Александр Лысков

Толпы людей неприкаянно бродили по московским пространствам три дня кряду. Сборища на площадях напоминали грандиозные пикники — так же выезжают на дикую природу: выпить, пожрать, послушать “музычку”, оставляя после себя вытоптанную поляну, мусор и бутылки. Похожими испражнениями заваливалась и Москва к ночи — тонны оберток от мороженого, тонны банок и бутылок, рвань резиновых шариков и газет были рассыпаны по улицам и проспектам. И некому было подсчитать потери в этой битве за общенациональную лужковскую идею — тысячи пьяных валялись в скверах и подворотнях.

В толпе было много счастливых лиц, но в основном лишь у поддатых подростков. А единственное трезвое счастливое — у мэра.

В толпе можно было увидеть многих, кто ходил по этим же улицам на демонстрации демократов в конце восьмидесятых, и тех, кто позже шествовал здесь с хоругвями и красными знаменами.

Сегодня они были, кажется, одинаково опустошены бессмысленностью происходящего. Вектор духовный отсутствовал. 850 лет — это лишь дата, а не идея. Егорий на коне — это хотя и почтенная, но архаика. А сама Москва — это неспешно подновленные фасады ее исторических зданий.

Доверчивые люди еще на подступах к центру, в предвкушении некоего чуда покупали на лотках поролоновые уши и носы, напяливали бумажные колпаки — подыгрывали устроителям. Но очень скоро начинали чувствовать себя одураченными, и в центре уже ни на ком из них не было этих дешевых клоунских прибамбасов.

Люди из толпы охотно занимали очередь за бесплатными кубиками куриного бульона, чувствуя, что тут не надувают. И старушки, и семейные молодые женщины заворачивали несколько раз. Но даже этот залежалый товар в конфетных обертках разыгрывали в лотерею. Мордатый парень у “руля” предлагал очереднику крутнуть пресловутое “полечудесное” колесо, и стрелка указывала на сектор с цифрой выигрыша в штуках. Лица в этой очереди были заметно оживлены азартом добытчиков семейного пропитания.

Людям сказали: “Гуляй, Вася, безо всяких лозунгов и идей”. А этот Вася все бегал глазами по транспарантам с рекламой заморских товаров, искал Слово, а находил, кажется, лишь лужковскую подсказку: “Я люблю тебя, Москва!”, неприложимую к его, васиному, сердцу, ибо он чувствовал, что ему, ко всему прочему, бесплатно навязывают еще и любовь к Ельцину, и к бандитам московским, и воровским миллиардерам. Конечно, есть и у Васи любимая Москва, но она — где-нибудь у леоновского пруда с удочкой ранним утром. А в остальном Москва для него — бич Божий, как и вся русская жизнь последних лет.

Днем на улицах было более всего семейных людей. Бедные уставшие дети волочились за руку, некоторые молодые матери притащили сосунков. И потом вопили в давке у ворот Александровского сада, где одну детскую коляску буквально растоптали, а ребенка успели подхватить на руки чужие люди.

Я видел, как неодухотворенная толпа становилась враждебна самой себе, ненавидела самое себя, скандалила, будто в час пик у турникета метро. Морщилась, когда мощнейшие усилители охаживали ее грохотом и визгом со всех сторон: тройное эхо на площадях подавляло сам источник “музыки”. Я видел, чувствовал дикую несвободу “раскрепощенной” толпы и опять же вспоминал осмысленное движение сотен тысяч на демонстрациях с их истинно праздничным, братским, московским духом.

Бедный городской люд составлял толпу. Центр столицы был закрыт для автомобилей, и богатых как бы отсекли от “праздника”, открывая им путь по пропускам через кордоны к “лакомым кусочкам” выступлений. Челядь резвилась в барской прихожей. А завтра опять ее выдавят хозяева своими автомобилями с этих улиц, засядут в присутственные места, начнут править и жить…

На набережной русская семья фотографируется на фоне храма Христа Спасителя.

Еврейская — на фоне церетелиевского Петра.

Храм изумляет толпу скоростью возведения — слышны рассуждения о том, сколько надо было бетона, камней и железа наволочить, эдакую гору!

И получился второй музей на Волхонке.

В храм по случаю праздника пускали. Люди валом валили и в центральные, и во все боковые ворота. И никто не крестился!

Я огляделся. Кругом были русские лица. Но святой дух, похоже, не снизошел на них в этот день…

Утром у метро молоденький милиционер из провинциального пополнения с детским удовольствием ел мороженое. Подумалось — ну хоть этот вернется домой в Коломну и выпалит родителям: “В Москве был!” Но потом увидел его ночью, изможденного, бледного, будто изнасилованного толпой. Он сонно твердил в мегафон одно и то же: “Эскалатор не работает, спускайтесь пешком”. И этому не в радость были праздники.

Неужели только пьяные парни, учинившие погром на Воробьевых горах от восторга перед “гением цветомузыки”, опохмелившись в понедельник, с гоготом вспомнят свои художества на Дне 850-летия столицы?..

Нет. Все-таки витал какой-то новый, чистый дух над головами людей, закрадывался в память, делал их тоже русскими.

Конечно же, присутствовала в толпе и Москва — сокровенная. И она, непонятная для самих устроителей, изолганная ими и униженная как державная столица, золотом сияла в чистом осеннем небе подобно граду небесному, — как раз над подземным, катакомбным городом на Манежной.

Александр ЛЫСКОВ