Анна Серафимова

5 августа 2003 0

32(507)

Date: 06-08-2003

Author: Анна СЕРАФИМОВА

AUT BENE, AUT NIHIL...

Моя знакомая любит стенать. Делает это, как и полагается творческой интеллигенции, с использованием богатой мимики: скорбно, печально, с надрывным пафосом. Разнообразные поводы для стенания у неё со времён перестройки есть всегда. До того повод был один, общий для этой самой интеллигенции, к которой Зинаида Михайловна, окончив библиотечный институт и устроившись администратором в дом творчества, относит себя. А именно — недооценённость обществом и государством. Как и большинство этой публики, она начинала доперестроечные стенания с фразы: "если бы я жила на Западе", а продолжала и заканчивала эту нехитрую мысль перечислением тех благ, почётностей и приятностей, которые, по твёрдому убеждению всех творческих интеллигентов, понятия не имевших об истинном Западе, являются обязательным гарантированным приложением к любому библиотекарю, ресторанной певичке, исполнителю незамысловатых куплетов... Перечень был длинен. Но, как говорится, не всякая птица долетит до середины Днепра, и не всякий разумный человек дослушает до половины список воображаемых интеллигентом благ, с которыми его якобы поджидал Запад,

В перестойку и последующие времена тематика стенаний Зинаиды существенно обогатилась: "Я им никогда не прощу Каму Минкаса!" — стенает о почти загубленном каком-то театральном таланте, недооценённом по достоинству "ими" (советской властью), раскрывшемся лишь в наши плодотворные годы. А сколько шедевров на театральных подмостках он мог бы уже тогда создать!

Никогда не простит она "им" много чего: зверства Сталина, вынужденность читать украдкой Солженицына!.. Недовольство Зинаиды распространяется не только на прошлое, но и на настоящее. Правда, счёт она предъявляет не властям, прогрессивным и демократическим, а каким-то анонимным реакционным силам, повсюду внедрившимся и мешающим череде передовых российских президентов. К примеру, ситуацию в соседней Белоруссии комментирует с тихими стонами: "Ну, вы, конечно, слышали, что ещё один журналист пал жертвой этого тирана Лукашенко? Человеку отказано в исполнении его служебного долга! Боже, как это всё мерзко! Долго ли мировое сообщество будет терпеть это? Надо поступить с ним, как с режимом Хусейна, и освободить, наконец, белорусский народ от диктатора". При этом стенающую ничуть не заботит, что народ, который она жаждет освободить от "диктатора", проголосовал за него почти в стопроцентном составе.

Стенает она и пафосно, призывая "положить этому конец". "Слыхали, идёт наступление на наиболее выдающихся предпринимателей! Не хватает им, что лучшие умы, финансовые гении уже покинули страну и вынуждены жить в эмиграции. Доведут, что и самый богатый человек уедет и увезёт свои деньги! Это всё происки реакционеров! Да в любой стране общественность вышла бы на демонстрацию против преследования лучших своих представителей. А у нас? Обыватели сидят по домам да о зарплате своей думают".

Справедливости ради надо сказать, что стенает и предъявляет счёт Зинаида не огульно и слепо — за всё подряд. Она выбирает достойное наибольшего и первоочередного осуждения. К примеру, ежегодный миллион вымирающих сограждан она не предъявляет никому в качестве претензии, равно как и бездомных детей, больных стариков, голодающих военных и учителей. Это всё — нормальное явление, естественный отбор, самоочищение общества, избавление его от балласта.

Зато как личную трагедию воспринимает Зинаида Михайловна "безвременный уход" любого "яркого представителя передовой интеллигенции", считая это отбором неестественным, даже если почивший отошёл в мир иной, отпраздновав 100-летний юбилей. "Он мог бы ещё жить и жить, если бы не ..." — далее следует длинный список лишений и травли, которым подвергался в своей 5-комнатной квартире в центре Москвы или на огромной даче затравленный лишенец. Ну а уж если его увели из жизни путём неестественным, то верхом легкомыслия с вашей стороны будет отсутствие, у вас на тот момент стопроцентного алиби. Поскольку если хотя бы раз нелестно отозвались о демократических преобразованиях или просто слово демократ произносили без обычного у Зинаиды и ожидаемого ото всех восхищения, будете обвинены в том, что именно вы подсыпали яд в кубок с вином или подло целились из-за угла в демократическую мишень. То, что именно благодаря оплакиваемым "безвременно ушедшим" мы стали заложниками бандитов, их мишенями в самых экзотических для демократов местах (на оптовом рынке, который они никогда не посещают, в подземном переходе, куда они никогда не спускаются, в убогой квартирке панельного дома, в каковой они никогда не бывали), Зинаиду не впечатляет — всё списывается на естественный отбор .

"Вы слышали?!" — трагически восклицает она после сообщения об очередном "безвременно ушедшем". Я слышала. Но, как и раньше, не выказываю никаких чувств. Равнодушной, однако, не остаюсь. Внутри я не равнодушна. О, нет! Я испытываю удовлетворение, как и многие, в чём не признаются. Я — признаюсь. Как-то, после сообщения об очередной жертве демократического шабаша, по поводу которой СМИ устроили вселенскую истерию, один, считающий себя шибко верующим, попенял мне на мою реакцию, блеснув знанием латыни: "De mortius aut bene, aut nihil" (О мёртвых либо ничего, либо хорошо). Ответила ему: мудрость чужого мёртвого языка чту. Но не менее почитаю, и ему советую чтить, мудрость языка русского, живого, гласящего порой: "Собаке — собачья смерть".

Поинтересовалась, в курсе ли он того, что Сталин умер? Он был в курсе. Так чего же, спросила я, со своими единомышленниками-гробокопателями говорите о нём исключительно плохо? Или латинская мудрость избирательна? В таком случае позвольте и мне сделать свой выбор. И если бы она не была избирательна, то историческая наука и мемуаристика были бы обречены на умалчивание и ложь. Известно, что человек — смертен, и далеко не каждый из живших и живущих — ангел во плоти, о котором можно говорить исключительно хорошо. И если так говорить — грех, то за свой грех я сама и отвечу. Я к этому готова, поскольку воспитывалась в традиционной русской морали — отвечать за все свои поступки. Сильно подозреваю, что не отвечающие ныне ни за что представители властей воспитывались на чуждой православию морали. Думаю, однако, что, когда предстану перед Судом, перед которым неоплаканная мною жертва уже предстала и была бесстрастно оценена, мне простится грех нескорбления по детоубийце, сживателю со света стариков, продавцу Отечества, каковым я считаю всех без исключения демократических преобразователей, доведших нашу страну до её нынешнего состояния.

Вот ушёл из жизни депутат-журналист. По всем каналам скорбь: безвременно, безвременно... Сколько в этот день ушло и более молодых, многие из которых — не в депутатских палатах под присмотром лучших врачей, а прямо на улице или в грязном подвале — Бог весть... Кстати, ушёл по парадоксальному совпадению в среднем возрасте по продолжительности мужской жизни — 54 года. В те времена, которые усопший оплёвывал и в стране, которую сотоварищи порушил, мужчины в среднем жили 68 лет. Но это — к слову.

Читала его давно. Писал он в жанре расследования, что само по себе выигрышно, поскольку детективные обстоятельства почти всегда вызывают интерес. Опасное ремесло? Не исключаю. Хотя не читала у него никаких разоблачений на действительно сильных мира сего. Так, мафиозные фигуры типа горемычного Коняхина из Новокузнецка. Вот таких разоблачают смело. Да и работа пожарного или шахтёра — не менее опасна. Повторюсь, что именно благодаря демократам беспрецедентный в мировой истории разгул преступности стал возможен. Т. е. её взрастили, потом, ни шатко, ни валко, что-то там лепечут разоблачительное, да ещё и звания героев ждут от благодарного общества. Ну а газета, в которой он печатался в последнее время, вообще славна тем, что является общественным адвокатом лиц кавказской национальности, пестует и лелеет их на своих страницах всячески. Боевик? Его жизнь заставила. Торговец людьми? Собирал деньги папе на операцию. И т. д. Говорят, есть общество защиты педофилов. Ну и что?

Может, ушедший журналист и писал что-то достойное. Не читала. Но для меня индикатором на приемлемость является, например, Горбачёв. И поскольку вышеназванный предатель, форосский шоумен скорбел у гроба усопшего — для меня это многое значит. Этот мерзавец на мои похороны, конечно, не придёт. Хотя такие холёные и лощёные, которым всё, как с гуся вода, что способствует сохранению здоровья, простудится на похоронах даже только что родившихся. Но я бы, приблизься он к моему смертному одру, восстала бы из гроба, чтобы плюнуть в его ненавистную рожу Иуды. И если этот упырь скорбит у чьего-то гроба, то в моём сердце нет места для скорби лежащему на одре.

И вот в день похорон — ещё один теракт. Вновь мы — мишени. Ими сделал нас Горбачёв и компания демократов. Но по нам, мишеням, никто не скорбит, не называют поимённо невинные жертвы, хотя и погибшие, среди которых и ребёнок, более чем "безвременно ушедшие". И если о мёртвых либо хорошо, либо ничего, то не упоминать об исполнителях теракта вообще? Или говорить о них хорошо, называя романтическим словом "смертница", "шахидка", что и делают все СМИ, вместо единственно правильных для них слов: детоубийцы, безжалостные бандиты, обрекающие на смерть беззащитных, безоружных женщин и ребятишек.

А Зинаида, исскорбевшаяся по демократу, на сообщение о жертвах теракта лишь философски заметила: "Все там будем". И вновь отнесла смерти на естественную убыль. Демократия требует жертв. Но когда ею становится сам демократ, навязавший нам безжалостный, нечеловеческий строй, это — плохо. Когда же в жертву принесены нормальные люди, не защищённые ни депутатской, никакой другой неприкосновенностью, — это нормально. Мы все прикосновенны. И прикосновение смерти почувствовали явственно в очередной раз.