Мое знакомство с Лазарем Борисовичем Меклером состоялось в самом начале перестройки. Это было время иллюзий, и казалось, что все замурованные в конформистском, застойном советском обществе идеи, взгляды, открытия вот-вот вырвутся на свободу и получат свое развитие, энергетический всплеск. Тогда я опубликовал ряд статей, в которых призывал носителей этих накопленных, но не реализованных идей объявиться и предложить обществу свой клад, свою тайну. И действительно, тогда было предложено множество всевозможных фантастических идей.

Я помню, одна из них была связана с тем, как можно выводить в космос земную материю: поставить вокруг Земли по экватору огромные соляноиды, платформы-ускорители, гоняя по огромной электрической спирали тело, которое, набирая ускорение, выйдет в космос. Другой проект — "теория гармонителей" профессора Малышева, открывшего природу человеческой личности. Разделив людей на властителей и гармонителей, он полагал, что если люди отбросят свои хищнические инстинкты и станут гармонителями, то воцарится всеобщее благо и новое мироустройство.

И среди этих людей был Меклер, предложивший свою космогонию. Тогда он считал, что открыл тайну гена. В то время человечество было взбудоражено проблемой СПИДа, и ему казалось, что, открыв ген, он открыл также тайну вирусов всех болезней и способ бороться с ними. И он выходил со своей космогонией под мотивацией борьбы со СПИДом.

Мы познакомились, я бывал у него дома. Он показался мне человеком — таких много было в советское время, — который был индивидуальностью, совершенно не вписывающейся в систему. Во все времена есть люди, которые совершают огромные открытия в коллективах, в лабораториях: так рождался атомный проект, ядерные и космические ракеты, свершались огромные математические и астрономические открытия советского периода. Но, конечно, всегда были люди, которые не могли работать в коллективах, которые были настолько индивидуальны, и их открытия были настолько радикальны, что просто не могли носить коллективный характер. Это был не результат школы, а результат одной, отдельно взятой творческой судьбы. И Меклер был в этом смысле изгоем. Он хотел реализовать свои открытия за пределами существующих школ, и от этих школ он получал много тумаков, он был ими не принят, гоним. Очень часто бывает конфликт между одаренной личностью и системой, любой системой.

Я тогда увлекся этими представлениями, потому что, еще раз повторяю, это была пора иллюзий. Казалось, что солнце перестройки сулит колоссальный взрыв наук, знаний, личности, общества. Тогда я пользовался определенным влиянием в военных кругах, и Меклер, зная это, пытался через мои связи в армии, в Генштабе своим открытиям придать государственный, военный, стратегический характер. Представьте: армия, которая владеет тайной гена. Она может создать генетическое, бактериологическое оружие, какое угодно. И он хотел поставить свое открытие на службу государству.

При этом, будучи ярким индивидуалом и характерным еврейским ученым, глобалистом, космополитом, общавшимся с мировым научным сообществом, он, неся в себе ряд комплексов, энергично поносил страну, строй, армию, и это меня задевало. В своей экспансивности он задевал и меня, и это кончилось тем, что мы с ним расстались. Расстались, не помню как, без особых конфликтов, поскольку нас ничего не связывало. Я устранил себя от его проблем, потому что очень скоро после этого наступил 1991 год и рухнуло все: и Генштаб, и армия, и связи, и страна, и башни-соляноиды. Перестройка превратилась в хаос. И я, конечно, забыл о Меклере, как и о других многих идеалистах, полагавших, что с Горбачевым пришел ренессанс. Все было погребено под развалинами.

Я о нем не вспоминал десять лет. За это время случились две войны, 93-й год, выборы, масса всего. И вдруг он объявился, звонит мне по телефону, как будто мы попрощались вчера, и тем же экспансивным голосом рассказывает о своей трагедии, которая заключается в следующем. Он звонил, оказывается, не из московской квартиры, где я его навещал, а из Тель-Авива. В Израиле, куда он переехал с волной еврейской эмиграции и где он, по-видимому, искал научный рай, должны были, по его идее, реализоваться его открытия — не в советской "угрюмой шарашке", а в "свободной стихии интеллектуального поиска".

Туда он уехал, продолжил изыскания, продвинул свои представления. И в телефонном разговоре он сказал мне, что владеет тайной "Генома человека" — той тайной, о которой говорили на Окинаве, которая является одной из самых актуальных проблем развития науки. Но и на сей раз он опять выглядел как человек, находящийся в конфликте с системой, как не вросший в ту систему. Коммерческое общество, которое он создал для спонсирования собственных научных разработок и для продажи результатов в фармацевтические фирмы, в генную инженерию, — оказалось наполненным недобросовестными, как он считает, людьми, оно его обмануло, выбросило, по сути, на улицу.

И он не нашел ничего лучшего, как обратиться ко мне, человеку с моей репутацией в Израиле, полагая, что я через десять лет опять буду помогать ему и спасать от системы. Именно это поразило меня. Я не ученый, я не знаю тайны биологии, мне неведомы те молекулы, которые он раскладывал на кирпичики мироздания, и движение его мысли от неживой материи к живой, от живой к социальной, от социальной к глобальной и дальше к космогонической скрыто от меня.

Возможно, он нашел наконец Бога в своем молекулярном мире — все это захватывает, конечно, но все же это не моя компетенция. А вот то, что он вдруг, через десять лет, вышел на меня из Израиля, — это меня ошеломило. И то, что он там, в земле обетованной, не нашел себя — это тоже меня поразило. А еще больше меня поразило, когда он сказал, что не хочет отдавать свои открытия стратегическому врагу России — Америке, НАТО, а хочет, чтобы они служили его Родине, России, советскому народу, и что он, Меклер, горюет по утрате нашей великой советской Родины. Эти слова настолько меня растрогали, что я был в дни его звонков очень изумлен.

Я столкнулся с некоторой человеческой феноменологией. Я не обсуждаю научную достоверность этого открытия. Для меня важно то, что человек, по существу, снобистски-полудиссидентского настроения, которое тогда и делало перестройку, — что этот старый человек, покинувший на склоне лет страну, прошел такую эволюцию, такие разочарования и социальные колебания, что в итоге пришел к формуле "моя великая советская Родина". Это заявление многого стоит.

И второе, меня поразило именно то, что он, еврей, который многое в жизни совершал под еврейскими знаменами и с еврейским акцентом, который уехал не в Японию и не в Штаты, а в еврейский мир, — что Меклер оттуда, из Израиля, обратился за поддержкой в "Завтра", которую сложно назвать настольной газетой еврейских националистов.

Я считаю, что все это очень важно для понимания настроений, царящих сегодня в среде советского еврейства, с одной стороны, и в сообществе наших интеллектуалов, испытавших в последние годы полную катастрофу устоев, а также для понимания того западного "интеллектуального рая", который якобы может обеспечить развитие каждой индивидуальности, каждого научного открытия. Нет, ничего подобного, не может. Поэтому мне показалось важным рассказать об этом, подкрепить это сегодняшними заявлениями Меклера через нашу газету, и вкратце, насколько это позволяют наши страницы, рассказать о сущности его взглядов.

Александр ПРОХАНОВ