Ценность радикализма

Андрей Смирнов

4 января 2017 0

«Опустошитель» в гостях у «Завтра»

"Оказывается, сколько бы мы ни улучшали качество кефира, его недостижимым эталоном всё равно будет версия, которую вы попробовали ребёнком в деревне у бабушки до всяких технологий. Это вымученный мир потребления Жана Бодрийяра, постоянно наступающий себе на хвост, путающийся в противоречиях, не могущий объяснить ни одно, даже самое тривиальное своё положение. Мир бесконечных претензий современности к прошлому, ни на чём не основанного высокомерия культурных граждан, не способных оценить в какой тугой капкан они угодили, убегая от несвободы".

Из Четвёртого манифеста "Опустошителя"

"Опустошитель" — проект интересный, дерзкий, эпатажный, умный, спорный. Основанный в 2010 году журнал с собственной издательской программой. "Опустошители" выпускают прозу сюрреалистов, Кобо Абэ, Маруси Климовой и Георгия Осипова, публикуют правых и левых идеологов, обращаются к великим теням прошлого и дразнят карликов настоящего. Не боятся писать манифесты и сталкивать на одной площадке авторов, видимо, способных общаться уже только через прицел. Об идеологии и стратегии "Опустошителя" рассказывает главный редактор проекта Вадим Климов.

Вадим КЛИМОВ. Выбор авторов определяется личными симпатиями и интересами редакции. В основном нас привлекает радикализм. Пожалуй, ключевой эстетический момент здесь — совмещение разных радикализмов, на чём в девяностые играла НБП, в нулевых — издательство Ильи Кормильцева "Ультра. Культура", а в десятых — уже мы.

Очевидно, что разделение радикального неприятия современного мира на различные лагеря всё меньше и меньше подкреплено содержательно. Неважно, откуда идут эти идеи, по крайней мере, в вопросах, которые нас интересуют. Для "Опустошителя" левая критика Ги Дебора соприкасается с правой критикой позднего Юлиуса Эволы. Это распространяется как на политику, социологию, философию, так и на культурные проекты — там тоже можно совмещать совершенно разнородных авторов. Этим практически не занимаются российские издатели. В основном они выбирают более-менее чётко обозначенную нишу и её разрабатывают. Мы не погружаемся в ниши, а подбираем авторов под конкретные темы.

"ЗАВТРА". А какие, собственно, претензии к современному миру?

Вадим КЛИМОВ. Претензии… Если мы излагаем их в рамках издательской деятельности, то претензии озвучивают сами авторы. Мы с ними можем солидаризироваться полностью, можем частично, но что-то добавлять помимо авторской позиции мне кажется лишним. Вообще, протест — одна из наиболее удобных форм заявления о себе и поддержания медийного существования в обществе спектакля, о котором писал Дебор и которое благополучно наступило. Даже из практических соображений — это очень удобная форма позиционирования. К тому же сегодня заявка контрпозиции к уже известной, на мой взгляд, более чётко формулирует твою позицию, нежели некое размытое позитивное определение.

Мир, в котором существует "Опустошитель", настолько ему неприятен, что он считает единственно осмысленной позицией целостное неприятие, а не частную критику общественных моделей и популярной культуры.

И это неприятие современности существует независимо от того, что было в прошлом и что наступит в будущем. Да, можно углубляться в количественные и качественные показатели, искать положительные точки соприкосновения с некоторыми тенденциями, однако, на мой взгляд, всё это ошибочные стратегии. Лучше, как мне кажется, по крайней мере, сейчас, придерживаться тотально нигилистической позиции.

"ЗАВТРА". Но, как говорится, "что нам в них не нравится" — в конкретных проявлениях?

Вадим КЛИМОВ. Например, не нравится такая довольно общая вещь, что современный человек, даже интеллектуал, никак не может воспользоваться своим знанием. Чем больше он знает, тем глупее становится в практическом смысле. Он узнаёт от Дебора об обществе спектакля и мгновенно становится элементом этого спектакля. Узнаёт от Эволы об обособленном человеке и ведёт себя так, что назвать его обособленным никак нельзя. Он узнает об антикопирайтном движении, но при этом может работать на корпорации, которые занимаются именно распределением авторских прав и, по сути, регулированием распространения информации. Какой бы области мы ни касались, везде современный человек демонстрирует полное расхождение своих представлений и поступков. Он может быть левым, но вести себя как правый. И наоборот.

Сознание современного человека настолько "гиперусложнилось", что он может принять любую позицию, нисколько его не меняющую. Люди утратили способность иметь взгляды, потому что они не отражаются ни на их внутреннем мире, ни на их поступках. Поэтому и сартровская экзистенциальная редукция человека, когда человек воспринимается как набор поступков, и, наоборот, концентрация на его внутреннем мире и любые комбинации этих подходов подталкивают к одному выводу: современный человек постоянно лжёт, даже не осознавая этого.

"ЗАВТРА". С какого момента для "Опустошителя" началась отрицаемая современность? ХХ век? Или последние лет триста? Или речь идёт о моменте появления человечества?

Вадим КЛИМОВ. Речь, скорее, не о времени, а о тенденции. Нам близка традиционалистская оптика, где мир, общество, человек деградируют, сводятся к простейшим вещам. В этой парадигме совершенно неважно, какую эпоху рассматривать. Ибо она всегда является результатом деградации того, что было перед ней. Но есть и более историчный подход. У тех же традиционалистов современность вкладывается в концепт Нового времени.

"ЗАВТРА". Но вы привлекаете и левых авторов, для которых всё-таки характерен условный исторический оптимизм.

Вадим КЛИМОВ. Если говорить о том же Деборе, то я не нахожу у него никакого оптимизма. Он в комментариях к "Обществу спектакля" говорит о новом типе спектакля, который превосходит своей репрессивностью старый, и никакого просвета не видит. Как известно, Дебор покончил собой, возможно, это был один из редких людей, чьи идеи не расходятся с поступками. И в этой оптике Дебор предстаёт скорее правым мыслителем, а не левым.

Есть среди авторов "Опустошителя" и Алексей Лапшин, который достаточно удачно совмещает левые идеи с правыми. В контексте Лапшина вообще бессмысленно говорить об оптимизме, это такое систематическое препарирование действительности с дополнением в виде метафизики противостояния, где уже нет места сентиментальному оптимизму или пессимизму. Даже если всё в мире говорит о том, что противостояние теряет смысл, всё равно с метафизических позиций нужно его продолжать. Может быть, это можно назвать метафизическим оптимизмом.

"ЗАВТРА". Я имею в виду оптимизм, что у левых хорошее время впереди, а не позади.

Вадим КЛИМОВ. Да, но после революции. Однако такое было и у идеологов консервативной революции. Они тоже пытались как-то развернуть историю и всё-таки урвать немного от былой роскоши Золотого века.

"ЗАВТРА". Как можно определить "Опустошитель"? Это в первую очередь журнал с издательской программой или книжный проект плюс альманах, или вообще группа граждан, которая по разным направлениям атакует общество?

Вадим КЛИМОВ. Конечно, всё перечисленное. Сложно как-то ранжировать, определять более и менее существенное. Да, наиболее заметен "Опустошитель" в качестве издательского проекта. Причём, на мой взгляд, примерно равное внимание уделяется и книгам, и журналу. Но помимо этого мы провоцируем, ибо считаем, что конфликт в современных условиях может быть очень позитивным. Конфликт вносит ясность, разрывает клубки интеллектуалов, которые впились друг в друга и отказываются отлипать, потому что не хотят натыкаться на дискомфорт. А "Опустошитель" пытается добиться от участников интеллектуального процесса, чтобы они определялись с выбором.

"ЗАВТРА". Обычно издатели ведут себя спокойнее. А вашу деятельность сопровождают скандалы, начиная от условно-концептуальных споров, заканчивая историями из светской хроники: "Презентация шла хорошо, но пришли "опустошители", задавали вопросы, поругались со всеми".

Вадим КЛИМОВ. Мы готовы и к концептуальным выходкам в виде публикаций, и к таким условно несерьёзным, сюрреалистическим выходкам. Но часто эти линии сплетаются настолько, что на каких-то действительно серьёзных мероприятиях проступает художественная несерьёзность, выходки в стиле таких ранних модернистов, когда окружающие, не понимая контекста, считают, что да, всё это действительно несерьёзно, некрасиво. Но те, кто всё-таки воспринимают нас именно в этом контексте, в том числе и ранних модернистов, мне кажется, получают эстетическое удовольствие от такого поведения.

"ЗАВТРА". Насколько вообще ранние модернисты в мире поздних постмодернистов актуальны? Всё-таки эти тезисы 20-30-х годов сейчас могут восприниматься как такая дичайшая несерьёзность, потому что значительная часть их авторов не выдержала своей радикальной позиции. Тем более когда сейчас никто ничему не верит, а вы вроде бы пытаетесь расставить все точки над "i", заставить людей соответствовать своим же идеям.

Вадим КЛИМОВ. Скорее, хотим, чтобы люди более серьёзно относились к собственным идеям. Возможно, это возвращение к раннему модернизму уже в эпоху постмодернизма есть аналог такой консервативной революции в художественной области.

"ЗАВТРА". Мне кажется, что какие-то знаменитые сюрреалистские формулы типа "выйти на улицу и стрелять" сейчас будут вызывать подозрение только у Уголовного кодекса. И нет ли здесь проблемы "осетрины второй свежести"? Почему в России многие "радикальные" жесты тех же актуалистов на полвека отстают, например, от венских акционистов? И, наверное, тогда это был действительно серьёзный шок для буржуазного общества, а сейчас это только ублажает кураторов, раздражает часть сограждан и привлекает правоохранителей.

Вадим КЛИМОВ. Допустим, в первом номере журнала "Опустошитель" было опубликовано эссе, в котором сюрреалистом назывался Денис Евсюков, который претворил бретоновский сюрреалистический акт в действительность. Думаю, "Опустошитель" стал первым, кто рассмотрел поступок Евсюкова с такой позиции. Несколько лет назад был скандал с Ларсом фон Триером, когда его речевой поток на пресс-конференции журналисты приняли за выражение симпатий к нацистам, осудили, назвали персоной нон-грата, отлучили от Каннского фестиваля. Европейскому человеку фон Триеру пришлось оправдываться, но это, конечно, было представление в духе дадаистов. Именно так интерпретировал жест Триера Александр Дугин. Но и сам Дугин в 2014 году попал в схожую с Триером ситуацию, уже на более серьёзном уровне, когда его речь на российском телевидении частью зрителей была воспринята как призыв убивать украинцев. А это было выступление в духе такого мизантропического дискурса. Те, кто подобные контексты распознаёт, конечно, получили удовольствие от их появления на центральном телеканале. Это был великолепный культурный жест. Но либеральная аудитория восприняла это дремуче дико, стала собирать подписи за отстранение Дугина от университета. Это как раз говорит о том, что никакого постмодернизма нет. То есть люди живут реалиями начала ХХ века, способны воспринимать исключительно "в лоб", не понимая ни художественного значения, ни каких-то метафорических аспектов. Словно не то что постмодернизма, а даже модернизма не было.

"ЗАВТРА". Вы же не просто коллекцию крайностей каких-то собираете? Тем более многие темы не новы. В чём смысл "опустошительского" радикализма?

Вадим КЛИМОВ. В том, чтобы не быть отчуждёнными от сути вещей. Антиэкстремистские инициативы с одной стороны и политкорректность с другой направлены на всё большее сокращение поля зрения. Чтобы человек видел не всё, а некую удобную для социального консенсуса часть, чтобы не возникали неудобные вопросы, которые могли бы привести к неудобному поведению. Понимаю, что замалчивание, контроль на первых порах, возможно, позволяют избежать агрессии, насилия, но в дальней перспективе, через годы, проблема поднимается уже в усугублённом виде. Цель "Опустошителя" — не сужать поле зрения человека. Как минимум, человека, интересующегося нашим проектом. И раз уж политкорректность или антиэкстремизм закрывают даже от интеллектуалов важные идеи, парадигмы, от которых не следует отказываться, мы должны к ним возвращаться, их актуализировать. Несмотря на их полулегальный или нелегальный статус. В этом для нас важность радикализма.

«ЗАВТРА». Прозвучало слово «некрасиво». А что красиво для «Опустошителя»? Понятно, что вы не наслаждаетесь уродством как красивым, но и уродства-то не избегаете…  

Вадим КЛИМОВ. Конечно. Само понятие претерпело изменения, уже нет красивого самого по себе, оно всегда красиво в некоем контексте. Вспоминается финал фильма Триера «Эпидемия», где женский персонаж  блюёт на стену. Светлая стена, резкое освещение. Сложно представить, как это может быть красиво. Но у Триера это действительно выглядит красиво за счёт заданного настроения, атмосферы, контекста, продуцированного сюжетом картины. Поэтому речь идёт о синтетической красоте или синтетическом уродстве. Расширяя синтез, то мы можем сделать так, что объекты, не меняясь сами по себе, будут восприниматься либо как красивые, либо как уродливые.

К тому же, как мне кажется, в художественном процессе вообще нельзя отказаться от субъективизма. Скорее всего, сегодня не существует объективных параметров оценки художественного уровня. И сам я могу публиковать тексты, которые, на мой вкус, не особо удачны, но так или иначе подходят «Опустошителю». Хотя, конечно, основной корпус публикуемого я считаю качественным и важным. 

"ЗАВТРА". Сегодня есть литература массовая, модная, литература "толстых журналов", сетература. Между собой эти литературы могут вообще не пересекаться. Где вы ищете литературу "Опустошителя"? Ведь литературный радикализм может быть предельно примитивным? Или наоборот: автор шлёт проклятия городу и миру, но при этом далеко не радикален?

Вадим КЛИМОВ. В художественной литературе, действительно, радикальность проявляется совсем иначе. Та же Маруся Климова достаточно аккуратна и академически корректна. За исключением небольшого числа таких оскорбительных переходов, которые воспринимаются в её контексте исключительно эстетически и как неплохое оживление текста. Наверное, форма радикализма, которую мы находим в художественной литературе, связана не с текстом как таковым, а с сочетанием текстов. Когда мы публикуем обладающих очевидными и давно изученными достоинствами классиков модернизма, сталкивая их с нашими современниками, как известными, так и абсолютно неведомыми. Вплоть до художественных текстов аутсайдеров, графоманов, людей, которые описывают свои переживания и поступки. Но под одной обложкой с произведениями Андре Бретона, Роберта Вальзера, Маруси Климовой они звучат иначе. И воспринимаются — мне, по крайней мере, хочется в это верить — как чуть ли не равноправные участники литературного процесса.

Беседовал Андрей СМИРНОВ