НА ВСЕЙ ПЛАНЕТЕ МЕРТВЫЙ СЕЗОН

НА ВСЕЙ ПЛАНЕТЕ МЕРТВЫЙ СЕЗОН

Тюремная кругосветка Айрата Вахитова

Айрат Вахитов — человек, который волей обстоятельств прошёл тюрьмы трёх континентов. Его судьба достойна пера романиста. Он — основоположник тяжкого и скорбного "тюремного туризма", столкнулся с жестокостью и деспотизмом в обличье всех рас земных. Оставшись при этом живым, думающим человеком, Айрат рассказывает о своих испытаниях и злоключениях без фальшивого пафоса и ложной скромности. То есть с печалью, юмором, любовью и доброжелательностью к людям всей земли.

Вахитов до сих пор находится под прицелом спецслужб разных стран. "Интерес" к нему со стороны секретных ведомств нашего государства очевиден. Совсем недавно, в конце августа, он был в который раз похищен пресловутыми "силовиками", снова подвергался массированному допросу. Не желая быть разменной картой в руках анонимных сил, Вахитов ныне занят общественной деятельностью. Он принимает участие в работе Исламского Комитета Гейдара Джемаля, занят созданием международного Фонда узников Гуантанамо.

ПОСЛЕ окончания духовной семинарии я два года работал имамом Центральной мечети в Набережных Челнах. Занимался в основном гуманитарной деятельностью — профилактика наркомании, благотворительность. Много ездил по стране. В конце 98-го года поехал на свадьбу друзей в Чечню. После решил проехать по республике, посмотреть быт народа. Заехали в институт "Кавказ". О нем много писали — по официальной версии — это лагерь боевиков, кто-то считает его обычным институтом, у меня разобраться времени не было, может, обе версии справедливы. В беседе с руководителями института возникли вопросы — говорят, придется задержаться. Через несколько дней меня помещают в зиндан. Я теряюсь в догадках — почему это происходит, может, меня хотят использовать для выкупа, поменять на кого-то. Я же мусульманин, а в первую чеченскую войну мы чеченцам сочувствовали. Оказалось сложнее: меня подозревают в том, что я сотрудник ФСБ. Нахожусь я в зиндане две недели в довольно жестких условиях, меня пытают. Но я стою на своем, от обвинений отказываюсь. Вскоре мне удается убежать, возможно, с их отмашки: я заметил, что мной уже мало интересуются. Убегаю оттуда босиком, зимой, по лесам, по полям. Добираюсь до Грозного, там мне советуют одного местного татарина, бывшего вора в законе. Он меня лечил после побоев горными травами, шиповником, научил, как вернуться домой без документов.

Я реабилитируюсь, снова становлюсь имамом, работаю, и тут происходят взрывы в Москве и Волгодонске. В стране исламофобские настроения. Я тут же попадаю под подозрение — самый молодой имам республики, был в Чечне

Мне звонит муфтий Татарстана и говорит, что была беседа с местным ГБ — меня хотят арестовать. Муфтий просит меня не очернять наше духовное управление, уйти самому.

Я пишу заявление. На самом деле, таким образом меня просто нейтрализовали как политическое лицо, теперь меня можно было хватать в любое время. После заявления на следующий день мои фотографии уже висели в аэропортах — что я вооружен, особо опасен и.т.п. 1 октября меня арестовывают сотрудники КГБ Татарстана. Мне предъявляют обвинение по 208-й статье. (Незаконные вооруженные формирования). Идет следствие по этой статье, были пытки и давление — как обязательный атрибут следствия. Через два месяца меня освобождают по политическим мотивам, приезжает начальник следственного отдела Татарстана и говорит: за тебя народ стоит, несколько акций прошло в твою защиту. Тогда идут парламентские выборы в Думу. Первый раз избирается "Единство", его активно насаждают, на работе всех заставляют бурно голосовать. Все должно без запинки пройти, а тут такой аргумент против "Единства": посадили имама.

В общем, мне объясняют, что со мной после выборов снова "пообщаются". Я представил, что это будет за общение. Я возвращаюсь домой, побыл там несколько часов, ухожу из дома, снимаю квартиру. Думаю, надо подождать, посмотреть, что будет. Мама говорит: лучше будь в любой точке земного шара, но на свободе. Через какое-то время с помощью знакомых я уезжаю в Таджикистан. Идея такая: репрессии пройдут, я вернусь, все-таки Гурьянова не каждый день случается.

В ТАДЖИКИСТАНЕ живу у родственников при туристической базе Академии Наук. С каждым днем чувствую себя лучше — горный воздух, хожу с друзьями в походы, беру вершины. Наслаждаюсь гостеприимством этого удивительного народа. Но постоянно попадаем в сложные ситуации: здесь красные, здесь зеленые, здесь одни посты, здесь другие. И вот однажды, пытаясь добраться до Душанбе, нарываемся на дружину Исламского движения Узбекистана. Каменные лица, длинные волосы, увешаны стрелковым оружием всех образцов. А мы в бейсболках, в кроссовочках.

"Кто такие?"— спрашивают. Отвечаем, что туристы, путешествуем.

Они удивляются — не самое лучшее место для путешествий. Я объясняю, что дома, в России, репрессии, ФСБ преследует.

Они поговорили между собой и объявляют решение: "Мы решили, что вас надо переправить в Афганистан. У нас договоренность с таджикским правительством, что вся наша организация уходит в Афганистан. Вы едете с нами".

Везут нас на автобусе в Душанбе. Потом нас сажают на аэродроме в военный вертолет вооруженных сил Таджикистана. Мы в шоке, не знаем, к кому обратиться, насколько отношения завязаны. Решили молчать.

Нас высаживают на территории Афганистана, в пустыне Каракум. Никто не встречает, идем по пустыне, тащим какие-то мешки. Температура градусов 55-60, идем километров 15-20. Уже братство возникает: друг друга тащим, помогаем, откачиваем — просто "стокгольмский" синдром. Доходим до места назначения, садимся в военно-транспортный самолет до Кабула. В салоне несколько джипов, люди с оружием, раненые, тут же козы, ослы и куры, женщины едут с корзинками и мы, закованные.

Самолет летит, как будто им Зигзаг Маккряк управляет из диснеевских мультиков — все выкрутасы в воздухе делает, двигатель периодически отказывает. Начинает садиться, идет носом 90 градусов. В салоне паника — выбегает стюард со шлангом в руках, всех гонит назад. Наконец, садимся. Приезжаем в офис ИДУ, как в приключенческом кино — экзотические одежды, чалмы. Беседуем по-русски: они — все выходцы из Советского Союза. Ушли от режима Каримова, переселились с семьями. К нам приходит Тахир Юлдашев. "Здравствуйте, вы находитесь на территории Афганистана, в свободной стране".

А через день приезжают в офис вооруженные люди и забирают с собой. Доезжаем до какого-то трехэтажного коттеджа. Ведут вниз, в подвал. Там уже приготовлена камера, лежит циновка, дверь защелкивается. Меня начинают пытать. Ребята, которые разрабатывают, такие монстры, воровские звезды наколоты, ботают по фене. Колют на причастность к спецслужбам России — звания, пароли, явки. Увещевают: "Расскажи, облегчи свою судьбу. У нас новое разведуправление, только финансы вложили, нужно поймать шпионов. Признаешься, мы тебе скажем, как надо все описать, зарежем на площади спокойно".

Пристегивают к подвальному окошку, пытают какими-то хлыстами (две бычьи кожи, внутри песок, когда ею бьешь по полу, комната содрогается). Я впадаю в забытье, даже начинаю роптать, претензии к Аллаху высказываю. В какой-то момент даю слабину, говорю, давайте признаюсь. Обрадовались, но говорят, что надо товарищей еще оговорить.

Тогда я решаюсь на самоубийство. Ломаю лампочку, разламываю, разрезаю себе вены, лежу — жду. Налетела куча комаров, москитов на запах крови. Ночь на дворе, выключаюсь, дрожь по телу. Заходит часовой, светит фонариком, ругается, ведь теряют шпиона. Приезжает "скорая", меня зашивают. Пытки останавливаются на какой-то период, меня переводят в другое место. Всего в одиночке я провожу где-то год, из них семь месяцев под пытками. Было и такое, что вешали на дыбу по восемь суток, и всё это сопровождалось пытками и бессонницей.

Когда пытки прекращаются, условия все равно жестокие. Зима, холод. Печку-буржуйку выдали уже в конце зимы, в феврале. Ломаю лед в кувшине, чтобы помыться, попить воду. Сплю на циновке. Темнота, мне выдают 3 свечки в неделю. Читаю Коран, другие религиозные книги, есть тетрадка, чтобы писать.

Один из наших товарищей сбежал, рассказал историю талибам, дошел до муллы Омара.

Тот нас вытащил из подвалов. Дальнейшая судьба товарищей по несчастью мне неизвестна.

Меня перевозят в кандагарскую тюрьму, готовят к шариатскому суду. Разобраться — виноват-не виноват. Скандал ведь получился. Талибы ведь за справедливость, а тут людей непонятно за что пытают. Вообще сами талибы — люди довольно простые и открытые. Говорят, мы — революционеры, мы за достойную жизнь. На улицах при "Талибане" был порядок, никаких перестрелок, очень строгие патрули. Население спокойное, нормальная жизнь течет. Преследовались жестко наркобароны, воровство, за убийство строгие наказания. До талибов от Кандагара добраться невозможно было: разбойники, кочевники, похищают людей, машины, убивают. Талибы провели несколько рейдов с использованием зенитной артиллерии, расчистили трассы, повесили на танковых башнях всех разбойников.

МЕНЯ помещают в военную тюрьму. Большое здание, похоже, бывшая советская техническая база. Там сидят талибы (за военные преступления, за уголовные). Условия приемлемые. Двор, боксы переоборудованы в камеры, на ночь совершенно не запираются. Можно выходить во двор даже ночью. Есть библиотека. Режим щадящий, питание сносное: рис вареный, мясо. Ко мне отнеслись с интересом и пониманием. У них свои представления: шурави — это такой монстр с рогами, викинг, убивающий, сжигающий селения.

А я мусульманин, Коран читаю. Администрация дает мне милостыню, деньги небольшие. Их даешь охране, они приносят тебе с базара что-нибудь. Щадящий режим.

Рядом сидят серийные убийцы — песни поют, пьют кефир, кальян покуривают. У них своя жизненная философия. Казнят так казнят. В Афганистане мало, кто до тридцати доживает. А человеку тридцати пяти лет трудно прожить и никого не убить — тогда тебя убьют.

Суда я так и не дождался. Сначала убили Масуда, все были в шоке, вот сейчас будет кровь большая в Афганистане. Я удивлялся: почему не радуются гибели врага. Мне отвечали — вроде того война войной — это наши традиции, но убивать его неправильно.

Все вместе собираемся — администрация, зэки (человек сорок), слушаем Би-Би-Си, анализируем, чай пьем.

И спустя две недели после смерти Пандшерского льва происходят события в Нью-Йорке. Внезапно, все начинают кричать: взорвали Америку. Я пытаюсь разобраться, никто ничего не объясняет, все сидят, переживают — кальян курят, чай пьют.

Все талибы матерят Усаму — приютили его на фиг, что он творит, нормально жить не дает.

Пошла речь о ракетно-бомбовых ударах, по тюрьмам идут амнистии. Из нашей тюрьмы почти всех отпустили, осталось шесть человек. Убийцы (трупов по двенадцать), те, кто продавал самолеты северному альянсу, и я.

Начинаются ракетно-бомбовые удары по Афганистану. Первый удар наносится по дому муллы Омара, вся его семья погибает, второй удар по аэропорту, во всем городе выключается свет. За ночь по семьдесят ударов наносят, бомбят нашу часть, потому что это талибская крепость, военная тюрьма, в центре находится. Еще приезжают какие-то лихие ребята на зенитках — делают залпы по самолетам, которые совершенно недосягаемы и уезжают. Американцы, естественно, сразу удар по нам наносят. К утру стена наша рухнула, проем в стене, нас шесть человек, охраны тоже шесть человек. У них всего два автомата, мы смотрим на них волчьими глазами. Все понимают, что потенциальные жертвы уже они. Посему нас быстро перевозят в политическую тюрьму — большой тюремный комплекс в Кандагаре: детская тюрьма, женская, уголовная, полторы тысячи человек.

Приходит "Красный Крест", нас регистрирует. Условия жесткие — сидят противники "Талибана". Давали лепешку, через нее облака видны. По разговорам, за год до меня погибли сто восемьдесят человек от голода. Хата открывается в шесть часов утра, закрывается в десять вечера. Тюремный дворик, газоны, кто-то учит язык, кто-то картины рисует, продает их охранникам, те, в свою очередь, на базар бегают их продавать. Пытки существовали, я слышал крики, видел, как выносили забитых людей, но кто они, за что пострадали, не знаю. Меня пальцем не тронули. Ни одного талиба в тюрьме я не видел.

И ВОТ приходят американцы. Новое правительство (многие бывшие талибы — только кепки поменяли) к тому моменту уже навело порядок в городе — все перестрелки закончились. Только потом в город зашли американцы.

Американцы — "морские котики", пехотинцы снимают ролики, как они геройствуют, как захватывают дома. Тюрьму освобождают. А иностранцев — британец, три араба и я, татарин с Челнов — временно, в целях безопасности, переводят в другую тюрьму под опеку "Красного Креста", привозят одежду, продукты.

Решаем наконец выбираться из Афгана. Заявили об этом миссии ООН, оттуда сообщили Красному кресту. Красный крест позвонил временному правительству. Те позвонили в аэропорт, где располагается американская база. Приезжает начальник безопасности Кандагара Забит Акрам и продает нас американцам за пять тысяч долларов — по тысяче за штуку. (при талибах он в Пакистане будучи беженцем помидоры продавал по слухам людей). Такие расценки на иностранцев по всему Афганистану.

Американцев совершенно не волновало, что им подсунули не тех. Им, чем рисковать жизнями людей, воевать, потом платить пенсию семье — лучше деньги отдать. Много случаев было, когда они фальшивки, "куклы" совали. С другой стороны, афганцы им втюхивали бомжей, глухонемых, юродивых.

Везут нас в аэропорт, там раздевают, кладут на взлетную полосу, мешок на голову. Январь месяц, холодно, шесть часов лежим. Я пытаюсь собрать английские слова, ко мне подходят интересуются, что со мной. Понимаю, что надо сказать что-то весомое и кричу: "Усама бен Ладен". Все внимание тут же на меня, снимают мешок. Приводят переводчика, как в американских фильмах типы "Красной жары": "Чьиго ты хочишь?" Отвечаю, что важная информация, вчера видел Усаму. Меня несут в палатку, дают два одеяла, еды. Из соседних палаток приходят офицеры, уже сверлят дырочки на погонах, довольно переглядываются. Я поел и рассказываю, что вчера видел бен Ладена. Где? А журналисты приносили в тюрьму журнал "Time", я его на обложке видел. (Кстати, я не соврал — тогда я Бен Ладена впервые и увидел). Тут же меня снесли со стула, отобрали одеяла.

Потом меня три месяца гнобят в изоляторе рядом с лагерем. Главные "монстры" сидят не в изоляторе, просто в лагере. Изолятор — это ангар для самолетов, разделенный на отсеки колючей проволокой, "егозой". Стен нет, разговаривать нельзя. Трапы самолетные сняли и сделали из них вышки, там сидят охранники. Песок, одно одеяло, ведро-параша. Когда жарче становилось — стали заползать змеи, скорпионы. Прогулка раз — в неделю пять минут. Но мы стали от нее отказываться — все равно издевательство — сидишь на земле в наручниках. Кормили нормально, Красный крест пробил для нас кошерную пищу, халяль.

В ангаре сидело десять человек, те, кто находятся в разработках. Контингент менялся, только я был постоянно, из-за того, что следователь прописала мне три месяца изолятора за брань в её адрес.

На допросах военная разведка меня опять колола как русского агента. Я объявляю сухую голодовку — язык, губы опухают, но никто внимания не обращает. Меня спасло только, что изолятор закрыли на ремонт. Это уже апрель-май 2002 года.

Переводят в лагерь. Сам лагерь напоминает нацистские концлагеря — это палатки, окруженные колючей проволокой. Деревянный каркас, тент свернут, чтобы все видеть. Двадцать четыре часа свет, прожектора на нас направлены. В палатке по двадцать человек. Сначала меня сажают отдельно и продолжают колоть как русского шпиона. Тогда меня переводят, условно говоря, к "Аль-Каиде". Узнаю некоторых ребят из ИДУ, которые меня пытали. Они в шоке, что я здесь. Я успокаиваю — мол, потом, на узкой дороге, если придется встретиться и не разойдемся, но здесь в тюрьме делить нам нечего — вместе попали.

14 ИЮНЯ 2002 года меня перевозят на Кубу. Этап — двадцать восемь часов. Одна посадка, где-то в Испании или в Италии. Сидят в креслах закованные люди в красных костюмах. На шее какой-то специальный пластырь, чтобы в туалет нечасто ходил. Цепи на руках и ногах. Каждому одевают военные очки, только сильно замазанные, практически ничего не видно. На руки надевают меховые варежки. Наушники. На лицо намордник, респиратор, такой плотный, что дышать нечем. У меня астма еще не прошла. Сознание теряешь, потом снова в себя приходишь и обратно... Рядом со мной летел сто четырех-летний старик. Вождь какого-то пуштунского племени, воевавшего с американцами. Его тоже взяли в заложники.

Сама тюрьма в Гуантанамо — двусторонние блоки по сорок восемь клеток. Клетка — метр пятьдесят на два. Шконка, умывальник, дальняк. В камере очень жарко, одежда тяжелая, тело в ней совсем не дышит. Прогулки — дважды в неделю по 15 минут в специальном заасфальтированном дворике. Два раза в неделю душ.

Утром встаешь, помолился. Приносят еду. Кормили относительно нормально. Сначала была библиотека, около ста книг на русском языке, потом ее отобрали. Заключенные разделены на четыре уровня. Первый — послушные. Четвертый — нарушители, там в камере нет ничего, ни мыла, ни стакана. Нарушения — это пререкания с тюремщиками, обливание их какой-то "органикой". Такое бывало часто. Даже "обезвредили" генерала Джеффри Миллера, ныне командующего тюрьмами в Ираке. Именно он разработал систему пыток, систему уровней. Так что наши ребята его наказали. Очень часто происходило глумление над Кораном. Ботинками топтали, в парашу бросали. Аллахом клянусь, что видел эти дела. Могли во время намаза включить музыку. Сбривали узникам бороды. На головах выбривали кресты или названия рок-групп. Пытали бессонницей, травили газом, травили собаками. Насчет психотропных препаратов не знаю, но нам постоянно давали непонятные лекарства. То есть болит, допустим, печень — тебе приносят таблетку, становится еще хуже. В сон бросает или пена изо рта идет. Похоже, что на нас испытывали новые лекарственные средства. В больничном отделении, куда я как-то попал, медсестра сидела и внимательно фиксировала происходящие эффекты.

При мне в Гуантанамо сидело около восьмисот человек. Сейчас где-то пятьсот шестьдесят.

Граждан России попало восемь человек. Были заключённые, которые признались, что они талибы, воевали с американцами и будут воевать. Видел министра обороны Талибана, видел губернатора Гератской области при Талибах — очень образованные, начитанные люди.

А большинство — это туристы из Пакистана, бомжи из Афганистана. Один из Австралии, другой из Королевской семьи Бахрейна, третьего поймали с дипломатическим паспортом в Индонезии. Всего из тридцати пяти стран. Кого-то украли цэрэушные "самолеты смерти". Такие самолеты летают по странам, похищают людей и развозят людей по концлагерям — в Египте есть лагерь, в Сан-Диего, всего по миру двадцать шесть таких тюрем.

О внешнем мире информации не было практически никакой. Про Ирак мельком слышали. Информация может придти только от охранников, но их за разговоры с нами наказывали.

Между собой заключенные общались на арабском, чтобы американцы не понимали.

Домой я отправил где-то шестьдесят писем, дошло тридцать. Мне пришло только два ответа. Раз в месяц предоставляли письмо за счет армии, раз в три месяца письмо от Красного креста.

В Гуантанамо люди содержатся без обвинений, без оснований. Нарушаются все юридические основания, Женевская конвенция. Заявления никакие не принимаются. То есть права внутри Гуантанамо не соблюдаются. Это ситуация, в которой ждать нечего.

На допросах ничего о талибах не спрашивали, все про Россию, про задание наших органов. Тогда я не знал, что Америка и Россия — союзники по антитеррористической коалиции. Теперь вот думаю, почему мне такие вопросы задавали.

В Гуантанамо просидел полтора года. Потом как в анекдоте про концлагерь, пришли, сказали: "Всем спасибо, все свободны". 28 февраля 2004 года нас, сидевших в Гуантанамо, посадили в самолет и — в "Шереметьево-2". Условия перелета были помягче, без респираторов, очки прозрачные. Кому-то снотворное дали, чтобы полегче перелет был. Из "Шереметьево-2" во "Внуково". Далее Минводы, и в Пятигорск — в тюрьму "Белый лебедь". Это спецтюрьма, там Радуев сидел, чеченцы с Чернокозова. Сразу было видно, что крови нашей не хотят, к нам нормально относились, даже наказали сержанта, который прожег мне спину окурками. Через четыре месяца нас за недоказанностью выпускают.

22 ИЮНЯ 2004 года я выхожу на свободу. Пять лет катался из одной тюрьмы в другую, совершенно потерял чувство пространства, даже несколько растерялся. Нет вышек, никто не ведет под конвоем, руки можно опустить.

Мы вышли, нас оправдали, но мы фактически под надзором. До сих пор позиция государства непонятна. Наше трудоустройство — на уровне научной фантастики. Даже если получалось найти работу — приходили ребята с конторы и в резкой форме требовали нас не брать. Получить документы для всех проблема. До сих пор "гуантанамовец" Расул Кудаев без документов. У него пули загноились, которые он получил в Афганистане, они находятся возле жизненно важных органов — парень лежит, умирает, не может получить медицинскую помощь. Если мы действительно что-то совершили, то нужно предать нас справедливому суду или прекратить нас преследовать, признать полноценными гражданами России.

Исламофобия не нужна России. Нас, мирно сосуществовавших сотни лет, откровенно сталкивают лбами. А это выгодно только американцам.

Внутренней злобы у меня нет никакой. Наоборот, я стал толерантнее относится к людям, уважать их мировоззрение. Злоба у меня существует на ту группу людей, которая говорит от имени мирового сообщества. Они ведут спекулятивную борьбу с мировым терроризмом. Под нее попадают невиновные граждане, раздуваются военные бюджеты, пресекаются права граждан. Под соусом терроризма вовсю идет глобализация, делятся сферы влияния.

Я хочу, чтобы правоохранительные органы были взяты под общественный контроль.

Пусть всем станет известно о преступлениях в Гуантанамо.

Сейчас работаем над созданием Фонда узников Гуантанамо, консолидировались с британскими товарищами. Будем предоставлять помощь бывшим заключенным концлагерей США. Будем бороться за независимое расследование преступлений. Будем выступать за солидарность со всеми политзаключенными.

Поделиться:

Loading...

![CDATA[ (function(d,s){ var o=d.createElement(s); o.async=true; o.type="text/javascript"; o.charset="utf-8"; if (location.protocol == "https:") { o.src="https://js-goods.redtram.com/ticker_15549.js"; } else { o.src="http://js.grt02.com/ticker_15549.js"; } var x=d.getElementsByTagName(s)[0]; x.parentNode.insertBefore(o,x); })(document,"script"); ]]