Я ВИЖУ СЕБЯ на каком-то кладбище. Ну это естественно, это даже хорошо. Судя по старым мощным деревьям, верха которых ласкает нежное майское солнце, а вниз не попадает и пылинки светящейся, по морщинистым деревянным крестам-голубцам и тяжелым гранитным надгробиям в виде часовенок или круглых подножий с плачущими ангелами, а также судя по далекой, розово-светящейся колокольне, — я на одном из городских, старинных кладбищ, теперь именуемых "престижными". Престиж для кого? Какая дурь...

Перекликаются птицы, чего и в лесах подмосковных не часто услышишь, щелкает соловей, что уж совсем сказка. Правда, если это Пятницкое кладбище, то еще прошлым маем я его тут слушал, как слушал и в прежние года. Я приезжал специально на Пятницкое — на соловья. Дышится легко, пахнет сырой землей и первой зеленью.

Но тут же я застываю в изумлении...

Погост из конца в конец, от края и до края полон людей. Живых, конечно. Ну как это бывает на Пасху или в родительскую субботу. Но гораздо, гораздо больше. Почти что друг на друге. Только почему-то все молчат и не выпивают. Стоят или сидят возле своих ушедших, любимых. Мысль: а все ж их гораздо меньше, чем т е х, которые заселили навечно этот город мертвых.

В основном здесь, конечно, старики, куда им еще девать время, но есть и средние, и молодые, и даже дети. Иным не хватило места в своей оградке или там неудобно, негде сесть, и они стоят группами на аллеях, в тупичках лабиринтных проходов между кроватями-оградами. Множество стоящих впритык оград, очень бедных, некрашенных и с шишечками, всегда наводит на образ кроватей. Впрочем, здесь ведь лежат.

А народ еще подходит и подходит. Все чего-то ждут, и чувствуется, что ждут давно, с утра, ибо кто-нибудь ест булку. Но... не выпивают. Это странно. И еще — все молчат. Или только перешептываются на ухо. Шепот, робкое дыханье, трели соловья...

— Что такое, товарищи? — спрашиваю я.

На меня удивленно смотрят. Как и я на них. Вот лет сорока мужчина с женой сидят на лавочке, вросшей в липу.

— Брат, — обратился я к нему, — скажи, что здесь происходит? Что собрался народ? Сегодня вроде будни. И все молчат...

— Не говорите громко, — отвечал он, приложив палец к губам, — сегодня это нельзя. Вы разве ничего не знаете? Радио слушали?

— Нет, да у меня ни радио, ни телевизера нету, только на кухне транслятор — городская сеть, но тараканы проклятые... А что ж такое случилось?

Они с женой горько улыбнулись.

— Говорите — молчать. Мертвых, что ль, побеспокоим?

— Не надо, — поморщилась женщина (так они уж давно морщатся, привыкли к горестям), — не надо, какие тут шутки. Мы все пришли на регистрацию...

С соседней могилы, слыша наш лепет и мое тупое удивление, подошла старушка в белом платке, с очень молодым и добрым лицом, у ней очень щеки были молодыми и глаза ясные-ясные, она стала мне почти что в ухо объяснять:

— По указу президента на кладбищах установлена плата...

— А, — перебил я ее, — ну насчет кладбищ такое давно говорят, что-то я слышал — вроде как будут пускать за плату, это любопытных, зрителей, а владельцы могил — по членскому билету. Как на Новодевичке...

Старушка весело посмеялась в ладошки, она привыкла ко всем этим злым шуткам государства, вообще — ко всему. Такое время. А я люблю таких бабань.

— Вот, значить, — продолжала она, — платить теперь надо за каждое место — место! Понял?

— Чего, на всех кладбищах? А под Москвой?

— Нет, только на старых, городских, больших, удобных, — опять посмеялась она. Ну и смешливая же бабушка, сто двадцать бы ей прожить.

— Ну... за каждое место... А если их там, гробов, в пять этажей? За каждый труп, что ли?

— Господи, глупый-то какой. Я ж тебе и говорю: место. Ну — одна могила. Понял? Надо ж, живет без радио, как же ты так, милок?

— Ну... обеднял. Да там и врут только, бабушка.

— У тебя есть какие на больших-то, вот таких, кладбищах, сродственники?

— Конечно. У меня на Ваганькове пять захоронений.

— В одной ограде-то они?

— Да. Впрочем, мест-то будет три. Один вот так, другая вот так, и двое меж ними, дочь на женином братике. А кто там еще до них...

— Ты спеши, милок, туда, дежурить надо, инспектора приедут, может, и успеешь. Это хорошо, что у тебя они одной кучкой.

— Это аренда называется, — отозвался мужчина. — Как в Париже.

— Ну да, — согласился я, — это так. Да они взяли бы и за каждый труп, но считать трудно, а так за два столетия, глядишь, набежит... Кладбища ведь эти с XVIII века, чумные, холерные. Значит, говорите — за каждое место отдельная плата. И сколько ж насчитали?

— 1684 рубля. В год.

Ноги меня не держали, и я сел на землю.

А бабушка с каким-то отчаянно-веселым упорством наклонилась и сообщила:

— Вот, ждем с девяти утра инспекторов или каких-то там дежурных, они с сегодняшнего, с восемнадцатого, в течение трех дней будут регистрировать родственников или близких — ну кто за могилой смотрит, отвечает за нее, на кого она записана?

— Где записана?

— Там записана, там, в конторе записана!

Бабушка рассердилась.

— На тебя записаны?

— И на меня... да и на отца тоже... а он там же и лежит.

— Неважно, у тебя книжка ихняя есть?

— Есть какая-то, есть. Ф-фу. А кто не придет? Ну, мало ли, в отъезде там или еще как? Или — денег вот нет?

— Они все объяснят, — терпеливо, в свою очередь, говорила мне старушка. — И чего, и куда, и когда.

— А если я откажусь? Это ж, е-мое, получается еще одна квартирная плата. Какой-то смертный налог. Ну дают, ну дают! Это уж, кажется, последнее, что с нас сдирают в казну для решения экономического кризиса, правда, товарищи?

— Кто откажется, — сказал, закуривая, мой сосед, — его место пропадет. Бесхоз. Его новые люди займут.

— Новые? А-а-а, эти... Бабушка, у тебя одно место? Значит, тебе надо платить... Это ж четыре пенсии! — вскричал я.

На нас возмущенно посматривали, уж очень я разволновался.

— Чш-ш-ш... чш-шшш... — зашипела старушка. — Пенсионерам льгота. А ты давай, спеши к своим, нечего тут люли разводить.

Как во сне — вот смешно, да? — да, и как во сне, и во сне наяву, как хотите, — я пошел с кладбища, по пути подсчитывая, сколько ж мне платить, а заодно: сколько ж даст Москва в бюджет? Это ж будут сумасшедшие деньги. Почему именно 1684 рубля? Кто насчитал? Сколько могил на одном Ваганькове, например? А таких — Немецкое, Даниловское, Донское, Миюсское, Калитники — да их с десяток наберется, это ж мегаполисы!

К выходу, к выходу, где я? Как отсюда скорей на Ваганьково попасть? Мелькали кресты, деревья, я бежал...

...Утром, перебирая сон и веря в него, я с ужасом вспомнил, что у меня еще и сын с матерью моей и бабушкой лежат на Хованском, а это еще три места... А оно — городское, "престижное"? Уж теперь, поди, и оно престижное. Скока ж мне платить? Даже без Хованского — это будет... это будет... 1684х3=5052 рубля! Это ж почти десять моих пенсий... Это ж легче пойти и закопаться...

Господи, помоги мне!!!

Владимир ГАЛКИН

[guestbook _new_gstb]

u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

Напишите нам

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]