Андрей РУДАЛЁВ. Можно ли говорить о двух Леоновых, по крайней мере, такое ощущение может возникнуть по прочтении твоей версии биографии Леонида Максимовича?
Захар ПРИЛЕПИН. Нет, Леонов целен... причём он был целен, как мало кто из числа его современников.
Другой вопрос, что восприятие его критикой, а впоследствии и читателями, начиная с послевоенного времени, было тотально ошибочным — но Леонов никак не пытался переломить такое вот восприятие своих текстов. После нервотрёпок 30-х он предпочитал пожить в тишине. В итоге мы имеем сегодня удручающую картину: Леонова почитают за безусловную величину, а то и за гения те, кто всерьёз прочёл его, а те, кто не читал, — и знать не хотят. Для них что Леонов, что Бабаевский, что Георгий Марков — всё одно и то же.
А.Р. Чего о нём не знали в Советском Союзе?
З.П. Ну, самый элементарный ответ: никто не знал его белогвардейского архангельского прошлого с трёхлетним периодом активной антисоветской журналистской работы в архангельской газете "Северное утро". Думаю, что исследователь Леонова Владимир Ковалёв, работавший в архивах, был в курсе — но он ни разу даже не намекнул на это в своих работах. А вообще про леоновскую молодость даже его близкие и родные не знали вплоть до середины 90-х годов.
А.Р. Приближенность к власти, титул официального советского писателя сказалось на его восприятии?
З.П. Конечно, сказались, да и не только на его восприятии. У нас как произошёл этот чудовищный слом в конце 80-х—начале 90-х, так ситуация и не исправилась.
Надо выходить из этих никчёмных градаций советский-антисоветский, они уже ничего не объясняют. А то у нас всё какой-то детский сад творится: Пастернак хороший, потому что его травили (а то, что он долгое время был одним из главных официальных советских поэтов, мы вроде как и не очень помним); Булгаков, конечно же, тоже хороший (а про "Батум" мы сделаем вид, что это он проявил слабость — но простительную, простительную потому, что "железный маховик" и "век-волкодав"); и Платонов хороший — оттого, что "разочаровался" — а если б не разочаровался, мы б тогда ещё подумали; и Твардовский тоже ничего: потому что "Новый мир", и либерализация, и зелёный свет Солженицыну — а если б не всё это, мы б тогда ещё подумали и про Твардовского; зато Бродский — точно икона, потому что гений, ссылка, не печатали, а оду на отделение Украины кто-то другой написал, а не он... Ну, и так далее. В итоге разве что графа Толстого Алексея Николаевича ещё раз спас его графский титул и очевидная мощь книжки "Пётр Первый"; зато Шолохова недотыкомки и упыри теперь уже будут терзать во веки веков, не отдавая ему его же "Тихий Дон", а все остальные советские величины, в лице того же Леонова, или Всеволода Иванова, или Федина, внимания в университетских программах получают примерно столько же, сколько, например, писатели народов Севера.
Всю эту колченогую иерархию надо ломать. Лично мне очевидно, что "Дорога на Океан" Леонова — роман более сильный, чем "Доктор Живаго", а "Партизанские повести" Иванова — не менее литература, чем "Собачье сердце" Булгакова. Ну и так далее, вплоть до конца века — где величина Юрия Кузнецова никак не уступает величине того же Бродского. Я вовсе не ратую за то, чтоб первых оставили, а вторых зачистили. Я ратую за равноправие.
История русской литературы XX века — это не история борьбы писателей и поэтов с советской властью. Давайте больше не будем эти очень далёкие друг от друга вещи смешивать.
А.Р. Вот ты у себя ощущаешь какие-то черты, близкие Леонову? Что тебя в его личности, так скажем, коробит?
З.П. Леонов — по-человечески вполне чуждый мне тип. Я описывал его почти столетнюю жизнь, и только в 2-3 ситуациях ловил себя на мысли, что поступил бы здесь так же, как он.
Это не значит, что он поступал дурно. Он как раз жил последовательно, упрямо и честно — но сам его путь, рисунок его судьбы — во мне физически не отзывается сердечным пониманием и таким, знаешь, трепетным восхищением — с которым мы можем смотреть, к примеру, на Есенина или там Хэма.
Повторяю, меня в Леонове ничего и нисколько не коробит. Я просто к финалу книги смотрел на него уже не как на человека, а как, скажем, на огромный камень или как на старое, тяжёлое дерево. Как это может коробить? Это живёт по иным законом, чем я.
А.Р. Что было самым трудным в написании этой биографии?
З.П. Сверять каждую строчку с источниками. Жизнеописания писать тяжелее, скучнее, муторнее, чем беллетристику.
А.Р. На твой взгляд, насколько сейчас его творчество актуально, чем может быть интересно? Что нужно переиздать у него в первую очередь?
З.П. Если Леонова экранизировать, актуальным станет всё. Потому что безупречно сделанные вещи актуальны во все времена. "Необыкновенные рассказы о мужиках", повести "Петушихинский пролом", "Белая ночь", "Провинциальные рассказы", "Саранча", "Evgenia Ivanovna", романы "Вор" и "Дорога на Океан" сделаны безупречно. На таком стилистическом уровне не писали в XIX веке и почти не пишут до сих пор. А про "Пирамиду" я вообще молчу... Её стоило бы ещё раз отредактировать, конечно, и я ищу издателей для того, чтоб они готовы были опубликовать почищенный текст (я взялся бы организовать работу над редактированием "Пирамиды" совершенно бесплатно), — но даже в нынешнем состоянии "Пирамида" — это нечеловечески мощная работа, мучительно интересный текст.
А.Р. Твои прогнозы: будет ли Леонов прочитан нашими современниками? Или его время ушло/не пришло?
З.П. Нет, он ещё не прочитан, и это очевидно. Я могу назвать всего несколько человек, которые знают и понимают Леонова: Дмитрий Быков, Олег Кашин, Алексей Коровашко, ещё пять, шесть, семь читателей. Остальные представители литературной, так сказать, общественности сплошь и рядом кривят лица: ну, Леонов... ну, не знаю... Время его придёт ещё — хочется в это верить. По крайней мере, я точно поработаю на это.
А.Р. Какие его книги могли бы быть написаны в наши годы?
З.П. Все его книги могли быть написаны и в наши дни, кроме нескольких пьес и "Русского леса". Это самый ангажированный его роман.
А.Р. Мог бы ты его ощущать нашим современником? О чём бы спросил, если б пришлось побеседовать?
З.П. Леонов для меня такой же современник, как Диоген или Аввакум. Хотя с ним как раз я вполне мог побеседовать — в 1993 году мне было 18 лет, и "Пирамиду" я купил, когда Леонов ещё был жив. И уже тогда, читая первую главу "Пирамиды", я с восхищением сказал себе, что такой насыщенной, вкусной прозы на русском языке ещё не читал. Но вообще я вряд ли стал бы отнимать у него время на разговоры даже сейчас. Он скрытный был, одно и то же говорил из года в год. И мне сказал бы то же самое, что и десяткам других своих знакомых. Мне интереснее с его текстами работать — там сказано в сто раз больше, чем он мог бы мне сказать в состоянии самого задушевного алкогольного опьянения. А он и не пил к тому же.
А.Р. Как считаешь, если бы Леонид Леонов, будь он жив, сейчас засел за роман, какую бы он тему взял?
З.П. Он ещё лет 25 правил бы "Пирамиду". Большей темы, чем взята там, и быть не может.
А.Р. Стал бы он сегодня писателем, приближённым к власти?
З.П. Да ну, ерунда. И сегодняшней власти никакие писатели не нужны, и у Леонова был, знаете, хороший вкус. В 30-е, 40-е, 50-е понимал, что имеет дело с Историей, — там было страшно, порой омерзительно, но зачастую жутко интересно жить. А уже с конца 60-х, потом в 70-е он начал испытывать глубочайшую тоску от всего. Он же вышел из состава Верховного Совета — такие вещи тогда мало себе кто позволял. Леонов — это не Сергей Михалков, у него другие задачи были. В 90-е он, по сути, уже брезговал властью, не желал иметь с ней ничего общего. С чего бы ему было поменять своё мнение в "нулевые"?
А.Р. После написания биографии остались ли для тебя в Леонове какие-либо тайны?
З.П. Если я возьмусь перечитывать его тексты заново, я наверняка обнаружу ещё десяток удивительных, тайных тропок и перепутий в его текстах. И опять испытаю чувство восхищения и благодарности к нему.
А.Р. Когда я весной гулял по питерской книжной ярмарке, продавец у стенда издательства назвал твою книгу главным претендентом на премию "Большая книга". Но вот она не попала в шорт-лист... Как ты сам определяешь место в современной литературе той биографии, которую ты написал?
З.П. Да мне всё равно, я получил уже тележку премий, и некоторые из них я очень ценю. Но вообще — одной меньше, одной больше... Почему я не попал в шорт-лист "Большой книги", я знаю, но кричать об этом на каждом углу не буду.
В данной ситуации меня судьба книг Леонида Леонова куда больше волнует. Я хочу, чтоб его переиздали и прочитали. Премия могла бы этому помочь. Не помогла. Значит, будем искать другие пути. Жизнь длинная, придумаем что-нибудь.