Грозный.

Город теней. Тень города.

Грозный.

Город-призрак. Город призраков.

Грозный.

Город скорби. Город возмездия.

Стаи собак, пирующие на руинах. Обожравшиеся человечины, утратившие среди безответных трупов священный страх перед людьми. Злые, отчаянные. Омоновцы отгоняют их камнями. Но те лишь лениво отбегают в сторону. В их черных глазах циничное, оценивающее любопытство. Сколько раз они вечерами жрали тех, кто утром отгонял их камнями…

Люди, как тени. Среди изъязвленных сюрреалистических развалин такие же неестественные, неживые, ненастоящие. В каких-то тряпках, обносках, или наоборот — в отличной турецкой "коже", норковых и овчинных полушубках. Они механическими куклами медленно бредут вдоль рядов руин — бывших улиц, не обращая внимания ни на что. Бредут из одних руин к каким-то другим, им одним известным руинам.

На площади, где когда-то стоял дворец Дудаева, на ящике в окружении стаи мелких недопесков русская старуха. По ее словам, на всей площади, кроме нее, живут еще четверо. Ютятся в подвалах, пекут лепешки из муки. У старухи в России живет дочь, но как выбраться к ней — она не знает. О кухне, развернутой "эмчээсовцами", слышала, но где она находится — тоже не знает. Ее подкармливает омоновский "блок" перед мостом через Сунжу. Долго втолковываем, как пройти к представительству МЧС, объясняем, что там ей помогут выехать из города, найти родных. В глазах старухи появляется надежда. Она долго машет вслед бэтээру.

Наш Вергилий в грозненском аду — молоденький лейтенант Алексей из разведки 131-й бригады. Той самой, что на прошлой войне попала здесь в огненный мешок и понесла большие потери. На этой войне бригада с избытком рассчиталась с "чечами" за своих павших на той войне. И что самое главное — отвоевала без потерь!

Алексей легок, строен и азартен. По виду украинец. На вопрос кивает — да, мать украинка. Со своим взводом Алексей облазил во время штурма половину города и теперь с удовольствием показывает нам его "достопримечательности".

Не доезжая "романовского моста" — так назван железнодорожный мост, под которым подорвался на мине генерал Романов, — огромное здание универмага. Под него уходит бетонный тоннель для заезда грузовых автомобилей. Шагаем по бетонке под универмаг. Там, глубоко под землей, огромная эстакада для разгрузки. Прямо над ней огромный пролом. Под ним заваленные рухнувшими бетонными глыбами бронетранспортер, "джип" и "УАЗ" боевиков. Видно, "чечи" считали это укрытие надежным. С любопытством осматриваю пролом над головой. Явно, не от снаряда. Как минимум — тяжелая бомба. Но кто так точно навел авиацию на этот боевиковский схрон? Разведка? Агентура? Ведь с воздуха ничего заметить здесь было невозможно…

На подъезде к дворцу Масхадова наши бээмпэшки осторожно объезжают торчащий из асфальта "карандаш" неразорвавшегося градовского снаряда. Саперы сюда еще не дошли. Вообще, нагрузка на них колоссальная. За сутки снимают до двух тысяч мин, растяжек, фугасов. Но разминировано пока не больше трети территории города.

Наконец, мы перед резиденцией Масхадова. Здание "правительства Ичкерии". Свежепобеленные стены. Черные выгоревшие окна. Бетонное крошево осколков под ногами. Стены густо исписаны.

"Здесь был полк морской пехоты! Если надо — будем еще!"

"Смоленский ОМОН увиденным удовлетворен!"

"Так будет со всеми, кто поднимет руку на Россию! 506-я МСП."

"Слава России!"

"Масхадов! Ты сдохнешь, как собака!"

…Интересно, о чем думает сейчас Масхадов где-то там, в горах? Вспоминает ли, как подъезжал сюда с кавалькадой охраны, как преданные нукеры распахивали перед ним эти двери, вспоминает ли свой кабинет?

Теперь все это только грезы. Никогда уже в это здание не ступит его нога. И впереди только пустота, безвестие.

"Ломаем хребты волкам! Спецназ ГРУ".

Проханов улыбается, откинувшись на скошенный лист башни.

У "романовского моста" блокпост питерского ОМОНА. Фамилия нашего лейтенанта и номер части заносятся в журнал. И так — на каждом "блоке". Все "дикие" — без спецпропусков — машины и боевая техника задерживаются и передаются комендатуре для разбирательства. Наглядно видно, как командование борется с расхлябанностью и разгильдяйством.

Прямо у бетонных блоков фонарь. На нем обрывок веревки с куском фанеры. На фанере надпись "Агент ФСБ". Тут же вспоминаю видео двухнедельной давности. Озверевшие от потерь и безысходности боевики бросились искать "агентуру ФСБ". По каким-то им одним понятным признакам схватили на улице человека и повесили в назидание другим. Значит, это было здесь…

Почему-то на стенах часто встречается надпись "Адмалла". Это оппозиционное Масхадову и прочим "ичкерийцам" движение. Неужели в Грозном действовало их подполье? Около одной из таких надписей приписка углем "Шейх Адам — рука Москвы!". Соображаю, что "Шейх Адам" — это знакомый мне Адам Дениев, лидер "Адмаллы". Эта борьба наглядной агитации посредине разрушенного города удивляет и оставляет ощущение какого-то сюрреализма.

Площадь "Минутка". "Холмы" руин вдоль улиц. Глаза пытаются отыскать хоть какие-то знакомые еще с прошлой войны панорамы, дома, улицы. Но все тщетно. Только какое-то смутное ощущение того, что этот разрушенный почти до основания город напоминает другой, который остался в памяти с прошлой войны.

В комендатуре встречаю своего старого знакомого еще по той войне. Бывшего комдива 19-й дивизии генерала Василия Приземлина. Теперь он назначен комендантом Грозного. Фактически комендатура только создается. Формируются районные комендатуры, комендантские роты, милиция. Но уже сегодня перед Приземлиныи и командованием группировки встал главный вопрос. Что делать с Грозным дальше? Восстанавливать или строить заново?

Военные инженеры говорят, что построить заново легче. А "старый" Грозный предлагают сделать полигоном для МЧС, спасателей и штурмовых частей. Но где взять денег на новый город? Этого не знает никто…

На окраине Грозного в аэропорту "Северный" батальоны готовятся к параду. "Коробки" пехотинцев, десантников, спецназовцев печатают шаги по бетонке.

Из колонок передвижной радиоустановки звучит знакомый с детства марш:

" …А значит, нам нужна одна победа!

Одна на всех — мы за ценой не постоим!"

И что-то сладко сжимает грудь. Идут парадные "коробки". Рубят шаг солдаты. Молоденькие, торжественно-серьезные. Какие-то совсем "игрушечные", не похожие на суперменов, богатырей. Но именно они взяли этот город, они сломали хребет ичкерийскому волку. И вот теперь этот парад, эта музыка возвращают городу его настоящее имя. Не Джохар-Кала — русский Грозный! Не "аэропорт имени Шейха Мансура" — а русский "Северный"!

И именно здесь, сейчас, я понимаю, что мы действительно сильнее врага. Не числом, нет. Духом! Я видел много пленных боевиков — крепкие, откормленные, здоровые мужики. Я помню, как яро и грозно они орали перед видеокамерами заграничных операторов "Аллаху акбар!". Как клялись умыть русских кровью. Обученные, отлично вооруженные. И вот теперь они сокрушены и побеждены этими обычными русскими мальчишками. Они униженно заглядывают в глаза конвоирам, торопливо открещиваются от всех преступлений, на чем свет клеймят Масхадова и Басаева, сдают места нахождения своих баз и лагерей.

Мой добрый друг Гена Алехин, редактор окружной газеты, рассказывает, как искал в городе дом, в котором раньше жил. Оказывается, здесь прошла его офицерская юность. Здесь же родилась его дочь. И даже рекомендацию для вступление в Союз журналистов СССР ему давал некто Темичев — под такой фамилией жил тогда будущий министр пропаганды Ичкерии Удугов.

В Грозном много лет прожил и заместитель командующего объединенной войсковой группировки Геннадий Трошев. Сегодня он выбрал пару свободных часов, чтобы съездить на кладбище — навестить могилы родственников. Странное совпадение — именно на этом кладбище "чечами" была замаскирована "зэушка", которая обстреляла вертолет, на котором Трошев облетал Грозный. Говорят, "зэушка" била почти в упор. Но только повредила вертушку. Кто сбил прицел чеченского зенитчика?

Проханов спрашивает, что чувствовал Трошев, воюя в Грозном, снося его с лица земли. Трошев пожимает плечами.

— Ощущение, что твой родной город захвачен бандитами, испоганен, измордован — намного более мучительно. А руины что? Сталинград тоже из пепла поднимали. Только Грозный — не моя заслуга. Я в это время в горах работал. Его Владимир Васильевич брал…

ТОВАРИЩ ГЕНЕРАЛ

Генерал Владимир Васильевич Булгаков крепок, высок и как-то непоколебимо спокоен. От него просто веет какой-то основательностью, надежностью. От порядка, царящего в его штабе, от его офицеров — немногословных, собранных, без подобострастности и заискивания, столь свойственных многим штабным…

О генерале Булгакове ходят легенды. Его бесстрашие, мужество давно стали притчей во языцех. Но генерал чужд гордыне, сторонится камер, не раздает интервью. Его даже узнать непросто. Спецназовский "горник" без погон, обычная офицерская шапка. И только кобура "стечкина" через плечо выдает в нем командира.

Но именно этот генерал вынес на своих плечах штурм Грозного, этот генерал, его штаб сломали здесь хребет ичкерийскому волку, заманили боевиков в ловушку и беспощадно уничтожили их там.

В командирском "кунге" как-то аскетично пусто и чисто. Диван, стол. Карта под стеклом. Чайник. Ростовские сигареты. Проханова Владимир Васильевич принимает как старого доброго знакомого. У обоих за спиной Афганистан, и это их почти сразу роднит.

— …Когда я получил приказ принять командование группировкой, штурмующей Грозный, обстановка сложилась крайне сложная. Штурм, который начали 26 декабря части МВД и Внутренних войск, ко второму января практически остановился. Понеся большие потери, эмвэдэшники закрепились в Старопромысловском районе, фактически так и не войдя в черту старого города. "Старые промысла" были фактически только предкрепостными укреплениями "духов". Центральная же часть была одной сплошной крепостью.

Город был разбит на сектора и имел три кольца обороны, сооруженных в инженерном отношении просто исключительно. Дома были превращены в опорные пункты. Стены армированы изнутри бетоном. От дома к дому тянулись ходы сообщений, причем настолько скрытые, что обнаружить их можно было, только свалившись в них.

Заводской район, промзоны были вообще превращены в крепости. На вооружении боевиков был огромный арсенал самого современного оружия. От крупнокалиберных снайперских винтовок — до орудий и минометов. Оборону в городе держало до семи тысяч боевиков.

Поэтому со 2-го января до 12-го мы, активно работая по Грозному артиллерией и авиацией, готовили войска к штурму. Учитывая опыт городских боев в ходе прошлой чеченской кампании, полки и батальоны были разбиты на штурмовые отряды и группы. Было проведено их боевое слаживание и отработка действий. И с 12-го января начался новый штурм Грозного.

Бои носили исключительно ожесточенный характер. Но мы почти сразу увидели, что замысел наш был правильным. Буквально за неделю все первое кольцо обороны "духов" было взломано и войска вышли к центральной части города.

Особенно нам досаждали снайпера. На этой войне их вообще много, но в Грозном — особенно. У "духов" были целые мобильные отряды снайперов. Как своих подготовленных, так и спортсменов-наемников. Тех легко было узнать по характерным малокалиберным винтовкам. Тактика снайперов была весьма изощренной. Позиции оборудовались в глубине домов. Часто в комнатах, не выходящих на нашу сторону. В стенах проделывались узкие бойницы и из них велся огонь через пустую комнату. В кирпичных стенах были специальные вынимающиеся кирпичи, бойницы делались в стыках угловых плит домов. Были даже позиции снайперов, прятавшихся под бетонными плитами, которые домкратами поднимались на несколько сантиметров, открывая амбразуру для огня.

Но против них мы почти сразу применили антиснайперские группы, укомплектованные высокопрофессиональными стрелками из "Альфы", "Вымпела" и ряда других спецназов. Так же действовали и группы армейских снайперов. В этой снайперской войне мы перемололи основной духовский костяк. Но до последнего дня снайпера — были одной из главных опасностей.

Чувствовал ли я уважение к противнику?

Нет. Это бандиты, выродки. И отношение у меня к ним было, есть и остается соответствующее. Да, по-бандитски они хорошо подготовлены. Но против регулярной армии они бессильны. Это я понял еще в Ботлихе, когда сто тридцать три моих бойца при четырех пушках сдержали натиск полутора тысяч хваленых басаевских и хаттабовских боевиков. Сдержали и нанесли им серьезное поражение.

Нет, я не чувствовал какого-то серьезного противника с той стороны. Мы знали, что будут делать боевики, что они могут предпринять, чего от них можно ждать. Ничего неожиданного, яркого за этот месяц боев мы от них не дождались. Никакого полководческого таланта за Басаевым я не вижу. Он очень шаблонен и убог. Из войны в войну использует одни и те же приемы. Просто раньше его "полководческий талант" оплачивали деньги за перемирия и переговоры, которые принимали мздоимцы в Москве. Именно перемирия и остановки войны всегда спасали его от разгрома. Теперь же платить некому, и звезда Басаева закатилась. У меня мечта — достать Басаева. И не думаю, что ему осталось долго бродить по этой земле.

Главный потенциал нашей победы — это патриотизм. Именно патриотизм. Замечательное, великое понятие.

Сегодня наши солдаты и офицеры знают, за что воюют. Они сражаются здесь за Россию, и единственное, что можно услышать от наших солдат, — это желание добить врага, закончить войну победой. И что самое главное — сегодня армия видит, что высшее руководство готово идти до конца. Армия верит правительству. А это многое значит. Мы видим, что любое наше обращение, любая просьба удовлетворяются. А ведь сегодня у нас ресурсов куда меньше, чем пять лет назад. И это не может не окрылять.

За все эти долгие месяцы войны нас ни разу не поторопили, ни разу не потребовали "взять к такому-то числу".

Сегодня и сама Россия стала другой. После взрывов в Москве, после вторжения боевиков в Дагестан все увидели, что с террористами невозможно жить в мире, что они ничего не понимают, кроме силы. И народ поддерживает сегодня свою армию. И это второе слагаемое нашего успеха. Мы знаем, для кого мы должны выиграть эту войну, кому нужна наша победа.

Боевики ничего не смогли противопоставить нашему натиску. И 6 февраля в 11 часов 45 минут мне доложили о взятии последнего "духовского" района обороны. Город был взят без спешки и без неоправданных потерь. Мы наглядно показали боевикам, что сильнее их и тактически, и технически, и, что самое главное — духовно. Я горжусь своими солдатами и офицерами. Горжусь тем, что мне выпала честь командовать ими в эти трудные дни.

ЗЕЛЕНАЯ КРОВЬ ИЧКЕРИИ

Первый полк знаменитой Таманской дивизии мы нашли только в сумерках, поплутав порядком по окраинам Грозного. Омоновцы на блокпостах вообще без понятия, кто где стоит. Их задача — документы проверять, автотранспорт досматривать да себя защищать от ночных вылазок. Выяснили только, что полк стоит где-то у Калиновской. Раза три заворачивали на проселочные дороги, но упирались либо в пустыри, либо в тупики. Наконец, на трассе остановились около молодых чеченок, толкавших перед собой тележку с лопатами и граблями. Алексей спрыгнул на землю и что-то подробно у них расспрашивал. Те кивали, показывали руками куда-то вправо. Наконец, Алексей заскочил на броню.

Бээмпэшки развернулись на дороге и тронулись в сторону поселка.

— Это Калиновская! Говорят, что за площадью поворот налево и до конца! — кричит сквозь рев движка Алексей.

Я пожимаю плечами. Мне это не нравится. Я бы никогда не стал спрашивать дорогу у чеченцев. Словно подтверждая мои опасения, мы въезжаем на многолюдную площадь поселка. Торгующие чеченки, кучкующиеся чеченцы. Взгляды настороженные, недобрые. За площадью мы заворачиваем влево и долго катимся мимо каких-то гаражей и пустырей. Идеальное место для засады. Всей кожей чувствую опасность. И тут из-за поворота показывается бронетранспортер "единицы" — 1-го полка. Не обманули чеченки! Да, что-то действительно изменилось в мозгах и настроении Чечни…

Мы ночуем в аду. Еще на прошлой войне я с любопытством разглядывал далекие факела нефтяных скважин на склонах гор. И вот теперь "бэтр" привез нас в расположение второго батальона, разбившего лагерь на горной поляне.

На дороге мы несколько раз проезжали мимо огромных, бушующих пламенем костров.

— Десантура накрыла "чечиковский" нефтепровод! — пояснил замполит.

"Бэтр" то и дело с шипеньем и бульканьем погружался в невидимые во тьме лужи, шумно расплескивая их из колеи.

— Нефть! — коротко бросил замполит, указав большим пальцем под колеса.

И я зримо представил черную, жирную вязкую жижу внизу. От этого видения меня почему-то передергивает…

Огонь медленными языками сползает по склону вниз за растекающейся нефтью. И все это почему-то очень напоминает увиденное по телевизору извержение вулкана.

"Добро пожаловать в ад!" — эту надпись я десятки раз видел на стенах чеченских домов.

И вот теперь русская пехота действительно пожаловала в ад. Вокруг лагеря батальона буквально ревели пламенем с десяток скважин и нефтяных озер. Пехота пожаловала в ад и неторопливо, обыденно готовилась к ночевке. Ощетинивалась стволами дежурных "бэтров" и часовых. Курилась дымами палаточных "буржуек" и полевых кухонь. Строилась к ужину, чистилась, считала личный состав. И все это в мертвенном дрожащем зареве адских факелов, горевших вокруг лагеря.

Но в обыденности этой пехотной жизни было что-то настолько грозное, несокрушимое, что все местные бесы, нефриты, джинны и иблисы не смели беспокоить чужаков, и лишь в бессильной ярости выбрасывали ревущее пламя в безразличное ночное небо.

"Единица" — 1-й полк — сменил в Грозном на позициях 506-й полк приволжского округа. 506-му пришлось буквально прогрызать внешнее кольцо обороны "чечей", и в этих беспрерывных боях "волгари" понесли большие потери. Практически каждый четвертый выбыл из строя. И хотя оставшиеся были полны решимости драться и мстить за павших товарищей, было принято решение сменить 506-й таманцами.

Гвардия честь свою не посрамила. Офицеры батальона с гордостью говорили о том, что силами "единицы" была взята почти половина города. Но победа эта далась таманцам нелегко. Больше тридцати человек пали в городских боях. Из них треть офицеров. Практически каждый второй офицер в батальоне был убит или ранен…

Да, враг был силен и отчаян. Тем больше наша слава!

Рано утром нас разбудил дневальный. Пора было собираться. Командирский "бэтр" уже негромко урчал движком. Улица встретила низким февральским солнцем, которое то и дело "гасилили" жирные нефтяные клубы горящей нефти. Оказалось, что лагерь батальона был разбит на нефтяном поле. Кругом стояли решетчатые фермы скважин, тянулись трубы нефтепроводов.

Мы зашагали к командирскому "кунгу", где нас уже ждал комбат. Коротко поздоровались и стали рассаживаться по броне. Неожиданно в глаза бросилось густо измазанное зеленым — не то солидолом, не то смазкой — колесо.

— На что это так наехали? — спросил я из чистого любопытства.

— Так нефть же, — пояснил командир.

— Нефть? Зеленая?

— Зеленая, зеленая. Да сейчас сами увидите…

"Бэтр" тронулся с места и медленно покатился по склону холма вниз. Неожиданно из-за поворота показалась огромная лужа темно-изумрудного цвета.

— Нефть! — крикнул с командирского места комбат. Но я уже и сам увидел, как на вершине холма из разорванного взрывом трубопровода разливались вниз по склону длинные зеленые языки. Нефть. И было какое-то дикое несоответствие в том, как по черному, лоснящемуся чернозему лениво текла зеленая, запененная нефть. Нет, не нефть! То текла зеленая кровь издыхающей в муках "великой Ичкерии"…

"Бэтр" с шумом вломился в зеленую нефтяную лужу. Разметал ее широкими, тяжелыми колесами, презрительно прокатился по ней и, пыхнув солярой, рванулся по полю вперед.

Комбат легко качнулся в такт движению, и я неожиданно поймал себя на мысли, что просто балдею от этого имперского презрительного безучастия комбата. Под колесами его бронетранспортера хлюпали деньги. В пустоту, в никуда разливались по полю тысячи, десятки тысяч долларов. За эти густые зеленые ручьи вот уже десять лет рекой льется по этой земле алая человеческая кровь. Одной этой скважины на вершине хватило бы, чтобы обеспечить весь род комбата на сто лет вперед. Лагерь батальона стоял на поле, которое могло бы всех до последнего солдата сделать миллионерами. Но это брошенное, бесхозное богатство ничуть не задевало солдат. Сотни долларов налипали жирной зеленой грязью на покрышки, но ничто не дрогнуло в душе комбата, ничто не смутило его дух. Он спешил на совещание в штаб полка. И его никак не волновала эта жирная зеленая грязь под ногами…

ТОВАРИЩ ГЕНЕРАЛ

— То, что боевики будут прорываться из города, мы поняли очень скоро, когда кольцо вокруг них начало сужаться. — Булгаков прикуривает, глубоко затягивается и выдыхает дым. — Уже тогда в разные стороны на прорыв потянулись мелкие группы, которые прощупывали нашу оборону, пытаясь найти в ней бреши и стыки. По мере нашего наступления эти попытки становились все более частыми. Постепенно они локализовались на четырех направлениях, а потом, после перекрытия нескольких участков, вообще на двух. Конечно, заманить боевиков в ловушку, выманить их из городских укреплений было желанной нашей целью, но делать это было необходимо крайне осторожно. Здесь, в районе заводского района у Сунжи, у нас был стык обороны двух полков. И "чечи" не раз пробовали здесь прорываться из города. Мы даже установили здесь минное поле, но это не останавливало их. За несколько дней до основного прорыва здесь попытался прорваться целый отряд из семидесяти боевиков. Потеряв почти тридцать человек на минах и под огнем, боевики вырвались под Алхан — Калу. Там их через день блокировал и уничтожил наш батальон. Но мы поняли, что это была уже серьезная разведка. Чтобы у боевиков не возникло никаких сомнений, мы даже приказали провести расследование по факту этого прорыва. Выставили несколько дополнительных пулеметных гнезд.

Соотношение убитых и прорвавшихся, видимо, удовлетворило полевых командиров и в ночь на 2 февраля они пошли на прорыв. Мы их ждали. Радиоразведка перехватила радиообмен между отрядами, где один из полевых командиров дал ориентир места прорыва, который был хорошо нам известен. Заранее были спланированы огни артиллерии, по "стенкам" коридора были развернуты в засадах батальоны, проведена инженерная подготовка, выставлены новые минные поля в глубине на пути боевиков.

Передовой разведывательный отряд достаточно "легко" прорвался через стык в нашей обороне и тотчас дал радио главным силам. Духи не могли даже предположить, что в это время мы проведем массированное дистанционное минирование и развернем на позициях новые батальоны. И когда сюда вышли их основные силы, они фактически оказались в мешке. Для нас теперь было главным не дать им вернуться в город и гнать их вперед. Самонадеянность в очередной раз подвела Басаева. Загнав свои отряды на мины, он решился прорывать минное поле, даже не предположив, что впереди их может ждать еще не одно такое поле. В итоге они оказались в ловушке. Пути назад не было, впереди были мины, а с флангов их косили засады. У них оставался единственный путь — по воде. И это в десятиградусный мороз, ночью! На это мы с генералом Михайловым и рассчитывали. После такого "купания" ни о каком дальнейшем прорыве в горы речи уже идти не могло. Надо было где-то обсушиться и прийти в себя. Уцелевшие в "мешке" помороженные, мокрые боевики фактически были обездвижены.

В Алхан — Кале мы их утром и блокировали окончательно. Только в плен было взято больше трехсот "духов". Около шестисот было уничтожено. В том числе больше десятка известнейших полевых командиров. Здесь же был тяжело ранен и Басаев, которого ценой огромных потерь боевики вытащили с поля боя.

ОСОБЕННОСТИ РУССКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ОХОТЫ

…И началась бойня. Высоко в ночном небе вдруг вспыхнули ослепительные люстры осветительных снарядов, залив все вокруг неживым погребальным светом. А потом ударили пулеметы. Испуганные, ошарашенные этим светом, волки приникли было к земле. Но на пустом, лысом берегу им негде было укрыться от света и огня. И тогда они рванулись вперед по руслу к спасительной тьме. Свинцовые плети выгрызали в сплошной массе бегущих провалы, распинали, разрывали тела. Но по упавшим мертвым и еще живым неслись вперед уцелевшие, давя, затаптывая бьющихся на снегу раненых. И тут впереди загрохотали сухие резкие разрывы. Мины! Что ж, этого ждали. Еще разведчики докладывали о них. Вожаки что-то рявкнули и вперед погнали специально прихваченных для этого пленных, пробивая их телами проход. Тех, кто отказывался, тут же распинали очередями. Но и расстрельщики то и дело мешками валились на снег, прошитые пулями и осколками засады. Огонь становился все более плотным. Заухали артиллерийские разрывы, опустошая, буквально выкашивая стаю. А проход все еще не был пробит. Разведка ошиблась. Поле оказалось намного глубже, чем доложили. Пленные кончились. И тогда вперед рванулись самые преданные вожаку волки. Они парами бежали вперед. Подрывались, падали на снег изуродованные, разорванные, нашпигованные осколками. Хрипели, бились в агонии. А по их следам уже бежали очередные пары. Смерть, бушевавшая за спиной, подгоняла и придавала мужества. Только бы вырваться, спастись, а потом эти урусы ответят своей кровью за все! За каждого павшего в этой засаде волка! И они пробили-таки проход! Мины кончились.

— Аллаху акбар! — взревели сотни глоток, и стая бросилась по проходу, оставив за собой целый вал из мертвых и умирающих тел.

Адреналин ударил в сердце. Путь свободен! Значит, прав великий Шамиль — Аллах на нашей стороне. И кто еще посмеет усомниться в волчьем везении, интуиции Шамиля? Он все-таки нашел выход из ловушки, нащупал его и вывел за собой своих преданных волков.

— Аллаху акбар!

И здесь стая страшно с разбега налетела на новое минное поле, о котором ничего не было известно, а воздух буквально разорвался десятками разрывов снарядов и мин. Они оказались в огненном мешке. Выхода не было. Смерть хозяйничала вокруг. Визжали осколки, били пулеметы. Рвались мины.

— Аллаху акбар!!! — в смертной тоске буквально завыли волки.

Но милостивый и милосердный отвернул свой лик от них. Чаша грехов была переполнена — и настало время возмездия.

Умирали опытные взрослые волки. Скалились, рычали, в последнем броске пытались прорваться к позициям засады, чтобы хоть напоследок забрать с собой кого-нибудь из врагов, но падали на полпути иссеченные, нашпигованные свинцом. Гибли молодые, едва успевшие вкусить крови волчата, истерично бросались через поле, надеясь на везение, удачу. И там, разорванные подрывами, разматывали по снегу внутренности, хрипели, сучили ногами. И снег под ними набухал черной кровью. Смерть работала, как мясник на конвеере, забирая жизни десятками и сотнями.

— Шамиль подорвался! — эхом пронеслось над толпой. Как в солнце, как в воздух, они верили в счастливую звезду Шамиля. И вот она закатилась. Этого не могло быть! Но мимо мечущейся толпы к черной воде Сунжи охрана на руках потащила тело. Запрокинутое, все в крови знакомое лицо. Шамиль! Черный, страшный, сочащийся кровью обрубок вместо ноги.

Это был конец!

В последней надежде уцелевшие кинулись к Сунже и, проваливаясь по грудь в ледяную воду, устремились к спасительной тьме. Рвались разрывы, визжали пули. Река подхватывала убитых и уносила в ночь. К утру немногие уцелевшие вышли к Алхан-Кале. Обмороженные, мокрые, израненные, они не могли идти дальше и разбрелись по домам поселка греться и сушиться. А утром поселок уже был блокирован русскими полками. К вечеру волки сдавались в плен сотнями…

ДОРОГИ СОЛДАТА

Мы улетали с Ханкалы солнечным, теплым февральским днем. Простившись со старыми и новыми друзьями, долго сидели на авиаплощадке в ожидании "вертушки". Проголодавшись, резали колбасу, запивая ее водкой из фляги. Повод был — в этот день мне стукнуло тридцать семь. Долго говорили о войне, о книгах, об общих друзьях, а потом Проханов вдруг, после долгой паузы, сказал:

— Наверное, это моя крайняя поездка на войну. Все. Возраст уже не тот…

Я промолчал. А через несколько минут к площадке подъехала группа офицеров МВО, среди которых старший — генерал — тотчас узнал Проханова и сразу же взял нас под свое покровительство. В Москву мы опять же летели с друзьями Александра Андреевича — боевыми генералами. И вообще за эту командировку я с удивлением узнал, сколько в воюющей армии тех, с кем Проханова сводила судьба раньше на дорогах Афганистана, Мозамбика, Анголы…

Они все в строю, все верны этой фронтовой дружбе.

Мы летели в Москву, а я вспомнил его. Крайняя командировка? Пока в строю Трошев и Булгаков, Павлов и Сурцуков и еще многие, многие, многие — не получится у Проханова сидеть дома. Пока мы все в строю — его поход не окончен. Я его слишком хорошо знаю…

МОСКВА-ХАНКАЛА-ГРОЗНЫЙ-МОСКВА