Феликс КУЗНЕЦОВ, член-корресподент Российской Академии наук НЕРАЗГАДАННАЯ ТАЙНА «ТИХОГО ДОНА» (Статья третья)
ШОЛОХОВ И СТАЛИН
Встреча Сталина с Шолоховым состоялась на даче у Горького в середине июня 1931 года. Обратимся еще раз к рассказу М. А. Шолохова Константину Прийме об этой встрече. Обращает на себя внимание такая выразительная деталь: "...Когда я присел к столу, — Сталин со мной заговорил... Говорил он один, а Горький сидел молча, курил папиросу и жег над пепельницей спички... Вытаскивал из коробки одну за другой и жег — за время беседы набросал полную пепельницу черных стружек..."
Деталь, свидетельствующая об огромном внутреннем напряжении Горького во время этого разговора.
Не менее выразителен был и вопрос Сталина: "А вот некоторым кажется, что третий том "Тихого Дона" доставит много удовольствия белогвардейской эмиграции... Что вы об этом скажете?" — и как-то уж очень внимательно посмотрел на меня и на Горького, — рассказывает Шолохов.
Шолохов не знал о письме Горького Фадееву, а потому не понял и причину этого "очень уж внимательного взгляда". А за ним, со всей очевидностью, предварительная беседа между Горьким и Сталиным о романе Шолохова, в ходе которой Горький не скрыл своих сомнений, высказанных ранее в письме Фадееву о том, что третья книга "Тихого Дона" "доставит эмигрантскому казачеству несколько приятных минут".
Так почем уже, зная эти отнюдь не безосновательные опасения, и, судя по характеру задаваемых вопросов, внимательно прочитав рукопись 3-й книги "Тихого Дона", Сталин поддержал роман? Поддержал жестко и определенно: "Третью книга "Тихого Дона" печатать будем!"
Решающим здесь для Сталина был политический момент: роман "Тихий Дон" помогал Сталину в борьбе с троцкизмом. Именно этот вопрос — о троцкизме — стоял на первом месте в беседе Сталина с Шолоховым. Как рассказывал Шолохов, "Сталин... задал вопрос: откуда я взял материал о перегибах Донского РКП(б) и Реввоенсовета Южного фронта по отношению к казаку-середняку? Я ответил, что в романе все строго документировано. А в архивах документов предостаточно, но историки их обходят... Историки скрывают произвол троцкистов на Дону и рассматривают донское казачества как "Русскую Вандею". Между тем на Дону дело было посложнее... Вандейцы, как известно, не братались с войсками Конвента Французской буржуазной республики... А донские казаки, в ответ на воззвание Донского реввоенсовета республики, открыли свой фронт и побратались с Красной Армией. И тогда троцкисты вопреки всем указаниям Ленина о союзе с середняком обрушили массовые репрессии против казаков, открывших фронт. Казаки, люди военные, поднялись против вероломства Троцкого, а затем скатились в лагерь контрреволюции... В этом суть трагедии народа!.."
Так объяснил Шолохов Сталину свой роман.
И Сталин принял решение о публикации 3-й книги "Тихого Дона", которое, конечно же, было решением политическим.
Думается, что не только в художественных особенностях "Тихого Дона", о чем шла речь в предыдущей статье, — его полифонизме, предоставляющем каждой из сторон раскрыть себя объективно и до конца, — но и в политической ситуации конца 20-х-начала 30-го годов в обстоятельствах борьбы с троцкизмом следует искать разгадку тайны поддержки "Тихого Дона" Сталиным.
А с другой стороны, позиция Шолохова, проявляющаяся в бесстрашной критике троцкистской политики "расказачивания", оборачивавшейся геноцидом по отношению к народу, не могла не вызвать самой глубокой симпатии к роману у противников Советской власти, в первую очередь — у эмигрантского казачества.
Сталин поддержал роман "Тихий Дон" потому, что в романе беспощадно разоблачаются Троцкий и троцкизм, правдиво показаны итоги гражданской войны на Дону, а поэтому Сталин считал, что "изображение хода событий в третьей книге "Тихого Дона" работает на нас, на революцию!" А атаман Краснов в этой беспощадной критике в романе античеловечной политике "расказачивания" и объективном показе причин Вешенского восстания видел критику большевизма, и потому принял роман.
Шолохов и Сталин — эта сложная и большая тема, конечно же, не сводится к проблеме троцкизма, в неприятии которого Сталин и Шолохов объективно оказались единомышленниками и союзниками.
Однако единомыслие Сталина и Шолохова проявлялось далеко не во всем и не везде. С течением времени такого единомыслия становилось все меньше, а со временем после ХХ съезда партии согласия почти не осталось.
Шолохов сам по себе фигура глубоко трагическая — при всех внешних регалиях, которые были дарованы ему властью. Как и на Григории Мелехове, на нем самом лежит отблеск трагизма эпохи, которой он принадлежал. Шолохов был настолько крупным и сильным — гениальным человеком, что смог в возрасте двадцати с небольшим лет не только написать "Тихий Дон", но и напечатать его, что, возможно, было не легче. Он установил отношения на равных, бесспорно, с самой крупной и властной политической фигурой времени — Сталиным. И, как будет показано далее, не уступил ему, хотя и заплатил за свою неуступчивость своей писательской судьбой.
И когда сегодня задается вопрос: почему Шолохов не написал больше ничего на уровне своего "Тихого Дона" — ответ на этот вопрос следует искать прежде всего во взаимоотношениях Шолохова и Сталина, Шолохова и власти.
Шолохов был настолько независимой фигурой, что, заметьте, — в его книгах практически отсутствует Сталин. И это — при том, что Сталин сыграл решающую роль на Южном фронте.
Имя Сталина отсутствует и в публицистике Шолохова — сравните эту позицию Шолохова с позицией всех остальных писателей того времени. И даже скромную заметку, посвященную Сталинскому юбилею, Шолохов умудрился написать так, что чуть ли не в центр статьи поставил страшный голод 1933 года, о котором в печати было категорически запрещено говорить.
Голод и преступления в отношении деревни, несправедливость репрессий в отношении невинных людей — вот главные вопросы, с которыми правдоискатель Шолохов стучался в душу Сталина в страшные 30-е годы. И Сталин был вынужден слушать Шолохова, отвечать на его письма и принимать меры потому, что понимал, кто такой Шолохов.
Встреча на даче у Горького летом 1931 года была второй встречей Шолохова и Сталина. Первая встреча писателя и вождя состоялась в начале 1931 года. Эту встречу предварило письмо Шолохова, которое он в июне 1929 года послал из Вешенской в Москву своему редактору и другу Е. Г. Левицкой, письмо о положении крестьян Донщины. Письмо настолько страшное, что старая коммунистка Левицкая посчитала необходимым через свои связи передать это письмо лично Сталину.
Шолохов с болью и тревогой писал Левицкой, что на тихом Дону творятся "нехорошие вещи", из-за чего он "шибко скорбит душой". "Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает... Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится... Казаки говорят: "Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые". "...Надо на пустые решета взять всех, вплоть до Калинина, всех, кто лицемерно по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка".
Вот такое письмо легло Сталину на стол летом 1929 года. И Сталин не мог не прочитать его, потому что знал первые две книги "Тихого Дона" и имел о них свое мнение. Письмо Шолохова было отправлено из Вешенской Левицкой в Москву 18 июня 1929 года. А 9 июня 1931 года Сталин пишет редактору "Рабочей газеты" Феликсу Кону письмо, в котором называет Шолохова "знаменитым писателем нашего времени".
Правда, дальше Сталина критикует Шолохова за то, что тот "допустил в своем "Тихом Доне" ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др.", но эти частные ошибки и неточности не изменили в целом положительного отношения Сталина к роману. Высокую оценку Шолохова Сталин подтвердил в 1932 году в письме к Кагановичу: "У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — Писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах, хорошо известных ему".
Если судить по "Журналу регистрации посетителей Сталина в Кремле", с 1931 по 1941 годы у Сталина было 12 встреч с Шолоховым. В действительности, встреч было больше, так как далеко не все встречи — как, например, на даче у Горького, — фиксировались в этом журнале. Судя по тому же журналу, Сталин ни с одним писателем не встречался так часто, как с Шолоховым.
Взаимоотношения двух самых крупных людей в России ХХ века — политика и художника — таят в себе огромный исторический смысл. Они отражают все то же глубинное противоречие эпохи, которому был посвящен "Тихий Дон".
Шолохов направил Сталину не менее 16 писем, некоторые — на десятках страниц — и получил на них письменные или устные ответы.
Следует подчеркнуть: общение шло на равных! Сталин с глубоким уважением и вниманием относился к своему партнеру, хотя в момент их знакомства тому было всего 26 лет, и не испытывал тени сомнения в том, кто автор "Тихого Дона". Находясь в эпицентре политических страстей времени, будучи под неустанным и пристальным вниманием недоброжелательно относившихся к нему спецслужб, Шолохов, конечно же, был "просвечен" вдоль и поперек, все его прошлое, его связи и взаимосвязи были прощупаны и исследованы. И если бы Ягода со товарищи могли найти хоть какую-то зацепку, подтверждающую версию о плагиате, — они немедленно пустили бы ее в ход. Вот почему этой проблемы в отношениях Сталина и Шолохова не существовало.
Была другая проблема. Шолохов был крайне беспокойным и подчас — беспощадным собеседником для Сталина. В своих обращениях как устных, так и письменных, в своих пространных письмах вождю Шолохов для себя не просил ничего — Шолохов просил о снисхождении и пощаде для народа. В письмах Сталину уходили в сторону закрытость, сдержанность и осторожность, о которых писала в своих воспоминаниях о Шолохове Левицкая, — это был открытый крик души. И — боли. Шолохов писал Сталину об испытаниях, выпавших на долю народа в пору коллективизации и 37-го года, в словах, равновеликих по страстности масштабу человеческих бед.
Переписка Шолохова со Сталиным, посвященная репрессиям 1929-1931 годов и репрессиям 1937 года, по глубине сопереживания человеческим страданиям, по внутреннему своему содержанию взаимосвязана с "Тихим Доном". И здесь речь идет о горе и боли народной — только не в форме художественной, а в форме публицистической, в виде открытого обращения к власти.
Приведем хотя бы несколько выдержек из этих писем.
1933 год.
"В Вешенском районе, как и в других районах, сейчас умирают о голода колхозники и единоличники: взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями. Словом, район как будто ничем не отличается от остальных районов нашего края..."
"Овчинников ("особый уполномоченный" крайкома. —
Ф. К.
) громит районное руководство и, постукивая по кобуре нагана, дает следующую установку: "Хлеб надо взять любой ценой! Будем давить так, что кровь брызнет! Дров наломать, но хлеб взять!.." (...) Установка эта была подкреплена исключением из партии. На этом же бюро РК 20 коммунистов — секретарей ячеек, уполномоченных РК и председателей колхозов, отстававших с выполнением плана хлебозаготовок. (...) И большинство терроризированных коммунистов потеряли чувство меры в применении репрессий. По колхозам широкой волной покатились перегибы. Собственно то, что применялось при допросах и обысках, никак нельзя было назвать перегибами: людей пытали, как во времена средневековья.."
Шолохов характеризует эти "способы" террора: "Массовое избиение людей"; "сажание в холодную, то есть в яму, в амбар в январе, феврале"; "обливание людей керосином, после чего керосин поджигали, требуя ответа, где спрятан хлеб"; "инсценировка расстрелов"; "принуждение женщин к сожительству"; "в Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывели на три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью" и т. п.
Письма Шолохова Сталину — это крик боли и возмущения, открытое и настойчивое требование остановить репрессии и привлечь к ответу "не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные "методы" пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это". Примечательно окончание письма: "Обойти молчанием то, что в течение трех месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах, нельзя... Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу "Поднятой целины". Так — прямой, хотя и скрытой угрозой, написать правду о терроре в отношении народа, завершил Шолохов свое письмо вождю.
Первая книга "Поднятой целины", как известно, писалась одновременно с третьей книгой "Тихого Дона" и была завершена в 1931 году.
Начиная работу над первой книгой "Поднятой целины", которой он первоначально дал название "С кровью и потом", Шолохов никак не мог предположить, что спустя три года политика сплошной и беспощадной коллективизации даст такой страшный результат: опустошающее изъятие хлеба у колхозников и всеобщий голод 1933 года. Не в этом ли причина того, что вторая книга "Поднятой целины" по воле Шолохова так и не увидела свет до самой войны, а после утраты рукописи в военные годы была заново написана Шолоховым десятилетия спустя...
В следующем письме Сталину, 16 апреля 1933 года, взывая о помощи голодающим колхозникам, Шолохов писал: "Слов нет, не все перемрут даже в том случае, если государство вовсе ничего не даст. Некоторые семьи живут же без хлеба на водяных орехах и на падали с самого декабря месяца, и которые не так давно пожирали не только свежую падаль, но и пристреленных сапных лошадей и собак, и кошек, и даже вываренную на салотопке, лишенную всякой питательности падаль..."
Страшен голод, но еще страшнее репрессии, обрушивающиеся на людей.
"По одному Вешенскому району осуждено за хлеб около 1700 человек, — писал Шолохов Сталину. — Теперь семьи их выселяют на север. РО ОГПУ спешно разыскивает контрреволюционеров, для того, чтобы стимулировать ход хлебозаготовок...
Письмо к Вам — единственное, что написал с ноября прошлого года. Для творческой работы последние полгода были вычеркнуты".
Надо сказать, что Сталин отреагировал на письмо Шолохова немедленно, дав указание выделить для Вешенского района сто двадцать тысяч пудов хлеба и даже посетовал: "Надо было прислать ответ не письмом, а телеграммой. Получилась потеря времени!".
Для "разбора дела" в Вешенскую был направлен работник Центральной контрольной комиссии ВКП (б) М. Ф. Шкирятов, который в своей "Записке" Сталину по итогам проверки написал: "Результаты расследования перегибов в Вешенском районе полностью подтвердили правильность письма тов. Шолохова об этом в ЦК ВКП (б)".
И тем не менее, в главном Сталин не согласился с Шолоховым. В своем ответном письме Шолохову Сталин упрекнул его: "...Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. (...) Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибаться в политике (Ваши письма — не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!), и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови) — этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы, по сути дела, вели "тихую" войну с советской властью... (...) Ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали".
"Ясно, как божий день", что отношение к "уважаемым хлеборобам" у Сталина и Шолохова противоположно: если для Шолохова они — родные люди, то для Сталина — не до конца разоблаченные, затаившиеся враги, которые ведут "тихую" (без крови) войну с советской властью. И, следовательно, заслуживают обращения с собой как с врагами. То, что для Шолохова, — преступление против человечности, для Сталина — "болячка нашей партийно-советской работы". При этом тон письма — предельно уважительный. Сталин, прекрасно понимающий масштаб и значение Шолохова, ведет с ним — как Горький, Фадеев, Левицкая — свою "воспитательную работу".
Переписка писателя и вождя прервалась на четыре года — до рокового 1937 года, года смертельной опасности и тяжелейшего внутреннего кризиса для Шолохова. Кризиса такой тяжести, что Сталин — в ответ на просьбу Шолохова срочно принять его — посылает на Дон в сентябре 1937 года генерального секретаря СП СССР В. П. Ставского. Сталин внимательно следил за состоянием Шолохова и готовился к встрече с ним. В закрытом ("секретно!") письме Ставский сообщал Сталину: "В связи с тревожным сообщением о поведении Михаила Шолохова я побывал у него в станице Вешенской... М. Шолохов до сих пор не сдал ни 4-й книги "Тихого Дона", ни 2-й книги "Поднятой целины". Он говорит, что обстановка и условия его жизни в Вешенском районе лишили его возможности писать.
Мне пришлось прочитать 300 страниц на машинке рукописи 4-й книги "Тихого Дона". Удручающее впечатление производит картина разрушения хутора Татарского, смерть Дарьи и Натальи Мелеховых, общий тон разрушения и какой-то безнадежности, лежащей на всех трестах страницах: в этом мрачном тоне теряется и вспышка патриотизма (против англичан), и гнева против генералов у Григория Мелехова.
М. Шолохов рассказал мне, что в конце концов Григорий Мелехов бросает оружие и борьбу.
— Большевиком же его я делать никак не могу".
Поражением закончились попытки литературных и политических властей вынудить Шолохова пойти на отступление от исторической правды и сделать из Григория Мелехова, хотя бы в конце книги, "большевика". Оказывается, этого хотел и Сталин. Начались эти попытки сразу после опубликования первых двух книг романа "Тихий Дон".
Е. Г. Левицкая вспоминает: "Как-то случайно встретилась я с Панферовым. "Вот вы дружите с Шолоховым — убедите его, чтобы он закончил "Тихий Дон" тем, что Григорий станет большевиком. Иначе "Тихий Дон" не увидит света". "А если это не соответствует жизненной правде?" — возразила я. "Все равно — так надо". Когда я сказала М. А. об этом, он усмехнулся и ответил: "Вопреки всем проклятым братьям-писателям, я кончу "Тихий Дон", как считаю правильным".
Из этого же письма Ставского Сталину явствует, насколько велико было политическое давление на Шолохова, особенно со стороны местных властей. Это давление и вновь начавшиеся на Дону репрессии и привели Шолохова к внутреннему кризису, настолько сильному, что, как пишет Ставский Сталину, "в порыве откровенности М. Шолохов сказал: "Мне приходят в голову такие мысли, что потом самому страшно от них становится".
"Я воспринял это как признание о мыслях про самоубийство", — комментирует эту фразу Шолохова Ставский. Думается, комментарий этот неточен. "Мысли", от которых самому Шолохову становилось страшно, были связаны, конечно же, не с самоубийством, но с переоценкой ценностей, утратой веры в связи с категорическим неприятием того, что происходило в родном ему Вешенском районе и во всей стране.
"ПОДИ ДОКАЖИ, ЧТО ТЫ НЕ ВЕРБЛЮД"
Можно с уверенностью сказать, что командирование Сталиным Ставского на Дон было связано с тем, что Сталин получил от Ежова сведения о готовящемся аресте Шолохова, а возможно, и просьбу на согласие. Арест Шолохова местными органами внутренних дел был уже подготовлен, но его невозможно было осуществить без согласования со Сталиным. Зная о готовящемся аресте Шолохова, Сталин и направил на Дон Ставского. 1937 год был годом, когда органы ОГПУ и их люди на Дону получили, наконец, реальную возможность полностью рассчитаться с Шолоховым и за "Тихий Дон", и за его критику действий местной власти в пору коллективизации. Руководивший ОГПУ края в начале 30-х годов Е. Г. Евдокимов, планировавший арест Шолохова еще в 1930-1931 годах, становится к 1937 году первым секретарем Ростовского обкома партии, то есть — полным хозяином области. Началась планомерная подготовка к аресту и уничтожению Шолохова.
Как альтернатива аресту предполагалось перемещение Шолохова с Дона в какой-нибудь крупный индустриальный центр — чтобы оторвать его от казачьих корней, от родной питательной почвы, заставить изменить и образ жизни, и тематику его творчества.
Предшественник Евдокимова на посту партийного руководителя области Шеболдаев настойчиво убеждал Шолохова "переменить место жительства", — об том Шолохов писал Сталину. "При каждой встрече он осторожно, но настойчиво говорил, что мне необходимо перейти на другую тематику, необходимо влиться в гущу рабочего класса, писать о нем, так как крестьянско-казачья тематика исчерпана, и партии нужны произведения, отражающие жизнь и устремления рабочего класса. Он усиленно советовал мне переехать в какой-либо крупный промышленный центр, даже свое содействие обещал".
А Ставский еще на Пленуме РАППа в 1929 году говорил "о необходимости для Шолохова переменить место жительства, переехать в рабочий район".
Это мнение Ставский повторил и в своем письме Сталину в 1937 году: "Лучше всего было бы для Шолохова (на которого и сейчас влияет его жены родня, — от нее прямо несет контрреволюцией) уехать из станицы в промышленный центр, но он решительно против этого, и я бессилен его убедить в этом".
Вырвать, выкорчевать Шолохова из родных мест, лишить его корней, разорвать связи с родной землей — таково было одно из важных направлений "перевоспитания" художника, с тем, чтобы сделать его "своим". Лишить его возможности защищать народ. А если он не "перевоспитается" — уничтожить. И подготовка к этому велась самым активным и серьезным образом.
Как писал Шолохов Сталину, "ближайшие соратники" первого секретаря обкома Шеболдаева "не таясь, говорили, что Шолохов — кулацкий писатель и идеолог контрреволюционного казачества, вешенские шеболдаевцы каждое мое выступление в защиту несправедливо обиженного колхозника истолковывали как защиту кулацких интересов, а нач(альник) РО НКВД Меньшиков, используя исключенного из партии в 1929 году троцкиста Еланкина, завел на меня дело в похищении у Еланкина... "Тихого Дона"! Брали, что называется, и мытьем и катаньем".
Как видите, не только белогвардейцев и "братьев-писателей", но и работников ОГПУ, переименованного в 1937 году в НКВД, занимал вопрос о плагиате. Однако и их поиски оказались безуспешными.
При этом вся эта возня вокруг Шолохова, затеянная органами внутренних дел, прикрывалась все той же мнимой "заботой" о Шолохове, за которой — стремление приручить его, сделать "своим".
"Мы не хотим Шолохова отдавать врагам, хотим его оторвать от них и сделать своим!", — приводит Шолохов слова партийного секретаря Евдокимова. — Вместе с тем товарищ Евдокимов также и добавил: "Если б это был не Шолохов с его именем, он давно бы у нас был арестован".
И эти же слова не были пустой угрозой.
Буквально сразу же после визита в Вешенскую Ставского местные власти начали практически готовить арест Шолохова. Осуществление провокации было поручено чекисту еще со времен гражданской войны И. С. Погорелову, которого шантажом и угрозами вынудили согласиться изобличить Шолохова как "главу контрреволюционного подполья, готовившего восстание на Дону". Но произошла осечка! Погорелов рассказал об этом "задании" Шолохову. Воспоминания бывшего секретаря Вешенского райкома П. К. Лугового "И потом и кровью", и самого И. С. Погорелова воссоздают эту страшную картину того, как готовился арест и расправа над Шолоховым. Перед этим по обвинению во "вредительстве" было арестовано почти все советское и партийное руководство Вешенского района, а также многие родственники Шолохова. Шолохов находился фактически, как он писал, "под гласным надзором".
Лишь прямое обращение к Сталину и фактически бегство из Вешенской вместе с Погореловым в Москву, осуществленное по всем законам детективного жанра, спасли Шолохова от неминуемого ареста.
"...Шацкому (один из руководителей Вешенского ОГПУ. —
Ф. К.
) и остальным надо было после ареста Лугового, Логачева и др. арестовать моих родственников, чтобы показать, что мое окружение — политическое и родственное — было вражеское, чтобы насильственно вырвать у арестованных ложные показания на меня, а потом уже, приклеив мне ярлык "врага народа", отправить меня в тюрьму", — писал Шолохов Сталину.
Шолохов в письме Сталину рисует ужасающую картину беззаконий, издевательств и пыток ни в чем неповинных людей — его товарищей, вешенцев. Мучения и пытки были настолько страшными, пишет Шолохов, что "расстрел или другое наказание казались избавлением". Над неповинными людьми "издевались, уничтожали человеческое достоинство, надругивались, били, угрожали: "Не будешь говорить, не выдашь своих соучастников, — перебьем руки. Заживут руки — перебьем ноги. Ноги заживут — перебьем ребра... В крови будешь ползать у моих ног и, как милости, просить будешь смерти".
Пытками выбивались доносы на Шолохова.
"Следователь Маркович кричал: "Почему не говоришь о Шолохове? Он же, блядина, сидит у нас! И сидит крепко! Контрреволюционный писака, а ты его покрываешь?!" Бил по лицу". К концу четвертых суток Логачев — (председатель Вешенского райисполкома. —
Ф. К.
) подписал то, что состряпал и прочитал ему следователь".
Письма Шолохова Сталину о событиях 1937-1938 годов и сегодня звучат как гневный обвинительный акт против беззакония, несовместимого с гуманными идеалами социализма. Никакая, даже самая гуманная цель не оправдывает преступные средства. Шолохов, намного опережая время, первым высказал эту горькую, трагическую правду Сталину.
"Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователя, глубоко порочен: этот метод приводил и неизбежно будет приводить к ошибкам. Тех, которым подчинены следователи, интересует только одно: дал ли подследственный показания, движется ли дело... Произвол следователя безграничен. Отсюда и оговоры других, и признание собственной вины, даже никогда не совершаемой. Надо покончить с постыдной системой пыток, применяющихся к арестованным".
Будучи сам на волосок от ареста, Шолохов писал свои письма Сталину тайно, окольными путями переправлял их в Кремль. А когда узнал от Погорелова о готовящемся аресте, кружными путями, скрываясь от местных властей, направился в Москву, к Сталину, за правдой и спасением.
Обстоятельства встречи у Сталина, на которую, помимо вешенцев, были приглашены Ежов, члены политбюро и ответственные работники репрессивных органов Ростова и Вешенской, подробно описаны в воспоминаниях П. Лугового ("Дон", 1988, № 6-8), присутствовавшего на этой встрече. Приведем в сокращении отрывок из этих воспоминаний.
"Сталин, прохаживаясь по комнате, время от времени подходил к столу, что-то записывал и снова ходил, задавал вопросы, делал замечания.
Шолохов выступал два раза и несколько раз отвечал на реплики. Он сказал, что вокруг него органами НКВД, органами разведки ведется провокационная, враждебная по отношению к нему работа, что органы НКВД собирают, стряпают материалы в доказательство того, что он якобы враг народа и ведет вражескую работу. Что работники НКВД у арестованных ими людей под дулом пистолета добывают материалы, ложно свидетельствующие о том, что он, Шолохов, враг народа...
Сталин сказал Шолохову: "Вы, Михаил Александрович, много пьете?" Шолохов ответил: "От такой жизни немудрено и запить".
Затем Сталин подошел к Ивану Погорелову, посмотрел ему в глаза и сказал: "Такие глаза не могут врать". Обращаясь к Шолохову, он заявил: "Напрасно вы, товарищ Шолохов, подумали, что мы поверили бы клеветникам".
В ответ Шолохов рассказал Сталину короткий анекдот: "Бежит заяц, встречает его волк и спрашивает: "Ты что бежишь?" Заяц отвечает: "Как, что бегу: ловят и подковывают". Волк говорит: "Так ловят и подковывают не зайцев, а верблюдов". Заяц ему ответил: "Поймают, подкуют, тогда докажи, что ты — не верблюд".
Сегодня все знают это присловие: "Поди докажи, что ты не верблюд", но мало кто помнит, что родилось оно от этого, чрезвычайно выразительного анекдота 30-х годов, который Шолохов не побоялся рассказать Сталину. Собственно, доказывать, что "ты не верблюд", Шолохову пришлось всю жизнь — не только в политическом отношении, но и в связи с напраслиной, возведенной на него.
И одним из аргументов "антишолоховедов" в пользу этой напраслины является то, что будто Шолохов не защищал роман, относился к нему, как к "чужому" произведению, "давал согласие на многочисленные беспринципные правки "Тихого Дона".
Чудовищная несправедливость, объясняемая (но не оправдываемая!) разве что одним: отсутствием в ту пору — середине 70-х годов — информации о действительной судьбе романа и самого Шолохова, о реальных, подлинных его взаимоотношениях с властями.
Сталин спас Шолохова от ареста, он понимал и чтил иерархию ценностей в литературе, о чем говорит его отношение не только к Шолохову, но и к Булгакову, Маяковскому, Пастернаку... Он заверил Шолохова, что тот "может спокойно трудится на благо Родины, что покой и безопасность ему будут обеспечены".
Но Шолохов обращался к Сталину не только с просьбой о личной защите, он требовал покончить с "постыдной системой пыток", с противоправной практикой репрессивных органов, когда "арестованный бесконтрольно отдается в руки следователю", он требовал прекращения преступной политики террора по отношению к безвинным людям под видом "выкорчевывания врагов" и привлечения к ответственности тех, кто без суда и следствия "упрятал в тюрьму" и пытал честных, ни в чем не повинных людей, вымогал у них показания".
И вот на это Сталин ответил категорическим “нет”.
Для Шолохова это была все та же принципиальная линия, начатая им еще в романе "Тихий Дон", где он выступил против геноцида казачества под видом "расказачивания", продолженная им в 1931-1933 годы, когда он защищал колхозников от голода, измывательств и преступной ссылки в Сибирь.
Шолохов в письмах Сталину, как и раньше, приводил конкретные — с фамилиями следователей, факты преступных действий репрессивных органов, а также список людей, с именами и фамилиями, несправедливо брошенных в тюрьмы и лагеря.
И опять, как и в 1933 году, была создана комиссия во главе с тем же Шкирятовым, и опять, как и в 1933-м, признав правоту претензий Шолохова, касающихся его самого и близких ему людей, Сталин, комиссия ЦК не согласились с Шолоховым в главном. Комиссия констатировала: "...За 1937 и начало 1938 года всего в Вешенском районе арестовано 185 человек, в том числе 133 белогвардейца (большинство из них кулаки, участники Вешенского контрреволюционного восстания в 1919 году и реэмигранты) и 52 кулака, ранее судившихся за контрреволюционную деятельность. (...) Ни один из опрошенных нами не показал, чтобы над ними в какой-то форме применялось физическое насилие. Последняя фраза документа подчеркнута Ежовым.
Итоговый вывод комиссии был таким: "Заявления товарища Шолохова об арестах большого количества невинных людей... не подтвердились. Имели место лишь отдельные ошибки, которые мы исправили..." Из 185 человек, невинно осужденных по 58 статье, комиссия освободила только трех.
Вместе с тем, в справке комиссии сказано, что каждый третий из арестованных и осужденных — "белогвардеец", как правило, "участник Вешенского восстания", из тех, кого не сумели или не успели посадить в 20-е годы.
Как показывает следственное "дело" руководителя Вешенского восстания, одного из героев "Тихого Дона" Павла Кудинова, арестованного в Болгарии органами СМЕРШ в 1944 году, Кудинов уже после войны, в 1951 году, был доставлен из сибирских лагерей в Ростов-на-Дону в связи с "проведением там "оперативно-чекистских мероприятий по борьбе с антисоветскими элементами из числа Донского казачества". А такие "мероприятия", говорится в документе КГБ, были необходимы потому, что "в процессе следствия вопрос контрреволюционного восстания на Дону в 1919 году остался глубоко не исследованным, идейные его руководители и активные участники, оставшиеся на территории Ростовской области, не выявлены, антисоветские связи белогвардейских кругов из числа казаков не установлены".
Вот до какого времени репрессивные органы помнили о Вешенском восстании, вели охоту за "известными его руководителями и активными участниками", то есть за героями "Тихого Дона".
Отношения Шолохова и Сталина изначально были обречены на конфликт: Шолохов не мог принять репрессивных методов построения социализма, полагая их несовместимыми с народным стремлением к социальной справедливости.
Шолохов был первым — и в этом также проявилась его гениальность, — кто почувствовал и понял, что репрессии против народа, всем сердцем откликнувшегося на идею социальной справедливости и потянувшегося к новой жизни, смертельно опасны для дела социализма, потому что со временем бумерангом вернуться к нему. И мы видим, что бумеранг вернулся. Не в этом ли причина и объяснение того, с какой легкостью, практически без сопротивления, произошла у нас в последнее десятилетие смена не только власти, но и социально-политического строя. Смена вех, обрушивавшая на народ новые беды и страдания, перечеркнувшая те социальные завоевания, которые, невзирая на преступления, осужденные Шолоховым, были сделаны за годы Советской власти.
Шолохов своим романом, всей жизнью своей первым в нашей стране сказал во весь голос, что даже самая святая цель не оправдывает преступных средств.
После 1937 года очевидно все возрастающее отдаление Шолохова от вождя, равно как и Сталина от Шолохова. И хотя в 1941 году Шолохов получит Сталинскую премию за "Тихий Дон", станет академиком, депутатом Верховного Совета СССР, то есть официально признанным первым писателем страны, дистанция, отделяющая Шолохова от Сталина и ЦК, углубляется.
Начиная с 1942 года не было ни одной встречи Сталина и Шолохова, хотя, судя по журналу записи лиц, принятых генсеком в 1946-1953 годы, Фадеева в послевоенные годы Сталин принимал не менее пяти раз, Симонова — трижды. За последние десять лет жизни Сталина Шолохов лишь дважды — безответно — обратился к нему в 1942 году с просьбой о поездке за границу и в 1950 году — с просьбой "разъяснить" ему, в чем состоит "существо" его ошибок в отношении Сырцова, Подтелкова и Кривошлыкова, о которых писал Сталин в письме Ф. Кону, опубликованном в 12-м томе его сочинений.
Внутренний конфликт Шолохова с властью — при внешней атрибутике его почитания и официальной поддержки — проявлялся даже в самом образе жизни художника: он жил практически отшельником на своем родном Дону, все более отделяясь от властей предержащих и не стесняясь демонстрировать полное пренебрежение к руководству Союза писателей СССР. Шолохов, конечно же, не мог простить Фадееву, что когда в 1937 году над ним нависла угроза ареста и он попросил его как члена ЦК партии и руководителя Союза писателей защитить его, Фадеев отказался что-либо делать.
Не в этом ли — в столь драматических и трудных взаимоотношениях Шолохова с властью, в глубочайшем духовном кризисе, начавшемся в 30-е годы, вызванном глубочайшими расхождениями в представлениях о пути и средствах достижения лучшего удела людей будущего, — объяснение глубокого молчания Шолохова в литературе все последние десятилетия его жизни? Не здесь ли следует искать ответ на вопрос, почему Шолохов больше не создал ничего равного по уровню дарования роману "Тихий Дон" — сакраментальный вопрос, которым казнит писателя "антишолоховедение"? И не здесь ли исток болезней Шолохова, перенесшего три инсульта, включая и нашу национальную, чисто русскую "болезнь", в которой его упрекал Сталин (помните ответ Шолохова: от такой жизни запьешь!..) и которой до сих пор донимают его "антишолоховеды"?
"...Так много человеческого горя на меня взвалили, что я уже начал гнуться, — писал он в начале 30-х годов Левицкой. — Слишком много для одного человека".
Но он никогда не переставал слышать чужое горе, сопереживать ему. Шолохов многократно с полным бесстрашием бросался на защиту безвинно пострадавших — не только казаков и колхозников родного Дона, вешенских партработников, но и самых разных как близких, так и далеких ему людей: создателя "Катюши" И. Г. Клейменова, сына А. Ахматовой Л. Гумилева, сына П. Платонова, артистки Э. Цесарской и многих других.
В отличие от А. Фадеева, для Шолохова ХХ съезд партии и правда о "культе личности" Сталина не только не были драмой, он поддержал эту правду всей душой. Ряд глав из романа "Они сражались за Родину" были посвящены этой теме, но, после ухода Хрущева, задержаны высочайшей — на уровне Политбюро ЦК — цензурой и изъяты из романа.
В архивах Ленинки хранится письмо А. Твардовского к К. Федину об отношении Шолохова к Солженицыну: "Нет надобности перечислять всех более или менее маститых своих и зарубежных писателей, тепло или восторженно встретивших первую повесть нового писателя, назову два имени: Ваше, Конст(антин) Алекс(андрович), и М. А. Шолохова (...) М. А. Шолохов в свое время... с большим одобрением отозвался об "Иване Денисовиче" — и просил меня передать поцелуй автору повести". Шолохов поддержал поэму А. Твардовского "Теркин на том свете", говорил о необходимости публикации "Доктора Живаго".
Но будучи убежденным государственником, Шолохов не принял диссидентства, усматривая в нем угрозу национальным интересам страны. Этого ему также не могут простить "антишолоховеды" и псевдолибералы, чаще всего объединенные в одном лице.
Именно диссидентские и околодиссидентские круги и явились инициатором новой кампании по поводу авторства "Тихого Дона", развернутой в середине 70-х годов. Наличие "политической составляющей", как ныне принято говорить, в этой антишолоховской компании — очевидно.
В 1978 году Шолохов направил в ЦК КПСС письмо о судьбе русской культуры, о ее спасении и защите, которое было положено под сукно. Это письмо, так же, как последняя беседа с сыном, М. М. Шолоховым, — своего рода завещание М. А. Шолохова, приоткрывающее завесу над внутренним миром писателя. В письме в ЦК Шолохов ставил вопрос о стремлении недругов "опорочить русский народ", когда "не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия". Шолохов писал о "протаскивании через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру", о том, что "многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными", что "продолжается уничтожение памятников русской культуры". Писал о необходимости утверждения "исторической роли" отечественной культуры "в создании, укреплении и развитии русского государства".
В этом документе, вызвавшем глубокое раздражение и неприятие со стороны властей, Шолохов предстает как убежденный патриот России и государственник. Собственно, таковым он и был на всем протяжении своей жизни, намного опережая свое время и являясь провозвестником будущего.
Это последнее в жизни М. А. Шолохова письмо в ЦК, равно как и последняя, записанная сыном, М. М. Шолоховым, беседа с ним незадолго до смерти, помогают глубже понять и тайну "Тихого Дона". В беседе с сыном исключительно важна оценка Шолоховым гражданской войны: "Когда там, по вашим учебникам, гражданская закончилась? В 20-м? Нет, милый, она и сейчас еще идет. Средства только иные. И не думаю, что скоро кончится. Потому, что до сих пор у нас что ни мероприятие — то по команде, что ни команда — то для людей, мягко сказать, обиды... Это если мягко сказать". А если со всей определенностью, то "гражданская война, она, брат, помимо всего прочего, тем пакостна, — говорил Шолохов сыну на закате своей жизни, — что ни победы, ни победителей в ней не бывает".
И в этих горьких словах — самая суть "Тихого Дона", романа, на много десятилетий опережавшего свое время, оценившего гражданскую войну как национальную трагедию, как тяжкий пролом в народной жизни "на стыке двух начал", звавшего народ, в конечном итоге, к национальному единству.
[guestbook _new_gstb]
u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+="
"; y+="
"; y+="
"; d.write(y); if(!n) { d.write("
"+"!--"); } //--
Напишите нам
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
