НЕВОЗМОЖНО УБЕДИТЬ ЧЕЛОВЕКА, впервые попавшего на вещевой рынок, что беспорядочное действо, окружающее его, вовсе не есть пример всесветного надмирового хаоса, в который человечество рухнет в конце времен. Сумбурные языки гигантского рынка настигнут человека еще на дальних подступах, у метро, и, протиснувшись сквозь орущую и сметающую все на пути толпу закупившихся граждан, бомжей, нищих, таксистов, ему придется долго следовать по живой извилистой дороге, составленной из верениц торговцев с рук, мороженщиков, зазывал и цыганок. Торговки извиваются посреди людских потоков, уклоняются от коробов, улепетывают от милиции, но прочно держатся своего места, и все они, словно сирены, измождающие путника, на всем протяжении до входа на рынок сиротливо орут одним и тем же заунывным голосом: "Фломастеры-маркеры!" - будто сам призрак надмировой продавщицы спустился на землю, желая распродать все фломастеры мира.

Когда же этот человек достигнет, наконец, ворот рынка, просочится сквозь сито отдельных входов для торговцев и покупателей, перелезет, точно через пограничную засеку, турникеты и вольется в ревущую стихию рыночного моря, он будет сметен, растерзан, смят громадой торгового царства. Зрачки человека будут поражены непроглядной тьмой толчеи миллионов товаров и мешанины лиц. Слух перестанет повиноваться ему в оглушающей какофонии из надрывного крика тысяч торгующихся глоток, треска баулов, шелеста картонного хлама и сплошного гвалта про цены-курсы-цифры. А сознание его захлебнется в накатывающихся волнах древности, примитива, жажды золота, вражды, недоверия, гениальности, сметки, решительности держаться за свой хлеб зубами, торгового таланта, панибратщины и узости взглядов.

Человека обступит, затолкает сплошная человеческая масса из разносчиков еды, орущих вечное "Дорогу!" носильщиков, кавказцев с сотовыми, "лохотронов", снующих колымщиков и алкашей, желающих подработать, "братков", милиционеров и невнятных личностей из службы безопасности. Человек попадет в заколдованный круг из продавцов, несущихся прочь от своих палаток, покупателей, поправляющих чужой товар, чтобы лучше смотрелся, толкачей скотча и сигарет, двух самых нужных на рынке вещей, один из которых попадается под ноги каждые три минуты, сбытчиков эспандеров, пластилина и фальшивых долларов, агентов по информации о базаре: где, что, почем, - человек закружится в этой бесконечной карусели и сам превратится в часть ее, пробарахтается в ней час, два, пять, а когда наконец его выбросит на улицу, в покой и видимый порядок, он понесется, истомленный, прочь, к метро, в обратный путь, чтобы дома навсегда заречься приезжать сюда, окунаться в ад, в хаос.

Но человек этот неправ: его глаза от ценников и обилия товаров были слишком велики. Рынок - это вовсе не хаос - скорее это полная противоположность ему. Вещевой рынок - это упорядоченная множественность людей, вещей и форм, держащаяся в сиюминутном равновесии спроса и предложения, это тончайшая сфера, приводимая в грациозное движение, точно рассчитанное по законам людских судеб и аксиомам вещественного мира. Философия рынка - чтобы всем было хорошо, чтобы и покупатели были сыты, и торговцы остались целы. Толкучка, базар, вещевой рынок в "Лужниках" существует до тех пор, пока это правило работает, и тотчас распадается в момент его нарушения. Однажды возникшее на стадионах и площадях устойчивое сообщество из людей, товаров и денежных знаков обладает особой гармонией карточного домика и не распадается сутки, месяцы, годы исключительно потому, что ежесекундно находится в равновесии спроса, цен, закупок, чартеров и налогов.

Вещевое царство до последнего времени сохраняло этот порядок. И вдруг, когда в стране разразился кризис, это хрупкое образование в одну минуту пало с грохотом и истошными визгами, разбилось вдребезги. Рубль рухнул, и четырехэтажная клеть-лоток, возвышавшаяся над всем рынком: внизу сумки и сигареты, выше галстуки, обувь, кухонные комбайны, над ними шикарные свадебные платья, а на самом верху розовая детская коляска (на первый взгляд - насилие над логикой, но на самом деле, всех вещей здесь именно столько, сколько надо), - дрогнула, накренилась и, сложившись гармошкой, с лязгом повалилась в грязную лужу, похоронив под собой владельца. Рынок не выдержал валютного обвала, сложные сплетения нитей, питавших его со всех концов Земли, были безжалостны обрублены одним махом, словно Гордиев узел, равновесие было грубо нарушено, и шаткая конструкция опрокинулась, точно подстреленная, превратилась в хлам вещей, суету восточного базара, беспорядочное сражение дикарей.

Вещевой рынок в "Лужниках" стал бешеным. И продавцами, и покупателями овладел панический ужас: что же будет завтра?! Расчеты летят к черту, все прежние договоры недействительны, план заброшен. Тысячи людей мечутся с остекленевшими глазами по зигзагам рыночного города в полной бессмыслице, точно слепые. Единого курса нет, эквиваленты потеряны. Одни избавляются от ставшего бездоходным товара, другие лихорадочно скупают все, что в силах унести. Сотни наваривают состояния, тысячи прогорают, превращаясь в нищих. "Это не мы доллар поднимаем, - орет в ухо покупателю мрачный торговец, - это он нас поднимает". Доллар сдергивает с мест, торопит, заставляет обмозговывать в ритме польки: "Три дня продержусь. Если они курс не загонят, в понедельник заберу новую партию. При другом раскладе - крышка…"

Как вдарил кризис, люди на рынке стали будто изгоями. Исчезла последняя мораль, рынок превратился в ночную привокзальную площадь, на которой каждый встречный может кликнуть тебя: "Эй, паря!" и обратиться в насильника или убийцу. Веет вонью загаженых электричек, к которой примешиваются запахи шашлыков, новой кожи, пота и гнили мусорных коробов. Обычное чувство вежливости больше не работает. "Ну давайте, покупайте поскорее, чего выпендриваетесь!" "Баксы, баксы гони, очумел что ли - деревянные мне впаривать!" "Да не нравится, и черт с тобой, все равно до вечера другие лохи раскупят!" Кто ты, сколько написал книг или нарожал детей - неважно. Сегодня ты покупатель: согласен - бери, нет - гуляй. В кризисе некогда церемониться, все равны: всем плохо.

Обычно размеренные и несуетливые, теперь движения палаточников стали резкими, рефлекторными: прыгают по своим клетям, как обезьяны, взад-вперед, вверх-вниз, поспеть развесить товар, уложиться раньше соседа, превратившегося в зло, в конкурента. При обвале каждый спасается в одиночку, и сосед по палаткам ест хлеб твой и твоих детей. Затравленные взгляды, вопросы с плохо скрываемой завистью: "Ну, на сколько сегодня наторговал?" Скорее, скорее! Еще один день закончился, клиент больше не идет - мигом пакуй манатки, сворачивай клетку, жми на склад, к контейнерам, прячь, не забудь проверить замки, и домой, спать, чтобы завтра как огурчик, бодрый: распаковать, развернуть, распродать. Быстрее Ваньки напротив, ловчее Нинки из Могилева.

Над рыночными площадями висят обрывки разговоров: "Здесь все на костях выстроено…", "Как я домой теперь вернусь без товара?!", "Будут ряды пустые или нет - все теперь от бакса зависит…" "Да сбей же цену, гад, ты ж на крови моей наживаешься!..", "Милые, дайте на хлебушек, голодаю…"

В этот период кризиса весь рынок превратился в исполинский павильон голливудского фильма-антиутопии про безумно-припадочную планету после ядерного апокалипсиса. В лихорадочной сумятице продается и покупается все. Наркотически раскрашенный мир разнообразных товаров в немыслимом соседстве: пепельницы с елочными игрушками. Огромный город с сотнями улочек, площадок, задворков, среди которых нетронутые островки огороженных газонов смотрятся сюрреалистически. Как в восточном городе, турецко-азербайджанская речь слышна все чаще и все более по-хозяйски, когда отклоняешься от главных маршрутов. Если наплевать на брезгливость, можно зайти совсем далеко, в палаточные городки, где торгуют с земли сирийцы и таиландцы, и ощутить себя в XV веке. Все это было и раньше, до обвала, но теперь эта грязь и распад вылезли на первый план, дерут глаза. Какой-то араб кричит через людскую толпу: "Чингиз и Аладдин уехали домой!" - великие воины и сказочные герои прошлого тоже все здесь, переродились в заморских купцов, приторговывают, скупают. И над всем рынком-базаром висит тягучая турецкая музыка из динамиков, будто поют с минаретов.

"Браток" вяло ходит по рядам. Время дань собирать, а выручки ни у кого нет, разорение сплошное. Наскачет на торговца обувью: "Давай-давай, не жмоться, денег нет - твои проблемы," - но у того и правда ни копейки, даже улыбается, и бандит уходит, смачно сплевывая точно в обертку из-под "Сникерса" в луже. Даже алкаши-бомжи, у которых на задворках рынка особая жизнь: драки, выпивка, любовь, бизнес, - задеты кризисом, превратились в тени, стараются не лезть под ноги, не попадаться под горячую руку. Неудачливый торговец (или все уже распродавший - теперь и не поймешь) ловит бабочку, поймал, раздавил в крепких пальцах. Это бессмыслица, и завтра он тоже будет заниматься бессмыслицей, разгружать-продавать-загружать, пока кризис не поймает его самого. Рядом, в пропахшей дымом и сочным мясом палатке, двое продавцов собрались выбрасывать свинину на шашлыки, скоропортящийся товар, потому что никто не покупает. Новость мигом облетела алкашей в округе, сбежались людишки: "Мужики, не губите хорошую вещь, лучше так отдайте, жрать охота!" Те не послушали, затолкали в помойный контейнер с угрюмой силой: "Халяву захотели, а как подохнете, кто отвечать будет?"

И все же кризис не властен до конца над рынком, над людьми. Здесь все равно дешевле, чем в магазинах с их посредниками и накрутками - в эти дни для сотен тысяч людей именно вещевые и продуктовые рынки стали спасением. Кризис налетел, как летний московский ураган, повалил деревья, разворошил пригожие сады и сгинул, оставив одно разорение. Рынок содрогнулся, повалился набок, сник, но не погас до конца. Постепенно, ранним утром пятого дня нового валютного курса, из-под полуразрушенных финансовым землетрясением клетей-ларьков рыночной страны появляются изрядно помятые палаточники и, завидя первых покупателей, принимаются расставлять дорогие товары. "Людям ведь одеваться все равно надо, нельзя же без пальто зимой!" "Покупайте куртку, женщина, хорошая вещь. Обвал пройдет, а куртка останется…"

Над десятком бульдозеров, собирающих тонны мусора в циклопические кучи, кружат чисто-белые чайки с Москвы-реки. В тени сталинских стадионов и монументов тысячи людей торгуют, ругаются, кричат, снуют взад-вперед точно муравьи. Как варвары на обломках Рима не понимали, что за памятники нависают над ними, но выживали, рожали детей и строили свои государства, так и тысячи новых людей на великом вещевом рынке "Лужники" выживают, добывают пропитание для детей, создают среди гранита и высохших фонтанов свой новый уклад. А величественные дворцы павших государств ветшают и распадаются в прах, бессильные сказать хоть слово.

Георгий ГАРИН