Руслан Бычков

26 августа 2003 0

35(510)

Date: 27-08-2003

Author: Руслан БЫЧКОВ

СЛОВО О САМОДЕРЖЦЕ

Есть грозные на земле, есть они и на небе. О Владычествующем небесными, земными и преисподними некто от древних учителей церковных, истолковывая "песни степеней" книги псаломской, говорит, что возможны три состояния, проходимые нами по мере приближения к Богу. "Деятельным путём",— говорит он,— мы обретаем "Христа как Домовладыку, созерцанием природы — как Царя, а богословием — как Бога" (Ориген, In Ps. 126). Соответственно, по воззрению церковному, существуют три основных рода знания: деятельное, природное и богословское; первому могут учить люди, второму — ангелы, тайноводителем же третьего является само Ипостасное Слово.

Православные цари наши, венец и скипетр приявшие от Всецаря-Христа, могут ли быть хоть сколь-нибудь достоверно поняты потомками на основании данных, предоставляемых одними лишь внешними науками (в данном случае — историческими), коль скоро познавательный инструментарий сих наук в лучшем случае отчасти причастен лишь первому роду знания из трёх перечисленных выше.

И, наверное, мало где "гносеологическое" бессилие внешних, мирских историков не представляется столь наглядным, как в случае Грозного Царя Иоанна Васильевича. Действительно, едва ли какая голова не закружится от многообилия взаимоисключающих приговоров, выносимых личности и деяниям сего Государя со стороны учёных мужей, подвизающихся на ниве исторической науки. А ежели добавить, что "патент" на понимание Грозного у историков стали оспаривать медики и психопатологи,— то всё затемняется окончательно, иконописный лик Государя превращается в какую-то "чёрную доску", едва ли не "чёрный квадрат".

Удачный итог подобным попыткам подводит С.Ф.Платонов, когда пишет, что: "историку, обладающему научным критическим методом, вся эта литература кажется ненаучной, диагнозы — произвольными и построенными на смелых и совершенно беспочвенных догадках. Нет оснований верить медикам, когда они через триста лет по смерти пациента, по непроверенным слухам и мнениям, определяют у него "паранойю" (однопредметное помешательство), "дегенеративную психопатию", "неистовое умопомешательство" (mania furibunda), "бредовые идеи", и в общем ведут нас к тому, чтобы признать Грозного больным и совершенно невменяемым человеком <…>. Человек вообще склонен объявить то, что ему непонятно, не имеющим смысла, и то, что ему кажется странным, считать за ненормальное. Отдавая дань этой человеческой слабости, Костомаров писал о Грозном, что "Грозный не был безусловно глуп", тогда как современники почитали Грозного "мужем чудного разумения". Медики сочли Грозного помешаным выродком, тогда как современные ему политики считали его крупной политической силой даже в самые последние годы его жизни".

Но и самому благонамереннейшему историку, обладающему научно-критическим методом, в лучшем случае только приоткрывается малая толика того, что может быть усмотрено лишь очами веры. На примере, взятом нами в рассмотрение, особенным образом видна правота слов Ницше: "Вопрос о ценностях фундаментальнее вопроса о достоверности: последний обретает всю серьёзность лишь при условии, что мы ответили на вопрос о ценностях" ("Воля к власти"). Примечательно, что в случае с Иоанном Грозным "вопрос о достоверности", ежели рассматривать его в отрешении от "вопроса о ценностях", тотчас же обессмысливается. Ибо хорошо известно, что собственно никаких архивных документов, исходящих от самого Грозного до нас не дошло. Едва ли не вся московская бумажная старина XVI в. погибла сначала в перипетиях Смуты, а затем в колоссальном московском пожаре 1626 г. Таким образом, можно было бы сделать парадоксальный вывод, что полноценная исторически-фундированная биография Грозного невозможна, поскольку до нас не дошло ни клочка бумаги, им самим написанного. По этому поводу дадим ещё раз высказаться такому авторитетному историку как Сергей Платонов: "Тексты тех литературных произведений, которые приписываются Грозному, дошли до нас в копиях, а не в автографах. И мы не можем восстановить в них точного авторского текста. Знаменитое "послание" царя Иоанна ко князю Андрею Курбскому 1564 г. имеется в разных редакциях и во многих списках с существенными разночтениями, и мы не знаем точно, какую редакцию и какое чтение надлежит считать подлинным. То же можно сказать и о всех прочих "сочинениях" Грозного. Даже официальный документ, "Завещание" Грозного (1572) не сохранилось в подлиннике, а напечатано с неполной и неисправной копии XVIII столетия. Если бы нашёлся учёный скептик, который бы начал утверждать, что все "сочинения" Грозного подложны, с ним было бы трудно спорить. Пришлось бы прибегать ко внутренним доказательствам авторства Грозного, ибо документальным способом удостоверить его нельзя".

Замечательно, что конечным критерием достоверности наш историк признаёт в конце концов "внутренние доказательства", т.е. то, что преимущественно относится к "вопросу о ценностях", к области веры. Ежели мы предварительно "уверовали", что Иоанн Грозный "полубезумный тиран, полубессмысленно производящий массовые казни собственных подданных", то ничто не помешает нам сгруппировать имеющуюся сумму исторических фактов таким образом, чтобы они "подтверждали" избранное предубеждение.

И напротив — ежели мы верим в то, что Иоанн Грозный есть православный царь, данный нам Самим Богом (что, заметим, заведомо исключает какую-либо бессмысленность действий того, кого Бог употребляет Своим орудием) и носитель самосознания верховной христианской власти, — то те же самые факты, безо всякого ущерба к их фактичности, к их "достоверности" и "документальности", окажутся способными подтвердить нашу веру.

Речь вовсе не идёт о том, чтобы отрицать, так сказать, "фактичность" казней, свершённых Грозным Царём (хотя всегда надлежит помнить, что, например, за одну Варфоломеевскую ночь в современной Иоанну Васильевичу Франции было убито больше людей, нежели за весь период "опричного террора"). Речь идёт о том, чтобы дать "факту казней" верное истолкование.

Нам представляется, что ореол "необыкновенного душегуба", усвоившийся Царю Иоанну, есть некое побочное действие известной антиномии, связанной с властью. Ибо властвовать — это очень часто означает убивать. И хотя и удостоверяет Писание, что правитель не напрасно носит меч, но (как совершенно правильно замечает С.Аверинцев) "для русских антиномии, заключённые во власти над людьми, в самом феномене власти, оставались из века в век — чуть ли не с тех пор, как Владимир усомнился в своём праве казнить, не столько задачей для рассудка, сколько мучением для совести. Так сложился культурный тип … верно описанный Волошиным:

Мы нерадивы, мы нечистоплотны,

Невежественны и ущемлены...

Зато в нас есть бродило духа — совесть

И наш великий покаянный дар,

Оплавивший Толстых и Достоевских,

И Иоанна Грозного. В нас нет

Достоинства простого гражданина,

Но каждый, кто перекипел в котле

Российской государственности — рядом

С любым из европейцев — человек"

Не уместнее ли предположить, что все известные богомольные подвиги Царя, знаменитые его "Синодик загубленных", обильные вклады на помин душ казнённых,— всё сие есть не муки нечистой совести, а совершенно естественные проявления совести чистой; поелику Правитель, поставленный пред необходимостью употребить меч, пред необходимостью казнить, — только таким способом может проявить заповеданную всем христианам любовь ко врагам.

И ещё одно. Для христианина естественно покаяние, естественно самоокаивание, самоосуждение и самопоношение. Причём закон духовной жизни таков, что чем выше кто стоит на лествице евангельских совершенств, тем более сокрушение сердечное, тем пламеннее покаяние. Тот великий покаянный дар, коим сверхобильно был одарен Иоанн Грозный, должен был бы для нас, христиан, служить удостоверением не какого-то его необыкновенного "душегубства", но о необыкновенной его богоугодности, дерзаем сказать — о святости сего Царя.

Впрочем, верить или же не верить сему — есть, как уже сказано было, дело свободного произволения. Мы предпочитаем веру. Есть грозные на земле, есть они и на небе, и с последними первым спорить не под силу. Царь Иоанн, учиненный, как мы веруем, в числе небожителей, не стал ли более грозен для всех, покушающихся на божественные основы бытия Святорусского Царства. И да не рекут врази наши: где есть Бог их и где есть Царь их. Ибо ничто не препятствует ныне св. Царю Иоанну, "на небесех сущу", иметь "на земли" своих царских опричников, а сим последним исправлять ему "службу и правду". Имея за себя Небесную Грозу — да не убоимся от претящих и грозящих нам!

Опричное Братство св. преп. Иосифа Волоцкого