ЗВОНЮ УТРОМ третьего июня Игорю Ростиславовичу, поздравляю с юбилеем. Узнаю, что через пару часов он уезжает. Подальше от поздравительной суеты. Свое семидесятипятилетие будет отмечать в дороге вместе со своей верной спутницей Ниной Ивановной… Это тоже характерный стиль жизни крупнейшего математика, мыслителя, мужественного патриота России.

Ради дела, ради работы, ради друзей готов на все. Собой заниматься, своей славой, своими юбилеями, своими изданиями - не считает нужным.

Он с детства огромным талантом своим был обречен на судьбу, а не на биографию. Редчайший математический дар. Говорят, если бы давали Нобелевскую премию по математике, то обязательно вручили бы Игорю Шафаревичу. Впрочем, у него и без этого хватает всех премий - от Ленинской до самых крупных международных. Член многих Академий. И везде в разное время оказывался неудобным лауреатом. Сначала в Советском Союзе дали Ленинскую премию, а потом не знали, как ее обойти, когда Игорь Ростиславович в 70-х годах стал выступать с резкими антиправительственными заявлениями… Хотели его к себе приблизить диссиденты, но и там не нашлось места яркому проповеднику русскости, Православия, национального Возрождения.

Как писал Александр Солженицын: “Две тысячи у нас в России людей с мировой знаменитостью, и у многих она была куда шумней, чем у Шафаревича (математики витают на Земле в бледном малочислии), но граждански - все нули по своей трусости, и от этого нуля всего с десяток взял да поднялся, взял - да вырос в дерево, и средь них Шафаревич. Этот бесшумный рост гражданского в нем ствола мне досталось, хоть и не часто, не подробно, наблюдать… Вход в гражданственность для человека не гуманитарного образования - это не только рост мужества, это и поворот всего сознания, всего внимания, вторая специальность в зрелых летах… (притом свою основную специальность упуская, как иные, или не упуская, как двудюжий Шафаревич, оставшийся по сегодня живым действующим математиком мирового класса)… А еще Шафаревичу прирождена самая жильная, плотяная, нутряная связь с русской землей и русской историей. Среди нынешних советских интеллигентов я почти не встречал равных ему по своей готовности лучше умереть на родине и за нее, чем спастись на Западе… Глыбность, основательность этого человека не только в фигуре, но и во всем жизненном образе, заметны были сразу, располагали…”

И это верно, Игорь Ростиславович притягивает к себе людей не панибратством, здесь скорее интеллигентность, деликатность, чуткость, уважительность даже в отношениях с оппонентами. Но -принципиальность, определенная резкость, с людьми ему неприятными здороваться по мягкотелости, как делают иные, никогда не станет. Уйдет в знак протеста с любого самого высокопоставленного собрания, если при нем будут оскорбляться дорогие ему люди, исторические ценности. Так было не раз. Зато защищать эти дорогие ему идеи он будет всегда мужественно. За друзей будет драться до последнего. И так было не раз.

О совместной поездке в окопы Приднестровья в период ожесточенных военных действий вспоминает Александр Проханов: “Поразил Игорь Шафаревич. Интеллигент, ученый с мировым именем, уже не молодой человек, он шел по простреливаемому мосту, не сгибаясь и не кланяясь пулям. Он чувствовал, что обязан и таким образом защищать Россию, русский народ. Он был в этот момент воедино с казаками, сражающимися в Бендерах, с приднестровским ополчением… И мы любовались им”.

Собственно, и в 70-е, и в 80-е, и в нынешние, совсем уж позорные годы, Игорь Ростиславович отстаивает одни и те же национальные интересы своей страны и своего народа. Он не был ни красным, ни белым, он чувствует себя русским патриотом, и другим быть не хочет.

Когда-то в начале 80-х, во время новой волны гонений на все русское, андроповской теории искоренения “русизма” среди интеллигенции, был вновь арестован известный писатель, давний друг и единомышленник Шафаревича Леонид Бородин. Он позднее рассказывал: “Маленькая деталь. В 1983 году следователь, который вел мое дело, в заключительном своем слове при подписании 201-й статьи говорил мне, что еще не поздно раскаяться, и прочее, и прочее… И добавил: имейте в виду, все кончено… Будем сажать. Я могу вам сказать, кто следующий - Шафаревич”.

Сейчас вся дружная команда из 5-го управления КГБ, искоренявшая “русизм” по команде Андропова, работает у одного из лидеров Всемирного еврейского конгресса - банкира Гусинского, готовит новые программы по искоренению “русизма”. Филипп Бобков по-прежнему прислуживает властям, а русский патриот Игорь Шафаревич по-прежнему на защите добра и нравственности.

Интересно, почему с давних пор именно математическая школа в России отличается высоким патриотизмом? От великого математика Понтрягина до его не менее одаренного сподвижника Шафаревича… Почему почти нет такого патриотического накала в физике?

МОЖЕТ БЫТЬ, потому что настоящая математика близка поэзии? А поэзия всегда национальна. Истинная поэзия всегда народна. Не случайно Игорь Ростиславович так любит стихи.

Когда-то давным-давно Игорь Шафаревич был вундеркиндом. В семнадцать лет он уже закончил Московский университет, в девятнадцать - уже защитил диссертацию. В двадцать лет стал преподавателем математики в родном университете и с удовольствием занимался со студентами до тех пор, пока его не выгнали из МГУ за излишний для того времени “русизм”. Но еще молодым он успел получить дюжину разных премий, включая Ленинскую, и стать членом-корресподентом Академии наук. Зато ждать полного академика ему пришлось целых тридцать пять лет… Вмешалась политика. За сборник “Из-под глыб” его хотели выставить из советской Академии, а за “Русофобию” желали изъять уже демократы из американской Академии.

Удивительный народ все же эти ученые. Математические заслуги Шафаревича неоспоримы нигде, их и сейчас признают, значит, все разнообразные репрессии исключительно по идеологическим мотивам. Где же пресловутые права человека?

Историей Игорь Ростиславович увлекся почти одновременно с математикой. Он и в ней видел свою системность, свою математическую красоту. Как вспоминает Шафаревич, даже раздумывал - не стать ли историком. Но, кроме прочих причин, понимал большую скованность историка тех лет, отсутствие свободы исторической мысли. Вот этой свободой первых своих философско-исторических работ - о социализме, о музыке Шостаковича, о национальном вопросе в СССР, да еще в национально-русском преломлении, блестящий математик вызвал огонь на себя. Как рассказывал мне Игорь Ростиславович, он никогда не посягал на саму государственность, наоборот, всегда был сторонником сильного государства в России, этим и тогда, в 70-е-80-е годы, отличался от бесчисленных диссидентских русофобских работ. Он изначально чувствовал их чужесть для себя. Но своим поведением, смелостью, почти не существующей в академической среде, он добился уважения в кругах, близких академику Сахарову. Тогда же его охотно прославляли в западной печати, ставили рядом с Солженицыным. Те же американские академики считали честью принять его в свои ряды…

Первый вызов элитный вундеркинд сделал, когда со своих лауреатских, академических престижных высот осмелился заговорить честным русским голосом… И он был прав. Ведь эта ложь и лицемерие брежневского времени, это двуличие брежневской партийно-торговой элиты и привели в конце 80-х к краху и режима, и государства, и экономики, и науки.

Второй вызов, может быть, даже более могущественным международным силам, Игорь Шафаревич сделал, когда со своих всемирно признанных высот не просто ученого, но и инакомыслящего правозащитника, соратника Солженицына и Сахарова, генерала Григоренко и Максимова, позволил себе сначала написать, а потом и опубликовать в патриотическом журнале “Вече”, выходящем в Мюнхене под руководством национального русского журналиста Олега Красовского, свою знаменитую, ставшую ныне классической “Русофобию”. Это не просто горячая публицистика, не просто актуальная тема, это системный анализ тотальной борьбы с русским народом внутри России.

“Русофобия” Игоря Шафаревича породила позже сотни новых работ, развивающих эту тему. Ею восторгались Татьяна Глушкова и Станислав Куняев, Илья Глазунов и Геннадий Шиманов, Георгий Свиридов и Татьяна Доронина. Пусть иные позже охладили свои восторги и, подобно Глушковой, превратились в оппонентов Шафаревича, но и ее поздняя публицистика происходит из “Русофобии”. Как говаривали, все мы вышли из гоголевской “Шинели”. Так и патриотика последнего десятилетия опирается на классический труд Шафаревича. Вначале ее не сразу принял даже Олег Красовский. Ознакомившись, иные именитые друзья советовали вообще при жизни “Русофобию” не печатать. Обкарнали “Русофобию” и в первом варианте в “Нашем современнике”. Так жгла эта книга, так казалась невозможной к печати при любых условиях.

НАЧАЛСЯ НОВЫЙ этап жизни русского ученого, бесстрашного исследователя. С математической выверенностью Игорь Ростиславович описал процессы глобальной борьбы с русской православной цивилизацией во все исторические эпохи - как в царское, так и советское, а теперь уже и в антисоветское время.

Я прочитал “Русофобию” еще в наборе, когда гостил в Германии у Олега Красовского. До этого я уже читал и его “Социализм как явление мировой истории”, и сборник “Из-под глыб”, в котором главными были статьи Шафаревича и Солженицына. И вдруг я увидел совсем нового для себя национального мыслителя. Он смело перешагнул ту планку, у которой остановился его былой друг Солженицын. Он бросил вызов мировой закулисе.

Поток оскорблений в адрес всемирно известного математика захлестнул абсолютно все так называемые демократические издания не только в России, но и во всем так называемом демократической мире. Это был на самом деле всемирный резонанс. Думаю, нет у демократов того самого черного списка, в котором бы теперь на века рядом с Достоевским и Розановым не стояла фамилия Игоря Шафаревича.

С другой стороны, трудно оценить, насколько эта работа подняла русский дух у миллионов наших соотечественников, сколько молодых талантов почувствовало себя русскими, как легче стало другим русским писателям, публицистам, историкам танцевать от этой печки Шафаревича.

Я думаю, следы “Русофобии” есть и в только что изданной книге Солженицына “Россия в обвале”, и в “Распятой России” Глазунова, и в работах Дугина. Пусть ее сейчас уже и оспаривают сами патриоты, и развивают, и уточняют. Это тот явный пример, когда сначала от ужаса и откровения рот открывают, а трусливые залезают под кровать, затем все признают ее безусловную значимость, и наступает момент, когда всем кажется, что это и так все знают, и ничегошеньки нового в “Русофобии” нет.

Так, может быть, огромнейшая заслуга Игоря Ростиславовича Шафаревича и состоит в том, что о наличии русофобии в России пишут уже в “Московском комсомольце”, когда ее признают как очевидную и Солженицын, и Говорухин, и Лужков, и Зюганов… А когда враг определен, с ним легче бороться…

После “Русофобии” я и сам познакомился с Игорем Шафаревичем, помню, пришел к нему домой на Ленинский проспект, подарил свою первую книжку “Позиция”, пригласил в театр, где я тогда работал. “Русофобия” и мне в чем-то развязала руки. Она стала этапом, эпохой в духовной жизни России. Я бы поставил по значимости и влиянию на общество рядом с ней за последнее десятилетие только деятельность митрополита Иоанна и наш ранний героический период “Дня”… Три значимых вехи в национально-освободительной борьбе русского народа конца ХХ века…

И тем более поражает то, что и в обстановке травли в советское время, и в обстановке травли после “Русофобии” Игорь Ростиславович остается таким же деликатным, вежливым, спокойным, чутким человеком. Чутким и к мысли, и к книге, и к человеку. В нем есть принципиальность, но нет ортодоксальности. В нем всегда живая мысль.

Я рад, что его семидесятипятилетие дало мне повод высказать мысли о его значимости в жизни России. Может быть, юбилеи для этого и существуют. Подвести итоги, оглянуться, оценить сделанное и идти дальше, пока хватит сил, как когда-то говаривал протопоп Аввакум своей супруге: “Инда побредем…”

И цель его жизни - битва со злом, битва за Россию. Дай Бог Вам, Игорь Ростиславович, здоровья, счастья в Вашей большой семье и новых прекрасных работ как в математике, так и в публицистике. Все отлетело лишнее, все наветы улетучились, осталось искреннее уважение, почитание учеников и чувство единства в борьбе…

Я рад, что газета “День” все свои лучшие боевые годы была так тесно связана с Игорем Шафаревичем, рад, что он долгое время был членом нашей редколлегии, и немало работ было им написано специально для нашей газеты. Рад, что мы немало вместе поездили и повыступали. Рад, что судьба свела и меня, и Проханова опять вместе с Игорем Ростиславовичем в редколлегии лучшего русского национального журнала “Наш современник”. Рад, что нас связывает общая дружба с прекрасным писателем, редактором “Москвы” Леонидом Бородиным. Рад, что я живу в России в одно время с этим удивительным, одареннейшим человеком.