Владислав Шурыгин
Он коренаст, крепок, улыбчив, подвижен и совсем не похож на того грозного вояку, каким рисуют его телевидение и газеты. Нет в нем ничего “демонического” и “зверского”, о чем беспрестанно твердят враги по обе стороны Пянджа. Нет революционного фанатизма в глазах, картинности и позерства “свергателя режимов” — нет тех качеств, которые упорно приписываются ему скорыми на руку журналистами.
Он вошел в кабинет одного из российских военных штабов в легких спецназовских “песчаных” брюках, камуфляжной майке. Бросил в советскую фуражку с алым общевойсковым околышем темные очки, сдвинул на живот кобуру “пээма”, чтобы сидеть не мешала. И искренне рассмеялся:
— Эти идиоты совсем сдурели: президенту обо мне доносят, что я, мол, его свергать собираюсь. Ума нет у людей! Слышишь, Сергей, — он обратился к принимавшему нас командиру, — они меня блокировать решили. Прислали три танка и три бээмпэшки. Загнали их в горы на жару. Без воды, без еды, без связи. Тут же сдуру один танк угробили. На ручной тормоз не поставили, он под горку и закувыркался. Механика — насмерть, наводчика покалечил. Ко мне прибежали: помоги, Махмуд, вытащи танк. Или разоружи нас — сил нет от жары и голода…
В кои веки еще представится возможность встретиться с самим Махмудом Худойбердыевым — легендарным командиром первой бригады президентской гвардии. И несмотря на молчаливое неодобрение нашего “контакта” Сергеем (а Махмуд его многолетний друг), мы буквально повисли на Махмуде с предложением встречи.
— Ладно, — согласился наконец он, — только не здесь. У русских и так из-за меня волосы на голове дерут. Приезжайте ко мне в Курган-Тюбе завтра часам к восьми утра. Поедем на полигон, там и поговорим…
…Крепкий полковник, затянутый в камуфляж, со щеточкой черно-смоляных усов, жесткий и собранный, ничем не напоминал вчерашнего улыбчивого не то восточного “плейбоя”, не то хозяина большого рынка. Что-то в нем было от иракского Саддама, что-то от афганского Дустума, правда, последний был уже “не актуален”. Дустума к тому моменту уже сверг Абдул-Малик…
Вместо “пээма” на поясе в объемистой кобуре покоился внушительный ствол не то “кольта”, не то “браунинга”, и это говорило о том, что все-таки к нашему приезду полковник Худойбердыев готовился…
Легенды о Махмуде
Самые кровопролитные бои войны 1992 года развернулись в окрестностях города Курган-Тюбе и в окружающей его долине. “Оппозиция” Саида-Абдулло Нури — странная смесь местного филиала московского “демократического союза” с фундаменталистскими исламскими радикалами — стремилась установить господство над одним из самых богатых регионов Таджикистана, граничащим с Афганистаном.
В эти дни наступления “оппозиции” на Курган-Тюбе тогдашний военком города старший лейтенант бывшей советской армии, бывший командир разведроты одной из частей ограниченного контингента советских войск в Афганистане, бывший командир роты почетного караула президента Казахстана Назарбаева, видя полный паралич расположенного здесь кадрированного полка армии, Бог знает кого, а тогда еще 201-я дивизия не получила статус российской, но уже утратила советскую принадлежность, решился с несколькими добровольцами встать на пути у оппозиции.
Худойбердыев и его люди попросту угнали из парка не охраняемые никем танки и выступили из города. Подход мощных танков к отрядам Санчака Сафарова, дерущимся с “оппозицией”, был полной неожиданностью для Нури и его войск. Наступление на Курган-Тюбе захлебнулось. В городе начались затяжные бои.
Но кто-то “доложил” Нури, что танки к народнофронтовцам Сафарова привел военком города. В ту же ночь в дом, где жила его семья, ворвались вооруженные бородачи, а на утро Махмуд получил ультиматум: перегнать танки на сторону оппозиции, или вся семья к вечеру будет разрезана на ломти…
Ответ Худойбердыева на ультиматум был столь же неожиданным, сколь и ужасным. Он вывел танки на улицу перед своим домом и приказал им… расстрелять свой дом до основания.
Сколько погибло под его руинами боевиков, никто не знает. Но семья… Семья чудом осталась жива. И жена, и дети. Аллах или Господь (а жена Худойбердыева славянка, украинка) хранил их.
— Не совсем так было, — неохотно вспоминает о той ситуации Махмуд. — Зэки вообще-то спасли семью. Тюрьму с началом боев бросили охранять. Они и разбрелись по городу. Несколько зашли ко мне во двор. Охранники их испугались — думали, мои люди пришли. А тут еще танки стали стрелять. Разрывы. Ну, боевики дали деру. А зэки, как услышали от жены, что тут было, забрали ее, детей и привели ко мне.
— Но приказ-то стрелять по собственному дому ты отдал?
— Приказ отдал. Я знал, что этим сволочам верить было нельзя. Так и так смерть. Привел бы я им танки или нет — они бы все равно мне свой разгром не забыли. Жена потом рассказывала, они даже за ножами сходили, которыми баранов режут. Обсуждали, кому первому голову отрезать, — мне на глазах жены, или наоборот. Выхода не было…
Говорят, что жена и дети Худойбердыева — едва ли не единственные, кто в подобных обстоятельствах уцелел. И, кто знает, не прикажи Махмуд открыть огонь по собственному дому, прими ультиматум, были бы сегодня они все живы…
Говорят, что за подобное вероломство люди Худойбердыева никого из “оппозиции”, воевавшей под Курган-Тюбе, в плен не брали. А захваченного в бою автора ультиматума Махмуд пустил “в расход” самолично… Говорят…
Говорят, что после Афганистана Худойбердыев попал в алма-атинское военное училище в роту почетного караула, где отслужил почти год, пока его случайно не заприметил президент Назарбаев, который, увидев во главе роты молодого красивого узбека, возмутился: мол, как же так, неужели у нас нет своего казаха, чтобы представлять его и республику. Говорят, что когда Махмуд услышал эти слова, он в тот же день написал рапорт о переводе и отказался выезжать на очередную торжественную встречу.
— Пусть себе ищет казаха, — сказал Махмуд.
Казаха нашли. Говорят, был жуткий конфуз в аэропорту Алма-Аты, когда найденный казах не только не знал, как отдать рапорт гостю, но даже возглавить прохождение почетного караула толком не смог. Ушел куда-то в сторону…
Говорят, что у Махмуда везде свои люди. В разведке, в МВД, в Москве, в Ташкенте, в Турции, в Афганистане. Везде…
Говорят, что он поклялся великому Санчаку лично водрузить красное знамя над Пиком Коммунизма, когда восстановится Союз.
Говорят, что Ахмад-шах Масуд поклялся дать миллион долларов за голову Худойбердыева и сказал, что, пока тот жив, Нури никогда не сможет захватить Таджикистан.
Говорят, Махмуд за одну ночь собрал всех курган-тюбинских воров, вывез в горы и каждого второго расстрелял, а остальным пригрозил, что сделает то же самое, если те не прекратят грабить народ. С тех пор в городе почти нет преступлений и стрельбы.
“Патроны зРЯ не жжем”
Сам Махмуд к легендам о себе относится добродушно-снисходительно, но не без оттенка чисто восточного самодовольства. Быть народным героем приятно, что там ни говори. Но мы с нетерпением ожидали выезда на полигон, чтобы воочию, реально посмотреть, а что же все-таки могут его люди, чего стоят его батальоны.
Сначала мы сбились с пути и заехали в расположение одного из гарнизонов бригады. Приятно удивила четкая реакция дежурных по КПП: уже через несколько минут прибыл дежурный по части и, уточнив, кто мы и откуда, ушел в штаб. Через несколько минут он вернулся:
— Командир будет ждать вас уже на стрельбище, — объявил он. — Отсюда туда ближе, чем до города. Тридцать километров по шоссе, а там справа увидите. И поторопитесь, он не любит опозданий…
Последнее дежурный добавил уже от себя, по-своему оценив нас и наши поиски комбрига.
Мы выехали на шоссе. А за спиной, на плацу, начался привычный любому военному человеку утренний развод. Роты строились, командиры собирались на доклады…
Доехав до полигона, мы поняли, почему комбриг хотел встретиться пораньше. Полигон представлял из себя совершенно лысую, без кустика, без травинки впадину между отрогами горной цепи. В восемь утра здесь уже было далеко за тридцать в тени…
— Батальоны по месяцу здесь живут, — пояснил Махмуд. — Стреляют, учатся. Спят в палатках. Едят на полевой кухне. У нас даже полевой “приварок” есть в обязательном порядке. Дополнительное мясо, а еще сами колхозники молоко привозят.
— А не жарко?
— Конечно, жарко. Но это армия. И это наши условия. В них нам воевать. Никуда не деться. Потому-то мои солдаты и превосходят всех других и в МОРТе (министерство обороны Таджикистана), и в МВД, и в гвардии, и в “оппозиции”. В любую жару, в любой холод лезут в горы, отрабатывают тактику, стреляют.
— Ну от такой жизни, наверное, и дезертиров целая куча?
— Ни одного. Наоборот. Со всего Таджикистана ко мне люди едут, просят сыновей взять служить в бригаду. Я им говорю: мы — гвардия президента, мы все время на передовой, под огнем. Ни в какую! Пусть, мол, служит, пусть под огнем, зато никто его просто так под душманские пули необученного, безоружного не сунет, никто из него рабочего ишака не сделает… Поэтому у меня под ружьем сейчас две тысячи штыков и еще пять резерва. Случись что — через неделю я еще десять батальонов буду иметь…
В этот день стреляли молодые гранатометчики и расчеты ЗУ-23, установленные на МТЛБ. Кстати, установки эти были сделаны на местном заводе по опыту… чеченской войны.
— МТЛБ в горах — самая удобная техника. Верткая, устойчивая, проходимая. А одна “зэушка” на выгодной позиции может в горах хоть роту держать, — пояснил Махмуд, — это мне “чеченцы” показали.
“Чеченцы” — русские офицеры, воевавшие в Чечне, уволившиеся и приехавшие служить сюда по контракту.
Я думаю, что эти МТЛБ, наверное, самое первое воплощение опыта чеченской войны. Сколько лет его внедрения ждать в России, остается только гадать…
“Зэушки” поливали свинцом мишень на склоне в километре-полутора от позиций. Рядом, в низине, стреляли РПГ. Грохот стоял неимоверный. Эхо многократно отражалось, металось в каменных стенах и склонах, глушило, давило, утомляло.
— И как же местные жители терпят? — спросил Махмуда один из моих спутников. — Жалуются, наверное.
— Э… какое там жалуются, — искренне удивился Махмуд. — Наоборот, сами приходят, просят научить стрелять, дать оружие. Они здесь с лихвой хлебнули войны. По одной области больше шестидесяти тысяч убитых. Нет, они знают, что, пока мы тут, все тихо. Уйди мы из области — и через месяц сюда придут “бородатые”. А у них списки “должников” очень длинные.
Поэтому мы здесь зря патроны не жжем. Готовимся…
Судя по дружному грохоту, обычной, рутинной суете, на всех стрельбищах готовились солдаты бригады на совесть. Патроны жгли не для показухи…
— Так чья же все-таки бригада, Махмуд? — не выдержал я и задал вопрос в лоб. — Армия Таджикистана? Твоя? Президентская? За кого она? За кого будут воевать твои люди?
Казалось, Махмуд ждал этого вопроса. Он молча кивнул в сторону проезжавшей в низине МТЛБ.
— Видишь флаг?
На кончике антенны трепетал яркий алый вымпел.
— Под ним мы поднялись против исламистов и “оппозиции”. Я им сказал тогда: я сам мусульманин. Но слова “Аллах велик” для меня означают “мир всем” и “милосердие для всех” — в этом величие нашей веры. А вы с этими словами людям головы режете. Всем, кто хоть как-то не подходит под ваши бредни. Мусульманам, христианам, всем. Поэтому я буду вас уничтожать как собак, чтобы вы не извращали нашей веры и не делали из нее пугала для людей.
Поэтому мы шли в бой под красными знаменами. И Санчак, и все его сподвижники считали, что мы воюем за советскую власть, за свободу и за нашу великую Родину — Советский Союз. Санчак мне говорил: “Ты, Махмуд, должен в честь нашей полной победы поднять красное знамя над Пиком Коммунизма”.
У меня служат солдаты и офицеры пятидесяти национальностей. Я у себя в бригаде приказом установил русский язык как официальный язык, язык нашего общения. Все совещания, все команды, все документы — только на русском языке.
Но мы не банда. Мы — гвардия президента. И мы верны присяге, данной ему и нашему народу. Поэтому бригада воюет на самых тяжелых участках. Под Тивильдарой МОРТ два месяца топталось и ничего не смогло сделать, а мы за две недели боевиков на пятьдесят километров отбросили.
Что там говорить, в последних боях случай был: отделение наше попало в окружение. “Духи” им в плен идти предлагали. Жизнь гарантировали, мол, для них почетно людей Махмуда взять в плен и показать своим командирам. Никто не сдался. Трое к своим пробились, трое погибли. А один, русский, контрактник, раненым подорвал себя гранатой вместе с “духами”.
Сам суди. Кто мы и за кого…
Хан
— Меня часто называют коммунистом. Это так и есть. Я член компартии Таджикистана. А у нас она большая сила. В нее люди верят. Простой народ он ведь на своей шкуре испытал, что такое развал Союза. Были школы — нет школ. Были больницы — нет больниц. Были трактора, грузовики, легковушки — нет их. Теперь на трактор целым районом скидываются. Раньше простой человек мог сына или дочь отправить учиться в институт в Душанбе, в Россию, на Украину. А теперь не может сына в школу пристроить. Учителя разъехались, учебников нет. Школу на дрова растащили. У нас люди компартии верят.
Зато Нури сказал, что когда в Душанбе вернется, будет воевать против коммунистов и неверных. Это против меня, значит. И что, я теперь должен своими руками, своей бригадой обеспечивать его переход через Пяндж, развозить его людей по своей области? Да это то же самое, что набрать ведро углей и начать их рассыпать по углам собственного дома.
Меня люди не поймут. Здесь же реки крови исламисты пролили. Им еще на сто лет сюда дорога заказана…
Мы пили обжигающий ароматный зеленый чай, удобно раскинувшись на курпаге — восточном уличном диванчике на высоких деревянных ножках. Вокруг и над нами шелестел на легком ветру виноградник. Мы находились почти в центре долины на вершине невысокой горы, превращенной заботливыми руками людей в огромный виноградник. Жарилась на углях душистая баранина. Истекала жиром и соком. На блюдах снопами лежала свежая зелень. Мы гостили в “летней резиденции” Махмуда — так он шутливо окрестил это место.
— Долина не одну бригаду прокормить сможет, а пять таких бригад. Надо только с умом дело ставить. Воровать не давать. Простым людям жить не мешать. Все здесь есть. Хлопок — высшего качества, фрукты, хлеб, рыба, пастбища. Два-три урожая в год. Алюминиевый комбинат. Раньше с него боевики кормились. Приезжали ночами на грузовиках, по сто тонн алюминия вывозили.
Теперь мы взяли его под охрану — все идет в доход государству. Я не бандит какой-нибудь. Я — полковник президентской гвардии. Меня сюда президент прислал для защиты границы и поддержания порядка.
Многие люди из тех, с кем мы говорили о Махмуде, отзывались о нем одинаково: справедливый.
— Я так понимаю, что без союза с Россией Таджикистану не быть. Вот Лукашенко молодец. Объединил Россию и Белоруссию. Верю, что скоро и мы объединимся с ней. Таджикистан — это ведь ларец сокровищ, кладовая. Вся таблица Менделеева здесь, а еще долины плодороднейшие. А люди какие! Где еще раньше могли так гостя встретить, как у нас? Бескорыстно, от чистого сердца. Никакая Грузия не сравнится…
Потом мы долго пели под гитары, на которых виртуозно играли два красивых черноглазых, черноволосых парня. Пели русские песни, пели советские, слушали и подпевали таджикским, было спокойно и очень уютно…
Мы уезжали, когда жара пошла на убыль. Спешил куда-то и Махмуд. Из радушно-улыбчивого хозяина он вновь стал собранным, жестким комбригом. Простились просто и быстро. На перекрестке дорог разъехались. Нас повезли наши друзья в сторону Душанбе, а он уехал в сторону Курган-Тюбе.
Странное чувство осталось после этого знакомства — беспокойное, точащее душу.
Пожалуй, именно в Махмуде впервые за многие годы наших путешествий воедино сошлись самые противоречивые черты. Он чем-то походил на легендарного бандеровского комбрига Костенко. Такой же отчаянный вояка до мозга костей. Но без “батьковщины”, жестокости, беспощадности. Он напоминал и легендарного приднестровского Шевцова такой преданностью идее Союза, верностью тем ценностям, на которых вырос, и одновременно дипломатичностью, хитростью, умением настоять на своем.
В Махмуде было что-то и от тех ханов, которые когда-то сами обращались к русскому царю и приносили присягу на верность, связывая на века свою судьбу и судьбу своего народа с Россией. Такая же широта, гордость, богатство, достоинство.
Наверное, полковник Махмуд Худойбердыев — это совершенно новый и в то же время очень старый тип союзника и друга России здесь, на Востоке.
Взамен лукавых, скользких, ненадежных, бессильных постсоветских номенклатурщиков, обращающихся к России за помощью только для того, чтобы удержаться у власти, сохранить свои посты, здесь выросли такие вот Худойбердыевы. Яркие, искренние политики, воины, дипломаты, хозяева. И их дружба, их стремление к России, к объединению куда более надежны и истинны, чем все игры и договора Назарбаевых, Шеварднадзе, Акаевых и прочих “партийных царей”.
Именно такими людьми, как Махмуд, собиралась держава тысячу и сто лет назад. Они восстанавливали ее в 20-е годы нашего столетия. Хочется верить, что выйдет это у них и сейчас.
За Худойбердыевым будущее.
Владислав ШУРЫГИН
Фото Василия Александрова