ПЕВЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ
Александр Проханов
Александр Проханов
ПЕВЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ
История России — это непрерывная цепь войн, от глубокой древности и до наших дней. Сегодня Россия воюет и будет воевать очень долго. И эти войны всегда будут рождать певцов во стане русских воинов. Таким певцом был автор "Слова о полку Игореве", такими были Лермонтов, Толстой и вся мощная когорта советских фронтовых писателей. Наш товарищ, брат, мой заместитель по газете и спутник многих моих вояжей Владислав Шурыгин — из этой плеяды певцов во стане русских воинов. Шурыгина породили войны, и Шурыгина породила культура. Это совпадение двух направлений, двух страстей, пересекаясь в человеке, обеспечивают появление художественных произведений. Если к этому прибавить такой фермент как талант, как одаренность, то появляются очень хорошие тексты.
Сегодняшняя литература, с её звёздами, кумирами, — это литература дискотек, филологов, это литература гедонизма, развлечения. Это литература для курортных пляжей, для легкого чтения на ночь, после бокала дорогого вина в каком-нибудь таиландском отеле. Книга Шурыгина — очень тяжёлая книга для сегодняшнего сознания. Это всё равно что человеку, слушающему певицу из "Фабрики звезд", около уха выстрелить из пистолета.
Эта литература требует очень хороших барабанных перепонок, очень хорошей внутренней воли и тяги к истине. Не к имитациям, не к бесконечным буффонадам, которыми наполнена сегодняшняя культура, а к правде, какой бы ужасной она ни была.
А самая правдивая правда — это правда на войне. Влад Шурыгин в своей книге является не только воином, не только певцом солдата, но и солдатом культуры. Он отстаивает рубежи подлинного в культуре, которые все больше и больше отступают сегодня. Подлинное освобождает пространство для неподлинного, для конфетти. И Шурыгин уперся на одном из рубежей и отстаивает его. И эта его культурная миссия не менее значительна, чем военная или чисто литературная. Шурыгин — солдат культуры.
Тексты Владислава создавались у меня на глазах, были даже результатом совместных поездок в Чечню. Я не забуду, как в одной из очень тяжелых поездок, где было всё — кровь, бинты, допросы пленных, поездки на передовую, мы сидели на вертолетной площадке в Ханкале и ждали вертолетный борт. Кругом сновали военные, таскали зарядные ящики, взлетали вертушки, уходя в горы, и Влад внезапно сказал: "А у меня сегодня день рождения". Я удивился, что такой уютный семейный праздник он встречает в Ханкале. Мы достали флягу и выпили за его праздник и за его будущую книгу, которая сейчас, наконец, родилась. И еще одна поездка. Грозный дымился в развалинах, во всех районах постреливали, знаменитый генерал Булгаков, человек, который только что штурмовал Грозный, дал нам вертолет, и мы с Владом пролетели низко-низко над Сунжей, в том месте, где из осажденного Грозного прорывался Басаев. Это было незабываемое впечатление — мы летели вдоль берега и видели, как на протяжении полутора километров вдоль берега лежат исстрелянное тряпье, окровавленные бинты, разгромленные и разрубленные очередями и взрывами машины, еще неубранные трупы. И мы прошли над этой жуткой раной войны.
Еще один эпизод, когда командующий группировкой Молтенской взял нас с собой в Аргунское ущелье, где шла операция по поимке Масхадова. Мы плюхнулись на гору, где был развернут штаб, и на скользкой земле стояли кунги, фургоны, БТР. Мы вошли в один из кунгов, где генерал вел управление боем и увидели на скомканной кровати, рядом с рацией, замусоленную и зачитанную до дыр газету "Завтра". И с незнакомым генералом мы обнялись, как родные люди.
О чем Шурыгин напишет еще? Он мог бы написать и о Сербии, и о 93-м годе, где его ранили 3 октября во время захвата мэрии. Он рисковый человек, постоянно лезет в пекло. Но, повторяю, в пекло лезет армия, лезут военные. Шурыгин как капитан, естественно, не остается в стороне. Но его риск еще и в другом. Как наша армия не нужна власти, так и культура истины не нужна ни власти, ни государству. Его риск в том, что он может создавать замечательные книги, но они не будут востребованы сегодняшним обществом. И это очень горько для любого художника, особенно для художника талантливого и крупного, каким, несомненно, является Владислав Шурыгин.