— …что это мне показалось?

— Не знаю, Владимир. — Отец Андрей провел ладонью по бороде.

Правая его рука висела на марлевой повязке, перекинутой через шею, из широкого рукава рясы торчал обмотанный потрепанным бинтом гипс. Выглядело странно. «Как он служит-то? — мимолетом подумал Федоров. — Или не служит?»

— Вы не служите? — вырвалось.

— Временно. — Отец Андрей продемонстрировал руку с безвольно согнутыми пальцами.

— Так что мне делать-то?

Больше всего к комнате, в которую отец Андрей пригласил Федорова, подходило определение «горница». Низкий беленый потолок, крашенные в светло-желтый цвет стены, сквозь небрежно выправленную штукатурку проступали контуры кирпичной кладки, коричневые доски пола, поистертые у входа и вокруг массивного стола, за которым сидели священник и его гость. Все старое, потрепанное временем и — видимо, от этого — очень уютное. Три окна в левой стене — комната казалась наполненной светом. В Красном углу, на резной полочке стояли иконы, перед которыми на цепи висела горящая лампада. При виде этой композиции на ум сразу приходили советские фильмы про дореволюционный купеческий быт. По стенам развешаны фотографии в рамках. Большой резной буфет с посудой в углу. Горница — по-другому не скажешь.

— Прежде всего не нервничать, — посоветовал отец Андрей, снова погладив бороду. — Возможно, это вам действительно показалось. Нужно учитывать дополнительные факторы: стресс, усталость. Вы крещеный?

— Нет. Я пионером был.

— Тяжело сегодня некрещеным.

— Просто первый раз с этим столкнулся. Страшно.

— Страшно, — согласился отец Андрей. — Не вам одному.

Посреди стола стояла широкая ваза, наполненная яблоками. Большие, красно-зеленые, душистые — Федоров не знал, как называется сорт, но росли они в деревне на каждом огороде: в свое время переворовал и переел этих яблок на всю жизнь, теперь даже смотреть не хочется.

— Я с Хунькой разговаривал… — начал Федоров, не зная, как выстроить разговор.

— От него ко мне приходили, — пришел на помощь священник. — Я имею в виду второй раз. Извинились. И деньги принесли.

— Вы не взяли?

— Почему это? — удивился отец Андрей. — Нам, знаете, сколько нужно закупить? Очень кстати пришлось. Так что не беспокойтесь, конфликт улажен.

Федорову стало стыдно. Очень. Он отхлебнул остывшего чая и некоторое время разглядывал кружево на краю скатерти.

— А вы когда служить начнете? — когда пауза стала уже неприличной, спросил участковый.

— Недели через две.

— Я приду.

— Приходите. Можете и раньше. Сейчас служит отец Михаил, мой коллега, могу вас познакомить.

— Странный этот священник, — нерешительно высказал озабоченность Федоров. — С Пономарем который…

— С кем, простите? — удивился отец Андрей.

— А, — спохватился участковый. — Товарищ. Друг детства. Юрка Пономарев. Кличка. С ним священник был. Сказал, что приехал из Москвы, икону искать. От ваших прислали?

— Может быть. — Отец Андрей пожал плечами. — Не знаю. Хотя сам-то он мне знаком. Приезжал года три назад, как раз когда колокольню восстанавливали. Помогал. Вы не помните разве?

— Да я как-то не следил за стройкой.

— Он не строил. Он тогда с Галицинским кирпичным заводом договорился насчет материалов. Считай, весь кирпич для колокольни нам бесплатно достался.

— Между прочим, кладка отличается от той, что в церкви, — заметил Федоров.

— Да это понятно! — согласился священник. — Где ж теперь таких кирпичей возьмешь, что при царе были?

— Ну где-то их раньше брали.

— Там же и брали, что интересно. Однако ж видите, страна другая — и кирпичи другие. — Отец Андрей коротко хохотнул. — Но традиции незыблемы. При строительстве храма кирпич для колокольни тоже бесплатно достался. В виде пожертвования от купца Максимова, владельца того самого Галицинского кирпичного завода.

В горнице было две двери — друг напротив друга. Обе ярко-белые, свежепокрашенные, однако из-под краски пробивались неровности и трещины старого дерева. Одна дверь вела на улицу, другая — внутрь дома. Федоров знал расположение комнат: с пацанами частенько залезали в дом, тогда еще заброшенный.

Отец Андрей сам сделал ремонт. Жена его и трое детей сейчас куда-то уехали, на каникулы. «Это и хорошо, — отметил Федоров. — Если бы Хунькины быки при детях на священника наехали, пришлось бы Хуньку, суку, основательно обрабатывать…»

— А как вы колокольню восстанавливали? Чертежи были?

— Нет, не было. Фотографии сохранились По ним и делали.

— С колокольней красивее, — заметил Федоров.

— У нас вообще храм красивый. Уникальный, по сути! И очень интересный.

— Чем интересный?

Федоров посмотрел через окно на торчащий над деревьями крест на синей луковице. Высокое основание главного купола, казалось, состояло из множества поставленных впритык колонн: штук, наверное, двадцать по кругу. И в каждой колонне — узкое сводчатое окно в обрамлении объемных кирпичных узоров. Маленькие купола были значительно ниже, отсюда не видно, потому что на подоконниках горницы теснились разномастные горшки с цветами. Разросшаяся герань упиралась листьями в тюлевую занавеску, будто бы пыталась оттолкнуть ее от себя. Маленькие форточки распахнуты, между толстых рам виднелись свитки газет — проложены для теплоты. Под окнами стальные радиаторы отопления: это очень бросалось в глаза на фоне старинного интерьера. Раньше дом отапливался печкой — пару лет назад, когда въехал отец Андрей, провели газ. Поэтому и батареи современные.

— Интересен он прежде всего своей символикой. — Отец Андрей уселся поудобнее: было видно, священник обрадовался возможности поговорить на эту тему. — Вообще, храмовая архитектура — это сплошные символы. Каждый элемент здания имеет свое значение. А в совокупности они представляют собой Мироздание. Четыре стены — как четыре стороны света. Крыша — небесный свод. Купол — Господь Бог.

— А боковые купола? — Федоров невольно усмехнулся.

— Вы сейчас, вероятно, подумали о тюремных татуировках? — подхватил улыбку отец Андрей.

— Было дело, — признался участковый. — Сколько куполов, столько ходок, у нас так.

— А у нас все элегантнее. Один купол — символ Единого Бога. Два — два естества Богочеловека Иисуса Христа. В нашем случае — пять куполов — это Бог Иисус и четверо евангелистов.

— У нас шесть куполов, — поправил Федоров.

— Нет, пять. Колокольня считается отдельно.

— Поэтому на ней купол другой формы?

— На нашем храме, как вы могли обратить внимание, все купола разные.

— Они все синие, — вставил Федоров.

— Я не про цвет. Цвет у нас синий — потому что храм посвящен Богоматери. Поэтому и звезды на куполе — символ рождения Христа. Я имел в виду форму. Главный купол — луковица. Она символизирует пламя, Божественный свет. Четыре боковые главки увенчаны так называемыми шлемовидными куполами, повторяющими формы древнерусских военных шлемов. Обозначают Святое воинство и борьбу, которую ведет Церковь с силами зла. В целом на храме получается весьма знаковая композиция: Свет Истинной Веры в окружении православного воинства. И купол колокольни — сферический, что символизирует вечную вселенную. Учитывая, что храм еще принято воспринимать как корабль, получается: свет Истины под охраной стражей Веры плывет в вечность.

— Красивый образ.

— Ну вот строители нашего храма, судя по всему, придавали ему особое значение. Обращали внимание на кирпичный орнамент по стенам?

— Видел.

— Но, видимо, не присматривались. — В улыбке священника мелькнуло лукавство.

— Узоры разные…

— По цоколю там идут три ряда волн. Не замечали? Зигзаги такие. С рыбами.

— Где это там рыбы? — нахмурил лоб Федоров.

— Горизонтальные петельки с одним раздвоенным концом. Помните? Знак называется «ихтис», это древний символ Иисуса Христа. Выше, если присмотреться повнимательнее, можно увидеть, что орнамент складывается в борта палубы. Колокольня выполняет роль задней части корабля — наши каменщики, помню, весьма долго корпели над воссозданием узоров: кормы фрегата со множеством декоративных элементов. А апсида — это соответственно нос корабля.

— Кто?

— Апсида. Выступ в алтарной стене. Полукругом изогнутый. Ну чем не нос?

— И куда плывем? — спросил Федоров

— О, это представляет отдельный интерес. Традиционно храмы ориентированы в восточном направлении. Между прочим, в подвале сохранился фундамент старого храма, предшественника этого, так вот он был поставлен ровно по сторонам света. А новый храм, построенный в конце прошлого века, повернут на юго-восток. Под алтарем на полу мозаика в виде «розы ветров». Это такой значок, звездочка с лучами, указывающими на стороны света. Наша с тридцатью двумя лучами — по количеству морских румбов. К слову сказать, еще один символ: алтарь как корабельный компас.

— А почему мы на юго-восток повернуты?

— Полагаю, в направлении острова Родос.

— При чем тут Родос? — Федоров непонимающе посмотрел на отца Андрея.

— Потому что там находится та икона, список с которой и хранился в нашей церкви.

— Постойте-ка, получается…

Резко, брюзгливо звякнуло стекло в окне — отец Андрей заметно вздрогнул, обернулся. Занавеска скрадывала черты лица, но видно было, что за окном стоял усатый мужик. Форма усов — подковой — сразу навела Федорова на подозрения. Он вскочил, отодвинул тюль: точно, Пономарь.

— Ты-то тут какими судьбами? — удивился участковый.

— Тебя искал, — крикнул в форточку Юрка. — Здравствуйте.

Это он поздоровался с подошедшим к окну отцом Андреем.

— Прошу. — Отец Андрей показал в строну входной двери.

— Нет, спасибо. Мне Владимир нужен.

Федоров поглядел на хозяина, тот кивнул.

— Если что — заходите. Всегда рад помочь.

— Зайду. Очень интересно рассказали. Спасибо.

Быстро зашнуровал ботинки в крохотном тамбуре, попрощался с настоятелем, толкнул дверь и вышел в сырой, тусклый день. Пономарь стоял у дороги, отряхивая с плаща капли — лез к окну через палисадник, насобирал дождя с кустов. Журчала вода: сбоку от двери стояла старая железная бочка, в которую была выведена труба водостока — тонкая струйка, изгибаясь, протянулась от желоба к черной маслянистой поверхности. Еле заметные волны расходились к краям переполненной бочки, вода переливалась через край.

Пономарь прикурил, пожал руку. Ладонь его была влажной. Чуть дальше, в переулке, замер отец Димитрий, шинелью и позой напоминая генерала Хлудова из фильма «Бег» — только борода мешала полноте образа.

— Вы чего? — покосившись на молчаливую фигуру, спросил Федоров.

— Пошли, поговорим, — предложил Пономарь.

— Мне тоже есть что спросить, — проговорил участковый, нахмурившись.

Подошли к отцу Димитрию. Его рука оказалась теплой, приятной на ощупь. Он тоже курил, и тоже «Беломор». Федоров был не уверен, но вроде бы священникам курить не разрешалось.

— Спасибо, — проговорил он смущенно.

Отец Димитрий вопросительно поднял бровь.

— Ну, что на насыпи удержали.

— Пожалуйста.

— Куда пойдем?

— Покажи нам дом Степцовой, — попросил Пономарь.

— Там опечатано, — сообщил Федоров, скорее для проформы.

— Распечатаешь, — легко отреагировал Пономарь.

Дождь был несильный, однако же очень неприятный — мелкие капли норовили залететь под козырек фуражки, вынуждая постоянно моргать. Пономарь накинул капюшон, сразу войдя в классический образ маньяка-убийцы из ужастиков. Отец Димитрий шел с непокрытой головой, волосы его, разделенные прямым пробором, уже заметно промокли, прижались к голове. Двигались молча, обходя лужи. У магазина толпились какие-то мужики, видно опять выпивали. Вроде не местные. Наверное, из Лыковки. Прошли наискось площадь, повернули.

К тете Клаве Федоров побежал с утра пораньше. После ночного происшествия, связанного с веточкой, зажатой в кулаке, так и не смог заснуть. Вспомнил, что колдунья хотела что-то сказать. Решил воспользоваться поводом и проконсультироваться: вдруг что посоветует? И обнаружил — в петле. Врач определил время смерти: не больше суток.

Дождь зарядил чаще, ветер, тяжело ворочавший по небу комья облаков, окреп — налетал, дергал за одежду, чуть не сорвал фуражку. Федоров придержал ее за козырек, быстро подскочил к калитке, сдернул петлю. Через терраску к двери — здесь не заперто — и внутрь, в темный коридор с переполненной вещами вешалкой и закрытым платком зеркалом.

— Кто нашел? — спросил Юрка.

— Я.

— А что ты тут делал?

— Она встретила меня вчера, сказала, что хочет о чем-то рассказать. Просила зайти.

Гулкой дробью отозвалась крыша терраски на залп ливня. Отец Димитрий прикрыл дверь, резко отсекая звуки. Ботинки снимать не стали, на дощатом полу и без того было сильно натоптано. Федоров провел по коридору, повернул на кухню. Там, где он ее нашел..

Судя по всему, она спрыгнула со стола. С табуретки бы не достала. Федоров всегда удивлялся: как это можно повеситься на крюке люстры — он же проволочный, хлипкий. Но у тяти Клавы крюк оказался именно такой, как надо: толстый, кованый. Выдержал. Она даже не стала снимать люстру, просто привязала веревку рядом. И шагнула.

Пономарь со спутником быстро осмотрели кухню. Отец Димитрий зачем-то залез на стол, подергал крюк. Потом вернулись в коридор. Возле вешалки была дверь в комнату, с белым, мутным стеклом. Заглянули — стандартный набор: стол, стулья, буфет, телевизор, диван. Трехстворчатое зеркало на низкой тумбочке завешано покрывалом, наверное, снятым с дивана. В окна, прикрытые кружевными занавесочками, ломился дождь, капли ручьями растекались по стеклам, гремели по карнизам. Потемнело.

— Подруги приходили? — спросил отец Ди-митрий.

— С чего вы взяли?

— Кто зеркала закрыл?

— Не знаю. Я когда пришел, так было.

Отец Димитрий обернулся и внимательно рассмотрел участкового. Федоров понял: странно это. Что ж, получается, она сама зеркала позакрывала? Зачем?

— Что не так, отец Димитрий? — спросил Пономарь.

— Колдуньей, говорите, была? — ответил священник. — Пошли, поищем.

Искать долго не пришлось — нужная комната нашлась напротив кухни. Небольшая, с одним окном. По центру стол и четыре стула. У стены трехъярусная этажерка с книгами. В углу еще один столик, навроде туалетного: какие-то камни, пучки трав, книга и трехрожковый подсвечник с оплавленными огарками. Сквозь открытую форточку свистнул ветер, пузырями надув занавески, выстрелил в стекла россыпью капель, дом заскрипел, словно к стене привалился кто-то большой и тяжелый.

Отец Димитрий сразу прошел к столику, взял книгу, распушил страницы, встряхнул — на пол спланировал листок с каким-то рисунком. Священник подобрал его. Федоров, заинтересовавшись, подошел.

На тетрадной странице в клеточку было нарисовано лицо. Ощущение, что рисовал ребенок: неровный, удлиненный овал, нос крючком, черточка рта… Присутствовала в лице какая-то неуловимая странность, неестественность… А потом Федоров понял: дело было в том, что лицо смотрело. По-настоящему. Вот эти небрежно очерченные кружки глаз с точками посередине — они имели выраженный взгляд. Лишенный эмоций, но очень внимательный, какой-то оценивающий. Но главное — взгляд этот был явно не человеческий.

— Жутковатый рисунок, — отметил подошедший Пономарь.

— Когда зовешь черта, будь готов, что он откликнется, — произнес отец Димитрий.

— Что это значит? — спросил Федоров.

— Значит, что ваша колдунья дозвалась.

Он свернул рисунок в трубочку и достал спички…