Я окончила институт и получила приглашение сразу в три московских театра. Я могла остаться работать во МХАТе им. Чехова. Могла пойти в театр Маяковского. Там начали репетировать спектакль по Берберовой «Маленькая девочка», и на роль, которую должна была играть я, пробовались еще две актрисы: Маша Голубкина и Катя Редникова. Все только и ждали: когда же соперницы начнут рвать на себе тельняшки и кусаться? Режиссер действительно ждал от нас конкуренции. Но не дождался: если в школе-студии некоторые готовы были идти к своей главной роли «по трупам», то в театре мы были рады друг-другу. Мы от души веселились – ведь все трое были такие разные! Но честно говоря, я особо не переживала, потому что у меня уже был тыл, да еще какой ого-го! Ведь к тому времени я уже получила роль в студии Олега Павловича Табакова – на четвертом курсе Володя Машков пригласил меня в свой спектакль «Страсти по Бумбарашу» на роль Вари. Репетиционный процесс был в самом разгаре. И я, конечно, очень надеялась, что останусь в Табакерке – а попасть туда, скажу я вам, было просто нереально. Был такой худсовет в Табакерке – четыре «М»: Машков, Миронов, Мохов и Марин. Они сначала одобрили мою «Варю», а после премьеры Бумбараша мне сразу же предложили участвовать и в других спектаклях. В общих чертах – как говориться, понеслось. И вот тогда я впервые столкнулась с жестокостью своей профессии, про которую ходят слухи.

Роль уже играла одна актриса, и когда я пришла, то села за кулисами и стала смотреть. Она играла замечательно, особенно сцену, которой заканчивался первый акт. Как она рыдала! Я, конечно, тут же бросилась к ней с комплиментами, а она мне говорит: «Пожалуйста, пожалуйста, уйдите…» И тут я поняла – она плакала понастоящему. И меня позвали туда не просто, чтобы посмотреть, меня позвали, чтобы дать ей понять – она больше не нужна, ей нашли замену. Это сделали для того, чтобы у нее не осталось никакой надежды. Тогда я еще не понимала, или до конца не осознавала, или даже нет – не хотела осознавать, что в один прекрасный день то же самое может случиться со мной. Мне тогда было не до мрачных мыслей – я ликовала. У меня-то все начиналось просто великолепно: успешный дебют, новые роли, съемки… Причин для тревоги вроде и не было никаких.

И у меня началась такая активная и яркая жизнь, что страдать и жаловаться было просто некогда да и незачем – ведь сбылась моя самая заветная мечта – я играла в театре! У меня в партнерах были Женя Миронов и Володя Машков – о чем еще можно было мечтать? Правда, я замечала на себе косые взгляды старших коллег, и все никак не могла понять – чего это они так на меня смотрят? С презрением что ли? И чего это они про меня всякие сплетни пускают? Все удивлялась, удивлялась. А сама при этом совершенно спокойно ходила в полупрозрачных обтягивающих лосинах и свитере, еле попу прикрывающем. Так, ненавязчиво. Между прочим. Сейчас я понимаю, почему так раздражает эта юношеская наивность и широко раскрытые глаза с вызовом: «А что?!» Нежелание чего-то понимать и с чем-то считаться никогда и никому еще не приносило пользы. Но мне же было совершенно не до этого: при чем тут одежда?! Я – в театре! Ура!

А тут еще одна нечаянная радость: мои родители решили перебираться в Москву! Как только узнали, что я осела в «Табакерке», так и засобирались. К тому времени мой брат уже окончил режиссерский факультет, женился и тоже обосновался в Москве. Родителям хотелось восстановить расползающуюся по стране семью. Они купили маленькую квартирку в Люберцах, въехали туда с кучей чемоданов, сели на них и стали обсуждать с нами, какая начнется новая жизнь, как мы все вместе сейчас замечательно заживем. Вообще-то, это я рассказываю так легко – на самом деле это было для них очень тяжелое решение. Серьезный, мощный поступок, который повернул их жизнь в другое русло. Ведь в Астрахани у них осталась любимая работа. У мамы – театр. У папы – телестудия. А в пятьдесят лет из руководителя стать просто Юрочкой очень сложно. Боюсь, почти невыносимо. Но отец как только приехал в Москву, сразу же стал режиссером на телевидении. А вот с мамой было сложнее. Мама – народная артистка, травести. В ее амплуа многое зависит от физической формы. А какая тут форма, если у тебя переезд из одного города в другой? Маме пришлось оставить театр. И уже больше не вернуться на сцену.Поступок своих родителей я считаю настоящим подвигом – без тени иронии. И если папа еще как-то мужественно пережил такие перемены, то для мамы смена места обернулась глубокой депрессией. В Астрахани маму знали все – она была любимой зрителями артисткой ТЮЗа и Драматического театра. Она была председателем местного Союза Театральных Деятелей. А тут, в Москве, а точнее – в Люберцах ее накрыла такая невыносимая пустота, что иногда она просто садилась на троллейбус и ехала. Если ее спрашивали: «Куда?», – она не могла ничего ответить – она ехала бесцельно, в такую же пустоту.Впоследствии друзья пригласили ее в Союз Театральных Деятелей, она организовала университет, и стала там преподавать. Через некоторое время у родителей образовался такой же круг друзей и единомышленников, как и в Астрахани. Равновесие восстановилось.Единственное, что было не так – Люберцы. Я так и не смогла там жить, и продолжала снимать квартиры где-то в центре и ждать места в общежитии театра. Я должна была получить собственную комнату, но с ней постоянно что-то случалось – у меня было ощущение, что ее кто-то сглазил. Директор театра мне постоянно говорил: «Настя, мы ее ремонтируем!», и она ремонтировалась до тех пор, пока мне напрямую не дали от ворот поворот: «Нет для вас комнаты, Настя».И вот я снимала квартиру, но жила в ней не одна – я упросила свою бабушку жить вместе со мной. Тому была очень веская причина: на окружающих коллег мужского пола я производила какое-то неправильное впечатление. Не исключаю, что женщины, знавшие меня в то время, могли бы довольно просто объяснить этот феномен. Ну да, я была веселая, общительная, улыбчивая… Да, я от природы кокетка – а что я могу с собой поделать? Многие лишенные этого чисто женского дара, между прочим, часами репетируют кокетство перед зеркалом. Для мужчин, наверное, кокетство – достаточный повод для немедленного интима. Но для меня был абсолютной загадкой мой так называемый и очень сомнительный «успех» у сильного пола. Да, время от времени ко мне в гости наведывались страждущие. И тогда я знакомила их со своей бабушкой. А бабушке-то поговорить ой как охота! Она и рада: чай, печенье, беседа. И вот тут уже им – героям-любовникам – приходилось быть веселыми, улыбчивыми, разговорчивыми и приветливыми. Больше одного чаепития в компании моей бабушки, насколько я помню, никто не выдерживал. Видимо, далеко идущих планов не было ни у одного из них.Да и я тогда всерьез не задумывалась о личной жизни. Были, конечно, некие романтические всплески в моей биографии, но без мысли о чемто более серьезном. Я была занята работой, работой и еще раз работой. А тут еще эта мысль, вбитая в голову с детства: если к двадцати пяти годам еще не замужем, значит все – знак качества во лбу начинает тускнеть. Сказочная такая иллюзия, за которую расстреливать надо. И вот тогда мне и пришла в голову шальная мысль, которая показалась мне вполне вменяемой. Мне надоело, что люди думают про меня черт знает что. И я решила, что мне нужно срочно остепениться, то есть – выйти замуж. И пускай все думают: «Заворотнюк замужем, нечего на нее время тратить». И я тут же придумала себе мужа: это должен быть человек, который не станет мне мешать заниматься любимым делом. Этот человек не должен быть актером – к тому времени у меня уже успел сложиться определенный стереотип мужчины-актера, который волнуется по поводу своей внешности, по поводу того, какое он производит впечатление, и так далее. Мне это тогда казалось противоположностью мужественности. Это непрекращающееся самолюбование актеров меня раздражало. Я не могла себе представить жизни с человеком, который просыпается утром, бежит к зеркалу и спрашивает у своего отражения: «Ах, так ли хорошо я вчера играл как позавчера?». Возможно, я преувеличивала – просто наблюдала это каждый день в силу своей профессии, и мне это надоело? Не знаю. Но хотелось чего то противоположного. Бизнесмена, о бизнесе которого я ничего никогда не узнаю. Мне тогда казалось, что такая ситуация меня бы очень даже устроила. Хотелось сильного плеча, опоры. Человека, который с восторгом отнесется к моей преданности театру. Который с благодарностью воспримет мое блестящее актерское будущее, в котором я тогда ни капельки не сомневалась. Романтики, как я думала, мне хватит и на сцене.

И вот, как мне тогда опять же показалось, я встретила такого человека. Он просто идеально подходил под задуманный мной образ: он был очень серьезный, он был немцем и я ничего не понимала в его бизнесе. К тому же он осыпал меня вниманием и комплиментами, относился ко мне как к королеве и буквально носил на руках. Если бы я тогда знала, как ненадолго хватит его пыла… Но, дураки учатся на своих ошибках – я решилась на этот шаг. Мне он казался абсолютно верным. Искренний поступок, сначала продуманный, а потом – осуществленный. Напомню – тогда мне был двадцать один год. Ни особого ума, ни житейской мудрости, ни какого бы то ни было опыта у меня тогда не было. Но тогда мне казалось, что интуиция меня не подвела – ведь у моего избранника было такое красивое и звучное имя! Его звали Олаф, и пишу я об этом «мужчине» лишь потому, что сделанного не вернешь, слов из песни не выкинешь, и если уж человек засел за свою автобиографию, вычеркивать из нее главы своей жизни было бы по меньшей мере нечестно с его стороны. Мы познакомились на вечеринке в Табакерке – на праздновании дня рождения Володи Машкова. В тот вечер там собралась такая модная тусовка – куда деваться. Веселье в самом разгаре, я сижу у огромной карты мира. Ну, я и разошлась и сгоряча как давай себе маршруты на будущее составлять: «Вот здесь и здесь я буду выступать… и тот… и этот город покорю!.. И ( в шутку ) весь мир будет покорен. В самое ближайшее время!». Есть какие-то поведенческие клише, с помощью которых завоевать мужчину не так уж и сложно. Просто разыгрываешь шахматную партию – раз, раз, раз… Ты это клише отработала. Но при этом ты отключаешь свои чувства, чтобы они тебе не мешали. И так хладнокровненько, не отвлекаясь на глупости… Конечно, это нечестно, не по-настоящему. А вот, если ты подключаешь свои чувства, то все меняется. Все идет уже по совершенно непредсказуемому сценарию: возникнет, не возникнет… И вот тут ты уже никак не контролируешь ситуацию, тут ты уже и жертва, и победитель, и кто угодно – от тебя ничего не зависит. Иногда кажется, что падаешь в пропасть, но все равно не тянешь поводья на себя. Хочется по-настоящему. А тогда мне казалось – все идет само собой, все в порядке, все по-честному. И не было в этой моей сценке с завоеванием мира никакого пафоса, а была отчаянная юность, безумная мечта. И Олаф, который сидел напротив меня, просто придержал свою челюсть рукой и тихо сказал:– Ты королева…Правда, состояние «ты – королева» его долго не беспокоило. В жизни я же совсем другой человек – корону не ношу. Вот он и отвык. Я бы даже сказал – привыкнуть не успел.От брака с Олафом у меня остались, кроме неприятных воспоминаний, одни тапки – да, когда я уходила от него, я символично забрала только свои домашние тапочки, чтобы он не подумал, что я могу вернуться, чтобы он это четко усвоил. Поэтому ни в каких меркантильных интересах меня обвинить нельзя. Ни квартиры, ни машины, ничего такого особенного от этого брака, вопреки слухам, мне не привалило. Зато моя репутация в театре дала серьезную трещину – про наш с Олафом брак говорили как про мезальянс: мол, вышла актриса за богатенького, продалась. Конечно, на тот момент времени продаться было очень даже актуально – многие только об этом и помышляли, ведь были 90-е годы, для актеров возможности заработать были просто минимальными, театры бедствовали, кино рухнуло, а телевидение еще тогда не работало в полную силу.Конечно, «БМВ», в котором приезжает за тобой эффектный иностранец, в карман не спрячешь. И свой «Мерседес», на котором я тогда ездила, замаскировать было сложно. В то время сам Олег Павлович Табаков ездил на «Жигулях», а я подруливала на иномарке. Это было не очень тактично с моей стороны, но тогда я об этом не думала. По глупости и простоте душевной я не останавливалась на достигнутом и продолжала поражать воображение коллег еще и своими новыми нарядами – у меня появились меха, много хорошей обуви…И началось у меня такое параллельное существование. Олаф жил своей жизнью, я – своей. Он много ходил по казино, клубам, тусовался изо всех сил. А у меня сил на это все не хватало – только на работу. С утра репетиция – как же я могу пойти «в ночное»? И вообще, в актерском деле не бывает ничего среднего. Чтобы быть актером, нужно быть преданным своему делу до безумия, отказаться от себя и от всего остального. Это надо фанатично любить. Талант, настоящий талант, данный от Бога – это еще не все. Вы себе не представляете: Володя Машков, Ира Апексимова, Женя Миронов и многие другие – сколько они отдали сил! Уму не постижимо, сколько они отдали своей профессии! Это просто невероятно. Вся жизнь – там.А у Олафа было какое-то бычье здоровье, как будто он одним «гематогеном» питался – его хватало и на работу, и на тусовки, и на злоупотребление алкоголем. А что – ему было тогда тридцать три года – для мужчины самое время гулять и наслаждаться жизнью. А мне все это было неинтересно. Я смотрела сквозь пальцы на его ночную жизнь, а он пропускал через «зеленый коридор» мой страстный роман с театром.

И знаменательным началом неудачной жизни стала наша трагическая свадьба. А было все так. Я в течение какого-то времени упрямо сопротивлялась своей интуиции, посылавшей мне отчаянные сигналы. Я гнала дурные мысли прочь. В результате к дню нашей свадьбы я довела себя до такого стресса, что проснувшись рано утром в день моего «брака» встала перед зеркалом и впервые в жизни выплеснула из себя такую долю нецензурщины, которая там, видимо, копилась всю жизнь. Мою и моих предков. Просто трехэтажный мат. Тошно мне было на душе – прямо кошки скребли. Но я почему-то и на это не обратила внимания. То есть я каким-то местом понимала, что совершаю страшную ошибку, что надо все бросить и убегать сломя голову куда-то подальше от этого человека и от этой идиотской ситуации, но не могла. Упрямство сковало меня по рукам и ногам, а гордость и понятие «неудобно» просто не давали дышать. Как порядочная девушка я должна была довести начатое до логического завершения. И чуть не довела – спасло чудо.В общем, я надела черную шляпу и поехала во Дворец Бракосочетаний. Я была вся в темном – брючный вечерний туалет, похожий на змеиную кожу. Бррр. И вот в таком виде – в змеиной коже и в черной шляпе – я вышла замуж. Три-та-тушки-три-та-та. Вышла вобла за кита…Олафа во время регистрации зачем-то назвали «Олаф Генрихович», хотя у немцев вообще никаких отчеств нет, плюс добавились два бокала шампанского на голодный желудок – у меня началась истерика смеха прямо «под венцом», то есть – в ЗАГСе во время церемонии. А когда мы вышли из ЗАГСа, я залезла в наш автомобиль через люк в крыше. Выступила в общем. Я хохотала как безумная. А Олаф сжимал мою руку – я только на следующий день поняла, когда синяки проявились, в какой я была истерике и как сильно он ее сжимал. Но я не могла остановиться – мне было настолько очевидно, что мы с ним разные люди и что нам не по пути. И вообще – зачем мы это делали? Непонятно.Ко всему прочему – и это, конечно, самое странное – ко мне за три дня до свадьбы привязалась занудная песенка. «Мост длинный, чугунный… На тысячу верст… Погибнешь, красотка, в день свадьбы своей…» Ну, в общем – «цыганка гадала, за ручку брала». И ведь смешно. И страшно одновременно. И крутится она у меня в голове, эта песня, и никак не отстает – только сильнее раскручивается.Мы не планировали отмечать свадьбу. Расписались – и ладно. Нам, наверное, и самим было понятно, что демонстрация нашего союза нам совершенно ни к чему. В глубине души нам обоим, наверное, было немножечко стыдно за себя. Но мы не подавали виду. И когда мне позвонила моя подруга Аня и пригласила нас с моим новоиспеченным мужем отмечать наше семейное торжество в загородный ресторан, мы с радостью приняли ее предложение. Приехали, выпили, закусили. Как положено. А когда отправились назад в Москву, мужчины – Олаф и бойфренд Ани, как в дурном триллере, стали гоняться друг с другом на машинах по шоссе. И вдруг нам навстречу вылетел автомобиль. Мы стали уходить в сторону и въехали, не успев затормозить, под такой высокий грузовик, который возит солдат. Въехали так, что по идее мы все должны были остаться без голов. Чудом уцелели. Огромный капот машины был весь смят, стекла вылетели. Единственное, что я успела сделать – накрыть лицо шляпой. Когда мы «летели» я почувствовала, что уже ничего нельзя сделать – все, конец. «Погибнешь красотка в день свадьбы своей» – громко и страшно ухнуло в ушах.Мы остановились под бортом грузовика ровно в двух сантиметрах от смерти. А я выскочила из машины и стала кричать. И моя подруга Аня тоже вышла из машины. Все смотрела на меня так спокойно-спокойно. И очень пристально. Аж холод по спине.Веселая получилась свадьба – машина всмятку, молодые в синяках и ссадинах, дивный летний вечер в ГАИ… Сказка просто. Но самое удивительное происходило в этот момент у меня дома. Примерно за полчаса до аварии моя бабушка вдруг куда-то засобиралась.– Валя, я пойду в церковь – Настеньке плохо.Стоит и плачет.Моя мама ее успокаивает:– Ну что ты, у нее же сейчас свадьба, у нее все замечательно, она же замуж вышла! Сама так хотела… И сейчас поехала отмечать.А бабушка говорит:– Ей плохо. Я пойду помолюсь за нее.И пошла.Я думаю, что в тот день она нам жизнь спасла. Бабушка нас отмолила.Какое-то время она была монашенкой в миру. После смерти деда она все не могла оправиться от потери – никак не могла найти себя в этой жизни, категорически. Затухал человек, сгорал, как свеча на ветру. И только вера и церковь ее спасли и поддержали – она встала на ноги. Уходила рано утром из дома и возвращалась поздней ночью – молилась, помогала людям, выслушивала их, успокаивала, свечечки убирала, хлопотала. Так и появился смысл в ее земной жизни. И я думаю, что обязана ее молитвам своей жизнью.А вот папа на моем бракосочетании не присутствовал. Ни на первом, ни на втором. Ему не нравились мои избранники. Хоть я всегда и во всем прислушивалась к его мнению, но только не в этом вопросе. Папе никто категорически не нравился. Он все время про всех говорил только «козел» или «подметки твоей не достоин».Я вот сижу и думаю – а может, папа был все-таки прав? По крайней мере никто – ни моя первая любовь, ни мой первый муж, ни, как потом оказалось, второй – никто из них не верил в меня как в актрису, они все так или иначе были против моей карьеры. А папа, в отличие от них, в меня верил. И так же как и я мечтал о том, чтобы я стала настоящей актрисой. С большой буквы А.