Денис Тукмаков ФИЛОСОФ ТРИДЦАТОГО ВЕКА
КОГДА ЖИВЕШЬ ради каждого человека на Земле, ничто не ранит душу сильнее, чем людское забвение. В час сотворения великого учения зависть знающих мужей разрывает сердце. Принося людям спасение, больнее всего ударяешься об их равнодушие.
Закройте глаза, вообразите отверженного философа. Вот он ступает, седовласый, грузный, уставший. Его невидящий взгляд вперился в дорожную пыль, его губы упрямо сжаты. Он что-то объясняет сам себе на руках, голос его молчит, ведь никто не слушает. Его одежда поистрепалась, его слова стерлись из памяти последних слушателей. Но идеям своим он будет верен до конца, они — все, что есть у философа.
Вчера он выступил на залитой солнцем рыночной площади родного города перед народом, его не поняли, забросали гнилью и камнями. Сегодня утром он, задыхающийся в дыму, выхватил из костра последние, еще не тронутые огнем страницы своей рукописи, приговоренной к сожжению судом инквизиции. Час назад он в приступе гнева разорвал векселя кредиторов в клочья и прогнал их, зайдясь в чахоточном кашле. Отверженный философ шагает сквозь века, всегда неизменный — взгляд внутрь себя, губы обкусаны — его захлестывают идеи и не находят выхода.
Таким он приходит в наш просвещенный век в надежде провозгласить, наконец, свое учение людям. Да только дубовые столы университетских кафедр и партийных кабинетов вполне годятся на растопку инквизиторского костра, и цена предательства друзей по-прежнему велика, а книги столь же хрупки и беззащитны, как и века назад.
XX век — не время для пророков. Еще одна жизнь отверженного философа проходит даром. Но не страшно, умрет он — родится кто-то еще, кому удастся найти путь к людям, одарить их счастьем и раем на планете Земля. Это правда, ведь так гласит его учение. А что еще есть у философа?
Две с половиной тысячи лет философии ниспровергнуты. Все прошлые учения себя изжили. На смену им пришло новое знание — философия третьего тысячелетия.
Основная философская категория отныне — Диалектическая Самодвижущаяся Материальная Система (ДСМС). Это и человек, и планета, и любое другое тело. Через эти Системы самодвижется все мироздание. Каждая Система абсолютно целостна, совершенно развита, в себе самой имеет собственную причину и источник движения.
Человеческая личность как ДСМС самодостаточна, предельно полна. Она включает в себя не только физическое тело, нервную систему, сознание, но и все внешние раздражители — все, с чем она соприкасается в этом мире.
Тело и среда борются и взаимодействуют в великом диалектическом единстве. Как только человек сталкивается с каким-то предметом из внешней среды, этот предмет тут же вливается в ДСМС человека, перерабатывается сознанием и тем самым становится частью человека. Так человеческая личность, вбирая в себя галактики и песчинки, своим качеством превосходит все существующее во Вселенной.
Человека нельзя помыслить без окружающего его мира, и точно так же среда существует только потому, что есть человек. Когда умирают наши тело и сознание, продолжает жить тот бесконечный мир, что мы вобрали в себя при жизни, пропустили через наши нервные окончания и наши страсти, сделали частью себя. Поэтому смерть — это лишь момент, переход, распад атомов, тогда как жизнь — абсолютна.
Отдельная человеческая личность становится столпом философии, центром мира, двигателем истории.
Философ Борис Тихонович Малышев. Титан, глыба, — таких остались единицы. Вот уже тридцать лет он развивает собственное учение — философию ДСМС. Это не какое-то доморощенное сочинительство, шитое белыми нитками; Малышев создал свою систему в пятьдесят лет, будучи кандидатом философских наук, преподавая на кафедре философии естественных факультетов МГУ. Солидная научная теория, основанная на материалистической диалектике, теории отражения и системном анализе, и одновременно — прорыв в философской мысли, кардинально новое учение, снимающее 2500-летний основной вопрос философии: “что первично — материя или сознание?” Чтобы уяснить хотя бы основные положения философии ДСМС, обыденного ума маловато, нужна академическая подготовка и многие часы размышлений.
Свое учение Малышев изложил в 1966 году в монографии “Человеческая личность как система отношений”; он подготовил ее как докторскую диссертацию, собираясь защищаться в МГУ, надеясь донести новое учение до людей, раскрыть им истину мира…
Докторскую степень он так и не получает, его работу даже не ставят на защиту. Против него выступают ведущие ученые страны — академики, профессора. На обратной стороне титульной страницы монографии — беспрецедентный случай! — они подписывают свой протест против книги — такая своеобразная аннотация. Этого мало, психолог с мировым именем А. Н. Леонтьев ответственно заявляет, что в малышевских работах никакой науки нет, поэтому и защищать нечего, а известный уже тогда философ С. Т. Мелюхин признается, что с отвращением читает книгу Малышева.
Тогда автор предпринял попытку защититься в Белорусском университете, однако Высшая Аттестационная комиссия при Совете Министров СССР пригрозила распустить ученый совет БГУ в случае малышевской защиты. Это было похоже на травлю — не диссидента, не “вражеского” западного философа, а своего, университетского ученого: слишком не вписывалась его теория в устоявшиеся каноны. Обычная защитная реакция догматиков, драка за кресло, за кусок хлеба, только с философским уклоном. В научных словарях место для Малышева предусмотрено не было.
Началась многолетняя борьба. Малышева замалчивали, его не хотели печатать, а на те книги, что все-таки вышли, — не ссылались. Вокруг его теории создали вакуум, как будто ее и не было. Ему позволили лишь читать лекции аспирантам, и больше ничего.
Философия третьего тысячелетия обрекалась на забвение.
Каждая человеческая личность неповторима. Всеобщее знание о каждом из нас превратится в бесконечный ряд каталогов. Но философия не терпит хаоса и беспорядка, теория требует схематичности, и поэтому Малышев разработал типологию ДСМС человека. Он ввел 3 типа личности, на которые разделяется все человечество: гармонитель, властитель, жалкая и страшная тень властителя.
Как заклинание, как притчу проговаривает Малышев определение гармонителя: “Он привлекает, увлекает, приобщает, возвышает, облагораживает, наполняет радостью и счастьем…” “Радивый пасечник”, “творец”, “бог”. Гармонитель — идеал человеческой личности.
Для характеристики властителя — другие слова: “он скрежещет, хрипит, рычит, стенает”. “Медведь на пасеке”, “сверхмощный и сверхъядовитый гормон”. “После него — разор и опустение.” Это завистливый жадный жестокий деспот. Единственно, чем ценен властитель — это умением накапливать богатства и военную мощь, но совершает он это по-варварски, не зная ни моральных преград, ни физических пределов накопления.
Властителю силятся вторить его многочисленные тени — не имеющие собственной воли, они слепо повинуются своему владыке и часто оказываются страшнее самого властителя.
Но это лишь типология, в реальности нет ни абсолютных гармонителей, ни стопроцентных властителей. В каждом человеке присутствуют оба начала, в разных пропорциях. В одном — лишь малая червоточина властительства, а другой почти полностью проеден злым червем. Таким его воспитали родители, близкие, все общество. Надо избавить человека от властительства, взлелеять в нем созидательное начало, гармонителя — и тогда изменится мир.
Что ж, до анафемы чуждых ему людей Малышеву дела не было: кто они ему? Гораздо больнее было то, что первым в борьбе дрогнул его старый друг Александр Семенович Дремов, научный редактор малышевской монографии. Его припугнули лишением партбилета, если книга выйдет, и Дремов принялся задерживать Малышева, просил переработать один параграф, другой, что-то убрать, что-то снять. Философ резал по живому, но все выполнял — книгу нужно было издать. Наконец, сократив свой труд на треть, Малышев выполнил все требования друга. Для того, чтобы Дремов поставил свою подпись на отредактированной рукописи, договорились встретиться в главном здании МГУ.
Малышев рассказывает: “Заходим в пустую аудиторию, я говорю: “Саша, давай, подписывай”. “Нет, знаешь, не могу!” “Но в чем дело?” “Не могу, и все тут.” У меня помутилось в голове. На окне стоял графин, граненый, тяжелый, с водой. Я видел перед собой только его матовое лицо и синюю жилку на виске. И единственная мысль была: графином — в этот висок. Я размахнулся что есть силы, чтобы его… уничтожить, этого редактора. Но когда я замахнулся, я ударил этим графином по острому бетонному краю оконного проема. Графин разлетелся вдребезги, и меня обдало холодной водой…
Мне стало жутко. И он стоит передо мной, бледный как полотно. И текут у него слезы. Я обнял его: “Саша, милый, — и у меня потекли слезы — что мы наделали! Что мы с тобой наделали!” И он, плача: “Давай… подпишу”. И дрожащей рукой подписал эту рукопись.
После тех событий мы отдалились, я даже не знаю, жив ли Дремов сейчас. Патологический трус, предатель из трусости, он стал мне не интересен, не с чем стало дружить.”
В истории человечества было три великих катаклизма, повлиявших на все последующее его развитие, — Малышев называет их: “три трагических кризиса по формуле “быть или не быть?” Это значит: уйдет ли данная ДСМС в небытие или выживет, возродясь в новом качестве?
Первый трагический кризис затронул еще нашего обезьяньего предка: природные катаклизмы поставили его на грань вымирания. Он действительно исчез как вид, однако успел совершить качественный скачок, стал человеком. Биологическая ДСМС превратилась в социальную ДСМС. Спасительным качеством только что появившегося человека явилась беззаветная материнская любовь, охватывающая все его существование. Любовь всех ко всем позволила человечеству выжить и утвердиться на нашей планете.
Материнская община матриархата, просуществовавшая более двух миллионов лет, была обществом гармонителей. Тогда не существовало ни подавляющего личность государства, ни воинов-поработителей, ни завистливых собственников, ни убийц и насильников. Матерь, стоявшая во главе племени, не принуждала, а советовала, руководствуясь принципом “так будет лучше”.
Но в конце концов наивная материнская любовь не смогла обеспечить выживания человечества: не обладая достаточными знаниями, она оказалась слишком слаба перед силами природы. И тогда, около десяти тысяч лет назад, в период второго трагического кризиса — “всемирного потопа” — на смену матери пришел хищный властитель — хозяин, надсмотрщик, в кратчайшие, по историческим меркам, сроки сумевший аккумулировать прибавочный продукт, спасти человечество от голодной гибели. Спас и поработил, окутав мир путами власти. Научные открытия и земные богатства пускал он на укрепление этих пут. Так на костях миллионов властитель создал цивилизацию, не претерпевшую качественных изменений до наших дней.
Монографию, несшую людям новое учение, все-таки напечатали — решением большинства кафедры. Но потом началась чертовщина, средневековье…
“Когда тираж — 6000 экземпляров — был набран, ко мне прибегает из нашей университетской типографии мальчик-практикант. Он начитался художественных частей моей книги и познакомился со мной, специально придя на кафедру. И вот в один прекрасный день он мчится на кафедру, запыхавшийся, отзывает меня в сторону и шепотом кричит: “Борис Тихонович! Вашу книгу грузят в самосвал, чтобы изрубить! Идемте быстрей.”
Мы прибегаем: действительно, рабочие заканчивают бросать пачки в грузовик. Смотрю: у каждого рабочего — их там было три человека — по стопке моих книг в авоськах: себе отложили. Они увидели меня и спрашивают: “Кто ты?” “Так я автор вот этой книги,” — отвечаю. “А-а. Хочешь взять себе?” “Конечно, хочу!” “Ну набирай, сколько унесешь — все твое.” И вот я и этот мальчик набрали в охапку моих книг.
Я у одного рабочего спрашиваю: “Ну а тебе она зачем? Это же философская книга…” “Потом я за эту книгу автомобиль куплю!” — говорит. Так сохранилось несколько десятков экземпляров монографии. Остальное увезли и изрубили.”
Сегодня человечество переживает третий трагический кризис по формуле “быть или не быть?” Своими бездумными действиями беспощадный властитель поставил на грань вымирания все живое на земле — или от экологической катастрофы, или — что скорее — от оружия массового поражения. Однако бомбы и химикаты сами по себе не так страшны. Ужаснее всего то, что в наш век человечество достигло такого научно-технического и информационного прогресса, что виновником гибели планеты может стать один-единственный человек.
Малышев вводит термин “Овеществленный Труд Особого Рода (ОТОР)” — это сконцентрированный труд миллионов людей, заключающий в себе колоссальную энергию, постоянно готовый произвести глобальную работу, вплоть до всеобщей катастрофы. Оружие массового поражения — пример ОТОРа. И сегодняшняя реальность такова, что доступом к ОТОРу может овладеть случайный человек: лаборант-неврастеник, международный террорист, несостоявшийся духовный лидер, школьник-компьютерщик, уставший оператор АЭС. По вине властителей человечество становится заложником непоправимой случайности — в этом заключается третий трагический кризис.
Борис Тихонович Малышев воевал, добровольцем ушел из института в специальный партизанский отряд, вернулся с войны весь израненный, с протезом вместо ноги. После демобилизации не сломался, принялся наверстывать упущенное — окончил институт, аспирантуру, вскоре стал деканом Московского института культуры. Впоследствии на воспоминания о войне наслоились философские воззрения, и получилась своеобразная философия собственной истории.
Малышев вспоминает два совершенно разных боя. Первый случился в августе 1941-го. “На рассвете шли в разведку, готовили проход в тыл врага коннице генерала Доватора. Родной смоленский лес. Настроение приподнятое. Вдруг в нескольких метрах из густых кустов команда по-немецки: “Огонь!” Падаю камнем. В голове единственная мысль: как медленно падаю! Успел упасть, чувствую: жив. Нас было семеро, пятеро замешкались и тут же были убиты.
Фашисты, выждав несколько минут, убедившись, что все мы недвижимы, осторожно начали подступать к убитым, чтобы забрать оружие и документы. Я понял: сейчас обнаружат и схватят. Сдаваться живым не желал. Решил схватить первого приблизившегося, сплестись с ним в клубок, а там будь что будет.
Мне повезло! Прямо на меня надвигались высокие офицерские сапоги. Мгновение! Прыжок! Сапоги в моей мертвой хватке. И крик ужаса фашиста: мертвый схватил живого. Солдаты бросились прочь, вырвался и мой офицер. Тут же прыгаю в кусты, выхватываю гранату и — в сторону врага. Взрыв! Топот ног убегающих солдат. Осмотрел себя: кровь течет по правой ноге, две пули в мягкие ткани. Перебинтовал — и на базу.
Этот бой был честным: человек против человека, рукопашная: или я, или он. Но был и другой бой — страшный, бессмысленный, явивший подлинный ужас войны.
В марте 1943-го пошел с десантом под Новороссийск. Высаживались глухой, дождливой ночью из штормового моря. Нас обнаружили. Слепой артобстрел по площади. Вода кипит. Берег в огне. Для нас боя и не было: десант обстреливался невидимым противником. Слепая нечеловеческая машина смерти смешивала нас с водой и землей. Вдруг взрыв рядом. Удар! Мысль: как глупо кончается жизнь. И чувство беспомощности, унижения, моральной раздавленности. Тогда я пережил мгновение войны, в которой уже не возможны ни победители, ни побежденные. Эта то, что грозит сегодня миллиардам людей — всесветная машинная ядерная война.”
Чтобы избежать катастрофы, людям нужно понять, что время властителя ушло вспять. Его организаторский накопительский пыл больше не нужен: благодаря НТР человечество овладело столь высокой производительностью труда, достигло таких научных высот, что впредь может спокойно существовать без разрушений и насилия. Впереди — эра гармонителей, творческого и радостного труда.
При этом речь идет не о пресловутом “золотом миллиарде” человек из развитых стран, выживающих за счет нищеты остального мира. Нет, в реальности на Земле хватит места на всех, надо лишь перекрыть разрушительную энергию властителей и их теней и дать простор гению творцов.
Конечно, властители добровольно не бросят узду, которую они накинули на мир. Поэтому основной целью на нынешнем этапе истории является революция гармонителей. Революция не как драка, свержение, смерть, а как качественный скачок внутри каждого человека, переход на более высокое состояние, выход человечества из третьего трагического кризиса. “Революция гармонителей — тихая, добрая, ненасильственная, лучезарная, наполняющая радостью и счастьем.”
Для того, чтобы революция произошла, необходимо скорейшее объединение разобщенных до сих пор гармонителей. Таким образом, главным лозунгом сегодняшнего дня становятся слова: “ВЫДВИГАЙТЕ ГАРМОНИТЕЛЕЙ!”. Ищите их, подхватывайте их, взращивайте их в самих себе — пока не стало поздно.
У Малышева был любимый ученик — Иван Федорович Зубков. Один-единственный. Он учился в малышевской аспирантуре, защитил кандидатскую, стал доктором философских наук. Он сам понял всю малышевскую философию, понял все до конца. И открыл еще одну Диалектическую Самодвижущуюся Материальную Систему — геологическую. Вы бы знали, какую теорию создал Иван Зубков! Он сталкивал массы океана с громадой суши, в жерле извергающегося подводного вулкана находил он рождение первых форм жизни…
Умер Иван Федорович, вот уже четыре года прошло. Ему пятьдесят два всего было. Зубков страдал болезнью крови, и, уехав на ученую практику в белую от солнца Аравию, он не вернулся живым. С какой нежностью рассказывает Борис Тихонович о своем любимом ученике! “Солнце спалило моего Зубкова…” Вспоминает, как во время приема экзамена Зубков, уже умудренный ученый, забыв обо всем на свете, засел у окна с малышевской книгой, и так поразило его одно место в работе, что прямо во время ответов он воскликнул на всю аудиторию: “Гениально!!!”
А есть ли еще ученики у Малышева? “Да есть, — говорит, — несколько философов, которые меня своим учителем называют. Но они меня и не читают даже. Вышла у меня статья в “Вестнике МГУ”, звоню одному: “Читал?” Он отвечает: “Да не успел еще”. Звоню второму — “Времени нет, Борис Тихонович”. Нет, мой Зубков один такой был…”
Настоящий ученик, истинный человек, гармонитель. Ныне неживой.
История человечества пронизана обещаниями рая. Превозмогая тотальный гнет властителей, на свет рождались учения о долгожданном избавлении и счастливой жизни. Безумные утописты возглашали в коридорах темниц правдивые заветы Общества Без Зла, легковерные пророки угадывали в отсветах заката на далеких облаках облик Города, “ворота которого не будут запираться днем, а ночи там не будет”. Но иссякали голоса тайноведов, наступала тьма, скреплявшая холодом камень тюрем с периной облаков, и рушились идеалы.
Но ни религии, ни утопии не могли принести избавления человечеству, ибо никогда не поднимались они до той высоты мудрости и величия, с которой ВСЕ люди выглядят равными, одинаково достойными спасения. До сего дня не существовало учения, которое покрывало бы своей благодатью каждого на земле. Во всякой церкви найдутся непрощаемые грешники, у любой утопии есть хотя бы один враг, которого предписано уничтожить. Кто спасет последнего человека последнего времени?
…Я слушал, а старик говорил — закрыв глаза, сведя брови, в такт слов качая утвердительно головой. Я слушал его речь к окружающему нас миру — о том, что абсолютно плохих людей нет, что в любом из нас жив гармонитель, о безграничной, всепобеждающей любви, которая только и способна победить властительство. Малышев вещал о будущем, в котором не будет насилия и анархии, отомрут государство и армия, исчезнет за ненадобностью религия, сгинут невежество и страх. Мир станет прозрачным — гармония раскрепостит людей, и благодать прольется на наши головы. Передо мною вставала картина земного рая, рая безусловного, рая, ждущего нас всех, в котором хватит места для каждого человека — для вас и для меня тоже, — который настанет неизбежно — или мир погибнет навеки…
ВДРУГ ВСЕ ИСЧЕЗЛО: видение, голос, тепло дома и простор улиц. Появилась долгая дорога, уводящая за горизонт, и одинокий спутник на ней, седовласый, уставший. Черты его лица были мне теперь знакомы. Философ что-то доказывал самому себе, не соглашался, возражал и все дальше уходил по своему пути.
Небо попыталось обделить его счастьем, перепутав порядок вещей: когда он постиг истину, время как бы обратилось вспять. Свое учение он принес в чуть-чуть не готовый к нему мир, но он думал: вот-вот, скоро, сейчас его поймут. А вышло так, что мир с тех пор еще более откатился назад — в век суеверных свечей и голодных войн. Будто поменялись физические свойства пространства: философ стал невидим — он кричит, ему не отвечают, — и поэтому он вечно один, идет себе по дороге, без учеников, регалий и почета.
Но ни одиночество, ни время, ни даже небо не властны над человеком, который измерил и познал мир в своем уме. Мысли и чувства философа вплелись в стан вселенной и выведали ее суть. Малышев всесилен! Стоит ему повелеть, и мир покорится ему, скрежеща падет к его ногам. Но это будет по-властительски — не по добру. Поэтому он бредет молча по своей дороге к вечному будущему, скрытому в пыльных дождях и неясных пророчествах, а на поясе его старого плаща болтаются ключи от врат бытия.
