Приехали баевские одноклассники, курсанты Рязанского училища ВДВ.
К нам заселился Мыкола, крепкий парень с бритым затылком (чувствуется баевский стиль, «мальчики из провинции»). Спит на полу, в жизни непритязателен, изъясняется афоризмами, мимо меня без шутки не пройдет, каждый раз что-нибудь отчебучит, посему я нахожусь в состоянии полной боевой готовности, чтобы дать отпор. Нет-нет, все культурно. Подозреваю, что таким способом Мыкола выражает симпатию к девушке своего друга. Даже приятно, если отвлечься от громоподобного храпа, который будит не только меня, но и Кубика, и ничего, что тот через стенку.
Самсонова постояльца зовут Уткин, он же Крякин, он же Квакин, а также Пушкин, Ушкин, Сушкин, Дудкин и Парашюткин — не человек, а Тимур и его команда.
Гусев, а на самом деле ты кто? — спрашивает Баев, это такой жест на публику. Да я уже забыл! — отвечает Плюшкин добродушно, ему не впервой. Маленького росточка, с тонкими чертами лица, легкий как пушинка, наверное. Хорошо это для десантника или нет?
* * *
21.06
Живу я теперь среди военных, красивые оба, здоровенный только Мыкола. Меня они за человека не считают, но военным так положено. Не обижают, и на том спасибо. Я добиваю сессию, в который раз иду по канату, нужно сохранять спокойствие, пребывать в равновесном состоянии. Жую билеты, пережевываю, на побочные факторы не отвлекаюсь. Сдам дяде Сереже девиантное поведение и тогда распылюсь на атомы, а пока нам распыляться нельзя. Самсон дважды спасать не станет.
Перед В. П. стыдно, впрочем, чувство это перманентное. Он подмахнул очередную курсовую, закрыв глаза на недоделки. Я вас измором возьму, говорит. Вроде того чудака, который караулил меня в перерывах между лекциями, чтобы заманить в университетский хор (и откуда только узнал!). На осень запланирован эксперимент, я буду занята на тестировании, если доживу, конечно. В методике — ваша малая толика, говорит В. П., зачем же отдавать ее кому бы то ни было, даже мне?
Митька взял и объявился. Где пропадал, с какой целью — нет ответа. Мои девятнадцать версий — по числу дней, которые он отсутствовал — я похоронила заживо, перетерла от и до и успокоилась. Не все ли равно? Он же тебе отказал, ну, тогда… Или это ты ему отказала? Короче, куда ни кинь…
Залег на дно, полежал, выплыл — без подробностей. Из пальца вынули три осколка, один сустав поврежден, заживать будет долго. О волейболе и речи нет. Остальное в силе. Гуляем вокруг ГЗ, дремлем на лавочках. Я, естественно, вопросов не задаю. Пришел-ушел, да на здоровье!.. Если без объяснения причин, значит, и не было никаких причин…
Ох, что-то я сегодня действительно не в духе.
Стекло мы так и не вставили, кое-как законопатили дыру картонкой, можно просунуть руку и открыть. Об этом все знают и пользуются. Придешь, бывало, с заказа, усталая как собака, а у тебя гулянка (или чего похуже, встреча тет-а-тет). Садись, говорят, Зверева, с нами. Ну хорошо хоть не ложись.
Боюсь себе признаться, что запуталась вконец. Почему я продолжаю жить здесь, откуда дурацкие идеи о спасении Баева от него же самого? Разговоры, после которых я на все соглашаюсь, да, потерпеть, еще немного… Безволие какое-то. Желание стиснуть зубы и доиграть до конца. Вытащить, реанимировать и отпустить на все четыре стороны. И остаться одной, чтобы никто не давил, не промывал мозги. Домой, что ли поехать? Летом Вика в лагере, а это считай что тишина и одиночество.
Домой… И где он, мой дом? Мы с Заразой два сапога пара — обе помоечные. Наверное, осознав этот факт, Зараза взяла и смылась. Без предупреждения. Теперь у меня нет даже кошки.
О чем вчера думала, пока бродила вокруг ГЗ. Пять кругов, пока голова не одурела окончательно.
Митька. Хотела зачеркнуть — не получается. Не дается.
Мы здорово перегрелись в нашей нейтральной зоне, Митя. И все же я, наверное, понимаю, почему ты тогда меня «отверг» и почему никогда не настаивал. Потому что я у тебя не просто так, и мы не такие, как они. Как тринадцатый этаж. И ты прав — это должно было произойти по-другому. Вот только цена вопроса выросла до небес, а вероятность события упала ниже чистой случайности. И мы снова гуляем по улицам. Еще немного — и до книжки Берна дойдет. Об играх, в которые играют люди.
То утро после дня рождения Кота, когда я проснулась на стульях… Баева не было, он не ночевал, а Митька еще дрых. Не смогла больше заснуть — и не потому, что неудобно, а потому, что он здесь, так близко… Спит, и даже во сне — улыбка.
И я подумала тогда, что Митька — единственный на свете человек, который может надраться в дым и остаться чистым. К нему вообще ничего не липнет. Другие в подобной кондиции противны все, а Митька — нисколько. Он был такой большой и хороший, такой беспомощный, как кит на суше… Сам до кровати дойти не мог. Или прикидывался?
До сих пор не знаю, что это было. Теперь мне кажется, он вполне себя контролировал, а беспомощность разыграл, чтобы сказать о главном. Иначе почему он так быстро и картинно захрапел?
Перестарался, друг мой. Я же знаю, какой ты во сне. Ты же на стульях не меньше месяца проспал, бедняга, в общей-то сложности. И, в отличие от прочих, ты еще и не храпишь.
Других на агрессию развозит, на «ты меня уважаешь», на мат, на пошлость, на мордобой, а он кошку спасает. Еще один подвиг, который должен был меня обрадовать. Если честно, я ужасно обрадовалась. Я просто ликовала, что вот, ради меня дверь вышибли. Ладно бы дверь, он ведь тогда и косяк снес, особенно-то не усердствуя. Помню, как они с Ваном дверь на место вешали, а я приходила посмотреть. У Митьки был виноватый вид, он поглядывал на меня искоса, один раз даже по пальцам стукнул молотком (а еще поучает, работничек!), хотя мне показалось, что он думал вовсе не о том, хорошо это или плохо — вламываться в чужое жилище, а о том, помню ли я наш разговор и что из этого следует — для него и для меня.
Допустим, со стороны это выглядело глупо. И что? Я-то поняла, но почему же промолчала, в пододеяльник спряталась?
Тогда все было просто, а теперь… Он, кажется, уже и не пытается. Молчит. Неужели я столь ясно высказалась? И он услышал «нет» вместо этого вечного «не знаю»? Или тоже реанимирует меня, хотя давным-давно у него перегорело… Нет, стоп. Не могу дальше. Стоп.
Каждый раз говорю себе — сейчас, сейчас. Сдам то, напишу это, осознаю, пойму — и начнется. А оно не начинается. Похоже, что единственный правдивый модус моего существования — вот это не-начало, ожидание, готовность к. К чему?
Ладно, иду зубрить, дело привычное. На третьем курсе сдаешь, не глядя. Кажется, не существует такой науки, которую наши зубы не перегрызли бы за одну ночь.
Сдала, выдохнула, упала за финишной чертой, надеялась отоспаться после экзаменов, да не тут-то было.
Рано утром — зажигательный призыв: «Рр-рота, подъем! На поверку, свиньи!» и баевский испуганный шепот: «Сдурел, Колян, заткнись». Это десантники высадились в комнате-палиндроме, голодные, но не холодные, а вовсе даже наоборот — подогретые.
Хозяйка, все что есть в печи, на стол мечи, продолжает трубить Колян. Не пугай девушку, одергивает его Баев, потом командует — быстренько, одевайся-умывайся, мы такой спецзаказ оторвали, закачаешься. Балык, сыр, ветчина. Уткин высовывается из-за баевского плеча и показывает сумку, чем-то до отказа набитую.
Пока я одеваюсь и умываюсь, гости по-военному оперативно накрывают на стол. И зачем будили, спрашивается, если им женщина для этого дела не нужна? Выхожу из ванной, Мыкола сдергивает салфетку со стола — опля, прошу к нашему шалашу. На столе океан еды и бутылка водки.
— Извините нас, хозяюшка, за внезапное вторжение, мы люди подневольные, у нас сутки по-другому устроены, — говорит Мыкола, отработанным жестом снимая с бутылки алюминиевый козырек.
— Год за два, — вторит ему Уткин, хихикая.
— Типун тебе на язык. На гражданке есть утро и вечер, а у нас как начальник прикажет. Мы тут по ответственному спецзаданию, но детали раскрыть не могу, не просите — военная тайна. — Мыкола наливает водку в стопки и со стуком ставит перед каждым участником трапезы, исключая меня (есть свои плюсы в том, что ты не человек). Тянется через стол. — Баев, по маленькой.
— Не, Колян, без меня. — У Баева утомленный вид. Наверное, всю ночь таскался по спецзаданиям.
— Как знаешь. Здоровье прекрасной хозяйки дома. — Чокаются с Уткиным, выпивают, закусывают.
— Ты ешь, не стесняйся. — Мыкола внезапно переходит на ты, хотя все эти дни держался церемонно, на вы и по имени-отчеству, своего рода гусарский шик. — Отвыкла? Что же ты, гад, семью впроголодь держишь! — Это он Баеву. — Ничего, мы это исправим, правда, Гусев?
— Пристал как банный лист, — говорит Баев, засовывает в рот балычную стружку и встает. — Аська, мы сейчас уходим, ложись поспи. К обеду буду. Мыкола, закругляйся.
— Погоди, самовар еще не закипел.
— Это потому, что я его нарочно не включил.
— Жлобина ты, Баев, человеку согреться не даешь, — сетует Мыкола с набитым ртом, наливает еще по маленькой, ставит на стол.
— Коля, мы уходим, — напоминает ему Дудкин и тоже встает. Они с Баевым одеваются, вынимают Мыколу из-за стола, суют в руки куртку, Баев нахлобучивает ему на голову кепку. — Коленька, скажи барышне до свиданья и пошли.
Мыкола делает «наше вам с кисточкой», метя кепкой пол, хватает на ходу бутылку и направляется к двери. Баев отбирает бутылку, ставит ее на стол. Мусин-Пушкин, он же Мухин-Сушкин на прощанье пытается поцеловать ручку, и тут-то я замечаю, что он пьянее всех остальных. Инвалидная команда. Что у них там за миссия? Продегустировать местную ликеро-водочную продукцию?
Спустя пару часов опять стук в дверь. Митька:
— Ася, спишь?
— Как же, — говорю. — Подожди, сейчас оденусь.
— Разбудил?
— Не ты первый, не ты последний. У нас же проходной двор, а с недавних пор еще и постоялый… Митя, у тебя фантастический нюх на еду. Десантники целую авоську деликатесов притаранили.
— Плохо ты обо мне думаешь, — отзывается Митька из-за двери, — я тоже притаранил. Открывай уже.
— Сам открывай — знаешь как.
Сижу в одеяле, вылезать из постели не хочется. Митя вошел, кинул взгляд на бутылку, от комментариев воздержался. Вид решительный, сейчас будем рубить с плеча:
— У меня к тебе дело, но для начала новости, числом три.
Первая — я все сдал и съезжаю от Вана. Вторая — собираюсь домой своим ходом, карты уже раздобыл. Третья, пока окончательно не утвержденная — думаю осенью забрать документы и перейти на вольные хлеба. Работу найти не проблема.
— Митька, ты в своем уме?! — недоумеваю я. — До трех он считать научился!.. А до пяти слабо? Пятый курс, осталось всего ничего! И какую работу — вагоны разгружать?
— Да хоть бы и так! Те ребята, с которыми я на погрузке вкалывал, они делом занимались, а я баклуши бью. Тебе этого не понять, несмотря на весь твой диванный опыт. Оно и правильно — ты ж не мужик… Если честно, я даже иногда скучаю по своим ночным сменам. Утром выходишь на пути, а там туман, огоньки… запах железа и солярки… вдохнешь его — и все винтики внутри дребезжат… Короче, Ася Александровна, как ты уже должна была заметить, я человек простой, односложный, мне конкретное дело нужно, чтоб его конкретно выполнять. А висеть между «да» и «нет», пробавляться всякими «не знаю» или «может быть» — это не мое. Поэтому мы определимся незамедлительно, здесь и сейчас. Тянуть некуда.
— Романтика, ёклмн. — Розыгрыш или очередная удаль? Уж больно текст для Митьки нетипичный — он еще никогда кулаком по столу не стучал. Того и гляди стукнет. Интересно. — Ты Платонова читал? Кинь в меня халатом и отвернись.
— Опять ты за свое!.. Читал — не читал… Ты небось читала, а сидишь здесь как пришитая. Москва Честнова. Спящая красавица, вся такая воздушная, к поцелуям резистентная… Повернуться можно? А то неудобно как-то спиной разговаривать.
— Да пожалуйста, — сказала я, завязывая поясок халата. Все-таки надо потише, покладистость изобразить. У Митьки ни с того ни с сего гендер попер… Ладно, займем симметричную позицию, сугубо женскую. Чего бы такого спросить-то, из женского репертуара… — Чай будешь? Поставить?
— Какой, к лешему, чай!.. Сосредоточься, Ася, иначе и я собьюсь… Дело в следующем. Позавчера ко мне приехал брат. Вообще-то не ко мне, а в командировку, но не суть. Встретил его, побеседовали — и вдруг у меня в голове что-то щелкнуло, и я понял, что сейчас, в этот момент, от меня требуется, и от тебя заодно.
Ты когда-нибудь на Волге была? Тогда поверь мне на слово: жизнь — она не тут, в ГЗ, она там. Дом, воля, друзья — все там. Ночью цикады орут — оглохнуть можно, а звезды!.. В Москве и звезд-то никаких нет — так, плевочки одни, да и кто на них смотрит, кроме тебя?
Устал я от вашей Москвы. Смеяться будешь, но мне тут места мало, дышать нечем. Морды злые, замки крепкие. Я долго привыкал, чтобы не лыбиться почем зря — не понимает этого народ… Ну, не буду дальше распространяться — не я первый, не я последний. Да, Москву люблю, но жить в ней, ей-богу, невозможно или надо себя так перелицовывать, что свои не узнают. А я к перелицовке мало пригоден — все снаружи, внутри-то ничего нет, Ася. Все мое — твое. И никаких таинственных глубин. Я прав? Таким ты меня представляешь?
— Митька, ты чего?! — возмутилась я, потому что все-все, что он говорит, принимаю всерьез. Даже если он при этом улыбается, как сейчас.
— Знаешь, я ведь тоже путешествовать люблю, — сказал он, не особенно реагируя на мое возмущение. И этот научился подкалывать — неужто я такой благодарный объект? — Я наше Поволжье стопом объехал — и никто денег не взял. За спасибо возили. А здесь?
Впрочем, нам теперь стоп не актуален — сядем да поедем. Маршрут пока не просматривал, вместе разберемся. Или ну его? Мне тоже нравится, когда плана нет. Летом вообще многое упрощается — можно и без крыши над головой, а если дождь — ниче, постоим под деревом, мы ведь это умеем, правда? Мама у меня хорошая, тебе будет рада, тем более что у нас в доме одни мужики — дед, отец и два брата. Поживешь немного на воле, придешь в себя, отъешься, а если передумаешь — отвезу обратно в Москву.
(Кажется, что-то похожее я уже слышала, но где и когда…)
— Что значит — передумаешь? Митя, все не так просто.
— Все очень просто. Я тебя люблю, остальное приложится, — сказал он буднично, скомкал, чтобы не заострять и не провоцировать на ненужные возражения. — И вот еще. Заведи себе самый обыкновенный паспорт, а то мне с тобой на некоторые темы разговаривать трудно. Знаю, что ты ответишь, проходили.
Поднялся, обошел диван, встал у окна, отодвинул штору, молчит. Я тоже молчу, хотя надо бы как-то проявиться, обозначиться…
(Не такой реакции ты ждал, Митька? Думал, наверное, что я сразу на шею и в слезы. И тон нарочито волжский, мол, я парень простой, конкретный, односложный. Заговорил рублеными фразами, чтобы колебания отсечь… И речь-то заготовил, про «звезд ночной полет»!.. и про паспорт — ловко у него получилось, хотя вроде бы ничего такого и не сказал, да? А ты и обрадовалась…
Неужто обрадовалась? Ася, честное слово, я тебя не узнаю! Где же твои непоколебимые принципы?!
Еще бы — гроссмейстер сделал ход конем…
А что — правильно сделал, убедительно. В этом весь Митя, за это я его и…)
— Даю тебе полдня на сборы, — подытожил он почти сердито. — Много барахла не бери, не нужно. Машинку я унесу, чтобы отрезать пути к отступлению. Ты без нее жить не можешь, значит, как минимум придешь ее выручать. И придешь сегодня, потому что завтра поздно будет… Встречаемся у лифта в шесть. Опоздаешь — буду ждать час, потом еще час, потом все. И не надо ничего Баеву объяснять — он тебе мозги прокомпостирует, а мне сначала начинай…
(Ох, Митя… Это называется — «я сказал». Хотя впечатляет, да… Машинку, конечно, не отдам… и вообще…)
— Постой, постой… Так ночью и поедем, отсюда и прямо на Волгу?
— Струсила? Правильно. Со здравым смыслом тоже иногда дружить надо. Не хочешь своим ходом — давай по железке. Я уже обзавелся билетами, а «Ява» это так, для затравки — ты ж у нас лягушка-путешественница… Короче, «Яву» оставим на лето Вану, пусть девушек катает… А нам здесь больше делать нечего. Пересидели мы в Москве, пора на волю.
Поедешь со мной — так и быть, отучусь до диплома. Не поедешь — дома останусь. Точка.
(Ага, ясно. Не собирается он отчисляться, это прием, для затравки, чтобы меня из спячки выманить. Господи, Митя, ну какой ты смешной… Все твои приемы вот так на два счета раскалываются…)
Постоял за спиной, отбил щелбанчик по затылку, потом наклонился, прикоснулся губами, как будто ребенка в макушку поцеловал.
— У лифта в шесть. Смотри у меня…
(«В залог прощанья мирный поцелуй…
Какой ты неотвязчивый! на, вот он.
Что там за стук?.. о скройся, Дон Гуан».)
А это Баев, пьяный в дупель. На колесе восьмерка, Элька его под уздцы ведет.
(Это ее основная функция — поддерживать чужих мужей.)
— Аськин, я к обеду, как обещал. Обед на столе? Привет, Митяй. Уходишь?
— Ему бы чаю горячего и в постель, — говорит хорошая девушка Элька.
(И в постель укладывать — тоже ее, фирменное, отмечаю я и тут же себя одергиваю; привели мужика — скажи спасибо; хотя я бы не возражала, если б этот мужик сегодня заблудился в ГЗшных коридорах; свернул на развилке не туда — и сказке конец.)
— Скажи мне, Митенька, что у вас новенького? — Баев сел на диван, глаза мутные, тончик такой нейтральный. — Я сам, сам. Еще не хватало. Я сам разденусь.
— Я же тебе говорила, все нормально, все в порядке, видишь? — продолжает увещевать его хорошая, потом отзывает меня «на два слова» в предбанник и там, под звук капающего крана, внушает что-то до одури знакомое: — Не мое дело, конечно, но так дальше нельзя. Впервые вижу, чтобы Баев нажрался. По-моему, он боялся домой возвращаться. Время тянул, дожидался, пока Димыч уйдет… Короче, Данька у меня борсетку оставил, вечером заберешь.
(Гарнизонная выучка, ни одного лишнего слова. И все продиктованы исключительно заботой, больше ничем…
Опять съязвила, Ася Зверюшкина?
Конечно, Элька не ты, она добрый самаритянин и не будет рассуждать, кому надо помочь, а кому не надо… Лучше бы Митька на ней женился, у нее ведь и паспорт есть, и все остальное. Малина в тумбочке, например. Кто тебе тогда банку малины принес, когда ты свалилась с температурой? Кто бульончиком-то отпаивал? Когда Митька пропал, а ты думала, что с концами…)
Баев лежит на спине, одеяло на нос натянул, чтобы не разило, щека сухая, небритая.
— Данька, что случилось? Как миссия — удачно?
— Все, зверюшенция, кончились наши мучения. В среду съезжаем отсюда. Я квартиру присмотрел.
Надо бы спросить — какую, где, но я не буду. Почему-то эта тема сейчас режет слух. Скажу ему вот что.
— Митька тоже съезжает, собрался домой. Осенью думает отчисляться.
Баев отворачивается к стене, закрывает глаза, уши, отгораживается известковой створкой, уходит в последний виток раковины, как улитка:
— Отличная новость. На сегодня мне новостей достаточно.
— Баев, давай поговорим. Пожалуйста.
— Вечером. Сейчас не могу — перебрал слегонца. А Коляну хоть бы хны — они с Хавкиным на смотровую пошли. Ну все, я заснул.
Притворно храпит. Под одеялом кажется маленьким, несерьезным. От него пахнет куревом и мылом. И зачем придуриваться?
— Я у девчонок. Не заснешь, приходи.
(Знаю, что он сейчас делает. Откидывает одеяло, поднимается с постели совершенно трезвый. Придвигает стул, садится за стол. Щелкает выключателем настольной лампы. Лампа то потухнет, то погаснет — перегорела.)
Слонялась вокруг ГЗ (в одиночку совсем не то, невесело в одиночку), зашла в буфет, в книжный, на лестнице посидела, а ясности не прибавилось. Куда сиротке податься? Мне нужно сейчас что-нибудь очень простое и без подковырки. Что-нибудь душевное, доходчивое и не слишком близкое. Пожалуй, Рижанка в самый раз будет. Она пощебечет, я подумаю. На Волгу — это, конечно, бред, но Митьку нужно удержать от глупостей. А вдруг он тоже на принцип пойдет, мол, «я сказал», значит сделаю…
(Ищем благовидный предлог? Чем плохо, если Митя уедет, а вы с Баевым друг дружку перегрызете? Реализуешь свою миссию по спасению одной заблудшей овцы… Мать Тереза ты наша, умница, доброе сердце. Ведь совершенно ясно, что надо делать, ясно всем, кроме тебя.)
У Рижанки комната как шкатулка, оклеенная изнутри — виды-виды-виды, песчаный берег, сосны-крыши, home, sweet home. На подоконнике кактусы, на столе салфеточки вязаные; котовская толстовка, с прилежанием отглаженная, расправлена на спинке стула. Глядя на эту валькирию, ни за что не скажешь, что она умеет гладить. В лучшем случае — красить ногти на ногах без посторонней помощи. По общему габитусу — фамм фаталь, носит облегающее, светлое, в отличие от других вээмкашниц, затянутых в черную кожу, как сардельки, с перевязочками. Шпилька при любых обстоятельствах, ноготки тигриные, ухоженные, хвост от затылка до самой попы, цвет умопомрачительный — и никакого гидроперита. Все искусственное естественно, как будто с маникюром родилась. Говорит так шикарно, с акцентом, если не вслушиваться, конечно, что говорит:
…давно выписываю из Германии, года два. Очень удоб-
…попала в аварию и ей сделали операцию, после которой
но. Делаешь заказ, почта доставляет. На, полистай, новый
ее голос приобрел не-под-ра-жаемую хрипотцу и она ста-
каталог прислали на осень. Надо измерить здесь, здесь и
ла петь, как Род Стюарт, хотя ей больше нравится срав-
здесь, только не утягивайся, потом не влезешь. У них что
нение с Тиной Тернер. (Идиоты, нашли суперзвезду — та
хорошо — длина полноценная. Тебе может и надо подши-
же Дженис, только изрядно усеченная, без харизмы, горло
вать, а мне надо. На мой рост с ума сойдешь длинные
дерет почем зря.) Да, да и еще раз да!! Вы угадали! Это
джинсы искать, и чтобы по бедрам было не широко. Обувь
Bon-nie Tay-ler! Не вешайте трубочку, Дима, оставайтесь
тоже ничего, колодки удобные. Ходишь как в тапках, ноги
на линии, и мы расскажем, как забрать приз. А вы, доро-
не устают. (Посмотрела на ее ноги — тапки на каблуке, с
гие радиослушатели, врубайте громкость на полную —
с пушистым меховым помпоном, а вот это уже хорошим
так, чтобы и соседи могли насладиться (бедные соседи,
вкусом не назовешь, мдя). Белье на все случаи жизни…
под нами семейная пара, на вид симпатичные, но позна-
на отстегивающихся бретельках, это на свадьбу или если
комиться поближе шансов не было — мы им за этот год
открытый лиф… на прозрачных — летом под сарафанчик…
дали прикурить. Враг номер один в комнате тринадцать
Правда я их не люблю, они к телу липнут… Купила новый
тридцать один. Ненавидят, и надо признать — у них были
пуловер — мохеровый, мягенький. Померить хочешь?
причины). Turn around, every now and then I get a little bit
Раздевайся, не стесняйся. Кот на экзамене, заявится не-
lonely and you’re never coming round (ну, понеслась непод-
скоро. А я досрочно сдала — думала раньше на каникулы
ражаемая…). Turn around, every now and then I get a little
уехать, да не вышло (надо же, сдала — и небось без проб-
bit nervous that the best of all years have gone by («nervous» —
лем, а Кот на второй круг пошел). Какая-то ты сегодня
не то слово, один на жалость бьет, другой… Кубик гово-
сонная. Как сессия, все в порядке? Тебе, между прочим,
рил — Митька домостроевец, у него семейные ценности,
фиолетовый будет хорошо. В этом сезоне модно ягодные
этого ты боишься? что его так много? что у него все
цвета — вишневый, клубничный, черничный. Если понра-
просто, а нам нужны сложности?), a little bit helpless and
вится, можем в следующий раз вместе заказать. Хотя тебе
I’m lying like a child in your arms (сочетание самоуверенно-
зачем — ты у нас шьешь, молодец. Я пробовала, но так и
сти и беспомощности — вот что их привлекает, пото-
не научилась, терпения не хватает. (Тарахтит, чтобы я не
му и липнут, как мухи на мед, а теперь, когда я научилась
напрягалась, не откровенничала, прямо как Нинка. Уни-
работать молотком, один Митька и остался), every now
версальный женский прием, отвлекающий маневр. И не
and then I fall apart and I dream of something wild (черт, как
так уж глупа, если разобраться. Почему я с ней раньше не
некстати мы реветь собираемся, windy and wild, когда-
дружила? Почему я вообще с девушками редко дружу?
то и я была другой, но все растеряла… проклятое радио,
Это у меня с детства. Гоняла на велике без рук, лазила по
надо заткнуть уши и не слушать, но ведь это правда,
деревьям, дискутировала на тему равенства полов, запоем
Митя — я обыкновенная женщина, только с самомнением,
цитировала Ницше, выражая тем самым презрение к сла-
гонором, со сложностями, и я тебе не пара), Аnd I need
бому полу, плавала кролем, старательно дыша раз на четы-
you now tonight (бедняга Бонни, как разоралась, сейчас
ре, пока одноклассницы, пища, заходили в воду, боязливо
треснет), Аnd I need you more than ever, And you only hold
окунались и барахтались в воде по-собачьи, вытянув шеи
me tight and be holding on forever (других рифм, что ли,
держа голову над водой, чтобы не замочить прически и не
нет — эва-форева, ботинки-полуботинки, а еще бывает —
размазать по лицу тушь; носила рваные джинсы, покури-
форэва-тугезер, я поэт, зовусь Незнайка, от меня вам
вала, держа сигарету по-мужски, между указательным
балалайка), And we’ll only be making it right ‘cause we’ll
пальцем и большим; шапки презирала, замуж не собира-
never be wrong, Together we can take it to the end of the line,
лась НИКОГДА, а оно все равно проступает, женское.
Your love is like a shadow on me all for the time (как тень,
Чем больше ты ерепенишься, тем более очевидно, что
потому что он такой огромный, тебе уже и места не
против кармы не попрешь. И Митька это пытался до тебя
осталось, ты сама-то где? очнись, приди в себя, какая
донести. Помнится, излагала я ему свое, выстраданное —
Волга, какие друзья!..), I don’t know what to do and I’m
о том, как плохо быть женщиной, и про замуж, что, мол,
always in the dark, W’re living in a powder keg and giving
не пойду, хоть режь, а он слушал с недоумением: на что
of sparks (прожили целый год, пока не рвануло), I really
силы тратишь, Аська!.. против ветра плевать — занятие
need you tonight, forever’s gonna start tonight (не надо,
неблагодарное и глупое притом…) Ван говорит, Митяй
не подсовывайте мне вечность, не выкручивайте руки,
от него съехал. На каникулы все куда-то деваются. Не
я сама, однажды эта «Европа-плюс» уже подсказала,
знаешь, он домой собрался? Что у него происходит?
хватит, мне никто не нужен, мне нужна тишина.
Взялся за ум, сессию с лету сдал, трезвенником
Уважаемый диджей, сделайте, пожалуйста,
заделался… посерьезнел… С чего бы?
тишину, и я все пойму, прямо сейчас.)
Нашел себе кого-нибудь?
Once upon a time I was falling in love
but now I’m only falling apart,
There’s nothing I can do a total eclipse of the heart,
Там-тарам-пам-пам,
Total eclipse of the heart.