…расплескивая лужи. Большая, блестящая даже в осенних сумерках машина брезгливо въехала в переулок и, переваливаясь на неровностях, поплыла мимо покосившихся заборов. Мягкий свет фар скользил по подсохшей грязи, опавшим листьям, подсвечивал нависшие над дорогой яблоневые ветки. Сухая трава с тихим шелестом царапала породистое брюхо и, примятая широкими колесами, упрямо поднималась за широкой кормой. На белоснежном бампере, перечеркнутом хромированной полосой, непристойно темнели капли свежей грязи. «Мерседес» двигался медленно, со скоростью пешехода.

Сквозь заднее стекло можно было разглядеть голову водителя: над серым изогнутым подголовником покачивался массивный затылок с проплешиной, окруженной редкими волосами. Голова крутилась из стороны в сторону — было заметно, что водитель высматривает какую-то цель, боясь пропустить.

«Мерседес» резко остановился, клюнув широкой плоской мордой. Дверь с красной точкой габаритного фонарика в торце распахнулась, стукнув краем о штакетину забора.

— Чтоб тебя! — тихо выругался Тарас Хунько, протискиваясь наружу.

Переулок был настолько узок, что от бортов машины до заборов было не больше полуметра. Хунько прикрыл дверь, двинулся боком к багажнику и снова заматерился, когда нога с хлюпаньем скользнула в прикрытую травой канаву.

Он открыл багажник, внутри похожий на сказочную шкатулку: подсвеченная ниша, обитая черным войлоком. Посреди багажника стояла одинокая спортивная сумка. Прежде чем вытащить ее, Хунько огляделся. Сумерки полностью накрыли переулок — за световыми пятнами фар была почти ночь. Фонари не работали. И только в доме, напротив которого остановился Хунько, приветливо горело окошко.

Тарас подхватил сумку, прикрыл багажник и, снова протиснувшись боком, подошел к калитке. Внимательно рассмотрел затянутый сумраком сад, потом откинул петлю и вошел. Машина, будто прощаясь с хозяином, жалобно пропиликала и погасила фары.

Хунько двигался осторожно — было видно, что он приглядывается, куда ставить ноги. Если бы не светлые плиты, отмечающие направление тропинки, можно было бы заблудиться. Кожаная куртка на покатой спине топорщилась острыми складками. Сумка с хрустом задирала кусты, Тарас вполголоса шептал ругательства, закрываясь ладонью от лезущих в лицо веток.

Наконец вышел к дому — кусты расступились перед покосившейся терраской. Хунько подошел к окну. На фоне светового квадрата отчетливо обрисовалась его голова, сзади она выглядела нелепо: бугристый шар с неестественно оттопыренными ушами.

Тарас постучал в стекло костяшками пальцев. Занавеска, до половины перекрывающая окно, отодвинулась. Встревоженное усатое лицо Иваныча заерзало из стороны в сторону, высматривая гостя, из-за всклокоченных волос создалось впечатление, что старика застали врасплох за чем-то противозаконным.

— Кому что надо? — прокричал хозяин, убедившись в тщетности попыток что-то разглядеть.

— Это я, Федор Иваныч, Тарас Хунько. Выдь, покурим.

Лицо исчезло, спустя пару секунд скрипнула дверь, проблески с кухни осветили терраску. Вспыхнула лампа под козырьком. Иваныч выглянул с крыльца, внимательно оглядел посетителя, покосился на объемную сумку в его руке.

— Чего тебе?

— Покурить зашел. — Хунько шагнул к двери.

— Я бросил.

— Разговор есть.

— Ну заходи, — сдался Иваныч.

Хунько поднялся по недовольно скрипнувшим ступенькам, с усилием прикрыл дверь — нижний ее край прочертил по вздыбившимся половицам. Звякнули стекла, свет на терраске исчез.

Но почти сразу хозяин с гостем появились на кухне — старик забыл задвинуть штору, помещение прекрасно просматривалось. Иваныч уселся на свое излюбленное место у холодильника, махнул Хуньке, попытавшемуся разуться у двери, и показал на стул.

— Что у тебя?

— Не очень ты гостеприимен, дядя Федя.

Форточка была открыта, голоса доносились отчетливо.

— Дык я тебя не звал. Сам ко мне в гости напросился.

— По-соседски, — осклабился своей неживой улыбкой Хунько.

— Сосед! — тряхнул головой Иваныч.

— Завтра в деревне праздник, знаешь?

— С чегой-то? — искренне удивился старик.

— Вот народ несознательный! — шутливо посетовал Хунько. — Годовщина основания поселения! Сельсовет для вас старается, старается — а вы и знать ничего не хотите.

— Дату они откуда взяли? Федькин придумал?

— Слушай, я знаю, вы с Николай Петровичем не ладите…

— Жулик он, — перебил Иваныч. — До тебя ему, конечно, далеко… Но тебе-то по уставу полагается.

— Я бизнес делаю, — возразил Хунько. — У нас в стране по-другому нельзя.

— Раньше как-то справлялись.

— И раньше так же было, дядя Федя. Не за бабло, так за место у кормушки дрались. Я понимаю, куда ты клонишь. Мы, помнится, по этому поводу уже как-то сцепились.

— Точно. Ты тогда что-то про капитализм вещал…

— Именно. У нас в стране так: либо ты кого-то кинул, либо тебя. По-научному это называется «бизнес».

— Видал я времена, когда за такой бизнес к стенке ставили.

— В твои времена вы с голым задом бегали и ничего слаще морковки во рту не держали.

— Теперь вы вместо морковки кой-чего другое людям в рот норовите засунуть.

— Не без этого, — кивнул Хунько. — Капитализм, он такой. Мне тоже много чего не нравится. Со всех сторон обдирают: этому дай, того подмажь, налогов по полмиллиона в год отдаю…

— Тебе, Тарас, вся деревня вслед плюет, — вежливо напомнил Иваныч.

— Да клал я на вашу деревню, — маскируя злобу весельем, выкрикнул Хунько.

Звонкий его тенорок вылетел из форточки, как заряд дроби, разнесся по темному саду — на соседнем участке даже пару раз тявкнула потревоженная собака. Осознав, что перешел на крик, Хунько смущенно втянул голову в плечи.

— Сперва пусть добьются, чего я добился, а потом плюют, — уже спокойно заявил он.

— Вот-вот, — поднял старик палец. — Ты наших мужиков скольких на деньги пообманывал? А раньше коллектив уважали. Совесть была.

— Я совесть в третьем классе на булочку променял, — серьезно сообщил Тарас. — Обеспечь мне нормальные условия — буду работать по закону. А пока приходится, что называется, действовать по обстоятельствам. Я своими силами из дерьма выбрался, полными горстями его хлебал, за каждую бумажку, каждое разрешение жопу подставлял. И теперь ни одна тварь меня обратно в дерьмо не скинет.

— Как по мне, так ты в самое дерьмо и залез.

— Потому что у нас разные представления о дерьме. Для меня в дерьме тот, кто себе жизнь нормальную обеспечить не может.

— Однако кому-то, положим, просто противно, как ты, врать да воровать.

— Да ты что? — снова расщерил рот в улыбке Хунько. — Ты смотри, что делается! Всю страну разворовали, а я должен в стороне сидеть, смотреть? Потому что противно? Мне противно, когда с бабой в ресторан сходить не на что или на море ее свозить, отдохнуть. И бабы это прекрасно понимают. Я свистну — и за меня любая пойдет. Ей неважно, кто я и как. Ей главное, чтобы мужик ее саму и детей смог обеспечить.

— Обратно согласен, — покивал Иваныч. — Не любая, конечно, за тебя пойдет. Но много таких найдется. Только если кто громче тебя свистнет — она к тому и переметнется. Такие навроде свиней: какое корыто полнее, с того и хлебают.

Хунько насупился, пожевал губами. Залетевший в сад порыв ветра ударил по открытой форточке, захлопнул. Федор Иваныч подскочил к окну, заглянул, прислушался: темно, ничего не видно. Снаружи рама была покрыта глубокими трещинами — краска давно сошла, серое дерево местами поросло чешуйками лишайника. Замазка, нанесенная по периметру окна, засохла и местами отвалилась, обнажив ржавые гвоздики, поддерживающие стекло. Старик толкнул форточку обратно, глубоко затянулся свежим воздухом.

— Нальешь? — спросил Хунько, не видный из-за спины хозяина.

— Гости у меня скоро будут, — ответил Иваныч, возвращаясь к столу.

— Ну ладно тогда, обойдемся, — вздохнул Тарас. — Я, Федор Иваныч, никогда бабам не доверял. Предпочитаю как в бизнесе: товар-деньги. Но если женюсь, будет так: чтобы детей мне родила — и дальше хоть в монастырь, хоть в турецкий гарем. А наследников уж я сам на ноги поставлю.

— Совесть, Тарас.

— Чего совесть?

— Вдруг она у детей твоих будет? Не боишься, бизнесмен? Что твой собственный сын жуликом тебя дразнить станет?

— Я не жулик, дед. Если кого на бабло кидаю, так никому не мешаю меня в обратку кинуть. Это как спорт: кто сильнее. По тем правилам, которые нам наши любимые власти обеспечили. Думаешь, меня не разводили? Да сколько угодно! В том году чуть не прогорел, связался с одними… И ничего. Умнее стал.

— Хитрее, не умнее, — поправил старик. — А в остальном ты прав: у нас в стране сейчас только сволочь красиво зарабатывать наловчилась. Ну разве что, если еще повезет, случайно. Но тоже, понимаешь, сомнительно. Навроде тебя придут да облапошат, заберут все. Как ты с Кузнецовым, фермером, поступил. Помнишь такого? За болотом хозяйство вел. Из бывших партийных. Тоже в капитализм поверил. А оказалось, что вы с ним капитализм этот по-разному понимаете.

— Кузнецов твой сам… Но да ладно, не об этом сейчас. — Тарас вытер вспотевший лоб. — Такие беседы всухомятку не идут. Разозлишь только. Давай-ка по делу. Завтра на площади митинг планируется. Председатель приедет, отчитается перед народом. Обсудим проблемы. Обрисуем перспективы.

— Во, хорошее дело! — оживился Иваныч.

— Именно за это я и пришел поговорить. Ты, дед, найди в себе силы туда не ходить, ладно? Николай Петрович просил передать, что ценит тебя и уважает, и готов выслушать все претензии в частном порядке. А я, в свою очередь, постараюсь помочь с твоим пареньком, чтобы его тебе отдали.

— Ты-то тут при чем? — насторожился дед.

— Я завтра хочу выступить, выдвинуть свою кандидатуру в депутаты. От деревни, значит. Надеюсь, ты не против?

— Я-то против, да у вас, поди, все согласовано.

— Правильно мыслишь, — довольно улыбнулся Хунько. — Я пользу администрации приношу, администрация меня поддерживает. Нормальная ситуация.

— А там у тебя что? — Иваныч махнул на невидную от окна сумку.

Хунько, не вставая, наклонился к двери, подтащил сумку к столу.

— Это чтобы тебе нескучно было дома сидеть. От администрации. Ну и от меня лично. Понял?

— Понял.

Иваныч уже некоторое время накручивал левый ус, и теперь он топорщился в углу рта восклицательным знаком. Тарас, видимо, что-то почувствовал, замер в ожидании, забыв присесть.

— А знаешь-ка, — вдруг весело блеснул глазами старик. — Оставляй. Капитализм ведь, сам говоришь. Нормальная ситуация! Как спорт.

— Вот, — обрадовался пониманию Хунько. — Так я могу на тебя положиться?

— Можешь! — твердо заявил дед. — Все будет как надо. Не подведу!

Промелькнуло в интонациях Федора Иваныча что-то не то. Хунько, вероятно, это уловил: пару секунд молчал, пытаясь разобраться. Но, судя по всему, не разобрался. А хозяин уже вставал, негостеприимно отжимая будущего депутата к двери.

— Во сколько митинг-то? — Вопрос донесся уже с терраски.

— В одиннадцать начало, — доложил Хунько, с треском распахивая дверь на улицу.

— Понял, учту, — кивнул Иваныч с порога.

— Рад был повидаться, — помахал на прощанье Тарас.

— Калитку не забудь закрыть, — бросил дед и захлопнул дверь.

Свет над крыльцом погас, и Хунько некоторое время стоял, привыкая к темноте. Передернул плечами — видимо, после теплой кухни на улице казалось знобко. Увидев в окне Федора Иваныча, шагнул из зоны видимости, потом осторожно, держа перед лицом руку, двинулся сквозь ветки к машине. Кое-как добравшись до ограды, воровато обернулся, сдернул с калитки проволочный хомут и зашвырнул через переулок на соседний участок.

— Сука, — прошептал, как через губу сплюнул, Тарас.

Машина в ответ пропиликала, зажглись фары, салон осветили разноцветные огоньки приборной панели. Пробравшись за руль, Хунько резко хлопнул дверью и скривился. И то ли подсветка приборов дала такой эффект, то ли стекло в двери тонированное — но на секунду показалось, что за рулем сидит мертвец: бледно-зеленая обвислая кожа, гнилой изгиб рта, провалы глазниц… Но вот Хунько наклонился вперед, и наваждение исчезло.

Тарас завел машину, уже было тронулся назад, но тут же затормозил. В свете фар возникли какие-то тени, почти сразу же оформившиеся в две мужские фигуры — одну высокую и худую, в длинном пальто, и вторую — более приземистую, в телогрейке. Тот, что пониже, держал под мышкой длинный футляр с лучисто поблескивающими в свете фар замками.

Мужики подходили все ближе, когда до них оставалось не больше трех метров, «Мерседес» начал сдавать задом, вроде как пятясь. Они дошли до калитки и остановились, а машина продолжила движение из переулка. Свет фар слабел, потом ушел в сторону: «Мерседес» развернулся и, моргнув красными огнями, исчез.

— Это Хунько был, — проговорил Юрий Гри-горич.

— Точно, — согласился отец Димитрий.

— К Иванычу зачем-то заезжал.

— Взятку давал, — отозвался Иваныч из темноты сада. — Алкоголем заморским и разнообразными консервами.

— За что это? — спросил темноту Пономарь.

— Чтобы я им завтра праздник не сорвал, — самодовольно заявил старик.

— И ты согласился?

— Со всей пролетарской решительностью! Выпивать будем?

— Будем! — кивнул отец Димитрий.

— Главное, к одиннадцати не проспать, — предупредил старик. — А Федькину я на той неделе жып заминирую.

— Кого?

— Жып. Он его на нетрудовые доходы купил.

— А, джип! — догадался Юрий Григорич.

— Ну да, жып! В прошлый раз еще…