Милый мой, хороший,

ничего не понимаю, не хочу понимать. Что с нами будет?

Впервые в жизни мне грустно, а ведь это не в моем характере. Я ведь сангвиник, да? Попрыгунья-стрекоза?

Письма не приходят, ты неизвестно где, а я-то тем более. Может, ты прав и лучше нам не встречаться? Говорят, из «хуже» иногда получается «лучше». Если честно, то мне — «хуже». Подождем, не будем ничего менять?

Выводила старательно, потом бросила ручку и засмеялась. Милая моя, кому ты пишешь? Кому из них двоих? Получается, что обоим сразу, вот в чем загвоздка.

День декаданса продолжается. Игра оказалась увлекательной — доведем же ее до конца.

На последней контрольной была задачка на разделение переменных, и ты ее не решила, а Гарик удивился — это же так просто, смотри. И разделил. Иксы справа, игреки слева, те и другие инкогнито, но каждый теперь на своем месте.

Прекрасный метод, попробуем?

Игреку (в бумажном варианте — левая колонка — Ред.)

Ты получился слева, а должен быть справа. Такой правильный, такой ортогональный, как базис, на котором можно провести любое преобразование, упростить, разделить, построить. Одеваться по погоде, жить по плану…

Ох, не верь всему, что я говорю. Ведь это от злости, но откуда бы ей взяться?

И вовсе ты не такой.

У тебя не только лягушка самая лучшая, ты вообще вне конкуренции.

Почему ты решил, что я ничего не помню? Вот, слушай.

Середина апреля, земля оттаяла, она не предаст, она вся — солнце. Мы медленно перемещались по университетскому парку, от лавочки к лавочке, чтобы успеть снова поцеловаться, потому что физкультура подходила к концу, а ты согласился пропустить только физкультуру.

В промежутках между двумя лавочками ты рассказал, как первого сентября пришел в аудиторию № 437, группа еще не собралась, и ты занял место у окна, возле чахлого фикуса, которому определенно тут не нравилось, еще бы — собирать пыль, абсорбировать вредные вещества, вытяжки-то на все не хватает. Следом появился румяный парень с комсомольским значком, Володечка Качусов. Пришла Наташка, села в первый ряд, достала зеркальце, быстро оглядела себя, успокоилась, приготовилась внимать. Потом ввалилась толпа человек десять, трудно было понять, кто есть кто. Вплыла Леночка Баркова, выражение лица у нее было скучающее, она сразу же выставила баллы всем присутствующим, подсчитала на своем внутреннем арифмометре, и никто не дотянул до нижней границы. Потом, сказал ты, зашла еще одна девица в короткой юбочке, постояла в дверях, выбирая, куда бы ей приземлиться, направилась ко мне, но не дошла, села чуть поодаль, положила сумочку на стол, достала конфету, освободила кое-как от обертки и сунула в рот. И я почему-то подумал — вот моя будущая жена. Глупо, да? Ведь ты меня даже не заметила.

Ошибаешься, заметила. Ты был какой-то обросший, после лета, наверное. Еще помню, как ты вскочил, когда назвали твое имя, опрокинул стул. А потом ты посетил парикмахерскую и превратился в аристократа. Леночка подкорректировала свои калькуляции, но было поздно. Ранняя седина, тонкие пальцы виолончелиста, сострил Олежка, а потом выяснилось, что ты таки да, учился восемь лет. Правда, слушать это невозможно. Играешь ты средне, уж прости, но седина тебе к лицу.

А дальше? Наше лето, старый дом, велосипед у двери, письма из соседней комнаты, когда было трудно говорить, чтобы не сказать слишком мало или слишком много, последнее штормовое предупреждение, письма, все чаще грустные, обложные дожди, слоистые сны…

Наверное, стоит попробовать снова и

Ведь не может это закончиться так нелепо

Иксу (в бумажном варианте — правая колонка — Ред.)

И откуда ты свалился на мою голову! Вернулись в Москву, первым делом пошли искать тебя. Гарик поплелся за мной, проклиная все на свете, но не мог же он пустить это на самотек.

Столкнулись у главного входа, ты был с Самсоном, в той же джинсовой курточке. Мы узнали, что ты снова студент-первокур, довольный жизнью, купающийся в Самсоновых благодеяниях. Поболтали, разошлись. Я, между прочим, даже не оглянулась. Институт фаворитизма, вздохнул Гарик, миньоны великого и ужасного Самсона, председателя земного шара, с карманами, полными талонов на бесплатное питание. За что такое счастье, как ты думаешь?

А я не думаю. Я потом у тебя поинтересуюсь, при случае, если он когда-нибудь настанет.

Вчера днем была у Шурика Блинова, опять прогуливала, потому что он обещал научить целоваться как-то по-особенному. Из любопытства я решила попробовать, но не обнаружила ничего интересного в способе имени Блинова. Было скучно и где-то нехорошо, хотя поцелуи получились совсем невинные. Я согласилась только потому, что без эксперимента Шурик отказывался сообщить, где именно ты живешь и что поделываешь. (Вру, конечно. Вообще-то мне нет дела ни до тебя, ни до твоего телефона.) Шурик проводил меня до дома, дело было заполночь и я не знаю, успел ли он на обратную электричку. С тех пор я его не видела. Получила три записочки укоряющего содержания, что, мол, обучение надо бы продолжить. Дурак. Сразу видно, бывший спортсмен.

У тебя теперь насыщенная жизнь, интересная, как нам когда-то рассказывали первого сентября. Надо же, войти в одну воду дважды. Снова закрутить с Лией, снова бросить ее… Почему-то мне кажется, что твои глаза выцветают. Ты запутался?

Ты совсем запутался в своих историях. Или дело в расстоянии?

Оно стало невозможно большим. Я хочу видеть тебя, видеть тебя. Вот, написала, а легче не стало. Видеть тебя.

После той прогулки в ящике по Патриаршим прудам я, кажется, потерпела крушение и высадилась на необитаемый остров. Рядом перевернутая лодка с пробоиной в днище, запасы провизии подходят к концу. Где они, твои талоны на бесплатное питание?

Высаживая меня из лодки, ты промурлыкал:

Я бы мог написать тебе новую роль,

Но для этого мне слишком мил твой король

Я услышала, а Гарик?

Ну и что мне теперь делать? Воспользоваться добытой за поцелуй информацией? Позвонить Самсону и сказать — а попросите к аппарату Раздолбаева, негодяя и прогульщика, из учебной части беспокоят?

Нет уж, ищи меня сам.

Я знаю, ты не будешь, это не в твоих правилах, тем более

Лист закончился, письма нет. Не отправлены оба.

Осень, и никакого солнца.