляться захотелось?

- Да, прогуляться немного. Не спится что-то…

- В воскресенье - и не спится…

- А так всегда, - сказал я, - как вставать рано надо, так не получается, а как воскресенье…

- Это точно, - подхватил старик, - у меня тоже так…

Мы распрощались, улыбаясь друг другу, потом я вышел на улицу.

Погода в тот день и вправду улучшилась. Я шел пешком через весь город, сам не зная, куда. Людей на улицах было мало - воскресное утро. Но все же, хоть изредка, они попадались, и я смотрел на них с умилением, улыбался и даже здоровался - возможно, меня принимали за психа, но отвечали улыбкой, наверное, мое настроение было заразительным. И я рассуждал про себя, очень много чего-то говорил, думал… уже не помню, что. Что все эти люди равны, все одинаково значимы… все любимы Богом. Именно Богом, причем единственным, других богов нет и быть не может - иначе все Искупление теряет смысл. И я, красавец-ликеид, будущий астронавт, и вот эта толстая некрасивая тетка, и вот этот негр, подметающий улицу - мы все по сути одно и то же… И никакие не Великие Духи, мы грешные и слабые, мы дети - и только Он может нас поднять, сделать сильными, умными, взрослыми. Причем любого из нас… И я даже плакал… Ты знаешь, ведь я раньше вообще никогда не плакал. А тут научился. И с тех пор это у меня даже довольно часто бывает. Я вообще стал очень слабым и немощным.

И еще я понял, что такое смирение, что такое покорность… это если ты поймешь вдруг, что ты - ребенок. И только родители могут тебя накормить, одеть, вырастить, ты во всем зависишь от них, абсолютно во всем - но ведь они тебя любят, и ничего нет позорного в такой зависимости. Вот так же признать свою полную зависимость от Христа. Во всем. Но как Он проявляет свою волю? Некоторые ясновидящие утверждают, что общаются с Христом. Чушь. Этого просто быть не может. Они с какими-то духами общаются, которые выдают себя за Него. Стал бы Бог говорить с кем попало, да еще такую чушь говорить… Нам Он являет Свою волю через жизнь, через людей. Поэтому люди, окружающие - это и есть Воля Божья. Конечно, не всегда легко ее понять…

Но я немного забегаю вперед. Утро было уже в полном разгаре, небо прояснилось, даже облаков почти не было. Мне захотелось поехать в аэроклуб, я давно уже там не был… Взлететь бы в это чистое небо, почувствовать снова легкую и послушную машину под руками… Я забрел между тем в какой-то парк, шел по аллее… И в конце аллеи стоял древний храм. Века девятнадцатого, наверное.

Над дверями висел огромный крест. Мне это показалось таким прекрасным и символичным, что я вошел… надо же, второй год живу в Хьюстоне, и не знал, что здесь есть старохристианская церковь. Это ведь редкость теперь…

Это была католическая церковь. Месса только начиналась. Народу было немного, всего человек 20-30. Я сел на скамейку позади всех. И таким трогательным мне там все показалось, и музыка, орган, и молитвы священника, и дети, которые прислуживали ему, и верующие - совершенно простые люди, ни одного ликеида, простые лица, не очень красивые, обычные… И еще я вспомнил то, что знал о старохристианстве - они верили в Искупление. Я смотрел на большое распятие, висевшее сбоку на стене… в Храме Трех Ипостасей распятия почти не увидишь, и Крестного Пути тоже - это считается как бы не главным в почитании Бога-Сына. Но для меня это уже стало главным. Прихожане стали хором произносить Символ Веры, и к тому времени, как они закончили, я уже верил вместе с ними.

Каждое слово там мне показалось совершенно правильным и уместным. А потом началось Причастие - я догадался, что это именно Причастие, и меня мороз по коже пробирал, когда священник произносил: "Творите это в воспоминание обо Мне", "Примите и ядите, сие есть Тело Мое, которое за вас предается"… И все люди подходили и принимали гостию, и мне это так чудесно показалось, так захотелось тоже принять Его Тело - жить в Нем, всегда, быть вместе с Ним и с людьми. Я даже заплакал. Когда служба кончилась, я вышел во двор и увидел священника. Я подошел к нему, заговорил… он сразу все понял и предложил мне креститься. Не сразу, конечно, сначала я должен был подготовиться. Но я уже готов был принять все, абсолютно все, что мне скажет священник - ведь мое мнение по какому-то вопросу может быть и ошибочным, стоит ли за него так держаться… Причастие гораздо выше и важнее любого мнения человеческого, любой идеи.

Через несколько дней я подал рапорт об отчислении из школы и лишении звания ликеида.

Нужно было еще как-то сообщить о случившемся моим друзьям, преподавателям, наставнику… Последнее казалось особенно трудным. Мне не хотелось никаких конфликтов, мне было так хорошо тогда… Понимаешь, как будто какая-то пелена спала. Я увидел жизнь в реальности, такой, какая она есть, я увидел окружающих меня людей… Я полюбил их. Конечно, это блаженное состояние любви не держалось постоянно, оно прошло, но я уже не мог забыть его, мое отношение к людям полностью изменилось. Изменилось и мое отношение к себе. Я всего лишь человек, и я ничем, абсолютно ничем не отличаюсь от миллиардов обычных людей на Земле. Я грешен. Я имею право не быть сильным, не быть всегда уверенным в себе, я могу сомневаться, задавать вопросы, могу страдать, печалиться, болеть - человеку все это свойственно. Человек грешен. Это мы, ликеиды, внушили себе, что мы такие великие и обязаны соответствовать своему высокому званию. То, что я хороший летчик, какие-то мои заслуги - все это абсолютно ничего не значит. Так же, как и эстетическое развитие, и культура. Это ноль - в глазах Бога это ноль. Если мне что-то удавалось до сих пор - это не моя заслуга, а Бога, который все же не всегда оставлял меня, несмотря на мою гордыню (ведь и раньше я искренне стремился к Богу, даже молился иногда). И если я впредь сделаю что-то хорошее, это заслуга не моя. Во мне самом нет никакой силы воли, никакой силы вообще - я предоставляю свою жизнь Богу и смиренно прошу его помочь мне избавиться от греха. Грех - это отпадение от Бога, и к сожалению, мы все отпали от Него, и единственная наша задача - это к нему возвращаться, каждую минуту, каждый час возвращаться, молить Его о прощении, о помощи…

Впрочем, неважный я богослов, и мне трудно передать все это речью - мною просто владело тогда блаженное чувство… я понял, что значит - родиться второй раз, родиться свыше. Мне казалось, что до тех пор я не жил, и только вот сейчас моя жизнь начинается. К слову, я и до сих пор так думаю. Моя жизнь началась тогда, в марте, два с половиной года назад.

Это было блаженное чувство возвращения к Человечеству… во всех смыслах - и к человеческому в себе, и ко всей совокупности людей, живших и живущих, мучительно ищущих Бога. Кстати, именно поэтому я пришел в церковь. Церковь - собрание людей, совместно идущих к Богу, она существует тысячи лет, миллионы людей шли этим путем, некоторые из них достигли святости… церковь существует и до сих пор. Объявить, что ты умнее, чем все эти люди, ты избран, ты знаешь более верный путь - это та же гордыня. Та же гордыня, которая лежит в основании Ликея… когда в двадцатом веке некоторые ясновидящие просто взяли и подкорректировали учение Церкви, а потом создали на этой основе свое учение, которое им лично импонировало. Учение Ликея самозванно, оно не дано Богом, оно создало на земле фактически ад…Впрочем, раз Он это попускает, значит, для чего-нибудь нам это и нужно. А Церковь - Церковь исходит непосредственно от Христа, через Его апостолов, через тысячелетнюю традицию, и не слушаться во всем Церкви, не подчиняться ей - это то же самое, что не слушаться Христа. Ведь иного способа узнать Волю Христа у нас нет - только через церковь. О ясновидящих, которые якобы общаются с Христом, я даже не говорю - это просто бред.

Но Церковь и не сковывает жизнь своих членов ни прямым принуждением, ни угрозами, ни групповым давлением "всеобщей любви". Когда ты приходишь в Церковь - ты один на один с Богом. Священник может дать тебе какой-то совет, но он не возьмет твою жизнь в свои руки. В церкви нет никаких группировок, она не отделяет верующих от человечества, от их семьи и ближних… У нас было принято формировать чувство коллективизма - в классе, в эскадрилье, в додзе, в спортивной команде: теплые чувства и взаимопомощь между товарищами, ощущение, что я и мои товарищи не такие, как все вокруг, и всегда какая-то вот эта особенная теплая и приятная атмосфера в коллективе. Это типично для Ликея. В церкви ничего подобного нет.

Я говорю об этом, чтобы немного прояснить то, что происходило со мной дальше.

Я стал ходить два раза в неделю на занятия по Катехизису, в конце апреля принял крещение и миропомазание. После этого на мессе впервые получил Причастие. Мне было очень хорошо в церкви, просто не передать, как хорошо… Я много стал читать древних книг, Библию - каждый день, святых отцов прошлого, как Восточных, так и Западных. Была у нас, конечно, и община, я приходил на собрания, мы что-то делали… но там не было вот этой Атмосферы, принятой в ликее. И я не приобрел там близких друзей сразу, ликеидов в общине не было, а ко мне относились как к ликеиду. То есть с некоторой дистанцией. Хотя отношения были хорошие со всеми… И мне было приятно просто находиться среди людей, смотреть на них, слушать - я их словно заново для себя открыл. Но в общине мы встречались не часто, один-два раза в месяц.

А окружали меня ликеиды…

Именно они были моими ближними, теми самыми ближними, которых я должен был, по учению Христа, любить и прощать. И казалось бы, проще любить людей, близких тебе по культурному уровню, образованию и воспитанию, тех, кем ты до сих пор восхищался… Ведь согласись, мы всегда восхищаемся друг другом, мы любим друг друга - вот и ты уже влюблена в Элину и ее мужа. Ликеиды красивы, умны, всегда корректны, с ними ты можешь быть спокойным за свою жизнь и кошелек, они не позволят себе даже оскорбительного слова, тем более - действия в твой адрес, они щепетильно честны, их терпимость и понимание не знают границ… Если уж я полюбил простых, не очень хороших людей - почему мне не любить ликеидов?

Так я думал. Но почему-то получилось так, что именно это оказалось для меня наиболее трудным.

Символ нашей терпимости, фраза "Каждый выбирает свой путь"…

Когда эту фразу произносит твой близкий друг, она звучит несколько иначе:

"каждый выбирает свой путь, что же, ты тоже выбрал свой, и нам с тобой отныне не по пути".

Такую фразу в разных вариациях я слышал много раз.

Меня с подчеркнутой вежливостью продолжали приглашать в компании… Мне улыбались, расспрашивали о делах. Но я чувствовал себя беспросветно чужим.

Понимаешь, если бы у меня был хоть один настоящий друг, он бы не сказал "иди своим путем". Он бы спорил со мной, возражал, доказывал, он не уходил бы от разговоров на больные, животрепещущие темы… Но ни одного друга у меня не оказалось. Лишь друзья в ликейском понимании - друзья до первой серьезной развилки. Я много раз пытался заговорить с кем-нибудь о том, что мне открылось, но они снова и снова уходили от разговора - зачем? Какой смысл?

Нарушать свою ликейскую невозмутимость и ясность? Ради какого-то там отступника?

Именно отступником я ощутил себя тогда. Я отказался от этой милой, теплой атмосферы товарищества, я вышел из нее, я стоял вне… и никто не озаботился моим уходом. "Отряд не заметил потери бойца"…

Но в общем, я довольно легко это пережил. Одиночества больше не было - со мной был Иисус. Мне только тяжело было общаться с бывшими друзьями. Говорить с ними, как со всеми людьми? - да, я так поступал, но все время хотелось объяснить им что-то, доказать. Наставник просто прекратил общение со мной. Как только я промямлил ему о своем решении, пряча глаза - мне правда было очень трудно это сказать - он повторил ту же фразу: что же, каждый выбирает свой путь - и больше не пытался выйти со мной на разговор. Единственное, это он позвонил мне и сообщил, что я должен буду пройти обследование - нельзя просто так принять решение о лишении звания, может быть, у меня психический срыв… Вскоре после крещения я отправился в диспансер. Там я прожил месяц. Вот тут уже мне стало туговато. В церковь ходить я не мог, а окружали меня люди, абсолютно уверенные в ликейской идее, для которых я был если не больным, то странным запутавшимся субъектом. Но я благодарю Бога и за это испытание, потому что там я научился смиряться с тем, что меня считают недоумком люди, сами запутавшиеся в сетях Ликея… Я научился их не осуждать, увидев, что они ничуть не грешнее меня самого, просто их кто-то обманул, они сами - жертвы Ликея. Но вот любить ликеидов я так и не научился, к сожалению. Пока Бог не дает мне этому научиться.

Психических нарушений во мне и не подозревали - мое поведение было абсолютно адекватным. Общение с потусторонним миром вообще прекратилось. Во мне нашли психологические изменения, сформулировали это умными словами и рекомендовали выполнить мою просьбу.

В конце июня я был лишен звания ликеида. Я правда, не знал, что это должно произойти в торжественной обстановке, перед всеми, еще и с трансляцией по ВН, но без конкретного заключения - за что… есть такая формула лишения звания, там не говорится, что сделал этот ликеид, говорится просто, что он оказался слабым и недостойным своего имени, и что его изгоняют. Потом срывают значок. И сотни глаз на тебя смотрят, сотни глаз твоих товарищей, по-прежнему представляющих собой Единое Целое, а ты - отступник, предатель, ты выбрал свой путь… Но я думаю, что это испытание было полезно при моей-то гордыне. Это было немного неожиданно для меня, я все-таки верил в гуманизм и бесконечную тактичность Ликея - конечно, несколько наивно…

После изгнания, когда я смог внутренне преодолеть пережитое, передо мной встала банальная житейская проблема - на что жить, где работать. Я ничего почти не скопил за все это время, самолет передал церковной общине… Я давно уже решил, что вернусь на Родину, к маме. И вернулся.

В Питере нет теперь католической церкви, и всего несколько православных. Я подумал и решил, что для меня лично разница в догматах не так существенна… хотя на самом деле она существенна, конечно, но я еще не настолько в этом разбираюсь. И стал ходить в православную церковь. В общем-то, я об этом не жалею.

Мама была, конечно, шокирована… я доставил ей немало страданий. Но ты знаешь, со временем она как-то смирилась с моим поступком. Я тешу себя надеждой, что ее даже и радует мое постоянное присутствие, забота, я ведь теперь иначе к ней отношусь, чем раньше… какая-то часть ее существа хочет, чтобы я "состоялся", чтобы был ликеидом и полетел в космос. А какая-то, та самая, которая любила меня в детстве просто так, как смешного малыша, а не как будущего ликеида - она радуется, что я снова с ней. Мне кажется, сейчас вторая часть становится все больше и важнее для мамы, и она уже так не страдает.

Я не сразу смог смириться с тем, что теперь мне не придется летать на машинах экстра-класса. Я почему-то рассчитывал найти место военного летчика или испытателя… Но на такие места меня никто не брал, ссылаясь на психическую неустойчивость и ненадежность. Мне удалось устроиться в Пулково-2, даже не в международный аэропорт… хотя это глупо, у гражданских машин своя специфика, мне нужно было переучиваться. Но это для меня в общем-то несложно, с работой я справляюсь. Однако мне разрешили летать только при условии полного обследования четыре раза в год.

Ох уж эти обследования… это адский соблазн для меня. И так я до сих пор и не научился относиться к ним правильно.

Там ты один на один с психологом, а ведь современные психологи умеют подчинять чужую волю, умеют убеждать… Ты чувствуешь себя абсолютно беззащитным, открытым, и все вопросы построены так, что в конце концов ты полностью встаешь на точку зрения психолога. И это логичная, правильная точка зрения. Ты и сама все это обо мне знаешь. У меня просто произошел некий сдвиг, на почве перенапряжения, проявились мазохистские компоненты личности, желание пострадать, быть наказанным… ну тут можно многое сказать. Ведь каждый раз со дна моей души такая грязь поднимается, такая грязь, ты этого представить себе не можешь. Каждый мой грех - а их у каждого человека предостаточно - тщательно разбирается по деталям, выясняется, откуда это у меня, как это повлияло на мое решение уйти из Ликея. Каждому моему сну, каждому движению такое значение придается… Нет, прямо психолог не говорит мне, что я такой и такой, не высказывает своего мнения. Но это становится совершенно ясным. Вот на этих обследованиях я действительно начинаю чувствовать себя грязным - не то, что грешным, как все люди - а просто грязным, ужасным, хуже всех, каким-то извращенцем, больным… Какими бы твердыми ни были мои убеждения, после обследования мне начинает действительно казаться, что я предал Великую Идею, хуже того, что я не мог ее не предать, потому что я настолько порочная личность от рождения, или от воспитания… про моих родителей тоже много гадости поднимается. Потом проходит дня два, и я понимаю, что все, что там говорилось - полная чушь. Но ничего не могу сделать, каждый раз я поддаюсь этому, и впадаю в пучину такого отчаяния, такого бессилия и слабости… по идее психолога, я должен, войдя в такое состояние, начать искать защиты у Ликея. Но я отказался от этого навсегда, а Бог… он меня, видимо, в том состоянии не слышит. Или я чувствую себя настолько плохим… да и как обратиться к Богу, как молиться, когда тебя бомбардируют вопросами, на которые же нужно как-то отвечать, нет ни секунды, чтобы остановиться. Часто я думаю, что физическую боль я перенес бы легче, я мог бы молиться… А потом еще этот рефрейминг. Выход на подсознание… это уже наполовину оккультная методика. Я нахожусь в трансе, и на время мне становится даже легче, потому что отсутствуют мысли. Но почему-то после выхода из транса я чувствую себя еще хуже. Обычно у меня даже физически голова болит, несколько раз рвота была. Видимо, это совсем несовместимо с жизнью…

Самое удивительное, я точно знаю - до моего обращения я без труда переносил бы подобные вещи. Даже если бы, и тем более если бы это делал человек враждебных мне взглядов. Я бы просто наплевал на все эти вопросы, отнесся к ним свысока. Но я разучился относиться свысока к людям… я очень серьезно воспринимаю все, что мне люди говорят, все это пропускаю через себя. Я уже не могу иначе. И поэтому для меня эти обследования так страшны.

И только потом, позже, когда я немного приду в себя, начинаю понимать - да, психолог, безусловно прав. Все вы правы насчет моей личности - она именно такая грязная и плохая и есть. Но вот почему я ушел из Ликея… конечно, вам трудно подобрать другое объяснение, и вы объясняете это именно этими моими грехами, этой моей внутренней грязью. Причем вы даже благородно замечаете, что это не моя грязь, что это все от дьявола, а сам я - Бессмертный Дух… короче говоря, это дьявол подтолкнул меня к тому, чтобы уйти из Ликея. И действительно, с вашей точки зрения другого объяснения моему поступку нет. Потому что это же нужно, чтобы к человеку пришел Христос. Живой. Чтобы человек его почувствовал - только тогда он сможет понять другого, который тоже это почувствовал когда-то.

Услышал этот Зов, ощутил эту Благодать. А грехи - они остаются, не может человек мгновенно от всего очиститься… я изменился, конечно, изменился, но все равно очень много грехов еще осталось. Сейчас мне легко об этом говорить, а когда обследование… Вот после Нового Года опять мне идти. Я уже сейчас об этом с ужасом думаю.

Я у батюшки спрашивал, может, не надо мне пилотом быть, смириться… на простую работу меня возьмут и без этих обследований. Ведь это же плохо - муть со дна души поднимать. Ты думаешь, у нас исповедь… так ведь на исповеди ты просто свои грехи перечисляешь, ты не анализируешь, не разжевываешь их. И тебе они отпускаются, ты после этого обновленный, совсем другой человек. Но как бы мне тяжело ни было, все равно без неба тоже… еще хуже будет. Однако я подумал, что если это против воли Церкви, то в принципе, я готов отказаться от полетов. Но батюшка сказал, что я должен работать пилотом и делать то, что мне скажут, принимать это, понимаешь? Однако принимать - это значит, спокойно относиться к этим обследованиям, не бояться, к психологу отнестись с любовью… это у меня пока не получается. Впрочем, без Божьей помощи вообще никогда ничего не получится.

Ну вот, а в целом… ты говоришь, тебе жалко меня стало. Да нет, неправильно это. Иногда просыпается мимолетное сожаление о прошлых временах… особенно жаль "Фокса", так бы хотелось снова его в воздух поднять. О Космосе, об утраченных возможностях тоже как подумаешь - сердце защемит. Но поверь, я столько приобрел взамен, такое сокровище - ничего другого просто и не нужно… А теперь вот еще с Леной познакомился. Я даже не знаю, за что мне такое сокровище досталось… мне кажется, я ее недостоин. Сейчас особенно кажется. Ты прости, Джейн, что так все получилось. Это моя вина. Я, честно говоря, даже не знаю, что делать дальше. Но вот сейчас рассказал тебе все, и почему-то на душе как будто стало легче… пусть я плохой, но Лена на самом деле меня любит. Не знаю, за что, но почему-то любит. Я не могу ее обмануть, не могу ей боль причинить… гадость я сделал, страшную гадость. И тебе вот, наверное, сейчас боль причиняю. Не знаю, может, простишь и ты меня когда-нибудь…