ZEHN

21/IX-1944

10.00. Яркое солнце, полный штиль. Снялись со швартовов, отошли от пирса. На мостике капитан, второй вахтенный офицер, двое сигнальщиков и я. Зачем Змей пригласил меня — не совсем понятно, но какой же дурак откажется? Убрали кранцы.

11.25. Берег в миле по корме. Ход — семь узлов, идём под левым дизелем. Странное покалывание в руках и ногах, воздух как будто вибрирует. На секунду вдруг всё поплыло перед глазами и тут же перестало. Через переговорную трубу снизу позвали второго вахтенного офицера и доложили: «Магнитный компас взбесился!». Герхард непонимающе уставился на картушку гирокомпаса.

И тут же — Оскар Виртмюллер, испуганно:

— Остров пропал!.. Герр капитан!

А все и так увидели, потому что смотрели назад — вслед за капитанским взглядом. Зелёные заросли, белая линия прибоя... всё исчезло мгновенно вместе со странным ощущением вибрации. Растворилось, расплылось, растаяло. Осталась только океанская вода. И больше ничего.

— Герр капитан, гирокомпас в норме, а магнитный... — Герхард посмотрел туда же, куда и все. — А где остров?!

На месте острова колыхались волны и синело небо...

Змей — второму вахтенному, возбуждённо:

— На румбе?

Герхард снова глянул на репитер гирокомпаса и крикнул в переговорную трубу:

— Штурман! Быстро курс по магнитному!

— Семь-шесть с половиной, — ответил Хорст снизу.

— Яволь, — Финцш кивнул, поймав взгляд капитана. — Семь-шесть, герр капитан, курс соответствует... но...

— «Месяц ладьи, круглый кров, заслонит нас от Эгдира, рвущего раны», — нараспев продекламировал Змей и криво усмехнулся: — Руль лево пятнадцать градусов, ложимся на два-пять-шесть. Смотреть внимательно по носу.

Описав циркуляцию, лодка пошла обратно — туда, где десять минут назад лежал остров, и где теперь не было ничего, кроме океана с ровной, почти зеркальной гладью воды. Вид у всех, кроме капитана, был ошарашенный. У меня, наверное, тоже, хотя я и знал кое-что.

Вновь возникло это непонятное ощущение, словно по телу идёт слабый электрический ток. Я поймал встревоженный взгляд Виртмюллера и второго наблюдателя Райманна. Воздух перед глазами ожил и смялся, словно по нему пробежала редкая рябь. И… перед нами появился остров! Он стал видимым плавно, постепенно, как на фотографии во время проявления, только фотографии цветной и очень быстро. Это было непостижимо.

— Ну что ж, — вздохнув, подытожил Змей. — Констатируем факт: действительно работает.

— Кто работает? — не понял Герхард.

«Шатёр Фрейи!» — чуть было не выкрикнул я.

— Система маскировки базы, — ответил фон Рёйдлих. — Заметим: остров стал невидим уже с одной мили, а не с пяти, как предполагалось. Прекрасный результат.

Себе под нос он тихо, еле слышно, добавил: «Только кому он теперь нужен?» и искоса посмотрел на меня. Я сделал вид, что не слышал последней фразы.

— Вот вам и остров Кидда, — негромко сказал капитан, чуть придвинувшись ко мне. — В своё время я его предложил папаше, так что имею право.

Он спустился вниз, вызвав на мостик первого помощника Фогеля. Через час началась обычная процедура швартовки, и я тоже пошёл к себе в радиорубку. Мельком глянув в капитанскую выгородку, я увидел капитана, сидящего на койке и задумчиво глядящего на приколотую к переборке фотографию старого бородатого человека в мятой чёрной морской фуражке и с трубкой в зубах. На столике-умывальнике перед капитаном стоял пустой стакан.

Вечером снова состоялся банкет, а попросту говоря — пьянка. Один мордатый эсэсманн похвастался, что на острове огромные запасы шнапса, и по нему видно, что комендант выпивку не зажимает. Да и сам комендант убеждённым трезвенником, мягко говоря, не выглядит.

На банкете чествовали доктора, но комендант упорно тянул одеяло на себя. Он произносил бесчисленные здравицы фюреру и СС, пока не свалился под пальмой, потеряв галстук с золотой заколкой в виде мёртвой головы.

Я снова поговорил с доктором Райнеке, когда он зачем-то пришёл к пирсу.

— Вот, — сказал доктор. — Всё у меня получилось. Расскажите, как выглядит остров снаружи и как происходит его исчезновение. Я уже знаю со слов капитана, но всё же.

Я рассказал. Доктор внимательно слушал меня и кивал. Эпизод с пересечением границы «шатра», когда мы чувствовали как бы текущий электрический разряд, заинтересовал его больше всего. Нет, неправильно: я же не знаю, что именно чувствовали остальные, но я отметил, что мои ощущения были вот такие-то и такие-то. Доктор выслушал меня и сказал:

— Надо бы замерить некоторые параметры на границе... Я хочу поговорить с капитаном фон Рёйдлихом, необходимо ещё раз выйти в море. Вообще-то, шлюпка у нас есть, но в неё просто не поместится моя измерительная аппаратура.

Я спросил, что будет, когда кончится топливо для «шатра», которое мы привезли. Доктор улыбнулся и сказал:

— А оно уже кончилось. Первые сутки ещё оставался запас катализатора для поддержания реакции и общего контроля. Теперь всё работает само — это самое замечательное. И будет работать, пока убраны экраны-поглотители, ещё и снабжать электричеством всю базу. Вы спросите про закон сохранения энергии, да?

Я неопределённо пожал плечами и кивнул. Доктор наставительно поднял указательный палец:

— Ничего никуда не исчезает, и ниоткуда не берётся. Школьная аксиома! А энергия выходит из земли. Долго объяснять… Короче: земная гравитация, земной магнетизм, земное электричество. Силовое поле планеты можно фокусировать и перераспределять, поляризовать и накладывать, так получаются локальные узлы... ну ладно, не буду. Словом, пять лет работы — и вот вам результат. Теперь комендант базы ломает голову, как ему доложить в Берлин. Радиостанция ведь не работает, и ваша тоже, — он улыбнулся.

На самом деле фон Дитц голову не ломал, а просто дрых на травке, широко раскинув волосатые ноги в серых гетрах.

Вернер рассказал, что он с группой других матросов и механиком ходил на прогулку в южную часть острова. Потратили почти полдня, обнаружили довольно мерзкое болото и ещё одну бухту с небольшим островком. Сильно устали от путешествия, а поэтому, не дожидаясь даже середины вечеринки, половина экипажа отправилась спать.

Ганс с прочими эсэсовцами устроил импровизированные танцы, благо пластинок к патефону навалом. Они выглядели весьма занятно в своих шортах и гетрах, танцуя весёлые деревенские пляски, особенно тирольские. Кое-кто из наших тоже принял участие, но большинство из тех, кто не пошёл спать, сидели вокруг капитана и первого помощника. Змей о чём-то рассказывал, и временами компания громко хохотала.

После танцев ко мне опять подошёл унтерштурмфюрер Циммель и битых полчаса пытал меня, о чём это я опять говорил с доктором. Пришлось плести ему всякую чушь и щёлкать каблуками, изображать служаку... и это при том, что существует приказ, согласно которому при появлении в общественном месте моряка-подводника — любого, от простого матрозе до капитана-цур-зее — его надлежит приветствовать стоя. И не только равным по чину, а вообще всем. Всем до единого! Неисполнение чревато близким знакомством с гестапо: «А почему это вы не уважаете наших подводников?» Я, помню, ещё представлял, как оно будет: вот заявляемся мы с Гретхен субботним вечером в ресторан на Зееландштрассе, а гауптманны Вермахта и майоры Люфтваффе при моём появлении дружно встают и приветствуют меня с бокалами в руках: «Heil der U-Boot Mann!»

Смешно... однако на глубине под бомбами было не до смеха. Интересно, это только у нас так? Вот как, например, относятся к подводникам в Британии и Америке? А в Советской России? Что-то я не о том думаю…

Перед сном долго сидел в радиорубке и смотрел на фотографию. Милая моя Гретхен! Когда же я тебя увижу? Столько мыслей, но ни одну из них я не доверю бумаге. Нет, нет, всё будет хорошо. Мы будем вместе, я обязательно вернусь, рано или поздно!

От этих мыслей меня отвлёк Герхард. Он пришёл весьма подшофе и с места в карьер спросил, покачиваясь и держась за переборку:

— Гейнц, вот ты ответь мне, откуда берутся войны?

Не скажу, чтобы я был готов к такому вопросу, я даже опешил, но быстро нашёлся.

— А мне, Герхард, всё равно, откуда они берутся. Но раз я воюю, то буду драться за ту сторону, которой присягал.

— Даже если вдруг узнаешь, что она неправа? — хитро сощурился Финцш.

Я на время замялся. Честное слово, если бы этот вопрос был задан кем другим, то... Но ведь я солдат! Солдат не имеет права раздумывать, кто прав, а кто нет. Иначе какой с него толк? И вообще, к чему это он?

— А-а, Гейнц, я уже вижу, что ты меня неправильно понял, — сказал Герхард. — Я просто хочу порассуждать о причинах.

— А я не хочу, — отрезал я. — У нас сосед в тридцать девятом году на эту тему очень много рассуждал. А знаешь, почему мы не попали в гестапо? Потому что отец сам пошёл к ним и рассказал. Иначе и нас бы забрали, всю семью. Так что...

— Как скажешь, — довольно холодно произнёс Герхард. — Просто я хочу понять. Ведь мозги для того, чтобы думать! Все войны — не из-за политики, а из-за денег, понял? Из-за больших денег! Вот и всё. Спокойной ночи, Гейнц…

Герхард обиженно икнул и прошёл в офицерский кубрик, а я подумал: это что же, выходит, Германия крупно задолжала Британии, раз томми объявили нам войну? Но тогда может быть и по-другому — допустим, наглая Британия сама не хотела отдавать большой долг. Или мы вообще воюем из-за денег какой-то третьей страны. Франции, например. Причём с самой Францией. Или нет, Испании. Ирану. Сирии, Турции... Так, что ли? Да ну, всё это ерунда. Если бы корни войны росли из финансов, то об этом все бы знали из газет. Газеты и радио говорят о политике, а не о финансах — по крайней мере, говорили до того момента, как мы ушли в поход. Значит, всё дело в политике. При чём же тут деньги? Томми захапали себе полмира, и лягушатники тоже. А на востоке коммунисты наползают, всем известно, что у них в планах завоевать всю Европу. Как же против них не драться?

Всё, пора спать. Голова гудит.

22/IX-1944

С утра появился Ганс Циммель и предложил капитану устроить спартакиаду. Как он выразился, «наши против ваших». Змей согласился, и до обеда в одних трусах гоняли по площадке мяч. Я футбол не люблю — мне нравятся лыжи, плавание, паруса, волейбол. Даже не стал болеть. Пошёл на лодку и пытался наладить радиостанцию, попутно прослушивая эфир. Мне думалось, что так или иначе придётся этим заняться, тем более что коменданту не терпится доложить о результатах включения «шатра». Всё равно ведь заставят, так лучше сделать раньше. И погода не самая лучшая — пасмурно. Сидел, крутил верньер и смотрел на фотографию Гретхен.

На наших частотах вообще ничего, только ровный шум эфира. На других тоже. Странно. Впрочем, непохоже, чтобы капитан ждал какую-то срочную радиограмму. Передавать тоже пока нечего. Беспокойства, что янки могут запеленговать нас во время передачи, у меня нет — донесения о погоде очень короткие. К тому же Змей приказал больше ничего пока не передавать.

Капитан вообще стал задумчивым. На его лице больше нет волчьего прищура, он становится, я бы даже сказал, флегматичным. Но возможно, что это только маска.

Кто такая Фрейя? Я не помню. В мифологии викингов была Фрида, а вот Фрейя? Мне кажется, доктор сумеет объяснить, но доктора нет, я его вообще видел всего лишь три раза.

Ещё мне хочется сделать две вещи, которые запрещено. Во-первых, залезть на холм, в котором бункер. По рассказу доктора, там должна быть иридиевая труба, которую снизу не видно. А ещё меня очень тянет посмотреть, какая такая тайна находится в северной части острова.

 

TEN

Дорога вывела нас прямо к скале, причём по пути нам попались лежащие на обочине ветхие останки легкового автомобиля. Это-то откуда здесь? Впрочем, мы решили, что раз есть дорога, то почему бы не быть и автомобилю.

Всё соответствовало скачанной из Интернета карте — с одним лишь уточнением. Нам не пришлось вставать лицом к скале, отсчитывать от неё десять саженей и копать яму, обливаясь солёным потом.

Мы вообще забыли про то, что здесь можно что-нибудь интересное выкопать. Потому что дорога тянулась дальше в лес по направлению к северному склоны Подзорной Трубы, а её ответвление подходило вплотную к чёрной скале сбоку и обрывалось перед облупленными стальными дверями какого-то мрачного сооружения, врытого прямо в холм. Вот уж такого мы точно не ожидали. На массивной железной двери унылым ржавым рельефом красовался надменный нацистский орёл, сжимающий в когтях венок со свастикой. Дверь и бетонные оголовки сооружения когда-то были окрашены в непонятный цвет — скорее всего, в пятна камуфляжной расцветки — но от краски почти не осталось и следа, сплошная ржавчина. С узкого козырька свисали стебли травы; перед дверями валялись пустые бутылки, смятые упаковки и множество окурков. На двери имелась приваренная ручка, а также некое приспособление вроде штурвальчика или маховика, которое, повидимому, нужно было вращать.

«Господи, да сколько же ещё сюрпризов преподнесёт этот остров?» — думал я, оторопело глядя на дверь. Выходило, что подводная лодка оказалась здесь далеко не случайно. И остров этот пиратский на карте не обозначен... Мэг взволнованно сопела рядом. Время, однако, шло, и надо было что-то делать. Я вопросительно посмотрел на Мэг и Данни:

— Войдём?

Мэг кивнула, Данни смотрел на меня, как мне показалось, с сожалением. Я бросил взгляд на бухту — она была почти как на ладони, кроме ближнего к нам берега, скрытого зарослями, — и шагнул к двери.

Попытка покрутить штурвальчик ничего не дала: он напрочь заржавел и даже не шелохнулся. Тогда я просто с силой потянул створку двери на себя — она со скрипом и лязгом отошла, обнажив тёмный вход, из которого пахнуло прохладной плесенью. Сняв винтовку с предохранителя, я втиснулся в проём и осторожно заглянул в сооружение, оказавшееся чем-то вроде заброшенного капонира или склада. Пока глаза привыкали к темноте, у меня, помню, промелькнула мысль, что если бы внутри кто-то недружелюбный и сидел, то он давно бы превратил меня в решето. Тогда я немного осмелел и вошёл.

Бетонированный пол капонира был весь заплёван и затоптан. Тут и там валялись окурки и обёртки от жвачки, пустые консервные банки и бутылки, какие-то картонные и фанерные упаковки всевозможных фасонов и расцветок. Притом современные!.. это уже совсем не германцы той войны! Капонир имел футов пятнадцать в высоту и, наверно, около сотни в глубину, а сам он был построен в виде арки, то есть как половинка цилиндра, положенного на бок. С потолка свисали лохмотья отставшей краски и электропроводка с разбитыми лампочками, а что было в глубине, я не сумел увидеть, даже когда Мэг открыла дверь пошире. Пришлось выйти и смастерить пару факелов из веток, сухой травы и старых тряпок, которых в капонире была куча прямо у входа.

С освещением дело пошло веселей. Пламя бросало неверные отсветы на унылые серые рёбра бетонного мешка, и треск факелов громким эхом блуждал в полумраке. Разбитый прожектор, какие-то трубы, грубый деревянный стеллаж, электрощит, пара низких трёхколёсных тележек; письменный стол, а на нём коробки, замусоленные порнографические журналы и какой-то свёрток; большой помятый алюминиевый бидон, полусгнивший резиновый водолазный скафандр и валяющийся в стороне зелёный медный шлем от него, допотопный патефон с трубой и…

И?..

Мэг только тихо присвистнула:

— Ох, ничего ж себе!.. У-ла-ла...

Я невольно пошарил рукой позади себя, потому что мне срочно понадобилось на что-то сесть.

Сокровища. Груды сокровищ, штабеля!!!

Отдельно золотые слитки – как явно старинные, неправильной формы, так и со всем известным клеймом Федеральной Резервной Системы США, и вообще не клеймёные, и просто куски золота, этакий лом, причём в некоторых обломках угадывались фрагменты каких-то старинных изделий, всякие блюда, канделябры и прочее. Отдельно на деревянной подставке стояло шесть или семь золотых божков — индейских идолов, а также почти метровой высоты шестирукий Шива со вставленными во все три глаза драгоценными камнями — алыми, зелёными, бирюзовыми и ярко-синими. Увидев всё это, я просто обалдел.

Однако было непонятно — ведь, согласно Стивенсону, всё золото капитана Флинта было вывезено отсюда на «Испаньоле»! Выходит, не всё? Или это совсем другие сокровища? Действительно, Шива-то откуда? Значит, они награблены вовсе не экипажем «Моржа», а кем-то ещё. Кем же? Пиратов на Карибах всегда хватало... опять же — вон современное золото... Я посветил факелом чуть правее.

Точно так же штабелем было сложено серебро в слитках, и ещё какой-то металл — подозреваю, что платина (я её никогда в жизни не видел, поэтому могу ошибиться). Я только собирался приступить к осмотру ровных рядов картонных коробок, как почувствовал прикосновение Мэг:

— Вот он, твой пиратский остров! Принимай поздравления!

Спасибо, конечно... однако что же теперь со всем этим делать?

Мэг словно брызнула на меня холодной водой:

— Погоди, Си-Джей, мы ведь совсем забыли наблюдать за бухтой.

Взяв у меня бинокль, она со своим факелом вышла наружу, лязгнув дверью. Я остался в сокровищнице один. Могу себе представить, как дурацки я выглядел сбоку.

Картонные коробочки были наполнены драгоценными камнями — всякими изумрудами-аметистами, рубинами и прочими топазами. Я вообще их различаю только по цвету. Уже огранённые и необработанные — всё отдельно. Отличить при свете факела алмазы от стекляшек я бы не взялся, но почему-то думаю, что две коробки содержали в себе именно алмазы и готовые бриллианты, разложенные по маленьким полиэтиленовым пакетикам с бирками. Всё это размещалось у левой стены.

У правой же стояло четыре небольших, тёмных старинных сундучка с окованными углами и боковыми ручками для переноски. Я поочерёдно приоткрыл все четыре — они почти до краёв были набиты золотыми и серебряными монетами, разнообразными украшениями — кольцами, цепочками и подвесками, жемчугом и всё теми же драгоценными камнями россыпью. Вид этих несметных богатств смутил: я всегда находил себя совершенно равнодушным к деньгам и драгоценностям, поскольку считал (и считаю), что их роль в системе человеческих ценностей — быть бесстрастным посредником между людьми для того, чтобы они могли обретать полезные для себя вещи, знания и умения. В то же время я отдаю себе отчёт в том, что для этого деньги и драгоценности должны сами по себе иметь свою цену, то есть нравиться кому-то и быть для кого-то очень даже нужными. Здесь мои логические выкладки на эту тему и заканчиваются, потому что восторга по поводу золота как сокровища я не разделяю. Всё это — вопросы философии, и я лучше семь раз возьму рифы на гроте в хороший шторм, чем полезу в дебри рассуждений о том, хорошо иметь много денег или нет. То есть я хочу сказать, что для меня деньги — это всего лишь инструмент, такой же, как молоток, паяльник и пассатижи. Скажите, станет нормальный человек сидеть и восторгаться, вылупившись на пассатижи? Но пассатижами можно сделать что-нибудь полезное; молотком и зубилом можно вырубить из куска гранита Венеру Милосскую, например… Это же совсем другое дело! А золото как таковое для меня всегда было просто пшик. Кстати, викинги называли его слезами Фрейи. Заметьте, слезами, не чем-нибудь!

Поэтому я бросил рассматривать все эти слитки и монеты — я не археолог и не нумизмат. Для меня что дублон, что ливр... Но, шагнув дальше, я опять наткнулся на деньги, на этот раз самые что ни на есть современные, в которых я хоть немножко, да разбираюсь. Аккуратно упакованные в небольшие полиэтиленовые пачки, они стояли в четыре ряда и три яруса. Доллары — американские, канадские, австралийские. Франки, фунты, кроны, йены, песеты, лиры... Ну, евро, конечно. Что? Рубли? Это что, российская валюта такая? Хм, не знаю. Может, и были. Я ваши рубли никогда не видел вообще, не знаю, как они выглядят и сколько стоят…

А ещё я подумал — ведь всё это не заработано честным трудом, а награблено, украдено, отнято, всё это запачкано кровью… и вот так лежит без дела. Сэр, не верьте в сказки про Робин Гуда! Разбойник — даже самый справедливый из разбойников — никогда не ощипывает одних лишь только богатых. Разбойник всегда грабит всех подряд и тащит всё, что плохо лежит. Деньги-то, как известно, не пахнут.

Дальше было сложено оружие. Не знаю, было ли это оружие из тайника у северного подножия Фок-мачты или нет — забегая вперёд, скажу, что до того места мы так и не добрались. Старинное у левой стены и современное у правой. Старинное было просто свалено в длинную кучу — ох, сэр, какой-нибудь директор музея здесь в два счёта получил бы инфаркт. Мушкеты, аркебузы; мальтийские, итальянские и испанские мечи; шпаги и рапиры; широкие индийские нимчи и талвары; кривые турецкие ятаганы; изящная японская катана и тяжёлые абордажные сабли с мощными гардами; кинжалы и байонеты; пистолеты всех мастей — двух-, трёх- и четырёхствольные; какие-то странные боевые когти и топоры — всего этого хватило бы осчастливить не один, а добрый десяток музеев. Многое, если не всё, было безнадёжно ржавым, но вот, посмотрите, этот клинок, называется «килидж» — он словно вчера сошёл с наковальни мастера, я храню его и из ножен вынимаю очень редко… это не единственное, что я взял в той сокровищнице. В этой куче совершенно дико смотрелся германский пистолет-пулемёт Фольмера, потому что современное оружие находилось отдельно. У противоположной стены в ящиках и просто так лежали всевозможные пулемёты, автоматические винтовки, «стерлинги» и «гаранды», всякие ваши «калаши», а ещё пистолеты, патроны, гранаты… Несколько «стингеров» в ящиках с соответствующей надписью, а на них сверху навалены старые израильские «узи» (говорят, весьма ненадёжная машинка, но скорострельность просто бешеная). Так вот, приоткрыв первый же небольшой ящик, я наткнулся на десяток новеньких револьверов «кольт-питон»; разумеется, не удержался и стянул один из них. Не забыл и патроны, пять упаковок взял. Я как раз складывал их в рюкзак и чертыхался, что для любой мало-мальски серьёзной работы нужно иметь третью руку (факел же надо было как-то держать), и даже подумывал, что прихвачу пригоршню-другую из тех сундуков или немножко алмазов, как вдруг дверь снова лязгнула, и Мэг громко позвала меня. Схватив рюкзак, факел, винтовку и «килидж», я поспешил к ней. По пути мой взгляд упал на стол и на свёрток, который оказался полиэтиленовым пакетом. Сам не знаю, почему я притормозил и развернул его. Внутри оказалась старая толстая тетрадь в чёрном коленкоровом переплёте, исписанная от корки до корки; язык оказался мне не знаком. «Потом разберёмся», — вслух подумал я, сунул тетрадь в рюкзак и выскочил наружу. Мэг ткнула пальцем в сторону бухты и взволнованно выпалила:

— Си-Джей, аврал! В бухту заходит катер!

— Прекрасно, — пробормотал я.

Мэг возмутилась:

— Что ж прекрасного? Подумай, сколько надо времени, чтоб добраться до корвета! На, посмотри сам.

Что да, то да. Я взял бинокль и навёл его на Северную бухту. Белый катер уже подходил к субмарине — точнее, куда-то туда, где мы были совсем недавно. Это был даже не катер, а отличная моторная яхта — что-то вроде «Princess» или «Majesty», длиной не менее шестидесяти футов. Такая посудина может шутя дать тридцать узлов, не особенно напрягаясь, и уходить от неё на «Отчаянном» — это всё равно что удирать в ластах от голодной тигровой акулы. Если это и впрямь пираты, то пора было давать стрекача. Я так и чувствовал на своей коже что-то липкое и противное, источаемое этими тоннами разномастных сокровищ. Я словно испачкался в них, в этом запахе затхлости и плесени, мне очень хотелось почесаться, отряхнуться и помыться. Данни, который даже близко не подошёл к капониру, обнюхал меня и отбежал, недовольный. Я ещё раз глянул на моторную яхту и обнаружил стоящего на баке вооружённого человека. Ну и кем они могли быть, если не пиратами? Сколько их там? Человек двадцать в такой яхте разместятся с комфортом, а при желании и все пятьдесят...

Исходя из худшего, следовало предположить, что они тут же кинутся нас ловить. Расклад мог оказаться совсем неутешительным, но ведь и остров большой! Лес, джунгли, холмы, болота… Пока что у нас была фора — мы-то их уже заметили — но кто бы мог поручиться, что на острове нет ещё целого батальона пиратов? Ведь, судя по всему, у них тут база. Было самое время зарядить свой новый «кольт-питон», что я и сделал.

Последние сомнения давно уже отпали: поздравим себя, ибо вот они, самые настоящие пираты, флибустьеры, гроза морей, которые предпочитают закон пули, клинка и золота. Свободные в своём узурпированном праве творить, что захочется, они не остановятся ни перед чем. Устраивать перестрелку с шайкой вооружённых головорезов, к тому же наверняка профессионалов — не самое лучшее времяпровождение, даже в райском уголке вроде этого тропического острова, и претендовать на победу не приходилось, а потому мы стремглав выскочили на дорожку и быстрым шагом направились к ручью, держа револьверы наготове. Уж как хотелось посмотреть, чем кончается эта дорога у Подзорной Трубы (если она там кончается), но приходилось считаться со страстным желанием ещё немного пожить на этом свете. Мэг несла винтовку, повесив её поперёк груди, а «килидж» я приторочил вертикально к рюкзаку. Кстати, Мэг, вообще весьма неравнодушная ко всему, что рубит и режет, лишь мельком бросила взгляд на саблю и ничего не сказала — значит, и впрямь была очень взволнована. Ну и ладно, подумал я, потом будет время — успокоится и непременно оценит.