Всё чаще приходится слышать и читать о "непомерно высокой" цене, заплаченной нашим народом за победу в Великой Отечественной войне, о масштабах потерь, штрафбатах и заградотрядах. О том, что народ наш — не победитель, а жертва. Отдельно обсуждается тема массового перехода граждан СССР на сторону врага.

Среди её первооткрывателей — Александр Солженицын, писавший в "Архипелаге...": "Сколько войн вела Россия (уж лучше бы поменьше...), и много ли изменников знала в тех войнах? Замечено ли было, чтобы измена была в духе русского солдата? И вот при справедливейшем в мире строе наступила справедливейшая война, и вдруг миллионы изменников из самого простого народа. Как это понять? Чем объяснить?"

И писатель предъявил тогдашнему строю страны обвинения такой тяжести, что во многих умах это вызвало смятение не меньшее, чем доклад Н.С.Хрущева на ХХ съезде КПСС.

Линию Солженицына продолжают современные публицисты. Так, А. Бунич пишет: "На тысячекилометровом фронте миллионы офицеров и солдат преподнесли предметный урок преступному режиму, начав с открытием боевых действий массовый переход на сторону противника". И. Чубайс в "Московском комсомольце" выступил с очередным комментарием, посвященным Дню Победы: "Да, Сталин победил, причем не столько в Великой Отечественной войне, но и в проходившей одновременно войне гражданской. Впервые в одиннадцативековой истории России в ходе войны один миллион человек, а не какой-то одинокий Власов, взялись за оружие, чтобы воевать с собственной властью. В эту третью силу входили и русские, и представители всех народов, проживающих на территории СССР. Партизанское сопротивление большевизму закончилось не в 1945 году, а в начале 50-х, причем проходило оно не только в Балтии и на Украине, но и в исконно русских областях".

Но взять, скажем, историю России, к которой обращается И. Чубайс без должных для того оснований. Ко времени нашествия Батыя на Русь обычным делом были кровавые разборки между князьями, а затем сдача друг друга завоевателям, переход на службу к ним вместе с войском.

Скажут: так ведь все это было до создания централизованной власти. Допустим. Но вот она создана, и что? Разве боярство, казачество, стрельцы не присягали то польскому королю, то лжедмитриям? Позже, в разгар Северной войны Петра I, когда войска Карла XII вторглись в пределы России, донские казаки во главе с К. Булавиным нанесли по ней удар с тыла, захватили столицу Войска Донского Черкасск, Царицын, осадили Саратов, приблизились к Тамбову и Пензе.

На сторону шведов вместе с запорожцами переходит дважды предатель гетман Левобережной Украины И. Мазепа. Позже он со своими отрядами — уже на стороне турок, крымских татар.

Участник булавинского выступления атаман И. Некрасов также пришел на службу к крымскому хану, а затем, воюя на стороне Османской империи, некрасовцы грабили русские земли, захватывали и продавали в рабство своих братьев по православной вере.

Война с Наполеоном. В Виленской, Гродненской, Минской губерниях князь Р. Гедройц собирает двадцатитысячное войско, перешедшее в стан тогдашнего Евросоюза, а местные православные батюшки по предписанию главы Могилевской епархии Варлаама принимают присягу на верность Бонапарту и устраивают молебны за него. В ту же дуду — подмосковные крестьяне во главе с Ф. Никитиным и Г. Софоновым с их приветствием к Наполеону как освободителю от помещичьего рабства. А еще было немало таких, кто наряду с завоевателями принялся приватизировать все, что ни попадя, включая господские дома в Москве, временно оставленные хозяевами.

Вдохновленные идеями, принесенными на евроштыках, московские энтузиасты создали в столице оккупационную администрацию, в которую вошли купцы-старообрядцы, чиновники, преподаватели учебных заведений.

То же происходило и в Смоленске, где муниципалитет возглавил титулярный советник В. Ярославцев, получивший от самого Наполеона премию в 200 франков. Когда же последний спешно покинул пределы России, Ярославцев покончил собой, а московские коллаборационисты были отправлены этапом в Сибирь.

В следующей, Крымской войне интервентам активно помогали крымские татары, проявившие себя заодно в зверствах и грабежах русского населения.

В ходе Первой мировой войны, стараясь добиться расчленения России, спецслужбы Германии и Австро-Венгрии вели работу с представителями сепаратистских групп и движений Польши, Финляндии, Балтии, Грузии. Велась также вербовка среди военнопленных мусульман. До массовой вербовки русских пленных, составлявших 3,6 млн. человек из 15,4 млн. мобилизованных, дело не дошло. К тому же, начиная с лета 1917 года полтора миллиона русских солдат двинули не в плен, а по домам — делить землю. Гарантией "справедливого" раздела была винтовка или даже пулемет, прихваченные с фронта. Что же до господ генералов, то они поступили иначе, сдав императора вместе с семьей Временному правительству. (Не с учетом ли этого опыта И. Сталин чистил верхушку РККА от командиров троцкистской формации?)

И разве только в нашей, а не общемировой истории, были такие факты, начиная с предательства библейского Иосифа его братьями и завершая сдачей генерала Младича Гаагскому трибуналу. Да и завершая ли?

Конечно, ни по характеру, ни по масштабам, ни по тяжести испытаний все прежние войны, которые вела Россия, не сопоставимы с Великой Отечественной. Никогда еще наша страна не ставила под ружье 34,4 млн. человек. Никогда еще ей не приходилось оставлять врагу территорию с населением в 80 миллионов человек. Если же говорить о коллаборационизме, то историки, изучавшие тему, называют полтора миллиона человек, в число которых входили служившие в национальных формированиях, в казацких дивизиях, в боевых, специальных и вспомогательных частях противника, наконец, в полиции, где служила одна треть всех коллаборационистов. Из них русские в центральных областях СССР, оккупированных врагом, составляли 300 тысяч.

Тоже много. Но опять же с чем сравнивать. Что считать "нормой"? Если библейский сюжет о Христе, сданном одним из двенадцати преданнейших учеников — апостолов (что составляет восемь процентов), то наша армия и народ выглядят более чем достойно. Если с другими странами Европы времен Второй мировой войны, например, с Францией, не знавшей ни массовых конфискаций, ни репрессий, ни коллективизации, то надо учесть, что из шести миллионов человек, служивших в вооружённых силах страны, практически все, если не сдались сами, то были сданы вермахту, после чего до миллиона французов сражалось на стороне Гитлера на фронтах Европы, в том числе против нас, и в африканском корпусе Роммеля.

Уточнений требует и утверждение о массовом добровольном переходе наших граждан на сторону врага. Условия, в которых оказались миллионы пленных, был такими, что зачастую вступление в коллаборационистские формирования было единственной возможностью спастись от голодной смерти в концлагере. При этом многие рассчитывали, получив оружие, перейти к своим. И переходили к партизанам не только в одиночку, но и большими группами, вместе с оружием. Примеров достаточно, в том числе из практики так называемых национальных легионов: татарских, армянских, грузинских и т. д. Заподозренные германским командованием в готовности перейти на сторону Красной Армии, эти части срочно переформировывались или переводились на Запад, но и там, перебив немецких командиров, их бойцы переходили на сторону французских, югославских, итальянских партизан.

Даже многие литовцы, в симпатиях к большевизму не замеченные, скрывались от "добровольного" призыва в лесах, за что их родственники подвергались репрессиям вплоть до расстрелов. От "добровольной" службы в войсках СС уклонялось и большинство офицеров довоенной латвийской армии, о чем нелишне помнить как нынешним апологетам былых нацистских доблестей в странах Балтии, так и московским памфлетистам.

И не о массовых переходах наших воинов с первых же дней войны на сторону врага свидетельствуют немецкие генералы, а о совершенно ином.

"Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен". Это запись из дневника начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковника Ф. Гальдера, сделанная на второй день войны.

На третий день: "В общем, теперь ясно, что русские не думают об отступлении, а напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам".

На четвертый день: "Оценка обстановки наутро подтверждает вывод о том, что русские решили в пограничной полосе вести решающие бои и отходят лишь на отдельных участках фронта, где их вынуждает к тому сильный натиск наших наступающих войск".

На восьмой день: "Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека".

Генерал Блюментритт, наступавший на Минск, отмечал: "Поведение русских даже в этой первой битве являло собой поразительный контраст с поведением поляков и западных союзников, когда те терпели поражение. Даже будучи окруженными, русские дрались за свои позиции и сражались до конца".

17 сентября 1941 года командование 39-го корпуса вермахта направило Гитлеру памятную записку о возможностях подрыва большевистского сопротивления изнутри. В ней отмечено: "Предшествующий ход восточной кампании показал, что большевистское сопротивление и ожесточение превзошло все ожидания. Никто не должен предполагать, что война приведет к революции в Советском Союзе".

Шеф политической разведки В. Шелленберг пишет нечто просто парадоксальное. Время от времени он встречался, что называется, за рюмкой чая с двумя бывшими служащими РККА: полковником и ефрейтором. Оба попали в плен под Вязьмой, прошли вербовку в лагере, обучение в разведывательно-диверсионной структуре "Цеппелин", где им целиком доверяли. Но едва речь заходила о войне, оба говорили: "Вы её проиграете". И далее — о мощи Красной Армии, о непреклонной воле Сталина.

И если подобное имело место в столь специфических сферах той войны, то что думали и как чувствовали себя тысячи рядовых людей, пошедших служить врагу? Взять тех же полицейских, в рядах которых народ был разный: просто отморозки, шкурники из номенклатурной обслуги, но больше было людей, сбитых с толку, растерявшихся и выжидающих, чья возьмет. Как бы то ни было, "мнение большинства", похоже, выразил заместитель начальника полиции Сапычской волости Погарского района Брянской области Иван Раскин, сказавший на гулянии в своем кругу тост, который вызвал у гостей оцепенение: "Мы знаем, что народ нас ненавидит, что он ждет прихода Красной Армии. Так давайте спешить жить, пейте, гуляйте, наслаждайтесь жизнью сегодня, так как завтра нам все равно поотрывают головы".

С изменниками, захваченными в бою, партизаны и впрямь расправлялись беспощадно. Не жалели их и армейские части, вступавшие в очередной город или село. Поэтому те прятались, дожидаясь смершевцев. В конце концов, лучше законные несколько лет в шахте или на лесоповале, чем страшная и позорная смерть. Но универсальный выход — в партизаны. Считается, что каждый пятый из них так и сделал.

Оправдывая коллаборационизм, его либеральные апологеты будто забывают о таких его "издержках", как расстрелы тысячами мирных жителей, прогон их по минным полям для расчистки от мин, сожжения заживо населения целых деревень. О том, что это чаще всего творили не сами фашисты, а их холуи как из местных охотников, так и привозные, пощады не знавшие: считалось, что ни большевики, ни евреи ее не заслуживают.

По подсчетам журналистов, во Франции предано смерти 10 000 коллаборационистов. Из них большинство — по самосуду. Приговорено к каторжным работам 13 339 человек, к тюремному заключению — 24 927, к лишению гражданских прав — 50 223 человека.

Такие дела.