Геннадий Добров работал в жанре критического реализма. К сожалению, этот жанр был практически не представлен как в советскую, так и в послесоветскую эпоху. Добров создавал картины-проповеди, работая именно в жанре критического реализма, который был развит в эпоху имперской России. Его можно назвать художником-странником, художником-проповедником. На своих ногах он исходил практически весь материк Евразия.

Первой его значительной картиной была работа под названием "Прощальный взгляд", значительная тем, что в брежневские времена она буквально всколыхнула художественные круги. Эта картина о невероятном пьянстве великого русского человека.

Картина выпадала из художественного контекста той эпохи, где уже начинало процветать сибаритство, возникла так называемая московская школа живописи. Работа была неуместной для тех лет — ведь на этом полотне в простой реалистичной манере, качественной, с прекрасным рисованием и цветоощущением, рассказывалась история о спившемся музыканте, в прошлом великом. Он, распластавшись, лежит на диване в окружении разлагающегося интерьера, бутылок, в дверях стоит жена с чемоданом и ребёнком, бросающая на него прощальный взгляд.

Следующим большим проектом Доброва было посещение Валаамского пансионата, где проживали инвалиды войны, сильно покалеченные в ходе боевых действий. Эти люди жили в своём странном замкнутом мире, с ними иногда проживали их жёны, близкие, туда художник и постарался проникнуть, сделав их главными объектами целой серии картин.

Либералы быстро отреагировали на эти картины, выступив с обвинениями советской власти в том, что она, метафорически выражаясь, свезла на свалку обрубки войны. Но истинная суть картин была в другом. И сами люди, уединившиеся в Валаамском пансионате, неся на себе страшные печати войны, доказательства жестокости прошлых баталий, не слишком желали оставаться среди обычных людей, и само общество, со своей стороны, хотело строить, любить, созидать и видеть вокруг себя подобное. Все инвалиды жили в нормальных условиях.

Добров сделал огромные портреты практически каждого обитателя пансионата. И эта работа вновь прозвучала в среде сибаритствующей полупьяной художественной богемы каким-то странным, может быть, чуть надтреснутым колоколом. Его не понимали и не принимали. А сам Добров называл себя толстовцем. Но если Толстого можно охарактеризовать и как писателя, и как художника, и как проповедника, то Добров скорее являлся чистым проповедником.

Третьим подвигом Доброва было хождение по чеченским войнам. Он бывал и в Грозном, и в Гудермесе, и в Урус-Мартане.

Здесь необходимо дать описание его внешности. Человек небольшого роста с огромной пушистой седой бородой. Обладал мягким, совершенно не соответствующим его деяниям голосом. При этом он не проявлял ложной скромности, спокойно приходил в любую редакцию и предлагал свои рисунки.

В газете "Завтра" его всегда радушно встречали, давали развороты с его работами. Иногда он проходил в каких-то правозащитных изданиях, которых никто особо не видит и не читает, но именно для "Завтра" он являлся близким другом и уважаемым художником.

Одним из последних его великих проектов было хождение по Афганистану в промежуток времени между выводом наших войск и приходом американцев. Добров пешком обошёл всю страну. Развалины, танки, пострадавшие от боевых действий; там художник выполнил множество работ. Это был своеобразный жест примирения Востока и России. В Афганистане его полюбили, иногда даже приветствовали.

К семидесяти годам у него начало пропадать зрение, а что может быть более важным для художника? Но даже в этом состоянии он постоянно работал, думал, переживал. Рядом с ним неизменно присутствовала его жена.

Родом из Сибири, из Омска, Добров прошёл хорошую художественную школу, учился в пансионате при Суриковском институте, затем окончил Суриковский институт. Конфликты с художественным сообществом начались, можно сказать, ещё со школьной скамьи, ещё тогда он стал рисовать "всё как есть и немножко о социализме".

Как-то в Столешниках, уже в новейшую эпоху, когда буржуинство железной поступью шагало по стране, его прекрасную художественную мастерскую на мансарде посетили две немки. Графиня Фасбиндер и жена пастора. После увиденных ими картин они были в шоке, а немцев мало чем можно удивить.

Когда он ушёл из жизни, во время похорон казалось, что он лежит в гробу, отдыхая. От своих проектов, странствий, дум. Даже находясь в больнице, он, не переставая, рассуждал о том, как ему предстоит сходить на Север, туда, где он ещё не был.

Геннадий Добров — редкий тип русского художника, мудреца, философа, души сострадающей, души провидческой. Россия должна гордиться такими жизнями, такими идеями, такими художниками. Вечная память!