Авторы Гимна: Г. ЭЛЬ-РЕГИСТАН, А. АЛЕКСАНДРОВ и С. МИХАЛКОВ, 1943 год. Фото из архива С. В.Михалкова
ТАК КАК ЖЕ МЫ с Габо Эль-Регистаном стали авторами Гимна Советского Союза? Какие чувства нами владели, когда писали его слова? Какие мысли? И почему именно наши совместные усилия увенчались успехом?
Летом сорок третьего года в разгар военных событий правительство страны приняло решение о создании нового Государственного Гимна СССР взамен “Интернационала”, который должен был остаться партийным гимном.
Я и мой друг Габо (Габриэль Аркадьевич Уреклян, выступавший в печати под псевдонимом Г. Эль-Регистан) большую часть времени находились на фронте и лишь наездами бывали в Москве. Габо останавливался в гостинице “Москва”, я — на своей квартире.
Зайдя как-то в ресторан “Арагви”, я встретил там группу известных московских поэтов. Они собрались в ресторане после совещания у К. Ворошилова.
— Что за важное совещание? — поинтересовался я.
— Будет создаваться новый Гимн Советского Союза. Объявлен конкурс на лучший текст! — последовал ответ. — Были приглашены все песенники!
Я вернулся в гостиницу и поделился новостью с Габо.
— Но почему же не пригласили меня? — не без обиды спросил я друга.
— Ты же сам сказал, что пригласили “песенников”, а ты детский поэт! — ответил Эль-Регистан.
— Но я все-таки сочинил несколько песен!
А дальше начинается что-то вроде мистики… На другое утро, рано-рано, раздался звонок в мою дверь. На пороге стоял Габо.
— Мне приснился сон, что мы с тобой стали авторами Гимна! — с порога заявил он. — Я даже записал несколько слов, которые увидел во сне.
Габо протянул мне гостиничный счет, на котором я прочитал: “Великая Русь”, “Дружба народов”, “Ленин”…
“Маловато”, — подумал я. Но мы с ним были азартные люди и не любили сдаваться… И так подумать — не каждый же день ты имеешь возможность принять участие в “соревновании” на лучшие слова для Гимна своей Великой Страны…
— А почему бы нам действительно не попробовать? — сказал я. — Ведь не боги горшки обжигают?
Но как пишутся гимны — никто из нас двоих не знал. Каково должно быть его содержание? Какую стихотворную форму лучше избрать?
Первым делом заглянули в энциклопедию. Прочли: “Гимн — торжественная песнь… Гражданская молитва народа…”
Содержание? Надо вспомнить основные положения Конституции СССР.
Стихотворный размер? Нам обоим был по душе “Гимн партии большевиков” со словами В. И. Лебедева-Кумача на музыку А. В. Александрова.
Сели за работу. Я сочинял, Габо вносил предложения, редактировал формулировки.
В последний раз прочитали свое “произведение” вслух. Вроде звучит!
Текст вложили в конверт и послали по почте Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.
Вернувшись из очередной поездки на фронт, узнали, что великий композитор написал музыку на наши слова и что все варианты текстов и музыки, предоставленные на рассмотрение высокой комиссии во главе с К. Ворошиловым, в самом разнообразном исполнении еженедельно прослушиваются комиссией в Бетховенском зале Большого театра СССР.
Нам удалось попасть на одно из них.
Правительственная комиссия после очередного прослушивания выносила свое предварительное суждение: “Предоставленные варианты Гимна пока не отвечают необходимым требованиям. Надо продолжать работу”.
Не имея возможности находиться в Москве, мы снова по заданию своего командования вылетели на фронт. И вдруг получаем приказ срочно вернуться в Москву. Нас вызывают в Кремль, к Ворошилову.
— Товарищ Сталин обратил внимание на ваш вариант текста! — говорит, обращаясь к нам, Ворошилов. — Очень не зазнавайтесь! Будем работать с вами!
Перед маршалом на столе лежит отпечатанная в типографии книга в красной обложке. В ней собраны все варианты текста будущего Гимна СССР, представленные десятками авторов. На 83-й странице закладка: наш текст с пометками Сталина. Удивительно!..
Я и сегодня не скажу, что мы с Габо сочинили нечто вровень, к примеру, с Блоком, даже после всех доработок-переработок. Но следует учесть — требования к тексту будущего Гимна были весьма жестки, во многом диктовались политическими, военными соображениями того нелегкого, противоречивого времени и, конечно же, Сталиным, за которым оставалось последнее слово.
Но так или иначе — конкурс был объявлен не для показухи. Всем желающим написать слова Гимна была предоставлена такая возможность. Требование было одно: “Гимн должен быть таким, чтобы смысл его слов и энергия мелодии сливались воедино и способны были заражать советского человека оптимизмом, верой в свои силы, будить чувство патриотизма, гордости за свою Родину”.
Сейчас передо мною лежит тот самый сборник в бордовом переплете, когда-то принадлежавший Ворошилову, где собраны все варианты Гимнов Советского Союза, созданные конкурсантами в том далеком-далеком сорок третьем. Не стану рассекречивать все имена, а их было шестьдесят пять!
Назову лишь самых известных: С. Кирсанов, М. Исаковский, В. Лебедев-Кумач, М. Рыльский, М. Светлов, Н. Асеев, С. Щипачев, К. Симонов…
Думаю, многим будет интересно прочитать сегодня конкурсные стихотворения. Имена же авторов этих конкретных, несостоявшихся Гимнов разглашать, естественно, не стану. Возможно, кто-то о чем-то догадается по стилю.
Вариант первый:
Прославлен наш народ
И разумом и волей
У всех земных широт,
У всех земных раздолий,
Великий,
Могучий,
Советский народ.
К борьбе его зовет,
Простерши руку, Ленин:
В стремлении вперед
Вовеки неизменен
Великий,
Могучий,
Советский народ!
Светлой радостью,
Творческой силой
Родины милой
Нам жизнь полна.
Высится гордо на все времена
Царство трудящихся, наша страна,
Ленина, Сталина
Гений — он с нами,
Он — наше знамя,
И, ему верна,
Славит бессмертных вождей имена
Победоносная наша страна.
А вот открывки из Гимнов разных авторов:
Слава сталинскому веку!
Слава Родине вовек!
Где свет и радость человеку
Принес великий человек!
* * *
Трубите, все трубы! Гремите, литавры!
Хвалите родимой страны благодать.
Вовек не увянут советские лавры,
И славе российской вовеки сиять.
* * *
Прославим в этот гордый час
Родной страны дела,
Страны, что вырастила нас,
Что силу нам дала.
Слава Советской державе,
Слава стране побед,
Ленину, Сталину слава,
Слава на тысячи лет!
* * *
Греми, труба правды,
Над краем родным!
Звучат слова клятвы —
Великий наш гимн.
ИТАК, перед Ворошиловым лежит книга с Гимнами, раскрытая, на странице 83 — закладка. Это наш текст с пометкой самого Сталина!
Выходит… мы с Габо выиграли конкурс! Победили! Переглянулись, еще изумленные, но уже счастливые…
— Основа есть, — сказал Ворошилов. — Но вот посмотрите замечания товарища Сталина. Вы пишете: “Свободных народов союз благородный”. Товарищ Сталин делает пометку: “Ваше благородие?” Или вот здесь: “Созданный волей народной”. Товарищ Сталин делает пометку: “Народная воля”? Была такая организация в царское время. В Гимне все должно быть предельно ясно. Товарищ Сталин считает, что называть его в Гимне “избранником народа” не следует, а вот о Ленине сказать, что он был “великим”, — надо.
До поздней осени мы работаем над текстом. Всем композиторам страны предложено написать музыку на наши слова. Продолжалось прослушивание вариантов музыки, но теперь уже только на наш текст.
Пошли первые отклики. Нам приходилось слышать от собратьев по перу, что не стоило в советском Гимне употреблять слово “Русь”, поскольку это понятие архаическое, древнее и сегодня звучит диковато. Но нам казалось, что именно это слово значительно, своевременно и, возможно, именно оно привлекло внимание Сталина. “Великая Русь” — понятие собирательное, за ним — история русского народа и его ратная слава.
Сила народная,
Сила могучая,
Совесть спокойная,
Правда живучая,
— писал Некрасов, который знал и чувствовал Россию…
…26 октября 1943 года в десять часов вечера состоялось очередное прослушивание музыки Государственного Гимна. Мы с Эль-Регистаном сидели в пустом зале Большого театра. В правительственной ложе находились руководители партии и правительства во главе с И. В. Сталиным. Варианты Гимна исполнял Краснознаменный ансамбль песни и пляски Красной Армии под руководством профессора А. В. Александрова.
Прослушивание закончилось около двенадцати часов ночи. Было ясно, что хоровое исполнение не дает полного представления о музыке. Принимается решение назначить еще одно прослушивание в исполнении симфонического и духового оркестров.
На другой день мы с Габо сидели дома, пили чай и делились впечатлениями о минувшем вечере. Многое нам казалось необъяснимым и удивительным. В те дни в Москве проходила конференция трех великих держав. На фронте разворачивались ожесточенные сражения. Позади были Сталинградская и Курская битвы, сражение за Днепр, впереди — окончательное снятие блокады Ленинграда, освобождение Белоруссии, Советской Прибалтики, выход Красной Армии на государственную границу, начало изгнания врага за пределы СССР. И в это время правительство уделяет столько внимания созданию Гимна Советского Союза!
Внезапный телефонный звонок.
— Сейчас с вами будет говорить товарищ Сталин!
— Надеюсь, не разбудил?.. — знакомый голос с явным грузинским акцентом. — Прослушали мы сегодня Гимн. Куце получается.
— Как понять, товарищ Сталин?
— Мало слов. Ничего не сказано о Красной Армии. Надо добавить еще один куплет. Отразить роль нашей армии в героической борьбе против захватчиков. Показать нашу мощь и веру в победу.
— Когда это нужно?
— Когда напишете — пришлите. А мы посмотрим, — сухо ответил Сталин и положил трубку.
До рассвета мы сочиняли новый куплет Гимна. То, что вроде только что нравилось, опять казалось неподходящим. Работали и весь следующий день. Наконец, передали Ворошилову новое четверостишие, а заодно и несколько вариантов строф и отдельных строк нового третьего куплета.
28 октября главный редактор газеты “Сталинский сокол” бригадный комиссар В. П. Московский находит нас по телефону и сообщает: срочно к Иосифу Виссарионовичу!
За нами послали автомобиль “линкольн”. Знакомый нам уже полковник из охраны Сталина нервничает:
— Никак не могли вас найти! Вас ждут!
Въезжаем в Кремль. Останавливаемся у одного из подъездов. У нас не проверяют документы. Проводят прямо в приемную Сталина.
Здесь в ожидании вызова на доклад к Главнокомандующему сидят два прославленных военачальника. Мы узнаем их. Маршалы не без удивления смотрят на майора и капитана в нечищенных сапогах, навстречу которым поднимается из-за стола помощник Сталина — Н. А. Поскребышев.
Указывая нам на массивную дверь с большой бронзовой ручкой, он сухо говорит:
— Проходите. Вас ждут. Где вы пропадаете?
В темном тамбуре между дверьми машинально крестимся и переступаем порог державного кабинета.
На часах 22 часа 30 минут.
У стены, под портретами Суворова и Кутузова, длинный стол для совещаний. Справа, вдали — столик с разноцветными телефонными аппаратами. За длинным столом в каком-то напряженном молчании сидят “живые портреты”: Молотов, Берия, Ворошилов, Маленков, Щербаков… Прямо против нас стоит с листком бумаги в руках сам вождь.
Мы здороваемся:
— Здравствуйте, товарищ Сталин!
Не отвечает. Явно не в духе.
— Ознакомьтесь! — говорит резковато. — Нет ли у вас возражений? Главное, сохранить эти мысли. Возможно это?
— Можно нам подумать до завтра? — спрашиваю я.
— Нет, нам это нужно сегодня. Вот карандаши, бумага… — Приглашает нас к столу.
Мы садимся напротив “живых портретов”. Необычная обстановка смущает.
— Что? Неудобно здесь работать? — спрашивает Сталин и улыбается. — Сейчас вам дадут другое место.
Нас с Габо проводят в комнату рядом с приемной. Приносят чай, бутерброды. Мы голодны. Сначала едим, пьем чай.
Запев третьего куплета не ложится в размер предыдущих. Однако выход из положения есть. Множество вариантов этого четверостишия, написанных накануне, помогают нам быстро решить задачу. Но мы не торопимся. Для солидности выдерживаем время. Возвращаемся в кабинет Сталина. Маршалы в приемной все еще ждут приема у Главнокомандующего. Но тот занят: утверждается новый Гимн Советского Союза!
После короткого обсуждения нового варианта четверостишия Сталин обращается к членам Политбюро:
— Каких захватчиков? Подлых? Как вы думаете, товарищи?
— Правильно, товарищ Сталин! Подлых! — соглашается Берия.
— На этом и остановимся! Товарищ Щербаков, пусть этот текст отпечатают сейчас на машинке. А вы пока посидите с нами, — обращается к нам.
Так появился куплет, в котором были строки:
Мы армию нашу растили
в сраженьях,
Захватчиков подлых с дороги сметем!
В приемную мы выходим вместе с Берией.
— А если мы вас отсюда не выпустим? — шутливо интересуется он.
Ни Габо, ни я, при всей нашей способности к быстрой реакции, не нашлись, что ответить…
Очередной вариант текста был передан ансамблю А. В. Александрова. Наиболее удачно звучала музыка Д. Д. Шостаковича и А. И. Хачатуряна. Однако имелась в виду возможность использования уже известной мелодии А. В. Александрова для “Гимна партии большевиков”. Переписать припев в нужном размере удалось быстро.
Итак, в соревнование вступали два варианта Гимна. Один, основной — тот, на который писали музыку многие композиторы, и второй, как бы запасной, на музыку А. В. Александрова. Таким образом, мелодия “Гимна партии большевиков” могла стать мелодией Гимна Советского Союза.
…Однажды в музее Сталина в Гори меня попросили оставить запись в книге посетителей. Я написал: “Я в него верил, он мне доверял”. Так ведь оно и было!
Я вспоминаю еще такой эпизод. В дни работы над текстом Гимна СССР меня разыскали на фронте и привезли к командующему генерал-лейтенанту Курочкину. Тот говорит: “Срочно звоните Ворошилову, он интересовался, где вы пропадаете”.
Дозваниваюсь до Ворошилова, слышу в трубке: “Товарищ Сталин просил у вас узнать, можно ли заменить знак препинания во второй строке второго куплета?”.
Получить согласие авторов текста на изменение одного знака препинания? Что за причуда?
Естественно, я не возражал…
НАСТУПИЛ ДЕНЬ окончательного утверждения Гимна. В пустом зале Большого театра сидели оба автора текста. В правительственной ложе — члены правительства и Политбюро.
В исполнении симфонического оркестра Большого театра под управлением А. Ш. Мелик-Пашаева, военного духовного оркестра под управлением генерал-майора С. А. Чернецкого, Краснознаменного ансамбля песни и пляски Красной Армии под управлением А. В. Александрова один за другим звучат для сравнения гимны иностранных держав, исполняется старый русский гимн “Боже, царя храни!”, гимны Д. Д. Шостаковича и А. И. Хачатуряна на слова С. Михалкова и Г. Эль-Регистана. Наконец, на музыку “Гимна партии большевиков” звучит отдельный вариант нашего текста с новым припевом. Этот вариант и утверждается правительством.
Это наш с моим другом Габо звездный час.
Нас приглашают в гостиную правительственной ложи. Здесь руководители партии и правительства. Кроме тех, с кем мы уже встречались за последнее время, присутствуют В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин, А. И. Микоян, Н. С. Хрущев. Здесь же М. Б. Храпченко, председатель Комитета по делам искусств, дирижеры А. Ш. Мелик-Пашаев, С. А. Чернецкий и А. В. Александров, композитор Д. Д. Шостакович.
В гостиной накрыт праздничный стол.
— Ну что же, по старому русскому обычаю надо “обмыть” принятый Гимн! — говорит И. В. Сталин и приглашает всех к столу. Меня и Эль-Регистана он сажает по правую и левую руку от себя.
Здесь рассказ следует продолжить в форме диалога.
Регистан (пытается положить на тарелку Сталину кусочек ветчины):
— Разрешите за вами поухаживать, товарищ Сталин?
Сталин (отодвигает свою тарелку):
— Это я за вами должен ухаживать, а не вы за мной. Здесь я хозяин… Кстати, кто вы по национальности?
— Армянин.
Сталин (с иронией):
— А почему вы Эль-Регистан? Вы кому подчиняетесь? Муфтию или католикосу?
Регистан:
— Католикосу, товарищ Сталин!
Сталин:
— А я думал, муфтию…
Регистан (встает, поднимает бокал):
— Разрешите мне произнести тост?
Сталин:
— Разрешаем.
Регистан:
— Я хочу поднять этот бокал за тех, кто с нами работал: за товарища Ворошилова, за товарища Молотова и, наконец, за товарища Сталина…
Щербаков (резко):
— С этого надо было начинать!
Регистан (растерянно):
— Я хотел сказать…
Сталин (перебивает Регистана):
— Разрешите мне реплику? У Чехова есть рассказ про купца, который больше всех пожертвовал на храм, а его фамилию в газете написали последней. Купец обиделся. Я не купец… Продолжайте, товарищ Регистан!
Регистан:
— Я хотел назвать по порядку тех, кто с нами работал…
Сталин (обращаясь ко всем):
— Мы приняли новый Гимн страны. Это большое событие… Александр Васильевич Александров создал в свое время музыку “Гимна партии большевиков”, которая больше всего подошла для Гимна Советского Союза. — Обращаясь к Шостаковичу: — Ваша музыка звучит очень мелодично, но что поделать, Гимн Александрова более подходит по своему торжественному звучанию. Это — Гимн могучей страны, в ней отражена мощь государства и вера в нашу победу… Товарищ Щербаков! Нам, видимо, надо принять постановление Совнаркома? И назначить первый день исполнения Гимна. Мы можем успеть дать команду радио исполнить Гимн в новогоднюю ночь?
Щербаков:
— Можем, товарищ Сталин!
Щербаков выходит. Через некоторое время он возвращается с проектом документа. Сталин читает его.
Сталин (мне):
— А вы, Михалков, не заглядывайте! Тут мы без вас обойдемся.
— Извините, товарищ Сталин! Я случайно…
Сталин:
— И не заикайтесь! Я сказал Молотову, чтобы он перестал заикаться, он и перестал.
Молотов улыбается, но не вступает в разговор.
Сталин (в сторону Калинина):
— Наш Михаил Иванович в последнее время стал плохо слышать.
Калинин улыбается, но ничего не говорит.
Щербаков:
— Предлагаю выпить за товарища Сталина!
Все поднимают бокалы.
Сталин (оборачивается ко мне):
— Не надо пить до дна за каждый тост. С вами неинтересно будет разговаривать. И не робейте!
— Я не робею, товарищ Сталин!
Сталин:
— Мы нахалов не любим, но и робких тоже не любим. Вы член партии?
— Беспартийный.
Сталин (помолчав):
— Это ничего. Я тоже был беспартийный…
Регистан:
— Товарищ Сталин, пусть Михалков прочитает свои стихи.
Сталин:
— Про дядю Степу! Послушаем.
Я читаю стихи. Сталин смеется.
— Можно, я прочитаю еще военные стихи? — спрашиваю я.
Cталин:
— Прочитайте.
Читаю стихотворение “Письмо жене”. Оно, как мне казалось, способно дойти до души присутствующих.
Но Сталин мрачнеет. Потом говорит:
— Эти стихи мне не нравятся. В них настроение сорок первого года. А вы напишите стихи с настроением сорок четвертого года и пришлите их нам с Молотовым.
Я обещаю сочинить такие стихи.
(Вскоре я сочинил “Быль для детей” и послал ее в Кремль на имя Сталина. Стихи были затем без моего ведома опубликованы одновременно в “Правде”, “Комсомольской правде”, “Пионерской правде”. Видимо, по указанию Сталина. Что было, то было…)
Можно сказать, что члены Политбюро не принимали никакого участия в разговоре. Они ограничивались короткими репликами, поддакивали. Приглашенные со стороны товарищи тоже чувствовали себя скованно. Только мы с Регистаном вели себя свободно, если не сказать развязно — выпитое вино оказывало свое действие. Мы настолько забылись, где и с кем находимся, что это явно потешало Сталина и неодобрительно воспринималось всеми присутствующими, особенно, как я заметил, сидящим в конце стола М. Б. Храпченко, который так и не притронулся к еде.
Мой же неуемный друг Габо настолько освоился с ситуацией, настолько расчувствовался, что вдруг сказал мне во всеуслышание:
— Давай разыграем нашу сценку…
Сталин и все гости посмотрели на нас с интересом. Решив, что теперь нам как бы все можно, я вышел из-за стола в прихожую — для сценки требовалась офицерская фуражка. Там, в прихожей, я схватил первую попавшуюся. Генерал Власик и другие охранники хотели было меня остановить, но не успели, хотя кто-то из них успел выкрикнуть:
— Куда вы? Это фуражка Сталина!
Но я, весь в эйфории успеха, раскрепощенный с помощью изрядного количества тостов, уже, согласно нехитрому сценарию, заглядывал из-за двери прихожей в комнату, где все сидели за столом.
А изюминка нашего с Габо маленького актерского экзерсиса, который мы проделывали не раз в дружеском кругу фронтовых корреспондентов, состояла в том, что будто бы где-то в Подмосковье, на даче упала бомба, и вызвали команду противовоздушной обороны. Приехал офицер, то есть я в сталинской фуражке. Трусливый офицер, который боялся шагу ступить по участку, где лежала бомба. И потому спрашивал у населения, поглядывая на опасный предмет издалека:
— Здесь упала бомба?
— Здесь, — отвечают.
— Посмотрите, есть на бомбе какой-нибудь знак!
— Да вы сами сходите и посмотрите…
— Не могу, — ответствует вояка, — все мои подчиненные уже подорвались, я один остался.
— А как же теперь быть-то? — закручинилось гражданское население в лице Габо.
— Так вон же девочка стоит! — оживлялся я в роли смышленого вояки. — Девочка, а девочка, сходи посмотри на бомбочку, какая она есть.
— Как можно! Ребенок же! Вдруг бомба взорвется! И девочка погибнет! — продолжает Габо.
Но я, чуть заикаясь, но весьма бодро отзываюсь:
— Ну и что? Война без жертв не бывает!
… Я и до сих пор не могу понять, как мы с Габо решились так шутить! И почему потом нам это никак не аукнулось?
Но Сталин хохотал над нашим представлением буквально до слез. В тон ему посмеивались и другие. Но до слез смеялся только он один…
Теперь-то мне думается: не над нами ли, распоясавшимися не в меру, смеялся в тот вечер этот могущественный человек? Не над нашей ли прорвавшейся дуростью?..
Однако, видимо, что-то же до меня дошло и возникла в душе смутная необходимость как-то скрасить “буйство” нашей с Габо фантазии… Но как? Дело, как говорится, сделано…
А вечер с тостами все продолжается, и Сталин к нам по-прежнему относится доброжелательно, и вообще ведет себя как дружелюбный, гостеприимный хозяин! Более того, когда мы прощались — он неожиданно поклонился нам, театрально, по-рыцарски, махнув рукой…
А когда мы с Габо остались наедине, он не без тревоги прошептал:
— По-моему, Сережа, мы с тобой перебрали! С этой сценкой… с этой фуражкой!
Но что теперь? Сделанного не воротишь, решили: что будет, то будет…
И пошли спать. А наутро раздался звонок. Звонил председатель Комитета искусств М. Б. Храпченко. Спрашиваю его не очень бойко:
— Ну как там… Михаил Борисович?
Помолчал. Хмыкнул. Отозвался:
— Как… Вы ходили по острию ножа…
Счастливы были мы с Габо, что стали авторами Государственного Гимна? Очень. Не передать словами, как. И сегодня я за себя и за умершего своего друга говорю: “Да, были счастливы”.
В НОЧЬ НА НОВЫЙ, 1944, год по Всесоюзному радио прозвучал новый Гимн Советского Союза. Он прозвучал мощной здравицей в честь советского народа, армия которого освободила оккупированную территорию и ломала хребет фашизму.
Не стану проговаривать банальности, мол, под звуки этого Гимна вставала поутру вся наша некогда Великая Держава, он звучал в дни всех наших Побед на земле, в небе, в космосе, на море…
Это Гимн той могучей, самоотверженной страны, которая отстояла весь мир от фашизма, той страны, которая заставляла себя уважать все другие государства.
И вот читаю в газете о себе: мол, гуманно ли напоминать сейчас Сергею Михалкову этот постыдный и бездарный, с точки зрения поэзии, текст…
А не подзабыли ли вы, как вы все вставали в залах разных совещаний-собраний, когда звучал этот Гимн? Я не забыл, как многие из вас на тех же собраниях-совещаниях восхваляли очередное постановление партии и правительства, а также лично Н. С. Хрущева, Л. И. Брежнева и т. д. и т. п. Ну да ладно, оставляю всяческие выпады и злопыхательства на совести современных сикофантов (если она у них еще имеется).
… Прошло шесть лет.
1949 год. В Москву с официальным визитом прибыл Мао Цзэдун.
В честь вождя коммунистического Китая китайское посольство устроило прием в ресторане гостиницы “Метрополь”. Я не ожидал увидеть на этом приеме Сталина — он не выезжал на приемы вне Кремля. На этот раз его присутствие в “Метрополе” доставило немало забот службам, обеспечивающим охрану. Видимо, поэтому стол для самых высоких гостей был установлен в сравнительно небольшом зале ресторана. Остальные приглашенные гости, попавшие в этот зал, находились в непосредственной близости от сидящих за столом.
Рядом со мною оказался Н. А. Михайлов — первый секретарь ЦК ВЛКСМ.
В какой-то момент Сталин, сидящий рядом с Мао Цзэдуном, спросил о чем-то маршала С. М. Буденного. Тот обернулся в нашу сторону и утвердительно кивнул. Неожиданно, приподняв бокал, Сталин достаточно громко произнес мою фамилию.
Мне показалось, что я ослышался. Но Н. А. Михайлов сделал шаг вперед, решив, что Сталин обращается к нему. Однако охрана преградила ему дорогу. Тогда Сталин, глядя в мою сторону, повторил:
— Михалков!
Указывая на меня Мао Цзэдуну, Сталин произнес:
— Это Михалков! Он смотрит на нас, как на детей!
Переводчик перевел сказанное. Выражение лица китайского вождя осталось непроницаемым.
Я собрался с духом:
— Товарищ Сталин! Я не смотрю на вас, как на детей! Но за китайских детей я бы хотел поднять бокал!
Сталину понравился мой ответ.
— Поддерживаем! — сказал он.
Мао Цзэдун одобрительно кивнул.
Я чокнулся со Сталиным и Мао Цзэдуном и вернулся на свое место. Не скрою, Н. А. Михайлов был несколько смущен.
Впоследствии С. М. Буденный мне рассказал, что тогда, на приеме в “Метрополе”, Сталин спросил его:
— Кто этот высокий молодой человек с орденом Ленина? Я, кажется, видел его в военной форме. Похож на Михалкова.
— А это он и есть! — ответил Буденный.
Трудно вычеркнуть из памяти этот эпизод.
… Перед моим восьмидесятилетием в “Московском комсомольце” группа пасквилянтов вновь обрушилась на меня как на автора Гимна.
Между тем, когда звучало:
Союз нерушимый республик
свободных
Сплотила навеки великая Русь… —
какая тут была неправда? Вредная для государства, для его республик? И почему до сих пор нет как нет слов у Гимна “демократической” России? Почему за “демократию” в ее нынешнем варианте мы должны платить кровью тысяч русских, чеченцев, таджиков и других народов, почему только от рук убийц у нас каждый год, как о том говорит статистика, исчезают с лица земли более ста тысяч россиян? Почему семь процентов в какие-то немыслимо стремительные сроки кинули в нищету или полунищету всех остальных моих соотечественников?
Иными словами — жизнь не стоит на месте. И подчас то, что поначалу выглядит очень новым, на поверку оказывается старым, как мир, особенно однообразны причины, по которым происходит то или иное.
Больше скажу: к нынешней ситуации, когда люди не получают зарплаты, когда национальная рознь в накале, конечно, никак не подходят ни слова прежнего Гимна, ни его величавая, торжественная, жизнеутверждающая мелодия… Нужен новый Гимн!
А тем временем мне на днях рассказали:
— Ваш Гимн на пластинках становится раритетом… Особенно людей задевают за живое слова:
Союз нерушимый
республик свободных
Сплотила навеки великая Русь!
Да здравствует созданный
волей народов
Единый могучий Советский Союз!
Славься, Отечество
наше свободное -
Дружбы народов надежный оплот…
Посему вспомню басню, написанную давным-давно, но востребованную в наши дни издательством, как и весь сборник моих басен, хотя, казалось бы, — столько времени утекло, столько на эту тему писалось-говорилось:
Все можно сокрушить, смести,
предать забвенью,
Заасфальтировать и заковать в бетон,
Взорвать собор, как лишнее строенье,
На месте кладбища
построить стадион,
Все можно растерять,
что собрано веками,
Все можно замолчать,
расправами грозя…
И только человеческую память
Забетонировать и истребить нельзя!