11 октября 1943 года. Позиции 1078-го стрелкового полка

Было очень тихо и очень темно. Ночь выдалась облачная, что в тактическом плане не могло не радовать, но чисто по-человечески – луна бы не помешала. Мы спускались к реке, передо мной черной тенью плыла спина сержанта Коваля.

Вдалеке справа, над позициями, с равными промежутками вспыхивали одиночные осветительные ракеты, и от этого темень вокруг нас казалась еще гуще.

Высокая, по колено, трава оказывала активное сопротивление – я двигался, как в воде, жесткие стебли путались в ногах, невидимый в темноте репейник с хрустом цеплялся за одежду, рассыпался, оставляя на штанах и рукавах гимнастерки раздражающие заусенцы.

Первым шел еще один мой боец, ефрейтор Мамажан Нурбаев, но о его существовании в этой тьме египетской свидетельствовал только тихий шорох. Как этот «друг степей» ориентировался – оставалось только предполагать. А может, и не ориентировался он вовсе? Вдруг сейчас мы скатимся в какой-нибудь овраг, переломаем шеи, и на этом моя карьера командира разведроты скоропостижно закончится? Да, тогда шефу все-таки придется признать мою правоту…

Упустив момент, когда шорох впереди стих, я налетел на Коваля, больно приложившись носом о ствол. Сержант только тяжело вздохнул. Чего встали? Я прислушался: где-то недалеко шелестели на ветру листья. В сыроватом воздухе явственно проступил запах тины. Я понял, что река совсем рядом – и тут же тихий плеск подтвердил мою догадку.

– Вон той тропинк к лодк выходит, – глотая окончания, прошипел Нурбаев над самым ухом.

Какая тропинка? Я проморгался, потер глаза… Он издевается? Неровный контур противоположного берега чернел на фоне более светлой черноты неба. Вот и все, что я смог разглядеть. Ну да, впереди, метрах в трех, не столько виделась, сколько ощущалась стена прибрежных кустов. В который раз с начала ночного путешествия кольнула мысль: зря я все это затеял!

– Пошли, – выдохнула темнота голосом Коваля.

Ориентируясь на шум, двинулся следом. Спуск стал круче, я невольно ускорил шаги. И получил по лицу веткой, потом еще раз, довольно ощутимо. Поводил в темноте руками, но никаких веток не нащупал. Шуршание шагов сменилось легким чавканьем, я почувствовал, что земля под подошвами начала мягко проминаться, а вскоре появилась и открытая вода. Зацепился за корень, чуть не упал, расставил руки для равновесия и тут же снова схлопотал по лицу – на этот раз, судя по ощущениям, небольшим бревном.

– Штоб вас всех! – прошипел я, пытаясь на ощупь определить, разбит ли нос.

– Плохо слышь, что командир приказал? – забеспокоился справа Нурбаев.

– Командир чихнул, – пояснил слева Коваль.

Издеваются, сволочи. И ветками по морде небось тоже они меня хлещут. Поднявшийся из глубины души комок злости внезапно рассыпался смехом. Вслед за мной тихо захохотало и справа, и слева.

– Как вы тут хоть что-то видите, сволочи? – прошипел я, давясь и всхлипывая.

– А чего ж ты поперся-то, если не видишь? – пофыркивая, отозвался Коваль.

– Авторитет надо зарабатывать, – признался я.

– Хорош дел! – согласился Нурбаев.

– Ладно, командир, держись за меня. Мамай, подгоняй лодку.

Невидимые пальцы ухватили мою руку и положили на ремень автомата. Темнота впереди наполнилась тихим плеском. Коваль тронулся вперед, я покорно пошел следом, но почти сразу же стукнулся коленом о деревянный борт.

– Залазь! – скомандовал Коваль.

Держась за край борта, прошел до уключины, оперся на плечо Нурбаева и перекинул ногу. Сложнее всего было удержать равновесие. Под сапогом крутанулась какая-то деревяшка, видимо, весло, я почти опрокинулся навзничь, но нечеловеческим усилием выровнялся, шлепнулся на скамейку, плеснув на брюки водой со дна. В нос шибанул запах тухлятины и смолы. Лодка, тихо ударяясь о стволы, заскользила вперед, сильно качнулась, чье-то жаркое, пахнущее луком дыхание мазануло по щеке… А потом мрак рассеялся до такой степени, что я увидел и сидящего рядом со мной Нурбаева, и Коваля, замершего на носу, и спокойную гладь реки.

Мы вышли на открытую воду из низкого тоннеля, образованного склонившимися ивами. Сержант не дал лодке проплыть дальше, уцепился за ветку, и наша посудина стала носом против течения. Вдалеке вспыхнул, налился светом и медленно поплыл в нашу сторону белый до синевы шар осветительной ракеты.

– Командир, ходи назад, грести буду, – проговорил Нурбаев.

Я кое-как перебрался на корму. Коваль привстал, вглядываясь в темноту дальнего берега. Нурбаев вытащил из-под сиденья весла, вставил в уключины.

– Давай. – Сержант махнул рукой.

Солдат, развернув лодку, сноровисто заработал веслами. На переход через реку ушло не больше двух минут – и вот Коваль уже цепляется за такую же густую, нависшую над водой поросль ивняка.

Заросли тянулись вдоль берега почти до самых немецких позиций. И как раз в эти кусты уходило ответвление хода сообщения, что мы высмотрели вчера днем с Ковалем. Скорее всего, там фрицы спускаются за водой. Задача у нас простая: подкараулить какого-нибудь бедолагу, по ночному времени вышедшему к реке, и аккуратно спеленать. Во всяком случае, таков был план, составленный еще прежним командиром, внезапно покинувшим нас лейтенантом Андреевым. И, как убедил меня сержант, решение это наиболее приемлемое: немцы на своем берегу заняли круговую оборону, словно ожидая атаки со всех сторон – так что с тылу тоже просто так не подступишься.

– Пошли! – прошипел Коваль с носа.

Осторожно перебирая ветки, мы повели лодку вдоль берега. Двигались совсем тихо, только еле слышно шептала вода вдоль бортов да шелестели деревья. В лицо и за шиворот сыпались листва и сухой древесный мусор.

Постепенно до нас стали доставать отблески ракет – свет усиливался, и мы все сильнее прижимались к берегу, затаскивая лодку под шелестящий, пахнущий илом свод. В какой-то момент посудина попала под тень высокого утеса, выступающего в реку на повороте. Тут деревьев не было, и пришлось снова грести.

Но вот мы перевалили за изгиб берега – и сразу оказались на освещенном пространстве. У меня екнуло сердце – так это получилось неожиданно. Нурбаев дернул правым веслом, лодка нырнула в спасительную тень деревьев. Какое-то время стояли на месте. Мои спутники, как хищные звери, подались всем телом вперед, изучая обстановку. Потом Коваль махнул рукой, и мы снова потянули лодку вперед.

Я успокаивал себя мыслью, что фрицам никак нас не углядеть: изгиб реки скрывал их позиции, а сверху нависали кусты. Наши могли заметить, как крадется лодка под берегом, но наши предупреждены… И все равно было не по себе: мерно взлетали в небо ракеты, сочно хлопали, и мертвенный синеватый свет настырно заглядывал под склоненные ветви, и были мы как на ладони: огромная фигура Коваля на носу, маленький, щуплый Нурбаев посередине и я на корме. Черная лужа воды на дне лодки слегка колыхалась, плавали в этой воде отсветы вперемешку с похожими на рыбок листьями, и казалось почему-то, что лодка наполнена кровью.

Во всех движениях, в самих спинах моих спутников чувствовалось напряжение, беззвучно звенели натянутые нервы, и я, стараясь не дышать, хватал ветки, перебирал их, как струны арфы, тянул на себя, мягко отпускал, снова тянул. Они нависали все ниже и ниже, и мы клонились, клонились, опустились уже вровень с бортами, и невыносимо воняла застоявшаяся вода…

Вдруг лодка резко поменяла направление. Ветки над головой исчезли – мы завернули в узкий проход. Здесь было спасительно темно, свет практически не проникал сквозь переплетения кустов. Мягкий удар – нос уткнулся в берег.

– Прикрывай! – прошептал Коваль, протягивая мне свой «МП38».

Они с Нурбаевым почти бесшумно соскочили в воду и исчезли в зарослях на берегу. Напряжение постепенно спадало, и я внезапно обнаружил, что очень сильно вспотел, майка прилипла к телу, подмышки были хоть выжимай. И смертельно хотелось курить – настолько сильно, что я почти решился: согнусь к самому дну, и никто не заметит, буквально пару затяжек, даже одну…. И в этот момент с берега донеслись тихие голоса.

Говорили по-немецки. Двое. Молодой голос то ли жаловался, то ли злился. Тот, что постарше, вроде как шутил, пару раз даже засмеялся – мелким таким, издевательским смехом. Молодой вспылил, тон его стал угрожающим. И вдруг он будто бы захлебнулся, и тут же пролаяла короткая пулеметная очередь.

Пару долгих секунд стояла полная тишина. Но я уже знал, что это последние секунды. Взметнулась целая гроздь ракет, и кусты не устояли, протекли болезненным синеватым светом. А потом на берегу затрещало, захекало – к лодке выскочила большая черная тень. Была она какая-то скособоченная: один край слишком большой, другой совсем маленький. А потом тень разделилась на Коваля с Нурбаевым – между ними, обвиснув на заломленных руках, болтался фриц. Они швырнули пленного прямо на меня и одновременно прыгнули следом.

Бедная лодка вздыбилась кормой, зачерпнула воды и уперлась в какой-то ствол. Нурбаев, пройдясь прямо по мне, перелетел в воду, с треском вырвал лодку из кустов, оттолкнул…

И тут по зарослям ударили в несколько стволов. Но мы уже выскочили на реку, и Коваль уже сидел на веслах, а Нурбаев, непонятно когда завладевший моим автоматом, лупил от пояса по вспышкам на берегу.

Целая гирлянда ракет гналась следом, обгоняла, выжигая глаза ядовитым светом. Ожил наш берег, засверкал звездочками выстрелов. Ударили минометы. Коваль греб, матерясь во весь голос. До меня вдруг дошло, что за фонтанчики поднимаются вокруг лодки. Но в этот момент сержант лихо завернул за утес, прогреб еще несколько метров, а потом так же стремительно повернул к нашему берегу.

Вершина утеса наполнилась острыми огоньками, и в неверном, мерцающем свете я смог разглядеть черные фигуры фашистов. Автомат Нурбаева протрещал над самым ухом, одна из фигур, оступившись, полетела вниз. А Коваль уже не матерился, он только хрипел, весла летали над бортами, поднимая снопы ледяных брызг.

Я обернулся – вот он наш берег, стремительно несется навстречу лодке. И в этот момент что-то огромное, тяжелое упало совсем рядом и, будто срикошетив от воды, со всего размаху врезалось в меня и выбило из лодки навстречу черноте.

«Вот, шеф, – подумал я напоследок с полным спокойствием, – говорил же вам, что плохая это затея…»

– Это, лейтенант, не затея, а приказ! – ответил Мощин раздраженно. – Не забыл, что означает слово «приказ»?

– Никак нет!

– Ну вот и молодец.

– Разрешите выполнять?

Полковник окинул меня долгим взглядом и со вздохом опустился на стул.

– Садись, – сказал он устало.

Я насупленно уселся напротив, прикурил от лампы и замер в ожидании. Шеф молчал. И я молчал. Пару раз незаметно посматривал на него и тут же отводил взгляд: сидит, старый черт, разглядывает в упор. И ведь, если поразмыслить – хорошую идею предложил шеф. А если не просто поразмыслить, но и отбросить эмоции, а попросту говоря, прекратить поджимать хвост, то придется признать: идея, предложенная Федором нашим Степанычем, – отличная идея.

Я должен возглавить разведроту 1078-го полка. Вместо сбежавшего Андреева. Это позволит нам работать «изнутри», а кроме того – решать оперативные задачи на территории врага. Не стоит также забывать, что нужно проработать связи лейтенанта Андреева…

Я не боялся войны, не боялся фашистов. Я боялся командования ротой бойцов. Работа в сыскной бригаде МУРа – это, ребята, совсем не то, что война. Там отвечаешь только за себя, а здесь от твоих решений может зависеть жизнь и смерть других людей, которые обязаны выполнять приказы, какими бы бестолковыми они ни были.

Примерно в таком ключе я и обрисовал ситуацию товарищу Мощину. Товарищ Мощин с пониманием отнесся к моим опасениям, и совсем уж было завязался у нас конструктивный разговор, но тут вмешался Сан Саныч. Многоумный сержант счел своим долгом пояснить, что разведрота нашего полка – она только по названию «рота». На самом же деле личного состава там всего семь человек, не считая сбежавшего командира. А все потому, что этот участок фронта вообще не был бы участком фронта, когда б на ту сторону реки в середине прошлого месяца зачем-то не пришел батальон СС. Согласно сведениям, имеющимся у штаба, никаких активных действий фрицы здесь не планировали. И, главное – Сан Саныч с такими выводами был полностью согласен. Даже более того, тщательно проанализировав ситуацию на фронте, он, Сан Саныч, склонялся к мысли, что это направление вообще трудно считать подходящим для удара. В штабе, несомненно, пришли к такому же выводу, поэтому и послали сюда, на северный берег Припяти, недоукомплектованный, кое-как сбитый из резервов полк, единственной целью которого было не пустить фашистскую гадину на наш берег. А учитывая, что фашистская гадина не очень-то и стремилась лезть на наш берег…

Я попросил Сан Саныча заткнуться. В кои-то веки шеф не одернул меня за грубость. На душе было муторно.

– Они там прекрасно понимают, что я не кадровый офицер.

– Вопрос твоего назначения уже согласован, – сказал полковник сочувственно. – Завтра можешь принимать командование.

Я снова прикурил от лампы. Глубоко затянулся. Представил, как буду принимать командование ротой, вздохнул… Что ж это ты, лейтенант Зуев? Сдрейфил? Лучшие специалисты МУРа ушли воевать – чтобы раздавить гадину, прогнать с нашей земли нелюдей. И мы сейчас здесь именно за этим. Чем быстрее задушим фашиста, тем быстрее вернемся к выполнению своих прямых обязанностей. Сам же просился на фронт – не пустили. А теперь что? Стыдно, лейтенант Зуев!

Вспомнилась маленькая комнатка в коммуналке, седая старушка у окна… Когда мы пришли проведать мать Васьки Басаргина, из второго отдела. Васька – едкий, язвительный юморист, про такого никогда бы не подумалось, что он может броситься под танк со связкой гранат… Стыдно, Зуев.

А ведь есть еще семеро пропавших бойцов. И если про шестерых ничего утверждать нельзя, седьмой, ефрейтор Святошин, точно по нашей части – я видел его разорванный труп. И тот фельдфебель… хотя, конечно, никакой он не фельдфебель, а русский… Глок – он тоже по нашей части. И лейтенант Андреев, несомненно.

Так что наутро, после построения, я твердым шагом спустился вслед за сержантом Ковалем по сбитым бревенчатым ступенькам. Бойцы уже были там, расселись по лежанкам с котелками. Блиндаж был заполнен многоголосым скрипом ложек.

Первая ошибка – отметил я безжалостно: надо было назначить сбор перед блиндажом, а не внутри, в темноте и духоте. Учтем.

Сержант по-быстрому представил личный состав, тыкая в повернутые на меня лица пальцем. Клименко, Попов, Багдасарян, Стельмах, ефрейтор Нурбаев, Федотов… Я запоминал. В полутьме, освещенной двумя коптилками, вглядывался в лица, отмечал приметы.

Душно было в блиндаже. Пахло мокрым деревом и плесенью. Стены выложены тонкими березовыми стволами, поставленными вертикально. А потолок был плохой – низкий, черный, и между бревен кое-где свешивались белые, похожие на червей корни.

– Пошли покурим, – предложил я сержанту Ковалю.

И с ходу, еще и спичку не успел потушить, поставил перед ним задачу: достать языка. Это была вторая моя ошибка. Думал продемонстрировать деловой подход, активность вперемешку с инициативностью. Но, поймав чуть насмешливый прищур сержанта, внезапно понял, как это видится ему: прибежал какой-то штымп и тут же шашку наголо! Оно и понятно, перед начальством надо выслужиться, под пули-то лезть не ему…

Здоровый мужик был этот сержант Коваль. Мне приходилось задирать голову, чтобы видеть его румяное лицо с массивным раздвоенным подбородком. Может быть, из-за этой позы – снизу вверх – показалось мне, что смотрел он на меня с каким-то презрительным любопытством. И тогда, повинуясь внезапно возникшему импульсу, я заявил:

– Пойдем вместе. Я, ты… Еще кого-нибудь третьего подбери. Понял?

И вот сейчас, когда, выброшенный из лодки, со всего размаху ударился о жесткую черную поверхность реки – я со всей отчетливостью понял, что это решение было третьей моей ошибкой, самой серьезной. Ледяные волны сомкнулись где-то высоко вверху, и сразу же наступила тишина.