19 июля исполнилось 70 лет со дня рождения Наталии Бессмертновой — балерины, своим творчеством упрочившей славу русского балета.

Наталия Бессмертнова принадлежит к тому типу балерин, дыхание ангела в которых было очевидно современникам. Более того, ее выделяли уникальные внешние данные. Иконописное лицо с бездонными, чуть тронутыми скорбью глазами, тонкая фигура, удивительные по выразительности своей руки с узкими "длящимися" кистями, созданными как будто для того лишь, чтобы неподражаемым образом акцентировать движения… Все вместе пробуждало в воображении моем мистические образы Бэлы из "Тамани", царицы Тамары из "Демона", блоковской Незнакомки и, конечно же, врубелевской Царевны-Лебедя. Сама природа предопределила Наталии Бессмертновой участь идеальной романтической балерины. Романтический цветок в венке из имен Тальони, Павлова, Спесивцева. Такие редко приходят на землю. Ну, разве для того лишь, чтобы засвидетельствовать живое воплощение чуда.

Нет сомнений, что ощущение чуда, потребность чуда, упование на чудо — это слишком по-русски. Это — код, одна из шести миллиардов "букв" ДНК, что затаил в себе "загадку" нашей русской души. "Я верю, что русское представление о чуде — замечательное представление! Но для меня, живущего в строгом протестантском реализме, говорить о чуде — все равно, что в другие миры летать!" — смеялся мой немецкий друг на мои попытки объяснить ему чудо. Я показала запись балета "Жизель" с Бессмертновой. И его прусский менталитет содрогнулся.

О Бессмертновой, как о чуде, Москва заговорила в 60-х. Поначалу тихо, полушепотом; так говорят, чтобы не спугнуть судьбу. "Чудная девочка", "исполнительница уникального дарования". Наталия Бессмертнова дебютировала тогда в "Шопениане", этой фокинской абстракции, элегии, хореографическом размышлении о красоте, непостижимости и недостижимости мечты. Едва двадцатилетняя Бессмертнова появилась из-за кулис… Нет, не появилась… Бессмертнова, она как будто опустилась. Как будто в кулисах стоял трамплин, и вот с его-то пружинного помоста Бессмертнова опустилась на сцену. Газовая тальониевская пачка, как зонтик одуванчика, удерживала балерину в воздушном парении, следовали невесомые, продленные в воздухе прыжки, тени пробежек, и вдруг Бессмертнова останавливалась. Аттитюды пресекали на миг текучесть пластики и фиксировали рисунок позы из ломких линий неземной одухотворенности. Зритель терялся тогда. Хотелось перевести дыхание, хорошенько протереть глаза, понять: что происходит, наконец? Иллюзия? Световой обман?

А потом была "Жизель". И роль селянки, наивной, светлой, непосредственной девушки, готовой любить… Уланова однажды и навсегда дала этот непререкаемый образчик Жизели, своего рода икону. Всего три года назад великая Уланова ушла со сцены, и Москва смотрела на дебютанток сквозь бинокль скепсиса.

И вот — Бессмертнова. Бессмертнова — Жизель.

Прозвучала увертюра. Занавес открыл солнечный мир деревушки, заброшенной в горах, крестьян, идущих на сбор винограда. Сельская идиллия. Жизель сделала привычный первый шаг из домика, и лермонтовские "нет, я не Байрон, я — другой" не смогли определить в полной мере ту магию балерины, что явила "редкостную драгоценность" на сцене. Темноокость, инфернальная бледность, хрустальная хрупкость и мир, так не похожий на улановский.

Предгрозовыми зарницами сверкает в этом мире тревога, и тенью распростертых крыл витает предчувствие погибели. С тревогой встретила Жизель Альберта. Как будто в ее девичью чистую, как сама природа, душу давно упал осколок печали. И Жизель то поддается его мелодии грусти, то, взволнованно гадая на ромашке, смиряется: "не любит", то с дерзновенностью юности пытается избавиться, как от пут, от невнятных сил, что клонят глаза долу. Танец тогда оказывается для Жизели радостью. Радостью всего сущего: запахов альпийских лугов, свободы полета птиц, свежести проливного дождя. Альберт просто не может не любоваться Жизелью, ее фарфоровой кукольностью, ее угловатой нежностью. Но что заставляет вздрагивать, как от ожога, от прикосновения его рук? Жизель задумчиво сторонится Альберта, и снова погружается в свой мир, как в оцепенение сна…

В обман не сразу можно было поверить. Альберт — граф? А Батильда, красивая, добрая Батильда, — Жизель еще так доверчиво рассказывала ей о своих подружках, — его невеста? Что же значили тогда уверения Альберта в любви? Что значил хлынувший с небес поток света? Куда устремлял он?.. Движения Жизели-Бессмертновой становятся сомнамбулически замедленны. Как подкошенный цветок, сложилась она на колено, вглядываясь сквозь растрепавшиеся длинные пряди волос за горизонты. Где-то далеко, в дымке, как будто зримыми становились очертания той самой тайны, что совсем еще недавно окрашивали день цветом печали… Жизель протягивает навстречу ей руки… Земная красота Жизели ускользает, и близкой, непоправимо близкой кажется катастрофа. Осуществлялась поэзия Блока, вспыхивали и угасали утраченные люминесцентные краски Врубеля.

Сумасшествие Жизели неминуемо. И зритель уже ждал его и исподволь торопил конец. Но молнией пробила трагедия! Жизель еще раз беспомощно взмахнула шпагой, в глазах, полных не слезами — воспоминаньем — мелькнула просветленность надежды… и Жизель умерла.

И зритель умер тоже. Во всяком случае, театр, как мне рассказывали очевидцы, погрузился в гробовую тишину.

Трогательно-прекрасной была Бессмертнова в первом акте "Жизели". Второй — заявил о Наталии Бессмертновой как о балерине трагического романтизма и аристократического благородства.

Ночь, сельское кладбище. Слышны таинственные шорохи, мерещатся болотные огни. Из могилы появилась фигура Жизели. Мановение руки повелительницы виллис — Жизель обрела силу. И сердце зрителя защемило от грустной эфемерности Бессмертновой.

Сплетенные руки, склоненная голова, скорбная интонация. Полутона, полу-взгляды, полудыхание. Бессмертнова присутствовала в своем неведомом, непостижимом измерении и, как кружево, ткала на сцене природу из безжизненных кристаллов горного хрусталя и аметистов. В этом мире мерцаний появляется Альберт. Он замечает фигуру и устремляется к ней. Видение исчезает. Снова воплощается в образе Жизели. Печально смотрит Жизель из-под длинных ресниц на Альберта… как на источник какой-то тревоги, как на воспоминание чего-то давно утраченного. Прошлого?.. Да разве оно — возникал вопрос — важно прошлое? Пряное от запахов земли? Пропитанное хлебом надежды? Если на глазах у зрителя Жизель-Бессмертнова как бы теряла свою материальную сущность, превращаясь в догадки и ощущения. В руках Альберта оказывалась не Жизель. В руках Альберта сам дух порхал, и всполохи белоснежной тюники резали завесы вселенских тайн нервными изводами лепестков белых лилий. В какой-то момент Жизель как будто вылетела из рук Альберта!

Виллисы быстро окружили Альберта стеной хоровода. В этом мстительном мире виллис гибнет все живое… Спасение пришло внезапно — пробило шесть часов. Утихла музыка нездешних сфер, что свидетельствовала, как "торжественно и чудно" бывает в небесах, едва садится солнце. "Мятеж лиловых миров" утих. Альберт в отчаянии. Лиловый сумрак рассеялся. В розовом свечении Жизель еще раз пригрезилась и растворилась в воздухе…

Осталось ощущение. Ощущение игры света и тени. Игры, в которой Жизель-Бессмертнова то представлялась существом, изъятым из летящего под лунным серпом серебристого облака, то сурьмой вырисовывала графику Византии. Той Византии, в которой отразился истинный Восток. Надмирная одухотворенность Бессмертновой с одновременной декоративностью превратила второй акт "Жизели" в мираж, в наваждение. Однажды Валентин Серов заметил в сердцах о балеринах: "Их вообще нет, они только кажутся и влекут за собой мечту нашу, как бессильного смертного бессмертными движениями".

Такого эффекта не достигала ни одна балерина. Успех Наталии Бессмертновой назвали "феноменальнейшим". Как Боттичелли изобразил на холсте рождение Венеры, так Бессмертнова в "Жизели" продемонстрировала рождение диковинной балерины, балерина-assoluta, балерина на все времена. Наталия Бессмертнова создала не только образ Жизели. Она утвердила свой стиль и способ его выражения. Балет с Бессмертновой обрёл свою ирреальную сущность, околдовал фантастической иррациональностью, а в мифологический средневековый романтизм Бессмертнова внесла русскую душу в орнаменте изысканной пластики. Имя Наталии Бессмертновой стало символичным. Оно слилось и растворилось в трагическом романтизме, обезличивая свой образ. Жизели Бессмертновой рукоплескали Лондон, Милан, Нью-Йорк. Парижская Академия танца присудила балерине высшую награду — премию Анны Павловой. Академия назвала Жизель Наталии Бессмертновой шедевром.

Лишь тот настоящий романтик, постулировала Цветаева, кто знает жизнь и остается романтиком. Бессмертнова была настоящим романтиком. И не потому ли в детстве я закрывала лицо руками и смотрела на Бессмертнову на телеэкране через расставленные пальцы? Ибо слишком страшен в безднах своих романтизм, слишком трагичен его танец, а красота его пленительна… и вечна…

Как вечно тихое величие Наталии Бессмертновой. Величие русской балерины, ушедшей однажды в лиловые туманы.

Гарантируем Вам самые доступные цены на седельный тягач МАЗ 642508 в Москве, приезжайте, ниже цен, просто не бывает.