Рука больших денег

Николай Анисин

литература БиБиСИ свобода слова Общество

как устроена "свобода слова" на Западе

Путь мой к мистеру Свами начался в «Белых облаках» - клубе-магазине на московской улице Покровка. Я покупал там книги и наткнулся на объявление. Лист со стены над лестницей звал свершить автомарш – из Дели в Гималаи и обратно.

Желающими гарантировались визы в Индию и бронь на авиабилеты. Это меня зацепило: можно постранствовать и развеяться без проблем. По телефону с листа мне ответили – ещё не все сиденья в джипе-микроавтобусе заняты. 

Сбор всех навострившихся на марш состоялся в делийском аэропорту имени Индиры Ганди. Компания, к коей я там примкнул, молода была и приглядна – радушие пробуждали и спутницы, и спутники. Предвкушение приятностей в грядущем путешествии усилилось, и первое от него неслабое впечатление долго себя ждать не заставило.

Мы стартовали из аэропорта глубокой ночью и выбирались на магистраль через Дели. А когда наш джип вкатил в пустынный квартал с тусклым освещением, то неподалёку от обочины я узрел ряды лежащих на земле тел под одеялами. Километр едем – люди спят под открытым небом. Второй и третий километр минуем – та же картина. У меня вырвалось:

-         Какая ж прорва бездомных в Дели!

Экскурсовод-индианка отозвалась, будто уязвлённая:

- Считать бездомными тех, кого мы видим, смешно. У них есть дома, земля, техника, скот. Но на юге Индии – сезон ливней. Поэтому они на заработках здесь, где в это время сухо. А на свежем воздухе им спать комфортно. 

С прозой жизни на выезде из Дели я задремал, проснулся – повеяло поэзией. С лучами солнца мчавший нас джип затормозил у озера, где строения и люди выглядели как в очень красивом кино. Средь причудливых арок в круглом дворике нас ожидал кофе на фигурных столиках. 

Чистый туризм в приятном обществе меня в первые дни не притомил. Но красоты памятников индийской старины и сведения о них путались в моей голове. И я без сожаления о пропуске запланированных обозрений отделился в долине Кулу от сопутешественников. Они, после топания нашей компании по майскому снегу перевала Ротанг и осмотра дома-музея Рерихов, покатили из городка Наггара вниз. К иным музеям, храмам, дворцам, фонтанам. А я остался, условившись воссоединиться со всеми через трое суток – в той деревне индийских Гималаев, в которой находилась зимняя резиденция Далай-ламы.

К сепаратизму меня толкнуло великолепие окрестностей Наггара. Рано поутру, глядя на горы с балкона гостиницы, я рассудил: мне можно убыть со всеми и осмотреть ещё какие-то исторические достопримечательности – человеческие творения. А можно чуть ещё пожить в Наггаре – рядом с вонзёнными в облака снежными вершинами. И радости набраться от того, что сотворил Господь Бог.

Гостиница, где за мной с доплатой сохранили комнату, стояла на предгорной

окраине городка. Точнее, на самой верхней его улице, возвышавшейся над частицей долины Кулу. Над рекой, дорогой, домиками. За ними был полукруг заснеженных горных пиков. Второй их полукруг закрывал покрытый лесом высоченный склон, к коему прислонялась гостиница. Я решил взойти по нему, чтоб обозреть весь круг устремлённых в небо пиков.

Тропа на склоне, извиваясь в траве меж сосен, вывела меня на плато. К виду не только на все окружавшие Наггар снежные вершины, но и на безбрежную даль пустынных изваяний Гималаев, уходившую за горизонт на сотни километров. Что и как в той необжитой природе выглядело – невероятно было вообразить. Я сел на цветущий клевер. Без мыслей всяких смотрел на первозданные творения из камня, снега, облаков и всласть дышал.

Довольство всем вокруг так разобрало меня, что когда взгляд мой пал на храм у края плато, я и к нему воспылал симпатией: как здорово он вписан в ландшафт. Будто родился вместе с горами….

Возраст храм имел солиднейший. Лет ему, я прикинул, не меньше, чем Дмитровскому собору во Владимире. И угадал. Да, сказал мне пожилой индус, с которым я раскланялся у храма: этому зданию около девятисот лет. Я последовал ко входу с обратной стороны – и обомлел. 

Ровесник нашего древнейшего собора был пристройкой к другому храму и рядом с ним смотрелся как новодел. Тот храм не казался ветхим в сравнении с пристройкой. Но от узоров на его стенах веяло совершенно иной глубиной времён. Ему, по достоверным данным, суждено было встать над Наггаром почти 2000 лет назад. Это уже я узнал от европейца, похожего на гнома. Он вручил мне смартфон, попросил заснять свою персону на фоне допотопных узоров и назвал их возраст.

Гном, которого звали Стюарт, имел рост мне по грудь и обладал роскошнейшей шевелюрой – кристально седой и непроницаемо густой. А щеки его были розово-нежными – как у младенца. Сказочный облик Стюарта веселил глаз. Но не обликом он с ходу и крепко примагнитил меня к себе.

Представившись и услыхав при рукопожатии моё имя, Стюарт тут же меня уведомил:

- Говорю я с лондонским акцентом, большую часть жизни провёл в Лондоне,

недвижимостью там обзавёлся, а лондонцем себя никогда не считал и не считаю. Пред вами – заскорузлый британский провинциал, далёкий от культурных и светских веяний Лондона. Я удираю из него во все свободные от дел дни недели и наслаждаюсь той средой обитания, в которой родился и вырос – в милом моему сердцу городе Плимуте.

Я чуть не брякнул: все дороги ведут в Плимут. Но удержался от банальности и сказал:

- Родина ваша не понаслышке мне знакома. Я однажды полдня в одиночестве кочевал по Плимуту и даже не отказал себе в удовольствии выпить пиво в квартале Барбикан.

- Вот видите: наша встреча в Гималаях была подготовлена в недавнем прошлом. Вас ведь завело в Плимут всего лишь год назад, верно?

- Как вы догадались?

- Я не догадался – это вы мне только что сказали, ничего не произнося.

От недоумения я не охнул, но, наверное, оно прорезалось у меня на лице, и Стюарт стал его развеивать:

- Мне ничуть не трудно внимать собеседнику без слов. Я, например, могу сейчас при полном вашем молчании узнать нахлынувшие на вас за пивом в квартале Барбикан размышления. Вы их не забыли? Нет. Восстановили в памяти в общих чертах? Восстановили. Так вот, в баре на моей родине у вас в голове витало: именно здесь – окрест порта Плимута – сбивались ватаги морских разбойников, которые счастливо грабили Индию и Южную Америку. Именно сюда стекалась тьма ценностей, питавших мощь английской короны. А потом вы принялись сравнивать судьбы двух крупнейших в мировой истории государств – Британской империи и империи Российской…

На языке у меня завертелось: такой ход мыслей в Плимуте можно приписать любому оказавшемуся там русскому. Но охота сказать это испарилась. Стюарт воспроизвёл сопоставление Великобритании и России точно по-моему. И я его вопросил:

- Вы – ясновидящий (clear-sighted)?

Он качнул шевелюрой влево-вправо:

- Лично я не применяю к себе ни термин ясновидящий, ни понятия медиум и спирит. Мне просто дано сканировать тонкие тела моих визави. То есть те духовные вибрации, которые источаются от мышления собеседников и проявляются в теле физическом. Во взглядах, в манерах речи и движениях.

- А что исходит из моих извилин в данный момент?

- Острое любопытство ко мне. Так? Так. Мой редкий дар слышать  безмолвствующих включил ваше воображение. И у вас возникло подозрение: сей  человек может знать то, что неведомо вам. Стало быть, вы очень даже не прочь и  впредь внимать изречённому мной. Правильно? Да. Мне же такой ваш настрой симпатичен: я уже истосковался здесь по пытливым слушателям, поскольку нужно иногда вдоволь выговориться. Чтоб почувствовать опустошение, за которым следует обновление – прилив свежей энергии и чистой безмятежности.

Жестом Стюарт пригласил пройтись. С солнцепёка у стен храма мы переместились в тень сосен. И он продолжил:

- Чем я перво-наперво подхожу вашему интересу к новизне в привычном вам круге познания? Тем, что являюсь британцем, не связанным стереотипами современного Альбиона. Вы, бывая в столице и в провинциях Англии, каждый раз пытались её понять и составили о ней своё представление. Но оно у вас абсолютно фальшивое, потому что формировалось в общении, я уверен, с типичными британцами. А они – сплошь и рядом самодовольные индюки. Типичный природный англичанин наших дней не сожалеет, что экономическое, военное и политическое первенство Великобритании в мире безвозвратно в былом. И нисколько не скорбит, что живёт лишь в осколке империи, над которой не заходило солнце. А почему он не сожалеет и не скорбит?

Да потому, что его распирает от гордости за нынешнее лидерство Англии в мировом рейтинге так называемой мягкой силы. Ему сладко думать: у нас в стране самое эталонное и комфортное жизнеустройство, мы самые привлекательные для прочих народов и можем влиять на них своим обаянием. Это, как говорят индусы, - майя. То есть иллюзия. Но подданным нашей королевы нравиться в ней пребывать. Они сами веруют в свою несокрушимую мягкую силу и иностранцев в ней убеждают. А погружение в иллюзию всегда чревато национальной деградацией. Но вы её признаков в Англии, конечно же, не заметили?

Фразу Шекспира «какая-то в державе датской гниль» мне в его отечестве ничто не навеивало. 

- И примеры вопиющего британского самодовольства вас не коробили? 

- В бытовом общении – нет. 

- Но мой тезис о заражении Альбиона вирусом самодовольства вы согласны принять на веру?

- Да. Из-за случая, невзначай мной спровоцированного.

- Можете рассказать об этом казусе?

- Дело было в штаб-квартире Би-Би-Си в Лондоне, куда меня направили поучиться кое-чему прикладному. Один из семинаров там вёл топ-менеджер глобальной информационной службы. Он повествовал о раскручивании на телевидении брендов в экономике, а мне вздумалось перемолвиться с ним о политических деяниях его службы. В разговор о них я вступил, опершись на лауреата Нобелевской премии по литературе Михаила Шолохова. Он некогда, опровергая мнение западных коллег, что писатели в СССР слагают книги по указке Коммунистической партии, возвестил: «Каждый из нас пишет по указке своего сердца, а сердца наши принадлежат партии и родному народу». Процитировав Шолохова, я напомнил топ-менеджеру: репортеры Би-Би-Си дружно сеяли ненависть к признанным ООН режимам в Ираке, Ливии, Египте и восхваляли насильственное свержение их законных правителей: Саддама Хусейна, Муаммара Каддафи, Хосни Мубарака. А затем попросил прояснить мне: что обеспечило репортёрам такую тотальную солидарность? Каждый из них вещал, вероятно, по указке собственного сердца, а все их сердца – не принадлежали ли они тому, кто устанавливает им сумму жалования? 

Топ-менеджер с доброй, приязненной улыбкой воспринял шолоховский афоризм, а его корявым перефразированием в моих устах не раздосадовался. Мне был дан спокойный, ладно скроенный ответ:

- Журналисты Би-Би-Си уважают законы той страны, в которую они командированы. Даже если в ней деспотический строй. Но уважается ими и естественное право граждан любой страны на избавление от диктатуры отдельной личности и установление демократии. Поэтому в конфликтах на Ближнем Востоке наши репортёры неизменно были на стороне не властителей, а народов. В штате Би-Би-Си нет тех, кто не привержен демократическим ценностям. И к содействию в их утверждении – где бы то ни было – никого из нас не надо стимулировать денежными выплатами. Быть сообща с противниками диктаторов – наш профессиональный и моральный долг. 

Заключительное суждение топ-менеджера я произнёс почти по слогам, чтоб из него сразу сунуть вопрос Стюарту:

- Если постулат о таком двойном долге разделяют многие на Би-Би-Си, если многие там уверены, что исповедуемые ими ценности жаждут с их подмогой воплотить в свою жизнь все разномастные племена Пустынь и Саванн, то не пришлось ли мне столкнуться с проявлением того самого английского самодовольства, о котором вы говорили? 

Шевелюра Стюарта снова заходила слева направо:

- Трескотнёй в своём комментарии топ-менеджер пустил вам пыль в глаза. Ничего, кроме пыли, мне в нём не мерещится. Когда после долгих розысков американцы арестовали свергнутого ими Саддама Хусейна, в Лондоне появилась шутка: «Сотрудники ЦРУ день и ночь пытают бедолагу, чтобы выведать: как ему в десятилетия правления Ираком удавалось арабов-суннитов примирять с арабами-шиитами, а тех и других – с курдами?». Вполне возможно, эту шутку на Би-Би-Си и придумали. Её журналисты по роду профессии не вправе не знать: были на Ближнем Востоке диктаторы – тысячи и тысячи людей не гибли от междоусобиц, а миллионы – не теряли кров над головой и из работников не превращались в пауперов, бродяг и вооружённых бандитов. Стало быть, если наткнувшийся на ваш вопрос топ-менеджер – не полный злодей, то фальшь он выставил вам напоказ. Здравого ума журналист не способен считать своим долгом содействие тем, кто сносное бытие народов под дланью диктаторов заменяет на катастрофический хаос под лозунгами демократии.

- А чего ради респектабельному топ-менеджеру надо было изощряться в напыщенном лукавстве предо мной – заурядным слушателем на его семинаре?

- А чего он пришел на семинар в брюках, а не в шортах? Вести себя ему надлежит – как принято, говорить – что дозволено. Любой творческий сотрудник на Би-Би-Си, конечно же, имеет своё на уме. Но все там обязаны держаться на публике в рамках, которые установлены Большими Деньгами. Топ-менеджер в данном случае выступил перед вами как светоч демократии, а были бы рамки иными – нарисовался бы, возможно, и как тайный поборник тирании. Если бы Большим Деньгам угодно было представлять Хусейна или Каддафи мессиями Аллаха, то о запросе на демократические ценности в их мусульманских государствах никто на Би-Би-Си даже бы не заикнулся.

Теперь уже я покачал головой и вздохнул:

- Но деньги Би-Би-Си платите лично вы и все остальные обитатели Соединённого Королевства. Финансово корпорацию питает арендная плата зрителей и слушателей. Руководство в ней формируется с подачи не правительства и парламента, а отставных старейших работников. Так как же при всём том денежные мешки могут её журналистов загонять в какие-то рамки? 

Я ждал ответа, а Стюарт вместо этого спросил:

- Сколько вам стоил курс ваших семинаров на Би-Би-Си?

- Лично мне – ни фунта. Моё обучение оплатил мой работодатель. По договору с коммерческой «дочкой» корпорации в Москве.

- Сообщая мне данный факт, вы сами в миф о свободе журналистов на Би-Би-Си бросаете камушек. Если корпорация через «дочек» по всему миру продаёт свой опыт, то ей надлежит подстраиваться под законы рынка. Тот из её репортеров, которому, например, вздумается переперчить суп вашему работодателю, без щелчка по носу от начальства наверняка не обойдётся. Покупателей интеллектуального продукта, как и любого товара, огорчать негоже. Да, торговля опытом – третьестепенное занятие Би-Би-Си. Заработками от неё всегда можно пренебречь ради сохранения репутации. Но разве я вам говорил, что деньги правят бал в жизнедеятельности корпорации?

- Говорили. 

- Вы ослышались. Я сказал: не деньги, а Большие Деньги устанавливают  журналистам рамки их поведения и творчества. В обычных случаях не только звёзды Би-Би-Си, но и новобранцы могут слагать собственную песнь. Но и те, и эти обречены следовать установкам, исходящим от Больших Денег. Что кроется за этим термином? Большие Деньги – это верховная власть в странах Запада. Та власть, которая никем не избирается, не назначается и никому не подотчётна. Она передаётся по наследству от родителей к детям вместе с  акциями, недвижимостью, счетами в банках и формально как бы не существует. Но её решения обжалованию не подлежат, поскольку средь тех кандидатов во власть, за которых голосуют граждане Запада, победа гарантируется ставленникам Больших Денег. Народ на выборах лишь зажигает зелёный свет кому-то из тех, кого уже выбрала наследственная верховная власть. Если у вас иные воззрения на систему демократии, которая зародилась в Британии и её американских колониях и которая в разных вариантах теперь действует в Европе и Японии, то раскройте их.

Длинная просьба вызвала короткое замыкание в моей голове – в ней полыхнуло фото Константина Петровича Победоносцева и всплыла обложка его книги о западной демократии «Великая ложь нашего времени». Стюарт тут же сканировал название книги и предоставленное мне слово отменил:

- Обман столпов демократии в вашем представлении, быть может, не полностью совпадает с моим. Но вы, как и я, не плутаете в трёх соснах и отдаёте себе отчёт: народное волеизъявление в избирательных кампаниях Запада – ширма, прикрывающая абсолютный диктат капитала. Кто раскручивает и содержит политиков и их партии – тот ими и манипулирует после получения постов в исполнительной, законодательной и судебной власти. В этом у вас нет со мной расхождений. Но вам всё ещё кажется, что при провозглашённой в странах Запада свободе слова как неколебимой демократической ценности положение четвёртой власти в них – прессы – несколько отлично от трёх других. Вы и в сей момент полагаете, что какой-то знаменитый западный коллектив журналистов с особым статусом может иметь шанс на независимость от Больших Денег. Так? Так. Давайте попробуем совместно развеять данное ваше заблуждение.

Отступив на шаг, Стюарт поднял и сомкнул руки над головой:

- Представьте, что я не скромного роста экономист, а немалый в Британии по фигуре и состоянию бизнесмен. И вообразите на минуту себя солидным английским медиа-магнатом. Между нами нет особых личных привязанностей. Но вам комфортно брать кредиты через подконтрольные мне структуры, и заказы от них на рекламу в ваших изданиях многое для вас значат. Вы дорожите моим расположением, и нанятые вами журналисты от случая к случаю будут аккомпанировать и лично мне, и моим партнёрам по бизнесу, и дружному со мной члену парламента. Попирается ли нашим негласным сотрудничеством принцип свободы слова? Отчасти. Не всем вашим журналистам отрадно присюсюкивать от моих запросов. Но любой способный из них может найти место в нейтральной газете и в ней излить обо мне то, что в голову взбрело. А если вас, работодателя журналистов, я стану не в меру побуждать кривить душой – свет клином на мне не сошёлся. Кто сладко поёт, тот без кредитов и рекламы не останется. Зависимость прессы от бизнеса свободу слова ущемляет, но при конкуренции на рынке её не истребляет. И тут я должен в несколько иных словах повторить ранее сказанное: не деньги, а Большие Деньги держат прессу Запада в узде и лишают её узаконенного права на свободное выражение идей и мнений.

Стюарт снова поднял и свёл руки над головой:

- Позвольте продолжить начатую игру. Итак, я по-прежнему – крупный бизнесмен, вы – подобный же медиа-магнат. Нас распирает от довольства друг другом. Но вот меня вдруг разобрало неуёмное тщеславие, и от него родилось неординарное предложение вам. Пусть в вашей телестудии состряпают фильм на пикантную политическую тему, и пусть на его появление откликнутся ваши газеты. За данную услугу я тайно предлагаю вам не просто круглую, а огромную сумму. Но вы так же вдруг от неё категорически отказываетесь даже при угрозе немедленного разрыва всех наших отношений. Что может заставить вас мгновенно забыть о возможности крупно заработать и крупно же потерять? Только антагонизм между моей темой и курсом Больших Денег. Если вы без их благословения выплеснете в публику то, что ими в данный момент вам не дозволено, то совершите моральное и профессиональное самоубийство...

Я вклинился в монолог:

- Извините, мне неймётся сказать вам: не верю. У меня есть в Москве знакомый с репутацией маститого конспиролога – спеца по тайным обществам. Он не только студентов – даже профессоров прельщает постулатом: ничто значимое в ведущих государствах планеты не происходит без ведома Мирового Правительства, законспирированной общины богатейших американцев и европейцев. Вы её преподносите в образе Больших Денег. Но каждый из самых богатых, как пить дать, погружён в думы о самом главном – о чисто шкурных своих заморочках. А чем масштабней Капитал, тем он более эгоистичен. И теоретически возможная уния Пиковых Эгоизмов практически абортивна – из-за неминуемых раздоров. Да и смысла нет козырным тузам Маммоны сбиваться в монолитную субстанцию под названием Мировое Правительство или Большие Деньги. Собственные интересы супербогачи вполне могут отстаивать поодиночке или узкими группами. 

На резковатую мою реплику Стюарт отреагировал невозмутимо:

- А разве я вам говорил, что действующий ныне круг Больших Денег складывается из самых богатых? Нет. В него – вспомните суть сказанного мной – входят лишь наследники акций, недвижимости и банковских счетов. Верховная власть на Западе – это потомственные богачи. Они – Большие Деньги не потому, что имеют больше всех денег и самых лучших менеджеров. Они спаяны родством, дружбой, и именно за ними реальная сила. Они – хранители традиций и идейных опор западного  общества – устраивают почти всех прочих богачей как гаранты стабильности. Но  попытки потягаться с всесилием Больших Денег всё-таки время от времени случаются. Отголоски одной из них я уверен, не так давно долетали до вас. Тогда, когда вы читали или слышали о злоключениях во французском Куршевеле господина Прохорова. Одного из тех, кому правительство Ельцина раздарило всё превеликое достояние вашего народа. Он активничал в компании новоявленных щёголей из разных стран, надумавших сколотить эдакий свой международный профсоюз. И именно поэтому его из курортного отеля в Куршевеле переместили в наручниках в тюрьму Лиона. Дабы вразумить: вы в Европе, со всей несметной вашей движимостью и недвижимостью, - нуль без палочки. Уголовное дело на мультимиллиардера Прохорова с домыслами об использовании им малолетних проституток было воспитательным актом. Не столько для русских нуворишей, сколько для тех на Западе, кто нажился, не нарушая законов, и тешит себя надеждами составить хоть какую-то альтернативу Большим Деньгам. А они ревностно блюдут свою монополию на верховную власть.

Я не унимался:

- Мне не грех признать: вы правы, и Большие Деньги в вашей трактовке на самом деле есть подобие коллективного Мирового Самодержца. Но как круг потомственных англо-американских и прочих европейских богачей может каждый раз по мере надобности воздействовать на государственные и общественные структуры, на отдельных значимых деятелей в разных странах? Только через свой аппарат управления. А если бы такой аппарат был в реальности, то в разветвлённых его звеньях всенепременно бы завелись бунтари – и хоть что-то тайное о вселенском самодержавии стало бы явным в социальных сетях.

- Это ваше рассуждение выдает в вас истинного сына России. Страны, где всё здание государства и общества перестроить – раз плюнуть, и где со сменой лидера в Кремле меняются важнейшие ориентиры. В Британии же, США и ведомой ими послевоенной Европе устойчивая система координат. Выработанные в них правила Больших Денег переходят из поколения в поколение. Каждый деятель знает, что ему можно, а что – нельзя. Если крупный политик станет игнорировать эти правила – его пуля найдёт, как Джона Кеннеди. Если матёрый шеф влиятельного международного  ведомства переборщит с собственными амбициями – ему, как бывшему главе МВФ Доминику Стросс-Кану, гораздо трудней будет выбраться из тюрьмы, чем наивному честолюбцу Прохорову. Так зачем Большим Деньгам может быть потребен аппарат управления? Им достаточно лишь в нужный момент круто одёргивать зарвавшихся – в  назидание как поставленным к власти, так и претендующим на неё. Но не отстранённо-удалённым, а буквальным управлением Большие Деньги всё-таки занимаются. Чем они неусыпно руководят? Словом. Тем, что обеспечивает им из десятилетия в десятилетие их полное господство.

Моё на сей счёт молчание понравилось Стюарту и он с удовольствием подмигнул мне:

- Вам в путешествиях по Европе доводилось видеть массовые акции протеста? Доводилось. Где – я чую: в Греции и в Англии, в Италии. Вы, вероятно, догадываетесь, что эти акции часто подстрекает так называемая несистемная оппозиция. То есть партии и движения, которые не приемлют имеющуюся в странах Запада систему координат и действующие в ней правила. Им не возбраняется озоровать в речах и действиях. Но они как были на политической обочине в ХХ веке, так и остаются пока на ней в веке ХХI.  Почему?

- Никогда о том не задумывался… 

- А если сейчас вы вместе со мной вникнете в причину прозябания несистемной оппозиции на периферии, то мы будем близки к тому, чтобы поставить точку в нашем разговоре о свободе западной прессы. Но для этого позвольте мне переместиться на рубеж 1970-х–1980-х. В то время в Плимут проник скандальный и дорогущий фильм Тинто Брасса с коллегами. Они четвёртого цезаря Рима – Калигулу – явили на экране со всевозможными примерами его предельной порочности. Я историко-эротическую канву фильма воспринял как правдоподобную беллетристику. Мой же друг детства Джек, любитель античной литературы, разглядел в ней огульную клевету: не Калигуле надо приписывать крайнее негодяйство, а его врагам. Они гордились, что тридцать раз искололи тело императора, зверски расправились с его пятилетней дочерью и ни в чём не повинной женой. И таким образом сами раскрыли своё насквозь пропитанное пороками нутро. На основе цитат историков Джек доказывал мне: римская знать умышленно дискредитировала Калигулу, потому что он противостоял её безнравственности и тупости. Я в спор с Джеком не вступал. А обсуждая с ним нашумевший киносюжет, впервые задумался: как же велика роль слова в восприятии прошлого и настоящего! Если бы фильм о Калигуле был снят по

сценарию, начертанному единомышленником Джека, то образ четвёртого римского цезаря запал бы мне в душу тем, что прямо противоположно безумству. И за мыслью Калигулы сделать членом Сената любимого коня Инцитата я бы увидел поучение сквозь века нам – сегодняшним жителям Плимута: устали вы от пустозвонства в парламенте – выдвиньте в депутаты скакуна Её Величества. Я тогда числил избирателей Британии субъектами, способными разродиться на выборах и оригинальностью, и новизной собственных предпочтений. Теперь же мне абсолютно очевидно, что абсолютное большинство из них – лишь объекты для манипуляции.

Из нагрудного кармана жилетки Стюарт извлек смартфон, потыкал в нём и развернул его экран ко мне:

- Вот рекламная зарисовка о Британской национальной партии, которая не лыком шита. Доказана деятельная потенция её руководящего ядра: двое из него на выборах прорвались в Европарламент, один – в Лондонскую городскую ассамблею. Идеи БНП на голом энтузиазме распространяют тысячи активистов и находят себе сторонников в столице и графствах. Но ряд программных положений рассматриваемой нами партии вразрез идёт с идеологией Больших Денег, что обрекает её вечно быть маргинальной. В центр политической сцены могут попасть лишь те партии, к которым лояльны главные словесные пушки, жёстко контролируемые Большими Деньгами. Они и только они, управляя этими пушками, управляют общественным мнением и, стало быть, решают: кому открыть доступ к власти, кому закрыть.

Стюарт заглянул мне в глаза: 

- Подозреваю ваше намерение последний мой тезис отмести. Вы можете мне сказать: «На исходе 1980-х все главные словесные пушки Советского Союза были под контролем Коммунистической партии. Но её противники на первых же свободных выборах в парламенты СССР и Российской Федерации победили и сумели как лишить КПСС монополии на власть, так и изменить государственный и общественный строй страны». Да, ваши маргиналы захватили политическую сцену вопреки пропагандистской машине. Маргиналам же Запада без паралича в их в государствах  подобное свершить невозможно. Натура народа в России и в странах Европы и США – различная.

Вы, русские, до октября 1917 года жили общинами и артелями, а после – колхозами и сообществами предприятий и учреждений. В них люди чувствовали единение между собой и другими гражданами страны. Российской империи и СССР был присущ своего рода коллективный ум, который формировался молвой, а не прессой. Надоел этому коллективному уму феодализм с капитализмом – большинство русских винтовкой в ходе Гражданской войны проголосовало за тех, кто призвал строить социализм.

Утратил социализм привлекательность при Хрущёве и Брежневе – русское большинство не воспротивилось перестройке Горбачёва и на парламентских выборах отдало голоса тем злобствовавшим на КПСС, кто подготовил возврат к капитализму при Ельцине.

Западное же общество по природе своей индивидуалистично. Англия с ХVII века была расщеплена на человеческие атомы, и её модель скопировали в прочих европейских странах и США. А при такой модели отдельный гражданин – только сам за себя и только по своему надеется приспособиться к укладу, в котором родился и вырос.

Когда материальные интересы разрозненных атомов ущемляются, они смыкаются в профессиональные молекулы, готовые сбиваться в агрессивные толпы. Так возникают виденные вами в Европе массовые акции протеста с драчками. Они нередко подстрекаются и направляются партиями несистемной оппозиции. Их активисты могут спровоцировать толпы молекул на яростные буйства. Но не могут набрать себе политических очков на будущих выборах. При любом исходе протеста им суждено быть лишь калифами на час. Как только уличная акция завершается, молекулы опять

распадаются на атомы, каждому из которых плевать на всех остальных. 

Дом человека-атома – его крепость. За её стены проникают лишь сигналы радио с ТВ и любимые газеты. Прессу западный гражданин с младых ногтей считает независимой и с полным доверием вкушает подаваемое ею варево. А в нём о несистемной оппозиции и помыслах её – либо скверна некая, либо вообще ничего. Стало быть, на выборах тьма изолированных друг от друга человеков-атомов будет голосовать исключительно за тех кандидатов во власть, образы которых в приличном свете витают в их домах-крепостях.

Через жёсткий контроль над словом в эфирно-печатной прессе и на популярных у молодёжи интернет-сайтах Большие Деньги формируют властные структуры. И через него же обеспечивают желанные им повороты в деятельности этих структур.

Далее Стюарт слегка поклонился мне и продолжал:

- Вы порадовали меня остроумной фразой русского писателя Шолохова, и я вам отплачу за неё такой же фразой британского политика Пальмерстона. Полтора где-то века назад он изрёк: «У нас нет вечных союзников и у нас нет постоянных врагов – вечны и постоянны лишь наши интересы».

Нетленные интересы истинных правителей Запада далеко не всегда совпадают с запросами народов. И чтоб в объективно обновляющемся мире вносить угодные Большим Деньгам коррективы во внешнюю и внутреннюю политику им недостаточно лишь иметь послушных депутатов и министров. Надо ещё доказать гражданам: что хорошо для нас – хорошо для всех. Без одурачивания абсолютного большинства населения абсолютная власть Больших Денег немыслима. И им, конечно же, приходится раз за разом заниматься управлением – управлением общественным мнением. Через особо

доверенных лиц – их неформальный медийный центр. Высшую инстанцию для руководителей ведущей прессы Европы и Америки. То, что этот центр от имени Больших Денег приказывает, надлежит беспрекословно выполнять и Би-Би-Си с её исключительным статусом, и всем частным, и всем государственным СМИ Запада. Кто бы из их руководителей не взбрыкнул, его неминуемо ждёт профессиональная, моральная, а может, и физическая смерть.

Сказанному под сенью Пальмерстона я сперва воспротивился вместе с его

современником – поэтом Александром Грибоедовым: «Свежо предание, а верится с трудом». А затем – сам по себе:

- В СССР, как вы же только что сказали, вся пресса строго подчинялась агитпропу ЦК КПСС – это не выпячивалось, но и не скрывалось: Коммунистическая партия наш рулевой! В нынешней России главными телеканалами дирижируют чины из администрации президента Путина: клубящиеся в интернете слухи о том никто в Кремле не подтверждает, но и не опровергает. Ваше же утверждение о жесточайшем единоначалии над западной прессой такими спекуляциями не подкреплено. Иначе о них бы трезвонил знакомый мне великий московский конспиролог. Вам сведения о медийном центре Больших Денег не сорока ли на хвосте принесла?

- Ваша ирония меня не обижает, потому что она уместна. Мой скромный статус не подтверждает доступ к тайнам. От предков мне досталось рядовое по меркам Британии наследство. Я как эксперт по рискам на переговорах о сделках соприкасаюсь с весьма небедными дельцами. Но с теми, до кого запахи из кухонь закрытых клубов потомственных миллиардеров не доносятся. Специальный поиск секретных источников информации мной никогда не вёлся. Но я прошу вас не забывать: ваш покорный слуга – британец, не искорёженный стереотипами. Мое сознание не замутнено всякой мишурой, а мой кругозор – не узок. И потому я, не имея эксклюзивных сигналов из недр Больших Денег, их медийный центр запеленговал. Впервые это случилось не где-нибудь, а у вас в России. Хотите

узнать как?

- Само собой.

- Давненько уже – летом 2008 года – дела моих доверителей во второй раз привели меня в Москву. Брожу я по офисам и то тут, то там застаю русских коллег липнущими к телевизорам, где демонстрируются ужасы. Разрывы реактивных снарядов в жилых кварталах. Пальба танковых орудий на городских улицах. Плачи над  десятками убиенных гражданских людей. С русским языком я тогда ещё ладил, как у вас выражаются, через пень-колоду. Со мной постоянно была переводчица, которая меня просветила: показывают войну, вспыхнувшую за Большим Кавказским хребтом. Там, в Закавказье, армия Грузии, натасканная инструкторами из США, вторглась в Южную Осетию. Она была автономией грузинской республики до распада СССР, а с 1992 года живёт как суверенное государство. И теперь правительство Грузии надумало истребить сторонников независимости Южной Осетии и установить над её  территорией свой контроль.

Вечером в номере гостиницы я остался один на один с телевизором, у которого был выход в мировой эфир. Включаю русские телеканалы – вижу то же самое, что и днём: подлинный геноцид. Грузинское оружие уничтожает дома осетин и их самих за то, что они шестнадцать лет живут своим умом и не хотят признавать над собой власть грузин. Обращаюсь к новостям на Би-Би-Си: войны в Закавказье нет. Нахожу частоты американских долгожительниц эфира – Эн-Би-Си и Си-Би-Эс – и свежеиспечённой в пригороде Парижа ФРАНС-24: ни у кого никаких кадров геноцида.

Укладываясь спать, я подумал: война в Южной Осетии застала телекомпании Запада врасплох – не успели их журналисты попасть к хребтам Кавказа. Но как же я был наивен – врасплох эта война застала Кремль. На следующий день русские телеканалы продолжили показ ужасов. И мне от моих московских собеседников довелось услышать немало возмущений: средь осетин, которых уничтожает армия Грузии, большинство имеют гражданство России. Почему наша власть не вмешивается в войну – почему не защищает своих граждан? Кремль молчал – молчали и западные телеканалы. Он заговорил, объявив о начале военной операции по принуждению Грузии к миру, – заговорили и они. Услыхав в московском офисе известие о том, что русские танки с пехотой вошли в Южную Осетию, я по возвращении в гостиницу просидел у телевизора до поздней ночи. Нажимал на пульте кнопку за кнопкой: на всех телеканалах Европы и США – война в Закавказье. Но война, которую развязала не Грузия, вторгшаяся в Южную Осетию, а Россия, направившая туда войска для предотвращения геноцида осетин. Независимую уже шестнадцать лет республику все журналисты Запада преподносили как неотъемлемую часть грузинской территории. А появление в ней русских боевых частей трактовалось как вопиющая вооружённая атака гигантской России на крохотную Грузии. Я был потрясён не фактом открывшейся мне лжи, а способом её подачи. Вы, надеюсь, не забыли: у меня абсолютная слуховая и зрительная память, и она вызвала у меня шок. 

Рассказы западных журналистов о якобы беспричинном нападении российских войск на будто бы всю Грузию сопровождались кадрами ужаса, которые я уже видел. Да-да, видел на русских телеканалах в первые дни вторжения грузинских войск в Южную Осетию. А это значит, ошарашенно размышлял я, что репортёры с камерами ведущих телекомпаний Запада в эти дни вместе с русскими коллегами находились там. Они вели съёмки, а в эфир не выходили. Почему? Потому что он был закрыт для них. Им всем был дан чёткий приказ: всё творимое грузинской армией в Южной Осетии запечатлевать. Но таить. Покорятся осетины, не вступится за них Россия –

значит, подчинение независимой юго-осетинской республики властям Грузии прошло тихо-мирно. Ни о какой войне в Закавказье зрители Запада в этом случае знать не должны. А вот если Кремль преодолеет растерянность и двинет русские войска на спасение осетин, тогда этим зрителям Грузию надо представить голубем мира, а Россию – свирепым агрессором. И её военным надо приписать все страшные разрушения и массовые убийства, совершённые в Южной Осетии грузинской армией. Не было бы именно такого приказа, распространённого на все телекомпании Европы и США, их журналисты с началом войны в Закавказье не сидели бы, набрав воды в рот, и потом не разразились бы дружно бесстыдным враньём. 

Зациклившись на том, я сделал вывод: коль не одна-две, а все телекомпании Запада опустились до цинизма и злодеяния одних выдали за злодеяния других, то над всеми ними стоит такой дирижёр, которого нельзя ослушаться. Он представляет силу, внушающую страх. А испытывать страх западные телекомпании, выхваляющиеся перед зрителями своей независимостью, могут только перед никому не подотчётной наследственной верховной властью Запада – властью Больших Денег.

Они дали добро на вторжение Грузии в Южную Осетию, и их медийный центр позаботился о том, чтобы оно на телеэкранах выглядело безупречно. Он выдал европейским и американским телекомпаниям двухходовую установку на освещение вторжения, и они беспрекословно её выполнили – пусть даже некоторых журналистов тошнило от сотворённого ими цинизма. 

С того августа 2008-го я, простой британский провинциал, далёкий от науки

конспирации, точно определяю, когда пресса Запада вещает вольно, когда – под палочкой тайного дирижёра. Если она то или иное событие трактует всецело идентично – тютелька в тютельку – значит, действует рука Больших Денег.

Заключение Стюарта побудило меня вспомнить контакты с иностранными журналистами в дни крушения СССР и расправы президента Ельцина с парламентом России. И я обронил:

- Но есть, есть примеры, когда в солидном западном издании звучит голос вразрез с  хором.

- Такие примеры и мне с избытком известны. Большие Деньги даже в острейших проблемах позволяют иногда особое мнение отдельным журналистам. Позволяют по той же приблизительно причине, по которой они допускают существование отвергающей их ценности несистемной оппозиции. Затянуть ей верёвку на горле – раз чихнуть. Но тогда капут будет мифу о демократических свободах. Наличие же этой оппозиции на обочине политики удерживает избирателя в заблуждении, что у него есть выбор. И что он, голосуя за раскрученных кандидатов во власть от Больших Денег, самостоятельно игнорирует оппозиционеров. Звучание же в прессе особых мнений крепит доверие к ней в общем и целом: она независима, и творцы её по усмотрению своему отражают всё происходящее. И пожалуйста: миф о свободе слова остаётся живее всех живых. Редкий человек на Западе подозревает, что при заказе от Больших Денег журналисты всех мастей напяливают шоры и видят лишь дозволенное. 

Спустя год после того, как жители Крыма проголосовали за выход из-под юрисдикции Украины и снова стали гражданами Российской Федерации, я по воле обстоятельств летел из Москвы не домой, на Альбион, а в Мюнхен. Соседом моим в самолёте оказался немецкий газетчик, со взлёта отстукивавший на планшете продолжение статьи. Я, читающий Гегеля в оригинале, краем глаза ухватил куски его текста и, когда подали закуски, заговорил с ним. Высказал догадку: не проблему ли Крыма он затрагивает? Ответ получил утвердительный. И спросил, в чью пользу будет статья. Сработает ли она на интересы крымских жителей – или правителей Украины, которые пришли к власти в результате государственного переворота в Киеве?

Он изумился: «Не понимаю, о чём вы. Я пишу статью с новыми аргументами за восстановление статус-кво: Россия, ведомая амбициями Путина, произвела аннексию Крыма и должна вернуть его Украине».

На второй день в Мюнхене я угрохал пару часов на просмотр сайтов звёздных европейских газет. В их статьях, посвящённых годовщине воссоединения Крыма с Россией, красной нитью в разных вариантах прослеживался тезис моего воздушного спутника: Россия должна вернуть Крым Украине. Я опешил: у кого крыша поехала – или же у всех подряд звёзд-газетчиков? Крым ведь – это не только полуостров со степями и горами, портами и курортами, это ещё и люди. Сто почти процентов, имеющих право голоса на полуострове, высказались на референдуме за российское гражданство и получили его. А теперь они жаждут, чтоб Россия от них отказалась? Умоляют ООН и Совет Европы помочь им уйти обратно в подчинение правителям Украины, захватившим власть вопреки закону? Ни один из этих жизненно важных в споре о Крыме вопросов ни в одной из прочитанных мной статей вообще не был поставлен. 

В выкрутасах под дирижёрством медийного центра Больших Денег журналисты Запада действуют по логике членов мафиозных кланов: людские судьбы – ничто, главное исполнить то, что велено. Коль Дон Корлеоне приказал забрать недвижимость у старшего сына и передать её среднему, то всех, кто с этим не согласен, можно в рог бараний согнуть и даже перестрелять.

Стюарт бросил взгляд на солнце и скорчил гримасу: мол, размышления о прессе набили ему порядочную оскомину. Я обратил его к началу нашей беседы: 

- Вы заинтриговали меня гипотезой о драме современной Англии – не трудно ли вам к ней вернуться? 

Он вновь приободрился: 

- А мы от неё и не уходили, зреющая в Британии драма тесно увязана с темой Больших Денег и несвободы прессы. Наш разговор позволил мне раскрыть вам суть драмы более кратко, чем я первоначально замысливал...

Удостоверившись, что я не пропустил мимо ушей наклеенный им на большинство англичан ярлык «самодовольные индюки», Стюарт от него же в новом речении и оттолкнулся:

 - Нынешнее самодовольство средь британцев не на пустом месте произрастает. Вы, как я убедился, сканируя ваши размышления в Плимуте, предвзято воспринимаете великое прошлое Британской империи. Такое многим русским свойственно. Россию, никогда не терявшую военного потенциала, Великобритания долго расценивала как конкурента в борьбе за гегемонию в Европе. Лондон строил козни и против царского Петербурга, и против советской Москвы. Поэтому в русское сознание глубоко залёг негатив о Британской империи: она – злобная  хищница. И ей удалось стать в своё время и Мастерской мира, и Мировым извозчиком, и Мировым банкиром исключительно за счёт выжимания соков из народов  Америки, Азии и Африки.  На самом же деле – всё наоборот.

Британия в ХIХ веке выиграла в борьбе за колонии, побеждая иные страны Европы дешевизной и качеством своих товаров, транспортных и банковских услуг. В отношениях же её с коренным населением колоний грешно видеть лишь охоту за скальпами аборигенов, работорговлю и нещадные поборы. В разные времена эти отношения были разными. И подводя под ними общую черту, нельзя не признать благое воздействие  британской метрополии на все её колонии. Уходя из страны, прокукарекавшей независимость, англичане, как правило, оставляли в ней то, что моль не съест, ржа не истребит и вор не украдёт. А именно – симпатии к своему языку, культуре, быту, к управленческому и производственному опыту. Созданное Британией Содружество Наций с кончиной колониальной эры не распалось. Семнадцать членов Содружества из пятидесяти трёх до сих пор признают главой их государств Её Величество – нашу королеву Елизавету II. Что я хочу этим сказать? То, что сегодня у англичан  полно оснований для самодовольства: мы действительно носители мягкой силы и можем морально на разные народы влиять. Но у нашего обаяния, как и у любого явления, есть не только плюсы.

Минусы его стали проявляться, как только у элит бывших колоний образовались крупные капиталы. У одних, например, сингапурской и гонконгской – от бурного развития экономик, у других, преимущественно африканских и арабских – от ограбления собственных народов. А все эти элиты, питая симпатии к бывшей метрополии, в неё устремили свои капиталы. Как для оборота, выгодного их бизнесу, так и для безопасного сбережения наворованного.

Приязнь к Великобритании нувориши-туземцы  впитывали с материнским молоком. И она – страна добропорядочных людей с прочными традициями – была им гораздо милей, чем новый лидер мира – США, где несметно сборище авантюристов.

В движении колониальных капиталов на Альбион его политики углядели лишь приток инвестиций  – сплошное благо.  И оно им было даровано. В числе входящих в круг Больших Денег немало тех, кому Англия более мила, чем нуворишам-туземцам. Ибо ряд  династий потомственных миллиардеров  связан с Британскими островами с поры знаменитых промышленных революций и самых счастливых торговых экспедиций за океаны. 

Благодаря радению о ней  Больших Денег, Англия превратилась в райское пристанище капиталов из бывших колоний. Вся британская пресса получила установку на создание максимального комфорта богачам всех цветов кожи. Установка эта действует до сих пор. И к чему ведёт?

Многие страны Западной Европы, возрождаясь после Второй мировой, испытывали дефицит чернорабочих. Британия не была исключением. Но она, в отличие, скажем, от Германии, Франции, Бельгии, стала привечать на своей территории не только цветные руки. Вместе с капиталами из бывших колоний в Лондон и иные английские города заструились пронырливые и напористые цветные головы. Пристёгнутые к открывателям банковских счетов и покупателям недвижимости.

Обслуга владельцев капиталов  из Азии и Африки из года в год в Британии умножалась и продолжает умножаться. Учреждаемые ею финансовые, логистические и прочие структуры платят Соединённому Королевству всё больше и больше налогов. Но это – отнюдь не сплошное благо. Обретая новые финансовые поступления, Англия уверенно теряет себя – своё национальное лицо.    

Нередко в офисах столицы Британии на переговорах о солидных проектах я оказываюсь единственным британцем. И когда данный факт застревает в моей голове, то её обуревают страшноватые мысли.

Вот сейчас в Европу хлынули толпы беженцев – толпы жертв игры хозяев мира на Ближнем Востоке и севере Африки. Посеяв там хаос под лозунгами демократии, Большие Деньги свершили преступление против арабов и негров. Но тем самым сделали роскошный подарок немцам-бельгийцам и иным некоторым европейцам. Массовый и бесконтрольный наплыв беженцев – это своего рода прямая внешняя угроза. Такая угроза, которая,  скажем, в Германии непременно сработает на сплочение её народа и подъём его традиционного духа. Я уверен, что немцы как нация в ниспосланном им испытании станут сильней. И разберутся как с временными лагерями чужеземцев, так и погасят любое их своеволие в постоянных городских коммунах.

Британия от беженцев из Ирака и Туниса, Ливии и Сирии сумела отгородиться. Прямая внешняя угроза от чужеземцев англичан миновала, а скрытую же угрозу от них они не хотят замечать. Когда я о ней с кем-то заговариваю – в Плимуте или в Лондоне – то многие диковато на меня смотрят. Соотечественникам моим явно невдомёк, что мы, давно  ушедшие из колоний, теперь подвергаемся незримой оккупации пришедшими из них к нам. И эта оккупация всё более толкает нацию англичан к перерождению, –

Стюарт положил руку на сердце, помолчал и продолжил:

- Я – не расист. И на цветных коллег, с которыми всё чаще схожусь на переговорах, у меня нет аллергии. Но есть ожесточённое раздражение их лицемерием. Им Британия предоставила благодатный простор. Они делают вид, что сроднились с ней, тщатся предстать истинными английскими джентльменами, но в умах и душах остаются преданными своим племенам. Вы знаете про мой дар считывать несказанное. А те чужеземцы, с коими мне как экономисту-аналитику приходится вести дела в Англии, не знают. И в неформальном общении с ними я постоянно улавливаю: нет для них ничего выше, чем посодействовать соплеменникам.     

Племенную солидарность вживлённых в деловую жизнь  Альбиона азиатов и африканцев Стюарт назвал бичом, который хлещет, прежде всего, по английской молодежи. Он поведал о случаях крушения карьер его молодых земляков из Плимута – как выдавливали их прочь чужеземные кланы. И выдал комментарий: сталкиваясь поодиночке со спаянностью этих кланов, британские юноши и девушки впадают в растерянность, опускают руки, утрачивают здоровые амбиции и энергию. Но прессой эта проблема вообще не рассматривается – табу Больших Денег на неё наложено и не снимается. Вся британская пропаганда вбивает в сознание всего юного поколения британцев: мы в Англии разные, наша разность – это хорошо.

С лица Стюарта исчезло детское незлобие. Он тяжко вздохнул:

- В подкорку нашей молодёжи внедряется абсолютная терпимость к эмигрантам, чреватая уподоблением им. А кто с младых ногтей вынужден подстраиваться к вселившимся в его  дом, тот невольно прощается со своей самобытностью. Англичане в Англии скоро будут гибридным народом, народом с лицом амёб – ни  тебе чувств оригинальных, ни поступков,  ни мыслей.

Выплеснув мрачный прогноз, Стюарт посветлел:

- От заедающих меня в Британии нравов я, объехавший весь свет, отдушину нахожу лишь в провинциальной Индии. И  путешествую по ней не только зимой, как прежде, но и весной, и даже иногда осенью. Целиком Индия – целая планета. В мегаполисах её и аграрно-развитых штатах есть и то прекрасное, и то ужасное, что присуще многим странам. Индийские же деревни в захолустье и уединённые городки – это совершенно особый мир, где люди далеко не всегда сыты, но всегда поразительно радушны.     

Иду я минувшим декабрём по деревне живущего в нужде штата Керала - навстречу едет шкет на могучем слоне. Останавливает слона, привстаёт и улыбается мне, незнакомцу, как самому близкому родственнику: доброе утро, сэр. И слону командует покивать мне головой. Там же через пару минут здороваюсь с пешим  индусом и от него чувствую отношение ко мне, как к лучшему другу. 

В деревнях Кералы рыбаки расставляют сети в океане на лодках с вёслами, в штате Гоа – на моторных лодках. Он побогаче. Но и в нём изрядно лачуг. Я как-то средь них в одной деревне заплутался. Наобум искал ближний выход к океану и сунулся во двор, где две седые индуски, согрев воду на костре,  стирали белье. Они встретили меня так, будто всю жизнь ждали. И не только рассказали – показали как мне лучше пройти, проводив до поворота.

Сегодня в Наггаре я с дороги увидел двигающуюся с горного склона огромную копну свежескошенной травы. Поравнявшись со мной, копна на звуки моих шагов приподнялась. Из-под неё вынырнуло милейшее девичье лицо, подарившее мне изумительную белозубую улыбку: «Хорошего дня, сэр».  

Нигде в мире мне не приходилось сталкиваться с таким обилием ненаигранного доброжелательства к встречному, как в провинциальной Индии.

Стюарт открыл чемоданчик, свисавший на ремне с его плеча, и вынул подсвечник из яркого серебра – с тремя изящно изогнутыми ветвями:

- Мои предки снаряжали корабли за товаром в Юго-Восточную Азию, и те покупки, которые они оставляли для себя, уцелели во время немецких бомбёжек нашего города. Поэтому изделиям мастеров Индии в моей усадьбе в Плимуте могут позавидовать престижные антикварные магазины. Но я и в  Гималаях, и в океанских штатах почти каждый день захожу в лавки за какими-то сувенирами.

Мои сделки с индусами-торговцами – это маленькие праздники. Для меня и для них. Они выставляют на прилавки свои национальные поделки, словно важную миссию исполняют. Для них сам факт продажи – большее, наверное, удовольствие, чем деньги. И мне радостно, поторговавшись для приличия,  доставить им радость покупкой, заплатив больше запрошенного. А потом я  обычно снова радую себя тем, что от всей души дарю кому-то полюбившееся изделие.

Он протянул мне подсвечник: прошу владеть. Я взял его в одну руку, а другую – опустил в  свою сумку. Там лежала наполненная водой  фляжка из лёгкой никелированной стали. Решение вручить её Стюарту возникло у меня спонтанно и твёрдо, но не без мысли о неравноценности моего ответного подарка, и я вставил прелюдию: 

- Позвольте вручить вам то, что не искусством сотворения примечательно и не материалом, а начертанным на нём.

По блестящей стенке фляжки шли столбцом крупные красные буквы:                                     

«ВСЕГДА ЖИТЬ – НЕ ТУЖИТЬ.

 НИКОГО НЕ ОБИЖАТЬ.

 НИКОМУ НЕ ДОСАЖДАТЬ.

 И ВСЕМ МОЁ ПОЧТЕНИЕ».

Я уведомил Стюарта: это отрадное мне изречение русского провидца  ХIХ века – старца монастыря Оптина пустынь Амвросия. И добавил: делюсь им с вами также от всей души.

Он, сильно меня удивив, принял фляжку с восторгом:

- Давно я не получал такого одухотворённого подарка!

Обведя взором строки на фляжке, Стюарт свинтил с неё  крышку и отпил пару глотков воды:

- Теперь я, утоляя жажду в гулянии по Гималаям, не премину вольно или невольно вдохновляться зовом Амвросия: не гнись от уныния, не тронь другого отвратным тебе самому и не скупись чтить окружающих. Своеобразное по форме напутствие русского старца в безупречном  ладу с заповедями Небес – актуально оно в любой час…

В сию минуту из дверей храма, напротив которых мы, переминаясь под соснами, вели разговор, вышли две дамы в цвете лет – индианка и европейка в одеяниях на индийский манер. У обеих алели с блеском свежие бинди – круглые точки меж бровей. И обе они источали полнейшее умиротворение.

Мы обменялись поклонами с ними. Притом на лице Стюарта явно проявилось любовно-отеческое довольство. И едва они удалились, я не удержался от недоумения:

- Вы совсем недавно порицали насаждаемую в Британии терпимость к чужеземцам из-за угрозы утраты англичанами их самобытности. А только что пред вами была, не исключено, ваша соотечественница, которая уподобилась приятельнице-индианке  в одеждах и вместе с ней приобщилась к её национальному ритуалу в её же национальном храме. Но вы такому не совместимому с самобытностью поведению такой похожей на англичанку дамы совсем, как мне показалось, не огорчились. Или я ошибаюсь?

- Не ошибаетесь. Дружба этих леди мне действительно по нраву. И признавая это, от острой неприязни к навязываемой англичанам терпимости к чужеземцам я не отказываюсь. Но раздвоения в моём сознании нет.

Если бы индусы, китайцы, арабы и негры ехали, летели и плыли на Британские острова искать личных друзей, то я бы аплодировал каждому из них. Но они прибывают добывать себе место под солнцем. Как им благодаря племенному сговору удаётся брать верх в конкуренции с англичанами – я уже давал вам понять, повествуя о неудачах в Лондоне молодых специалистов из Плимута. Но в довесок к сказанному просится ещё  пример, из которого проглядывает образ сложившейся у нас ситуации.

В основных составах футбольных клубов Британии от половины до двух третей – цветные игроки. С рождения они не талантливее англичан – родоначальников футбола. И не индивидуальное мастерство им гарантирует места в командах, а взаимовыручка. Цветной цветному  всегда голевой пас даст и из последних сил своего подстрахует. Поэтому многие из них часто выделяются, обеспечивая клубу победу или спасая его от поражения. Футболисты же англичане остаются на втором плане и списываются в балласт – тренерам нужен результат. А он обеспечивается цветным ядром команды.

В деловой жизни Англии мы наблюдаем то же, что и в футболе. Цветной всенепременно пасует цветному и ставит подножку иному, но об их племенном сговоре нигде нет речи. Он – не виден британцам, и им поодиночке всё трудней ему противостоять. С данным положением дел никто меня не убедит смириться.

Я слышал в России фразу: «Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?». Вот с ней британцы, если они хотят сохраниться как нация, должны обратиться ко всем цветным иммигрантам. И если мы эту замечательную русскую фразу им скажем и посодействуем  их возвращению на родную землю, то никто из нас не преступит Божественную заповедь, оригинально выраженную в заключительной строке напутствия русского старца Амвросия. 

По воле Господа лианам раздольно в душных тропиках, а букам и клёнам привольно под ветрами британских морей.  Божественным  же Промыслом, а не человеческим хотением цветным народам дарованы земли с тёплым  и жарким климатом,  белым – с умеренным и холодным. Раздельно жить тем и этим народам  Богом предписано. Стало быть, указав цветным мигрантам на дверь, англичане засвидетельствуют им своё почтение – как суверенным особам, имеющим на их родине суверенные государства.

Мне вздумалось уточнить у Стюарта мой домысел:

- Вас можно назвать крайне радикальным противником принятого в Евросоюзе проекта мультикультурного  общества?

- Мне в мои лета не пристало ходить с какой-то этикеткой. Я везде, где можно, выступаю против того, что противоречит не только установлениям Творца, но и элементарному здравому смыслу. То есть против опутывания британских рощ лианами и разведения буков и клёнов в тропических джунглях. Но я же – категорически за мультинациональные связи между людьми. И поэтому мне было по-настоящему приятно увидать вместе с индианкой европейку.

Они пришли в храм, а не в паб. Значит, их знакомство и сближение продиктовала, скорее всего, тяга обеих к совместному духовному поиску. А в ходе его ни платье в индийском стиле на европейке, ни европейский костюм на индианке не могут повредить данную им свыше природу.

Вы предполагаете, что представшая пред нами европейка – британка. А я в том не сомневаюсь, чувствую национальное родство с ней и салютую тому, что она обрела в Индии подругу, и что именно здесь пытается постичь смысл своей жизни и своё земное предназначение.

Из уст Стюарта вдруг как бы сама собой полилась песнь о таинственной уникальности Индии. Ах, как в ней всё сложно и беспорядочно – всё шиворот-навыворот.

В некоторых её  штатах – по пять-шесть и более народностей, и у каждой свой язык. Но миллиард и сто почти миллионов проживающих в ней граждан не стонут от межнациональных распрей. 

Уровень жизни в индийских штатах несопоставим, разрыв между бедными и богатыми поразителен. Но страну не сотрясают межрегиональные и классовые битвы. Её промышленный, аграрный и научно-технический потенциал наращивается.

Индия интегрирована в мировую экономику, но даже от сильных чихов на глобальном рынке не вздрагивает, умудряется как-то самостоятельно справляться с подкидываемыми им проблемами.

Информационное пространство в огромных индийских городах открыто. В него вбрасывается продукция всех западных телекомпаний и киностудий. В том числе  и самая скверная. Мировоззрение городских индусов корёжится, свершаемые ими безобразия множатся. Но обвинений в аморальности  большинству из них нельзя предъявить.

Песнь Стюрта венчало минорное раздумье. Дивя всех парадоксальной уникальностью, Индия демонстрирует живучесть. А вот насколько велика её  живучесть? Коль резко возгорится какое-то из внутренних индийских противоречий, то не разлетятся ли от него молнии вкось и вкривь? И не полыхнёт ли на Индостане грандиозный пожар?

С минором Стюарт вмиг распрощался, как только сообщил, что ступая заново на землю Индии, всегда молится о её благополучии. И из уст его на сей раз  зазвучала ода:

- Мне хочется верить, что современная Индия находится под покровительством Высших Сил, и что ей всегда от Них придёт помощь, потому что она – кладовая опыта четырёх тысячелетий. Того духовного и житейского опыта, который необходим миллионам людей на всех континентах. Вы, вероятно, помните оброненную мной реплику о том, что цель моих приездов в Индию – наслаждаться жизнью в её провинциях. Так и есть. Но были годы, когда я пребывал в полнейшей апатии: ничего не надо. Меня тогда всё раздражало, и мной постоянно овладевали беспричинные тревоги. Перерождение во мне произошло после множества встреч с мудрецами Индии в её духовных очагах. Я нашёл в них то, в чём нуждался, – безмятежность, приток энергии и источник внутренней радости. Накопленный в Индии опыт таков, что может сослужить службу всем тем, кто пытается познать свой собственный мир, мир окружающий и законы его развития. Мне, например, в общении с хранителями древних знаний Индии удалось сделать драгоценное для себя общественно-политическое открытие. Я обнаружил формулу истинно-правильного государственного жизнеустройства. Ту, которая является альтернативой формуле, установленной Большими Деньгами.

Вскользь брошенное Стюартом замечание о его открытии меня не взбудоражило. Но вне моего внимания не осталось. И я спросил:

- Найденная вами формула – плод чьего-то воображения?

- Она – слепок с реальности и дважды воплощалась в истории.

- Вы шутите?

- Вовсе нет.

Я поощрил Стюарта:

- Ваша способность заинтриговывать меня – беспредельна. Не могу не попросить вас раскрыть вашу формулу.

- Она – кратка. Но чтобы  её ценность стала вам очевидной, рассказывать о ней надо долго. Готовы ли вы к тому? Вижу: готовы. В таком случае нам есть смысл переместиться в то укромное место в горах, где можно с комфортом присесть.

От храма Стюарт повёл меня не к тропе, ведущей вниз, к Наггару, а к знакомому уже мне плато, с которого открывалась необъятная круговая панорама из горных пиков, снегов и облаков…

Фото; акция «Occupy Wall‑Street!» в Нью‑Йорке 11 октября 2011 года