Не знал я тогда, что в последующей жизни мне ещё не раз придётся в корне всё менять. Влезать в незнакомые деловые, человеческие и географические области, снова и снова начинать всё с нуля. Магадан для такого отсчёта был идеален. Центр Колымы, центр золотодобывающей промышленности, центр ГУЛАГовских лагерей, «двенадцать месяцев зима, остальное – лето». Всё это Магадан.

Ну что вам рассказать о Магадане? Там вьюги и бураны летом в ссоре, Там тундра – в фиолетовом тумане И серое неласковое море. Там летом сыплют снежные заряды, Там русла рек сложны и многолики, Там стланика зелёные наряды Пестреют красной россыпью брусники. Там не живут без спирта и без меха, Романтика – в простой житейской прозе. И, кто б ты ни был, раз уж ты приехал, Тебя там не оставят на морозе. Там ценят силу, ум и чувство чести, Там всё понятно до последней точки. Там люди выживают только вместе, Поскольку пропадут поодиночке.

Юлия Ермак

С Евгением Бурмистровым, – первым воспитанником, который стал мастером спорта

Город встретил меня снегом и крепким ветерком, а магаданцы – непривычной гостеприимностью. Машина подъехала прямо к трапу самолёта. Из аэропорта, заскочив на пару минут в гостиницу, мы сразу же отправились во Дворец спорта, где мне был показан зал, предназначавшийся для бокса. Огромный, высоченный, светлый, с балкончиком для зрителей – по своим размерам зал напоминал мне настоящий авиационный ангар. В таких хоромах мне ещё не приходилось ни тренироваться, ни тренировать.

На следующее утро меня принял мэр Магадана Анатолий Карпов. Рассказал, как он представляет себе развитие бокса в городе, внимательно меня выслушал и одобрил план моих начальных действий, обещал всяческую помощь. Сам завёл разговор о квартире, сказал, что придётся подождать пару месяцев, пока в центре города будет сдан новый дом, который, кстати, был в двух шагах от Дворца спорта. Прощаясь, Карпов попросил передать привет Соколову и я понял, что Леонид Фёдорович имел обо мне с мэром подробный разговор.

Первые месяцы в Магадане были спрессованы донельзя. Мой рабочий день был ненормированным. К полуночи я едва добирался до гостиничного номера и от усталости просто валился с ног. Заниматься приходилось всем и сразу: обустройством зала, включая изготовление ринга; агитацией «за бокс» в крупных рабочих коллективах; отбором подходящих ребят из массы молодых парней, ринувшихся записываться в секцию. А главное – с утра и до вечера в нашем боксёрском пристанище я проводил тренировки.

Уже через несколько месяцев я провёл свой первый городской турнир. Для Магадана это был настоящий праздник, так как бокс «вживую» здесь практически не видели. Кстати, насчёт «вживую» точнее и не придумаешь, ведь на просторах СССР телевидение в начале 60-х существовало только в пределах Садового кольца и Невского проспекта.

Во время турнира я познакомился с тамошними почитателями бокса. Одним из них был художник Магаданского музыкально-драматического театра Яков Высоцкий, отец знаменитого советского боксёра-тяжеловеса Игоря Высоцкого.

В прошлом Яков сам неплохо боксировал и даже в довоенные годы выиграл Спартакиаду народов СССР, но война коренным образом изменила все его планы. В Магадан, на вольное поселение, он попал после того, как бежал из немецкого плена.

Как рассказывал сам Яков, на фронте он был тяжело ранен и попал в плен. Девять раз бежал, восемь раз его ловили. На девятый ему всё-таки удалось добраться до дома, а там опять арест. СМЕРШевцы спросили: «Почему не застрелился?! Ведь обязан был!» И в Магадан, на всякий случай… Яков никогда и никого не обвинял. Всё понимал. Говорил, что только Сталин во всём виноват, а остальные просто у него в подчинении. Его реабилитировали только в 1977 году, и они почти сразу же уехали из Магадана куда-то под Владимир. Об этом мне уже рассказывал его сын, Игорь, которого позже мне довелось тренировать в сборной СССР.

А тогда, в 63-м, Яков Высоцкий стал моим первым добровольным помощником. Он помогал оформлять боксёрский зал, изготавливал афиши, вместе со мной проводил тренировки и судил соревнования. После моего отъезда из Магадана именно Яков возглавил Федерацию бокса города.

Вообще, рассказывать о столице Колымского края и его жителях можно очень долго. Впоследствии, вспоминая те три года, что я прожил в Магадане, я понял, что не встречал более спокойного в криминогенном отношении города. Там жили разные люди с разными судьбами. Но, самое основное, – они не были равнодушными к тому, что происходило в их городе. Если они видели, что начинают происходить какие-то непонятки, то обязательно вмешивались. В Союзе было принято считать, что Магадан кишит уголовниками, отупевшими от жизни на зоне, а я скажу, что это не так. Как там, у Владимира Высоцкого:

Быть может, кто-то скажет: «Зря! Как так решиться – всего лишиться! Ведь там – сплошные лагеря, А в них – убийцы, а в них – убийцы!..» Ответит он: «Не верь молве – их там не больше, чем в Москве!»

Магадан считался одним из самых читающих городов. Среди осуждённых было много сосланной интеллигенции, да и просто людей, приезжавших туда на заработки. У многих по два высших образования за спиной. Конечно же, были и бандиты, которые после отсидки оставались там на постоянное поселение. Судьба сводила меня с разными людьми.

Помню, познакомился я с эстонцем Оскаром Пыльдемао, который отсидел пятнадцать лет. Я поинтересовался – «За что?» И он рассказал мне, как его, молодого 18-летнего парня, немцы забрали в разведшколу. Он не понимал, какая власть у него в республике. Знал только одно – идет война, а его забирают в армию. Политическая безграмотность и явилась основой его приговора.

Мне запомнился рассказ Оскара о том, как в разведшколе их учили приёмам рукопашного боя. Эти приёмы были бесхитростны, но очень эффективны в применении.

– Можно, зажав в кулаке спичечный коробок, ударить нападающего по горлу, – рассказывал эстонец, – при правильном ударе соперник отлетит, и будет долго пытаться вдохнуть. Если он замахнулся ногой для удара, необходимо довернуться и бить атакующего под колено, а когда он упадёт – добивать.

«Плюнь в глаза, сыпани песку или табака из кармана, перебрось нож из одной руки в другую, поймай за палец и сломай его, – учил их инструктор в разведшколе. – Глядя в глаза, бей в голень. Кинув в руку кошелёк – бей в пах. Сцепился в клинче – вгони противнику ключ в ухо. А захватил сзади – всади ручку между рёбер под лопатку. Убей!!! И если ты готов убить – ты уже наполовину победил», – гласила памятка, выданная каждому будущему диверсанту.

Оскар на всю жизнь запомнил эти уроки и эти приёмы. К счастью, ему так никогда и не довелось применить их при выполнении диверсионного задания. Но в зоне эти знания не раз спасали ему жизнь.

Знавал я и академика, работавшего истопником у начальника Дальстроя, беседовал и с людоедом, который после отсидки сапожничал во Дворце спорта. Его высказывания о том, какие части тела у человека вкуснее, шокировали меня. «Противно только в самом начале, потом даже хочется…», – совершенно спокойно рассказывал он мне. Да, всякие люди там встречались…

Меня познакомили со знаменитым автором и исполнителем популярных песен Вадимом Козиным. Я до этого слышал Козина только на пластинках: «Мой костёр в тумане светит…», «Давай пожмём друг другу руки – и в дальний путь, на долгие года», – а тут такой подарок судьбы.

Сквозь годы вдруг уводит огонёк свиданий первых и любимых песен, и Козин запоёт про уголок, который был и нам с тобой не тесен. В жасмине расплескала свет луна, и обвивает звёздная прохлада. Звучит гитары каждая струна, А больше нам ничего и не надо. Кому поверить? Ты в плену у кос, и запах их волнующе дурманит, ты поутру его домой принёс, и от него весь мир плывёт в тумане. Вращается пластинка под иглой,  но вот запнулась, фразу повторяет, «не уходи», и ты вдруг сам не свой, ведь жизнь прошла, возможно, что чужая…

Леонид Давиденко

Мы пришли к нему в гости. Жил артист в однокомнатной квартире, и было у него штук пять или шесть кошек. Когда я спросил его, как он попал в Магадан, то Вадим, отшучиваясь, сказал: «Мы с бригадой артистов обслуживали Тегеранскую конференцию, и Берия, отправляя нас обратно в Москву, что-то перепутал. Он купил мне билет не в первопрестольную, а в Магадан, – поэтому я здесь…»

Помимо того, что Козин прекрасно пел, он ещё был превосходным рассказчиком. Он вспоминал, как на его глазах, придавленные колымскими морозами, мельчали сытые столичные воры. В трясущихся попрошаек превращались пижонистые одесситы. Колыма беспощадно ломала неподготовленную к социальным лишениям «дореволюционную уголовную аристократию».

Козин помнил «колымского императора» полковника Гаранина, одним движением бровей которого сотни людей отправлялись на верную гибель – пробивать тоннель в монолитной скале. И делали они это со скоростью самого современного и мощного горного комбайна.

– Однажды Гаранин заехал на наш прииск по какому-то непредвиденному случаю, – вспоминал Козин, – и его машина не могла подъехать к столовой. Так заключенные подняли автомобиль на руки и поставили у входа. Местный повар уже суетился у печи, готовил самые лучшие блюда, какие знал, а потом мучительно долго ждал решения своей участи, сидя под охраной двух автоматчиков.

– Открылась дверь, и я, работавший на кухне истопником, – продолжал артист, – увидел, как теряет лицо бывший шеф-повар столичного ресторана «Метрополь», когда адъютант Гаранина, стоявший в дверном проёме с расстёгнутой кобурой, поманил его пальцем. Повар на полусогнутых ногах подошёл к столу. Гаранин с привычной медлительностью всех великих судьбодержателей рассматривал седого, нескладного человека сквозь дым американской сигареты, убивая его своим надменным взглядом ещё до того, как прозвучит выстрел. Потом полковник смачно отрыгнул и сказа неожиданно простые слова:

– Ты меня хорошо накормил. Ты – свободен… Совсем свободен.

От услышанного повар сошёл с ума. Он показывал кукиши Козину, и, не выпуская изо рта щепку, повторял голосом «колымского императора»: «Ты – свободен! Совсем свободен!» Сумасшедший кричал даже на улицах посёлка, будоражил полупьяное население. Комендант уже собирался его застрелить, но бывший повар, как оказалось, не совсем лишился рассудка. Почувствовав опасность, он ушел в тайгу. Чтобы замёрзнуть «СВО-БОД-НЫМ», как распорядился полковник Гаранин.

Этот рассказ произвел на меня огромное впечатление. Спустя много лет я отчётливо его помню, и это страшное «Ты – свободен!» до сих пор будоражит мою память.

Впоследствии мы сдружились с Вадимом Козиным. Когда в Магадан на боксёрские турниры стали приезжать люди из Москвы и Ленинграда, и когда узнавали, что там живет «сам Козин?!», то непременно просили познакомить.

Я приводил их к нему. Мы брали несколько бутылок сухого вина, но почему-то певец всегда смешивал вино с минеральной водой. Он принимал без всякого апломба. Мы сидели, выпивали, слушали его Колымские воспоминания. У него в квартире было пианино, и он нам играл. И вновь, и вновь в его исполнении звучало «Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг…»

Один раз он давал концерт в Магадане. Что там творилось, вы себе представить не можете! Попасть в драмтеатр можно было только по величайшему блату. Билеты купить было невозможно, и Козин сам, с большим трудом достал для меня несколько контрамарок. Театр был переполнен. Все меры пожарной безопасности были нарушены, люди сидели прямо в проходах. Это лишний раз подчёркивает то, что уровень образованности и интеллигентности жителей Москвы и Магадана почти ничем не отличался.

В политическом климате страны Советов вроде бы просматривалась какая-то оттепель, но люди по-прежнему продолжали сидеть на Колыме. Позже начали приходиться реабилитационные приговоры, и народ начал выезжать. Но Вадим Козин не был реабилитирован. Он так и прожил в Магадане всю свою жизнь…

* * *

После того, как была получена обещанная квартира, и я привёз семью, жизнь, конечно, нормализовалась, но её напряжение и темп сохранились. Магаданцы враз и надолго прикипели сердцем к боксу. На любой турнир публика валила валом. Неизбалованные особым разнообразием спортивных состязаний, жители города «на краешке земли» с нетерпением ждали, когда же появятся в Магадане свои, доморощенные мастера кожаной перчатки. Понимая это, я по-прежнему не вылезал из зала и старался научить своих воспитанников всему, что умел и знал сам, и требовал от них полной самоотдачи.

Наши труды не прошли даром. В столице колымского края появились-таки боксёры, которые получили известность далеко за пределами Магадана. Первым мастером спорта из «местных» сал Евгений Бурмистров.

Он выиграл проходившее в Магадане первенство Советского Союза среди юношей. Впоследствии он стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока, пробился в финал чемпионата СССР, был победителем международного турнира на Кубе. Вслед за ним, выиграв чемпионат РСФСР, поочерёдно стали мастерами Владимир Морозов, Юрий Танюшкин и Вячеслав Целищев. Чемпионом Центрального Совета ДСО «Труд», что тогда давалось очень большими усилиями, неоднократно становился Владимир Сусин. Незаурядным мастером также был и Владимир Плетников. Но главное, чем я гордился – это тем, что в городе утвердился стойкий интерес к боксу. Среди его верных поклонников появились «люди, принимающие решения», из числа партийных и советских работников, руководителей некоторых магаданских предприятий. Бокс стал не то, что популярным, а в хорошем смысле слова – модным видом спорта. Заниматься им, покровительствовать его развитию, было весьма престижно. Наперебой стали приглашать сюда умелых, опытных наставников, а появление новых и новых мастеров ринга в Магадане было поставлено на поток.

Таких магаданцев, как Игорь Высоцкий, дважды побеждавший легендарного кубинского боксёра, трёхкратного чемпиона мира и Олимпийских игр Теофило Стивенсона; Виктор Рыбаков – трёхкратный чемпион Европы, семикратный чемпион Советского Союза, обладатель двух бронзовых олимпийских медалей; Александр Лебзяк – чемпион мира и Олимпийских игр, финалист и призёр чемпионатов Европы, четырёхкратный чемпион России, узнал весь мир.

Почему же я уехал из Магадана, если всё так хорошо складывалось? Тому было несколько причин. Главная из них – это нелёгкие климатические условия, которые пагубным образом влияли на здоровье моих жены и дочери. Они просто не могли вылезти из многочисленных хворей. В 66-м году врачи всё чаще и настоятельнее стали советовать срочно сменить климатическую зону, а мне как раз в это время начали поступать предложения на предмет переезда в более тёплые края. Особенно усердствовали мои знакомые из Украины. Одно за другим поступали предложения переместиться в Днепропетровск, Кривой Рог, Запорожье или Донецк. И хотя ни родственников, ни близких друзей в Украине у меня не было, предложения эти будоражили и привлекали.

Я понимал, что многие в Магадане не одобрят подобного решения, но и в неоплатном долгу перед городом я себя не чувствовал. Как-никак, до моего приезда в Магадан о боксе здесь только слышали, а я за три года сумел заложить основы того, что потом назовут «магаданской школой бокса».