— …иван-чай. Сам готовлю. И травы разные: зверобой, там, чистотел, — пояснил Иваныч.

— А чистотел зачем? — спросил отец Димитрий, пододвигая себе кружку.

По поверхности чая плавали радужные пятна — как от бензина. Священник осторожно понюхал черный до синевы отвар.

— Не боись, борода! — ободрил Иваныч. — Чистотел тебе всю внутренность прочистит, всю грязь выест, будешь как новый. Первейшее растение по пользе для человека!

— С чего ты взял?

Старик с гостем сидели на кухне у Иваныча. На изрезанной клеенке посреди стола стояла большая тарелка с вареной картошкой в мундире. На куске газеты высилась горка шелухи. Рядом — блюдце с солью.

— Чистотел, друг ты мой, — самая первейшая трава, — назидательно поднял измазанный солью палец Иваныч. — Это меня мой мехвод научил. Мы его этим отваром с того света под Люббенау вытащили. Понял?

— Понять-то понял, — отец Димитрий осторожно подул в кружку, — но мы все больше водкой лечились…

— Одно другому не мешает, — согласился Иваныч.

Из открытой форточки тянуло грибной сыростью. Вплотную к запотевшему окну приникла белая стена тумана: кустов, растущих за дорожкой, практически не было видно. Деревня затихла, придавленная сырой, пахучей пеленой — даже собаки не лаяли. Только изредка шуршали капли, срываясь с невидимых деревьев.

На кухне было жарко: работали две конфорки облезлой, покрытой потеками плиты. Под потолком тепло светился матерчатый желтый абажур, создавая в помещении иллюзию солнечного дня. Иваныч, нахохлившись, прислонился к холодильнику и шумно всасывал дымящийся отвар, изредка закидывая под усы осколки рафинада. Отец Димитрий наконец решился: осторожно отхлебнул мутный напиток, прислушался к ощущениям и кивнул в ответ на вопросительный взгляд старика.

— Ну вот! — одобрил Иваныч. — Танкисты плохого не посоветуют. Давай с сахаром, вприкуску.

Дернувшись, с надрывом загудел холодильник — отец Димитрий вздрогнул, плеснув отваром на стол. Иваныч даже не шелохнулся.

— Не понимаю, чего ты так волнуешься, — сказал он, продолжая прихлебывать чай. — Сдается мне, он у друга своего, Вовки Федорова, остался. Выпили, поди, вот и заночевал.

— Федорову жена не позволит, — напомнил отец Димитрий.

— Это да, — признал Иваныч. — Она его крепко держит. Оно и верно. Вовка запойный раньше был. Если бы не Семен Дорофеич, наш бывший участковый, плохо бы все закончилось. А так вытянул парня, мозги вправил, в учебку пристроил…

Старик снова глубоко затянулся отваром, потом спохватился:

— Ну значит, к кому другому зашел!

— Или к нему кто зашел, — процедил сквозь зубы отец Димитрий.

— Ты о чем это?

— Пошли, покажу.

На улице туман не казался таким непроглядным: в молочном мареве проступали контуры дома, деревья, даже можно было разглядеть распахнутую настежь калитку. Иваныч долго топтался на терраске: со скорбным покряхтыванием засовывал ноги в галоши, морщился, влезая в сырую телогрейку, бубнил что-то про ревматизм. Отец Димитрий, запахнувшись в шинель, хмуро курил у крыльца.

— Ну чего такого я там не видел-то? — посетовал Иваныч.

Не дождавшись ответа, старик тяжело вздохнул, парой хлопков определил, в каком кармане пачка, достал папиросу, закурил и спустился к священнику.

— Давай, чего тут у тебя.

— Идем.

Отец Димитрий выпустил совершенно незаметную на фоне тумана струю дыма и двинулся к задней стене дома. Дед, помедлив, потащился следом, наскочил на перевернутое ведро и в нескольких скупых фразах рассказал маячившей перед ним шинели, где и каким образом он имел эти ведра, этот туман и эту деревню. Отец Димитрий даже не обернулся.

Они свернули за угол, в огород. Развороченные картофельные грядки подходили почти вплотную к дому, упираясь в высокую завалинку. В глубине огорода, за туманом, чернел покосившийся прямоугольник сортира.

— Смотри! — сказал отец Димитрий.

— Куда?

— Сюда.

Священник ткнул пальцем в кирпичный цоколь под окном комнаты, которую Иваныч отвел для Юрия Григорича. Старик обвел взглядом покрытую редкой травой землю, кирпичи, внимательно изучил жесть отлива и растрескавшиеся крашеные бревна сруба.

— И чего? — спросил он.

— Соль видишь?

Теперь Иваныч заметил: меж пожухлых стеблей, на притоптанной желтоватой глине просматривалась широкая полоса из крупных серовато-прозрачных кристаллов.

— Это кто мне тут огород посыпает! — возмутился Иваныч.

— Я посыпаю, дед. Не об этом сейчас. Разуй глаза.

— Где?

— Да вот, старый ты хрен! — Отец Димитрий наклонился и ткнул в землю длинным пальцем.

Теперь Иваныч увидел. Прямо напротив окна, у самого края соляной полосы еле заметно обрисовывался отпечаток босой ноги. След выглядел странно: казалось, что он был нарисован на соли, потому что тот, кто его оставил, не вдавил своим весом землю и даже не примял траву, которая топорщилась из контура ступни.

— Гарик, что ли, бегал? — высказал предположение Иваныч.

— Это женский след, — уверенно произнес отец Димитрий.

Он подошел к дому и дернул окно — незапертая створка бесшумно распахнулась.

— Эге! — поцокал языком Иваныч. — Загулял наш Юрка.

— Загулял, — отец Димитрий отбросил окурок в туман, — только не с тем и не туда.

— Да ладно тебе! — улыбнулся дед. — Все мы грешники.

— Знаешь, папаша, кто оставляет следы только на соли?

— Кто?

— Там кладбище, правильно? — Отец Димитрий указал в туман.

— Примерно, — настороженно кивнул Иваныч.

— Вот оттуда в твой дом она и приходила, с ней Пономарь и загулял. Понял?

— Да что ты такое несешь? — опешил старик.

— Штанину папиросой не прожги! — посоветовал отец Димитрий.

Он развернулся и пошел обратно. Иваныч откинул окурок и поспешил следом. На кухне долго молчали, отогревали озябшие руки о чашки с настоем иван-чая. Федор Иваныч вертелся, дергал обвисшие усы, но вопросов не задавал — ждал, пока отец Димитрий сам пояснит.

— Если какое дерьмо в округе заведется, то так и будет чертей манить, — проговорил наконец священник.

— Ты о ком это?

— Тварь какая-то нечистая в деревне есть. Оттого и Ульяна уйти не смогла. Она этих всегда за версту чуяла. И икону украли не по-человечески.

— Чудно€ говоришь. — Иваныч нахмурился, пытаясь понять. — Обскажи по-нормальному.

— Колдуны, слыхал? — недобро улыбнулся отец Димитрий. — Знахари. Бывает, что и пользу приносят. Кто с рождения предрасположен, а кому учитель хороший попадется. Опасное это занятие: на ту сторону заглядывать. Есть те, кто умеет пользоваться и человеком оставаться. А есть и такие, кого самого используют. С той стороны.

— Как одержимые, да? — Иваныч хлопал глазами, при этом чисто машинально отхлебывал чай.

— Хуже. Взаимовыгодное сотрудничество. Как у буржуев.

— И что, у нас в деревне такой колдун живет?

— Здесь или рядом где. Чую, много нечисти вокруг вьется. Они на колдуна слетаются, как мухи на… Сам-то не ощущаешь?

— Я нечисть ощущаю с тех пор, как союз развалили, — пробормотал старик.

— Это точно! Повылазило со всех щелей. Но и про Бога вспомнили.

— А он помогает, Бог-то? — Иваныч зыркнул на отца Димитрия поверх блюдца.

— А какой помощи ты ждешь? Чтобы тебе пенсию повысил? Или колбасы в холодильник насовал?

— Да уж не откажусь.

— Ну тогда иди к Хуньке, скажи, что больше бузить не будешь. Он тебе и колбасы, и денег отсыпет. Ну что отвернулся-то, старик? Сам пойдешь или проводить?

— Шел бы ты… — невнятно буркнул Иваныч, рассматривая пол перед столом.

— Я не пойду. И ты не пойдешь. Потому что совесть. Искра Божья. И Игорек твой к тебе из-за нее бегает, а не ради пенсии. Бог тебе внука дал в награду за то, что совесть на колбасу не променял.

— В советское время мне бы и менять ничего не пришлось. Меня государство обеспечивало и остальных — хоть мы все атеисты были. Потому что государство для народа строилось. А сейчас народ для государства. Люди дохнут, а они, шакалы, жыпами меряются.

— Твой коммунизм — такая же религия. Вера в рай на земле. А кто его, рай, строил? Такие же, как ты или я. Идиоты сплошные. Пока энтузиазм не иссяк, держались. Как только последние иллюзии исчезли — все рухнуло. И вот еще что, Федор Иваныч. Скажи-ка мне, а кто тебе, герою-орденоносцу, мешал семью завести?

— А это-то при чем?

— При том, что Советское государство могло тебя обеспечить далеко не всем. Счастье, оно ни в каком спецраспределителе не выдавалось.

Иваныч некоторое время, хмурясь, буравил пол тяжелым взглядом, потом поднял голову.

— Выпьем? — предложил он.

— Давай, — одобрил отец Димитрий.

Старик, не вставая, достал из холодильника бутылку виски — последнюю из принесенных Хунькой. Стекло, обклеенное блестящими этикетками, тут же запотело. Полюбовавшись на заграничную надпись, Иваныч с хрустом свинтил пробку. Отец Димитрий нашел среди свертков, банок и пакетов на столе пару рюмок. Выпили, закусили холодной картошкой. Не сговариваясь, поднялись и вышли на террасу — покурить.

— В Советском Союзе люди хорошие были, — произнес Иваныч, выпуская дым в туман. — А сейчас одна мразь вокруг шастает.

— Да? А откуда эта мразь взялась? Из Америки завезли?

— Так оскотинились все.

— Оскотинились, потому что можно стало. В Союзе против всего этого непотребства законы работали. За скотство и расстрелять могли.

— Может быть, Борода, это и правильно. Всех — скотов то есть — расстрелять.

— В каждом скот сидит. И в тебе, и во мне. И при удобных обстоятельствах наружу лезет. Скота можно за пазуху спрятать, чтобы не расстреляли. А можно навсегда от него избавиться, из души выкинуть. Но для этого пример нужен, ориентир. Понял, куда клоню?

— Понял.

Иваныч подвинул стоящего в двери священника, спустился по ступенькам и встал у крыльца, глубоко вдыхая сырой воздух. Невидимый сад мягко шелестел каплями, туман подбирался все ближе к дому, грозя залиться внутрь через распахнутую форточку. Где-то далеко, со стороны дороги, донесся рокот двигателя, но быстро утонул в молочном мареве.

— Знаешь, отец Димитрий, — Иваныч обернулся, — я всю жизнь прожил без Бога. Хорошо пожил, от души. И Берлин брал, и заводы строил, и баб щупал. Помирать не страшно. Но вот сейчас, веришь, иной раз жалею, что лет десять назад не загнулся. Похоронили бы меня вон там, на склоне, звездочку на памятник приколотили, и лежал бы я в полной уверенности, что пионеры на моей могиле торжественные клятвы приносят. И всего этого дерьма не видел.

— Логичней тебе тогда было у Рейхстага от счастья застрелиться. — Отец Димитрий, подобрав шинель, уселся на порог. — Только нечестно это. Дерьмо никуда не исчезает от того, что ты его не видишь. Да и про паренька одного, детдомовца, ты сейчас не забыл?

Снова отвернулся Иваныч, вытянул следующую папиросу, долго чиркал спичками. Туман стоял стеной: одного шага хватило бы для того, чтобы потеряться в нем.

— Сложно все это, — произнес наконец старик. — После доспорим. Давай-ка лучше про Юрку.

— А что тебе про Юрку? Увели его.

— Кто?

— Это тебе, атеисту, знать необязательно. Тебе важно, что ему всего несколько дней осталось. Если не успеем найти — всё.

— Я тетку Ульяну на кладбище видел, — напомнил Иваныч. — Я теперь не атеист.

— А кто?

— Пока думаю, — серьезно заявил старик. — Откуда ты знаешь, что Юрка жив?

— Они сразу не убивают. Им невыгодно.

— Надо было за ними проследить.

— За ней, — поправил отец Димитрий.

— За какой «ней»?

— Которая увела. Намного интереснее, почему именно Пономаря. Думаю, докопались мы с ним до чего-то. Зацепили.

— На след вышли?

Иваныч бросил папиросу и вернулся к крыльцу, чтобы четко видеть лицо собеседника.

— Видимо. — Отец Димитрий мотнул головой. — Знать бы только, когда и где. Тварь эта, что икону украла, просто так никого убивать не будет. Хлопотно. И небезопасно. Следователя убили, после того как он в детдом сходил. Внук твой говорит, какая-то там чертовщина с подземным ходом творится…

— Э, Борода, ты-то хоть с этим ходом не связывайся! — снисходительно посоветовал старик.

— А чего это ты так пренебрежительно? — спросил отец Димитрий.

— У нас в деревне подземный ход все ищут, пока лет пятнадцать не стукнет, — пояснил Иваныч. — Вроде как возрастная болезнь у детей. Потом проходит.

— Зря. Есть там подземный ход. Его превосходительство был большой затейник по этой части. Когда храм строил, выкопал тоннель.

— Какое превосходительство?

— Генерал Шепелев, с холма. — Отец Димитрий ткнул пальцем за спину. — Он вообще мастак был на подобные вещи. Всю его инженерную технику в парке пожгли, конечно… Но ты видел за усадьбой очистные сооружения? Которые в овраге?

— Говночерпалки? — уточнил старик.

— Они самые. Вот он лично сконструировал. Между прочим, второй век пошел, а всё работают.

Федор Иваныч поплотнее укутался в телогрейку, жестом попросил священника подвинуться и уселся рядом с ним на порог. Отец Димитрий вытащил из-под дедовой задницы прижатую полу шинели, достал из кармана помятую пачку, закурил.

— Я вначале думал, что из детдома эта гадина действует. И следователь тот потревожил ее. А потом соседку твою повешенную нашли. Федоров говорит, встретил ее у Хуньки, и она ему что-то рассказать хотела.

— Думаешь теперь на Хуньку?

— Я за ним две ночи следил. Без толку. С другой стороны, запись с камеры, которая на церковь работает, у него была. И ничего на ней нет, кроме тебя. Как так?

— Сам же говорил, подземный ход, — напомнил Иваныч.

— В сторожку прямо? Может, конечно, такое быть… Посмотреть надо. Но может быть и так: вырезал с записи, когда убийцы к дому шли. Долго ли умеючи?

— Не было там никого, — поерзал Иваныч. — Я же там был, сторожил. Не всю ночь, конечно…

— Не сторожишь больше? — скосил глаза на деда священник.

— Отец Андрей посоветовал, чтобы пока дома отсиделся. Да и что сторожить-то теперь, когда украли уже?

Иваныч тяжело вздохнул и размял в пальцах еще одну папиросу. Туман, наполненный мокрыми звуками, подобрался уже к самому крыльцу: нижняя ступенька лестницы потеряла четкие контуры, начала растворяться в мягкой дымке. Спички успели отсыреть и не хотели зажигаться.

— Федоров говорил, что его друг-следователь как раз хотел потом к Хуньке зайти, — задумчиво проговорил отец Димитрий. — Может быть, и зашел. Мы же не знаем, где он блуждал, пока в овраг не свалился.

— Как-то не вижу я этого жирного бендеровца в роли колдуна, — сказал Иваныч.

— Вот то-то и оно, — покивал отец Димитрий.

— К тому же он не знает, что Юрка у меня живет…

— Ничего подобного! Он нас с ним видел, когда мы от вашего участкового возвращались. И, кстати, кейс с ружьем, которое Федоров ему подарил, Пономарь в руках нес. Значит, Хунька понял, что мы от Федорова и тот мог нам много лишнего рассказать. Улавливаешь?

— Надо Вовку предупредить! — заявил дед.

— Надо. Не ровен час эта нежить к нему заявится.

— Кто?

— В кого ты не веришь, — ехидно отозвался отец Димитрий. — Хотя у Федорова дома защита есть.

— Иконы? — предположил Иваныч.

— Вот про это не знаю. Хотелось бы. Но у него там полон сарай часов настенных. Механических.

— И чего? Помогает?

— Они их боятся, часов-то. Поэтому буржуи нам вместо механики свои электронные подделки и навязывают.

— Ну это ты, Борода, загнул! — хмыкнул Иваныч. — Это у тебя уже психика на сторону съехала! Меньше надо чертей ловить.

— Ты так думаешь? — Священник поднялся с азартным видом. — Тогда слушай факты…